Очерки русского парижанина

Сколь­ко раз­но­го мож­но уви­деть, про­хо­дя по ве­чер­не­му Па­ри­жу! Вы лю­би­те гу­лять по Па­ри­жу по­сле за­ка­та? Я очень люб­лю.

Мож­но, на­при­мер, на­блю­дать сце­ны из по­все­днев­ной жиз­ни. Но не ду­май­те, что по­все­днев­ность де­ла­ет их ба­наль­ны­ми. На­о­бо­рот, ка­жет­ся, что они — про­дукт во­об­ра­же­ния дра­ма­тур­га, что люди, ко­то­рые участ­ву­ют в сцене, те­ат­раль­ные ак­те­ры, а сама по­ста­нов­ка ка­ри­ка­тур­ная, мо­жет даже вы­чур­ная.

На пло­ща­ди Дя­ги­ле­ва, пря­мо за зда­ни­ем Опе­ры, у вхо­да для ар­ти­стов, сто­ит па­роч­ка и об­ни­ма­ет­ся. Но они да­ле­ки от Опе­ры, и воз­мож­но даже не об­ра­ти­ли вни­ма­ние на то, где они на­хо­дят­ся. По­дой­дем по­бли­же, и при­гля­дим­ся. Он, непри­ят­ной и по­роч­ной на­руж­но­сти пя­ти­де­ся­ти­лет­ний муж­чи­на. Пле­ши­вый. Пло­хо одет. Она — пы­та­ет­ся вы­гля­деть на два­дцать, но годы не спря­чешь, во вся­ком слу­чае не так, как это де­ла­ет она. На ней лёг­кая одеж­да, на взи­рая на хо­лод. И эта без­вкус­ная одеж­да, и же­ман­ные ма­не­ры, с ко­то­ры­ми она сю­с­ю­ка­ет ему си­ли­ко­но­вы­ми губ­ка­ми: «ой ка­кой ми­лаш­ка» ясно ука­зы­ва­ет, что осо­ба за­ни­ма­ет­ся са­мой древ­ней про­фес­си­ей, и за её ра­бо­ту ей мало пла­тят. Я про­шел мимо, а пара ещё дол­го бу­дет сто­ять здесь, на хо­ло­де, и сю­с­ю­кать­ся, сле­до­вая ка­ко­му-то сво­е­му со­ци­аль­но­му про­то­ко­лу, ко­то­ро­му их не учи­ли, но ко­то­рый они по­ня­ли и при­ня­ли сами, ав­то­ма­том. А по­сле, она пой­дет к нему, и в те­че­нии по­лу­ча­са со­се­ди — по­жи­лая пара — бу­дут слы­шать че­рез фа­нер­ную стен­ку её ис­кус­ствен­ные сто­ны, и уко­риз­нен­но ка­чать го­ло­ва­ми. По­том ба­боч­ка упорх­нет, чер­ты­ха­ясь про себя на кли­ен­та, на жизнь и на судь­бу, а он бу­дет ле­жать в кро­ва­ти, вспо­ми­нать, как в два­дцать лет он убе­жал с лек­ции с ка­кой-ни­будь Анаис или Ра­шель, и они об­ни­ма­лись и це­ло­ва­лись. Ему бы рас­пла­кать­ся, спро­сить себя, что про­изо­шло с ним за три де­ся­ти­ле­тия, но нет, очерст­ве­ло его серд­це: он от­бро­сит вос­по­ми­на­ния, за­снёт, а че­рез неде­лю, по по­ве­ле­нию тела, пой­дет ис­кать дру­гую ноч­ную ба­боч­ку.

А вот вход в ка­кую-то го­сти­ни­цу. Судя по все­му до­ро­гую. Пе­ред вхо­дом сто­ит ухо­жен­ный мо­ло­дой па­рень, сы­нок ка­ко­го-ни­будь ди­рек­то­ра круп­ной фир­мы. Ря­дом — его де­вуш­ка, в баль­ном пла­тье. Об­ле­га­ю­щее пла­тье ей очень идёт, но смот­реть на нее непри­ят­но: на ули­це гра­ду­сов во­семь, и де­вуш­ка про­мер­за­ет до ко­стей. Хо­чет­ся ото­звать пар­ня в сто­ро­ну, и шеп­нуть ему, что­бы он на­ки­нул свое ка­ше­ми­ро­вое паль­то ей на пле­чи. Но я не де­лаю это­го. А они... Они до­ждут­ся так­си, и уже в ма­шине де­вуш­ка по­жа­лу­ет­ся на то, как она за­мёрз­ла, а он — он так ни­че­го и не пой­мет, и от­ве­тит ей ка­кой-ни­будь глу­по­стью. А она на­вер­ное всё уже дав­но по­ня­ла, но ради де­нег де­ла­ет вид, что нет.

