Хутор

Маленький помятый автобус катил по залитому солнцем миру, высланному до горизонта полосатым жёлто-зелёным ковром дынных и арбузных бахчей. Серебристая нитка сельской дороги наматывалась на колесо истории о моём первом путешествии.
Бабушкин хутор «Нижняя Козинка» находился от села Александровка, что под Азовом, ещё километрах в семи. Утомлённая однообразием пейзажа, я решила, что могла бы превратить факт продвижения от села к селу в полёт космического корабля от планеты к планете до границ человеческого воображения. С этой минуты ветхое транспортное средство запетляло между редкими рощицами астероидов, пробираясь вброд через мелкие ручьи Млечного пути, зарываясь носом в ухабы лунных кратеров. Перед очередной низинкой в одно мгновение космолёт притормаживал, пыль клубами подступала к наглухо задраенным иллюминаторам, космонавты подпрыгивали в тесном узилище на возмущённых пружинах дерматиновых диванов. В тот же миг выхлопные газы догоняли нас удушающей волной а к моему горлу подкатывал предательский ком. Ещё одна такая жёсткая посадка – и трагедии не миновать. В конечной точке путешествия, выпав из чрева космического корабля на облезлую, некогда синюю лавку возле сельпо я, закрыв глаза, опустила голову на колени. Вращающаяся в моей голове Галактика начала постепенно замедляться и встала. Звёзды погасли.
Через всё ещё мутное стекло скафандра я сконцентрировала взгляд на предмете у своих ног – передо мной лежал абрикос. Раздвинув угол обзора, разглядела россыпь спелых краснобоких ягод, тут и там разбросанных под соответствующими плодовыми деревьями, стоящими рядами вдоль деревенской улицы. Новый южный аромат, настоянный на запахах преющей фруктовой подстилки, коровьих лепёшек, июльского разнотравья, изменил моё представление о вселенной.
 "Я на другой планете! Терра инкогнито! И она начинается с запахов!" – это открытие подтолкнуло меня к изучению новой темы, до сих пор мной не исследованной.
  Родительский дом Баб Ули пах старым деревом, когда его половицы поскрипывали под моими ногами, летняя кухня – сладкими сливками, когда по утрам, после дойки коровы, бабушка Варя, родная сестра бабушки Ули,  включала свой сепаратор, её спальня – духами «Красная Москва», которые от безделья я тысячу раз поменяла местами с другими баночками на накрахмаленной салфеточке перед зеркалом на камоде, двор пах южным солнцем.
Бабушки, наскучавшись друг без друга за зиму, целыми днями дружно занимались своим любимым сельским хозяйством. Раскладывая курагу на сушилки, установленные вдоль сарая, они трещали без умолку, вспоминая большую баптистскую семью, папу и маму. Трудно было представить у стареньких бабушек ещё более стареньких пап и мам, а затем родителей их родителей. В этой цепочке, уходившей от меня в воображаемую перспективу, прадеды переживали метаморфозу, становились всё меньше, превращаясь в сказочных гномов, где-то в неведомом краю приспокойненько живущих до сей поры на солнечной полянке в дремучем лесу. Я уже видела их сидящими у оконцев пряничных домиков за стёклами из цветных леденцов. Они махали розовыми ручками, приглашая попозже зайти в гости. А пока мне приходилось слоняться по двору в ожидании чуда.
"Маруся, принеси-ка мне цибулю", – из летней кухни, где Баб Уля возилась с чугунком, наполненным до краев кипящим борщом, донеслась нетерпеливая просьба. Я было обрадовалась возможности принести пользу, но вот задача, что такое "цибуля"? Этого не знал ни кто из моего окружения: ни гуси во дворе, ни пес Якорь, ни цветастый петух на плетне.
– Неприлично не знать слова, понятные даже бабушке! Пойду в сарай, найду то, чего не знаю, это и будет цибулей. Скрипучая дверь завела меня в прохладу омшаника. В темноте луч света из покосившегося окошка ослепил меня в первую секунду, затем мягко подсветил содержимое прадедова святилища. Вот так и живут мои любимчики в своём курене в «Тридевятом царстве»! Я рассмотрела забитые в беленые стены кованые гвозди, на них висели предметы, очень нужные в беспокойном гномовом хозяйстве. – Вот сбруя лошади, это пара коромысел, вот инструменты, брошенные на верстаке. А что здесь? – В плетёных корзинах лежали початки спелой кукурузы. Один из них торчал над кучей сородичей и походил на задиристую хуторскую тётку. Её кудрявые волосы выбились из-под зелёного платка и разметались по плечам, требуя немедленного ухода. – Прямо как у моей пра-пра-прабабушки, – подумалось мне. Мысленно окрестив её Надюхой, я уже протянула руку, чтобы прибрать рыжие пряди, но, вспомнив, зачем меня послали, вернула внимание к описи имущества. Взгляд заскользил по зрелым помидорам и крепким огурцам, сваленным в облупленный эмалированный тазик. Они буквально умоляли: «Съешь меня!»
