Мэйделе

Ознакомительный фрагмент
-------------------------

Экзаменов у Мэйделе было больше, чем у сокурсников, и если теоретические оказались точно такими же, то практических… Не просто ассистирование на операциях, но и принципы сортировки, небольшие операции самостоятельно, объяснения что за чем следует… Каждый день было по экзамену, только в воскресенье Мэйделе вырывалась со становившимся все ближе Аркашей.

«Здравствуй, милая Мамочка! Вчера сдала весь теоретический курс и даже, кажется, немножко за четвертый курс. Мне иногда кажется, что учитель куда-то торопится, стараясь успеть, но разве может что-то случиться? Ривка написала, что уже начала практику в детском доме. Даже немного завидно, хоть это и плохо — завидовать, хотя она раньше приедет домой и сможет побыть подольше с тобой, Мама, Мамочка! Я жду не дождусь, когда смогу наконец обнять тебя! Впереди еще пять экзаменов, а потом еще и практика…» — перо аккуратно выписывало древние буквы, а девушка тихо всхлипывала, отчаянно скучая по самому родному и близкому человеку на свете.

Аркадия в июне стали чаще вызывать в одно интересное здание на площади Дзержинского. Поначалу юноша не понимал, что происходит, но потом с ним говорил статный старший майор с пронзительным взглядом, буквально просвечивающим насквозь. И весь разговор был о возможном начале войны, куда идти, к кому там обратиться… Осознавая, что такие разговоры ведутся неспроста, Аркаша думал, как защитить Мэйделе, и не мог придумать.

— Ты хороший, — сказала юноше Гита, уткнувшись носом куда достала. — А мне иногда так страшно, как в детстве…

— Не бойся, Мэйделе, я тебя никому не позволю обидеть, — погладил ее Аркаша. — Главное, не забывай верить…

— Я молю Его… И за тебя, и за Мамочку, и за Ривку, Йосю, Папу… — призналась девушка, хотя юноша и так знал, что Мэйделе часто обращается к тому, кого по официальной версии нет, но… Ей так проще.

— У тебя завтра операция? — поинтересовался, меняя тему, Аркаша. Они стояли на пустынной аллее парка Сокольники. Почему-то сюда почти никто и никогда не заходил.

— Да, — вздохнула Мэйделе. — Так страшно, на самом деле. Завтра буду показывать, чему научилась… даже непонятно, зачем это мне — проникающие, сквозные ранения, контузии… Я же не на военном факультете?

— Я думаю, твоему учителю виднее, — улыбнулся юноша, в груди которого все замирало. Он понимал, куда спешит профессор, очень хорошо понимал и надеялся только на то, что сумеет защитить. Понятно, что, если что — война закончится быстро, но от пули никто не заговорен.

Они гуляли по парку, качаясь на качелях-лодочках, несмотря на то что были большими. Аркадию очень нравилось выражение лица Мэйделе, когда качели взлетали — на нем было написано счастье. Это лицо вставало перед глазами юноши потом, когда бывало плохо и страшно. Но шел июнь, в школах давно закончились экзамены, у Аркадия последний экзамен был девятнадцатого, а у Гиты — двадцать третьего, времени у них было еще много, а там практика… Мэйделе неожиданно понравилось обнимать Аркадия, приникая к нему щекой, а юноша держал девушку настолько бережно и нежно, что казалось, он обнимает хрустальную вазу.

— Мускулюс… мускулюс… мускулюс… — слышалось по вечерам от кровати Машеньки. Девушка повторяла анатомию, отчаянно боясь экзамена у профессора Рапопорта, поэтому кормила ее Гита и часто принудительно. Машенька выбрала педиатрический факультет, который ей очень подходил — она была как Аленушка из сказки, да и дети на практике тянулись к ней.

— Эль малэ рахамим, тэн шалом баарэц, тэн шалом бамалхуйот, увецель кнафэха тастирэну, — слышалось от кровати Мэйделе. Гита почти каждый вечер молила Его о мире… И звучало на древнем языке в комнате женского общежития: «Даруй мир на земле, даруй мир в государствах и под сенью крыл Твоих скрой нас».

— Поскорей бы сдать все… — потянулась Машенька, едва распрямив затекшую спину.

— Сдашь, конечно, куда ты денешься, — улыбнулась Мэйделе и, выглянув в окно, в который заскочил солнечный зайчик, быстро отложила книжки. — Я скоро!

— Господи… — перекрестила дверь оставшаяся в комнате девушка. — Дай им счастья, господи…

Машенька очень многое знала о Мэйделе, та не считала нужным скрывать, а Маша только поражалась силе своей соседки — силе духа и силе любви к Маме. Хотя сирота понимала, что будь у нее мама, Машенька любила бы ее не меньше. Но добрая, ласковая Гита, которую уже даже Маша все чаще называла Мэйделе, обнимавшая и успокаивавшая, была такой теплой, что не любить ее было просто невозможно. Они будто стали сестрами в этой комнате женского общежития Второго медицинского института.