Буль­вар Осман — ме­сто но­чёв­ки мно­гих без­дом­ных. Если днём пуб­ли­ка, со­сто­я­щая из обес­пе­чен­ных лю­дей и па­ри­жан сред­не­го клас­са от­тес­ня­ет ни­щих на обо­чи­ны, с ко­то­рых те про­тя­ги­ва­ют ла­до­ни, к миру, из ко­то­ро­го их ис­клю­чи­ли, то ве­че­ром, по­сле за­кры­тия Га­ле­рей Ла­фай­ет и дру­гих ма­га­зи­нов, без­дом­ные бе­рут ре­ванш. Они всё ещё ле­пят­ся к зда­ни­ям, но не смот­ря на это, при­сва­и­ва­ют буль­вар: на ночь, это их буль­вар, их спаль­ня. Они со­ору­жа­ют эфе­мер­ные спаль­ные ниши из ко­ро­бок, зная, что утром при­дет­ся всё это разо­брать; тру­що­бы в бед­ных стра­нах и те стро­ят­ся на лета. Вот группа без­дом­ных ше­бур­шит­ся у сте­ны: каж­до­му хо­чет­ся устро­ить­ся по­удоб­нее, в за­ви­си­мо­сти от того, что у кого бо­лит. Пе­ред ними сто­ит группа лю­дей из ка­кой-либо ас­со­ци­а­ции тех, кто пы­та­ет­ся об­лег­чить без­дом­ным жизнь. Один из лю­дей, силь­но за­и­ка­ясь, раз­го­ва­ри­ва­ет с ни­щи­ми, а они его не по­ни­ма­ют, да и не слу­ша­ют тол­ком. По­че­му из всех чле­нов группы, имен­но ему, за­и­ке, вы­па­ла роль го­во­рить? Мо­жет он ду­ма­ет, что это поз­во­ля­ет ему сбли­зить­ся с теми, у кого ни­че­го боль­ше нет в жиз­ни? А мо­жет он сам был в опре­де­лен­ный мо­мент сво­ей жиз­ни без­дом­ным, имен­но из за сво­е­го на­ру­ше­ния речи? Несчаст­ные по­мо­га­ют бед­ным. А кто по­мо­жет несчаст­ным?

Даль­ше по буль­ва­ру со­всем дру­гая сце­на. Двое ал­ка­шей без­дом­ных по­вздо­ри­ли. Они из тех, кто на ули­це го­да­ми, воз­мож­но с юно­сти. Ули­ца впе­ча­та­лась в чер­ты их лиц. Она про­скаль­зы­ва­ет в их мор­щи­нах, в тек­сту­ре их кожи, и, как не при­скорб­но, даже в их взгля­де. У них гла­за лю­дей, ко­то­рые боль­ше ни­че­го не ждут от жиз­ни, лю­дей, ко­то­рые даже не мо­гут боль­ше вспом­нить свое дет­ство, юность, первую лю­бовь, если она у них была. Хо­чет­ся ду­мать, что эти два пер­со­на­жа пе­ре­до мной про­сто не по­де­ли­ли бу­тыл­ку, но ско­рее все­го, как ча­сто бы­ва­ет, они не со­шлись во мне­нии по ка­ким-то толь­ко им од­ним по­нят­ным ме­та­фи­зи­че­ским во­про­сам. И вот они кри­чат друг на дру­га, не слу­шая ни дру­го­го, ни себя. Кри­чат неисто­во, с чув­ством, на том все­мир­ном язы­ке пья­ных, ко­то­рый ста­но­вит­ся по­ня­тен толь­ко по­сле чет­вер­той бу­тыл­ки. Они раз­ма­хи­ва­ют ру­ка­ми, для боль­шей экс­прес­сив­но­сти. Воз­мож­но они нач­нут драть­ся, при­е­дет по­ли­ция, и за­бе­рёт их на ночь в око­ло­ток, где им хотя бы бу­дет теп­ло. А мо­жет они ути­хо­ми­рят­ся, разой­дут­ся, каж­дый в сво­ей угол, и бу­дут дуть­ся друг на дру­га, всю веч­ность де­ся­ти се­кунд, пока пья­ный сон не одо­ле­ет их. Но это в бу­ду­щем, а пока, они орут и же­сти­ку­ли­ру­ют, и жи­вут на­сто­я­щим, без бу­ду­ще­го, и без про­шло­го.