С потемневшей от времени, грубо отесанной балки свисала золотистая вязанка луковых голов. Мне вдруг показалось, что за тазиком раздался хруст, как будто кто-то маленькой ножкой наступил на сухую веточку. Сердце ёкнуло. Представив себе на мгновение пра-пра-пра-прадедушку, назвав его Панасиком, я почти увидела малыша в дырявой соломенной шляпе. – Кино, да и только! – Напугавшись собственной фантазии и в подтверждение реальности своего существования, я потёрла огурец о штаны и смачно захрустела им, разгоняя подозрительные тени. Цибули нигде не было.
– Бабушка Уля! Тут нет цибули!
Возмущённо звякнув поварёшкой о чугунок, Баб-Уля засеменила в омшаник: «Тю-ю-ю! О це шо таке?» Луковица, выдернутая из вязанки, удерживаемая за хвост, та самая цибуля, промелькнула перед моим носом, сделав оборот вокруг бабушкиного пальца. Посетовав, что всё приходится делать самой, она бросилась догонять убегающий борщ.
Помахав на прощанье Панасику и Надюхе, пообещав вернуться с угощениями, я вышла из полутьмы сарая на свет божий. По дороге от скуки пуганув петуха, поплелась к стогу сена. Стог был тёплым и ароматным, как большая краюха хлеба, только что вынутая из печи для сказочного великана. Опершись спиной на тёплую податливую корочку, я медленно провалилась в мякиш до упора и сползла к ее основанию. Соломинка кольнула меня в бок, я вдохнула запахи разогретых трав и уставилась на ленивые облака в томном одиночестве.
«Девочка… Девочка, а как тебя зовут?»
Я подпрыгнула как ужаленная. Вот оно, счастье! Дождалась! Надо только в него верить, и друг, не знаю, как там его зовут, обязательно явится.
За плетнем стояли два мальчика. Чуть старше и чуть младше меня. «Меня зовут Павлик, его — Серёжа», — прекрасный незнакомец ткнул пальцем в живот младшего брата. Кто из них кто, разберёмся по ходу пьесы, а сейчас: «Давайте играть!»
— А у вас курица снеслась, — шмыгнув носом, произнёс меньший.
— Это что? Игра, что ли, такая?
— Да нет, просто курица снеслась.
Я не понимала ничего из вышесказанного. О том, что «снесла курица золотое яичко», я слышала, и про иглу в яйце у Кощея Бессмертного тоже, но как происходит появление куриных яиц в реальном мире, я даже не задумывалась. А теперь этот факт встал на пороге моего сознания, и пренебречь им было уже невозможно. Отказавшись демонстрировать свою некомпетентность, сделала широкий жест, заходите, мол, гости дорогие, объясните, в чём дело. Мальчики перемахнули через плетень и, минуя дискуссионную площадку, шагнули в сторону стога, предпочитая практическую демонстрацию теории. «Вот!» — отодвинув вуаль травяной завесы, Серёжа показал мне куриную кладку из пяти яиц. Я ахнула: «Вот так просто!» — сунула голову в стог, дотронулась до яиц. Запах разогретого куриного гнезда дополнил неповторимый аромат бабушкиного подворья ещё одним экспонатом.
Потом, выбрав по самой красивой соломинке из миллиона возможных, мы вскрыли скорлупу яиц и выпили гоголь-моголь. Я вспомнила о своих гномах, представила их рядом с яйцом и моей соломинкой во рту. Вот умора! Щёки малышей были перепачканы желтком, и от этого они походили на сахарные прянички с глазами-изюминками, которые так любит печь бабушка Уля. Это им она пела весёлые песенки, вырезая из теста юбочки и штанишки. Павлик сказал, что теперь мы каждый день можем приходить к курице в гости на её угощение. А Серёжа сказал, что в их стоге живут ёжики, и  мы пошли к ним во двор смотреть на колючее семейство, которое пахло совсем по-другому.