А выскочившая из комнаты Мэйделе звонко простучала подошвами по лестницам, улыбнувшись женщине, как-то очень по доброму смотревшей на нее, и сразу же попала в объятия Аркаше. Зоя Самуиловна смотрела на нежные чувства, зародившиеся между двумя хорошими людьми — этого ингеле и его Мэйделе, надеясь только на то, что судьба будет к ним милостива. А девушка уже уходила с Аркашей вдоль по улице, не забыв бросить очередной конверт в почтовый ящик. Несмотря на то, что был уже вечер, часа три погулять у обоих было.

— Какие звезды красивые, — улыбающаяся Мэйделе радовала юношу. — Как ты думаешь, там живет кто-нибудь?

— Думаю, рано или поздно мы об этом узнаем, — ответил ей Аркаша, только что подаривший скромный букетик цветов, чем неимоверно смутил свою возлюбленную.

— И однажды мы полетим к звездам? — спросила его девушка, вглядываясь в покрытое звездами небо над Москвой.

— Возьмем всех с собой и полетим, — проговорил юноша, искренне веря в свои слова. — И твоих, и моих, и наших детей…

— Ой… — густо покраснела Мэйделе, побоявшись спросить, правильно ли она поняла, что Аркаша хочет ее позвать под хупу. — Пойдем?

— Пойдем, — Аркаша улыбался, чувствуя себя счастливым. — Скоро закончатся экзамены, а там и практика пролетит… Тебе где назначили?

— Еще не знаю, — пожала плечами девушка. — Сказали — в распоряжение военного факультета… Вот завтра туда надо после экзамена… Ты со мной?

— Конечно, я с тобой, — решил не смущать Мэйделе еще сильнее ласковыми прозвищами юноша. — Разве отпущу я тебя одну?

— Ты такой… Такой… просто не могу сказать какой… — прошептала девушка, прижавшись к Аркаше. — У меня просто слов нет…

— Ничего, — погладил ее по руке юноша. — Придет время и слова появятся.

«Здравствуй, милая Мамочка! Сегодня меня Аркаша засмущал, сказал о наших детях. А я почему-то почувствовала себя счастливой. Это значит, что я его люблю, да, Мамочка? Нужно ему сказать, а то мальчишки никогда сами не догадаются, правильно? Мама, Мамочка! Скоро, совсем скоро мы встретимся! Как бы я хотела никогда с тобой не расставаться, Мамочка!» — слезы счастья капали на бумагу, готовую отправиться в путь туда, где весточки от своей Мэйделе ждала Циля. Женщина, звание которой девушка всегда писала с заглавной буквы — Мама.

                * * *

Будто предчувствуя что-то, Мэйделе и Аркаша старались больше времени проводить вместе. Ждали друг друга после экзаменов, вместе обедали, даже завтракали, с каждым днем ощущая друг друга ближе. Но будто какая-то черная туча накатывалась на девушку, отчего все чаще, все отчаянней звучали слова древнего языка, молившие Его уберечь… Но тот, кого молила а идише мэйделе, уже отмерил испытания своему народу. Тяжелые, страшные испытания становились все ближе, о чем Мэйделе не знала. Историю Второй мировой и нацизма в немецких школах проходили, начиная с восьмого класса, потому в школе узнать об этом было неоткуда, а вне школы… И с опекунами не повезло, и в Германии не очень любили вспоминать об этом. Жила бы девушка в Советском Союзе, то, наверное, уже кричала о грядущем, но Мэйделе могла сейчас только чувствовать. И она чувствовала, обращаясь к Нему…

«Здравствуй, милая Мамочка! Мне страшно, Мамочка! Так страшно за вас всех! За тебя, папочку, Йосю и Ривку, просто не сказать, как страшно! Мама, Мамочка, обещай, что не будешь подвергать себя опасности! Береги себя, я не смогу без тебя! У меня все хорошо, последний экзамен назначен на двадцать третье, а там приказали явиться на военный факультет, не знаю, почему так. Профессор только улыбается и ничего не говорит…» — слезы, стекающие по щекам, и трепещущее от необъяснимого страха сердце… Буквы древнего алфавита передают бумаге всю любовь девушки… Наутро конверт отправился в свой долгий путь, чтобы в конце концов попасть в руки Мамы.

Неожиданно суббота оказалась свободной у обоих молодых людей, чего обычно не бывало, поэтому Аркаша зашел с самого утра, чтобы провести весь день вместе. Мэйделе решила не повторять, считая, что и так все знает, особенно о типах швов, поэтому сразу же обняла своего, девушка так чувствовала: Аркаша — ее ингеле. На улице светило солнце, редкие облака пробегали по синему небу, дул легкий ветерок, и не хотелось думать ни о чем плохом.

— А поехали в парк Горького? — предложил Аркаша, мягко обняв прижавшуюся к нему Мэйделе. — А завтра тогда, как всегда — в Сокольники?