 * * *

Гу­ляя ве­че­ром, мож­но вос­поль­зо­вать­ся бес­плат­ным пред­став­ле­ни­ем, вскользь за­гля­ды­вая в осве­щен­ные окна, про­ни­кая в де­та­ли быта па­ри­жан. Так, на­при­мер, за ярко осве­щён­ной, от­тал­ки­ва­ю­щей вит­ри­ны ди­зай­нер­ской га­ле­реи со­вре­мен­но­го ис­кус­ства, сле­ду­ет око­шеч­ко в ком­нат­ку, где о ди­зайне как та­ко­вом предо­став­ле­ние име­ют смут­ное, но тем и ми­лее, теп­лее эта ка­мор­ка. Вме­сто стро­гих форм и кри­ча­щих цве­тов вит­ри­ны, окош­ко пред­став­ля­ет нам спек­такль очень жи­вой, и очень при­вле­ка­тель­ный в сво­ей про­сто­те. В га­ле­рее нет и ни­ко­гда не было жиз­ни, а в этой ка­мор­ке всё де­ла­лось кем-то для себя, под­стра­и­ва­лось под опре­де­лен­ные нуж­ды. Здесь не па­ро­дия на ис­кус­ство, а само ис­кус­ство жиз­ни.

Ост­ров Ситэ. Серд­це Па­ри­жа. Под­ни­ма­ем го­ло­ву, что­бы на­сла­дить­ся ви­дом ин­кру­сти­ро­ван­ных по­тол­ков и хру­ста­ля на вто­ром эта­же. А те­перь смот­рим ниже, в про­ти­во­по­лож­ном доме: тут тоже свет, но око­шеч­ко идёт в под­валь­ное по­ме­ще­ние, обо­ру­до­ван­ное под кух­ню ре­сто­ра­на. Там нет укра­ше­ний, а есть дав­но вы­бе­лен­ные сте­ны, и ме­талл, мно­го ме­тал­ла, в виде ку­хон­ной ме­бе­ли и раз­ных при­над­леж­но­стей. А ещё есть стек­ло. Мно­го стек­ла. Если окна на вто­ром эта­же по­ка­зы­ва­ют нам что-то мяг­кое, теп­лое, то смот­ря вниз, мож­но по­чув­ство­вать при­кос­но­ве­ние чего-то хо­лод­но­го, ре­жу­ще­го. Ин­те­рес­но, кон­та­чат ли люди из этих двух ми­ров? Зна­ют ли те, кто ра­бо­та­ет в этой кухне, что толь­ко несколь­ко мет­ров от­де­ла­ют их от рос­ко­ши? А мо­жет люди из теп­ло­го и мяг­ко­го мира в ак­ку­рат каж­дый втор­ник спус­ка­ют­ся, пе­ре­хо­дят улоч­ку, и за­хо­дят в тот са­мый ре­сто­ран, что­бы на­сла­дить­ся их лю­би­мой ут­кой в ме­до­вом со­усе, при­го­тов­лен­ной на той са­мой кухне?