— Давай! — рассмеялась Гита, решившая признаться сегодня. Мама, конечно, написала очень теплое письмо, подбодрив свою Мэйделе, поэтому девушка и решилась.

— Тогда побежали! — взявшись за руки, молодые люди побежали к остановке троллейбуса, чтобы забраться затем на второй этаж троллейбуса, с которого было хорошо видно окрестности. Усевшись на жесткое сидение, Мэйделе неожиданно даже для себя самой положила голову на плечо юноше. Ей было немного страшно от принятого решения. А вдруг Аркаша…

— Не думай о плохом, — попросил юноша, очень ласково погладив свою Мэйделе по щеке.

Парк Горького был красив, ведь здесь была выставка, но на нее Аркаша не пошел, а купив для девушки букетик цветов у цветочницы, торжественно вручил их Мэйделе, также озаботившись и воздушным шариком для нее. Юноша немного волновался, что было заметно девушке, но хорошо держал себя в руках. Выйдя на набережную, они прошли мимо круглых беседок, держась за руки и подолгу останавливаясь, чтобы взглянуть на пробегавшие суда. Наконец Аркаша решился, увлек Мэйделе в одну из таких беседок и, взяв руки ничего не понимающей девушки в свои, заговорил:

— Когда-то давно в класс вошла очень красивая девочка с волшебными разноцветными глазами, — Аркаша на мгновение прервался. — Тогда я еще не понимал, что за чудо пришло к нам.

— Аркаша… — прошептала Мэйделе.

— Не сбивай меня, — попросил юноша, глядя в глаза девушки. — Я сам собьюсь… Только потом я понял, какая ты на самом деле… Я долго думал, что тебе сказать, как рассказать, что чувствую, но сейчас у меня просто нет слов… Я люблю тебя, Мэйделе!

— Я люблю тебя, Аркаша, — эхом откликнулась Гита, по лицу которой текли слезы. Вовсе не от Аркашиных слов — от интонаций, от той любви и нежности, что звучала в каждом слове. И решившаяся на признание девушка повторила: — Я люблю тебя!

Замерший в первый момент юноша от этих слов на мгновение задохнулся, чтобы затем накрыть своими губами приоткрывшиеся губы самой любимой и такой красивой Мэйделе. Навсегда его девушки, навсегда, Аркаша искренне верил в это. Они целовались с такой нежностью, что сидевшая в беседке напротив пожилая дама поднесла платочек к глазам.

«Здравствуй, милая Мамочка! Мы любим друг друга! Сегодня Аркаша признался мне, а я ему! Этот день, двадцать первое июня тысяча девятьсот сорок первого года, навсегда останется самым счастливым в моей памяти! Ты была права, Мамочка! Когда мы приедем домой, то будет праздник! Я такая счастливая, Мамочка!» — улыбавшаяся девушка делилась с Мамочкой своим счастьем. А Машенька благодарила господа за это чудо.

Ночью девушке почему-то приснилась Мама, будто бы они сидели все вместе на ступеньках крыльца, Мамочка с любовью смотрела на каждого и улыбалась. А потом построжела, но как-то ласково, очень ласково… И начала говорить о том, что Пельцеры — навсегда одна семья, что бы ни случилось, надо помнить, что они есть друг у друга. Проснулась Мэйделе с чувством легкой тревоги, но потом появился Аркаша, и счастье снова залило сердце девушки.

В воскресный день Аркаша и Гита гуляли в парке Сокольники, вокруг было много пионеров и комсомольцев — вчерашних школьников. Люди веселились, даря радость друг другу своими улыбками, счастливо улыбалась и Мэйделе, угощаясь мороженым. Рядом улыбался и Аркаша, все было таким солнечно-счастливым, и именно таким счастливым этот день запомнился девушке. Покатавшись на качелях под заливистых смех Мэйделе, Аркаша рассказывал ей, как будет здорово провести лето вместе, разумеется, в Одессе. И под этот рассказ они гуляли по главной аллее, когда вдруг репродукторы издали сигнал «Внимание всем». Репродукторы до этого момента передавали веселую музыку, прерванную на середине. Люди поспешили к черным конусам, ощущая, что сейчас передадут что-то важное, не зря же музыку прервали. Аркаша бросил взгляд на часы, показывавшие четверть первого. Прижав к себе Мэйделе, юноша почувствовал какую-то отчаянную тревогу. Хотелось заморозить этот момент, чтобы не настал следующий, но…

— Граждане и гражданки Советского Союза! — звучало из репродукторов. Грозные слова, означавшие конец мирной жизни, воскресных прогулок, многих мечтаний и надежд. — Сегодня, в четыре часа утра, без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны германские войска напали на нашу страну, атаковали наши границы во многих местах и подвергли бомбежке со своих самолетов наши города…

Испуганные глаза Мэйделе, рывком прижавшей руки к губам, улыбки еще ничего не понявших пионеров, даже не представлявших грядущее… Так началось грозное и страшное время для большой страны, все еще думавшей, что врага легко прогонят. И вместе со всей страной надеялась на это одна юная а идише мэйделе.