Под­ни­мем го­ло­ву, со­всем вверх. То тут, то там, на уровне крыш, ви­ден свет. Па­риж­ские кры­ши пол­ны жиз­ни. Ман­сар­ды — фран­цуз­ская спе­ци­фи­ка, осо­бен­но рас­про­стра­нен­ная в сто­ли­це. Лю­бая кры­ша, ко­то­рая оби­та­е­ма, уже дав­но пе­ре­де­ла­на в ком­нат­ки для ма­ло­обес­пе­чен­ных: сту­ден­тов, бо­ге­мы, и лю­дей, ко­то­рым про­сто не по­вез­ло. Неко­то­рые из ком­на­ту­шек на­столь­ко ма­лень­кие, что дву­спаль­ная кро­вать туда уже не вме­стить­ся. А ка­кая мо­жет быть жизнь без дву­спаль­ной кро­ва­ти?! Но вы­бо­ра нет. В этом го­ро­де все­гда не хва­та­ет ме­ста, что ска­зы­ва­ет­ся на цене жи­лья. Сколь­ко бу­ду­щих пи­са­те­лей, по­этов, ху­дож­ни­ков, тан­цо­ров, му­зы­кан­тов жи­вут в этих ком­нат­ках? В бу­ду­щем, они бу­дут из­вест­ны на весь мир, и бо­монд бу­дет пре­кло­нять­ся пред их та­лан­том, а пока, они не кому не ин­те­рес­ны. О чем они ду­ма­ют? О чем меч­та­ют? Что ви­дят из окна, там, на­вер­ху, на уровне седь­мо­го эта­жа? Вол­ну­ют­ся ли они встре­чая рас­свет? Смот­рят ли на сон­ных про­хо­жих, се­ме­ня­щих про­мозг­лым утром по се­рым, влаж­ным ули­цам на ра­бо­ту? И как эта жизнь в ка­мор­ке вли­я­ет на их рож­да­ю­щий­ся та­лант?

 * * *

По­гля­ди­те на про­хо­жих. Как мно­го раз­ных сти­лей! Хип­сте­ры идут в тол­пе бок о бок с бро­ке­ра­ми в до­ро­гих пи­джа­ках, а по­жи­лая, пол­ная негри­тян­ка, за­ку­тан­ная в цве­та­стые тка­ни, за­де­ва­ет па­ке­том из де­шё­во­го ма­га­зи­на со­ро­ка­лет­нюю жен­щи­ну, ко­то­рая очень хо­чет вы­гля­деть при­вле­ка­тель­ной, оста­ва­ясь при этом ре­спек­та­бель­ный — непро­стая цель в её воз­расте, но она её до­сти­га­ет, зная ка­кие-то тай­ны, ко­то­рые мо­гут знать толь­ко па­ри­жан­ки её воз­рас­та и сти­ля.

Зим­ним ве­че­ром, ту­ри­сты по­пря­та­лись по теп­лым го­сти­ни­цам, оста­вив ули­цы тем, кто жи­вёт в этом го­ро­де. Вот муж­чи­на пен­си­он­но­го воз­рас­та то­ро­пит­ся до­мой, к жене. В од­ной руке у него порт­фель — та­кой, ка­кой но­сят ад­ми­ни­стра­тив­ные ра­бот­ни­ки, ко­то­рые очень ува­жа­ют то вы­со­кое ме­сто в иерар­хии, ко­то­ро­го они до­би­лись за де­ся­ти­ле­тия служ­бы. В дру­гой руке он дер­жит ба­гет: ско­рее все­го, час на­зад жена по­сла­ла ему со­об­ще­ние, по­про­сив за­ско­чить в бу­лоч­ную. Я бы на его ме­сте ку­пил бы ещё цве­ты. Или тор­тик. А на удив­лен­ный взгляд жены: «а что, раз­ве се­год­ня празд­ник?» от­ве­тил бы утвер­ди­тель­но: «с то­бой, до­ро­гая, каж­дый день, это празд­ник.» А ве­че­ром, слу­шал бы её нескон­ча­е­мые рас­ска­зы про то, как сын со­сед­ки от­ка­зал­ся в этом году по­сту­пать на фа­куль­тет пра­ва, и ещё про то, как по­дру­га Лу­и­за схо­ди­ла на вы­став­ку им­прес­си­о­ни­стов, и ей очень по­нра­ви­лось, осо­бен­но этот ма­стер, как же его зо­вут... впро­чем мы сами долж­ны схо­дить, так как я дав­но не была в этом му­зее, и мы во­об­ще ста­ли ред­ко что-то де­лать, ты вот и от­пуск уже год как не брал, всё служ­ба, служ­ба, а пом­нишь, как три года на­зад мы ез­ди­ли с Мо­ри­сом на море, и нам так по­нра­ви­лось, а по­сле он пред­ла­гал, но мы каж­дый раз были за­ня­ты...

Воз­ле аппе­тит­ной вит­ри­ны до­ро­го­го кафе сто­ят двое под­рост­ков. Ей очень хо­чет­ся зай­ти, но он ищет пред­лог, что­бы это­го не де­лать. В дей­стви­тель­но­сти, у него про­сто нет столь­ко де­нег, но ска­зать об этом он стес­ня­ет­ся, хотя зна­ет, что она сама по­ни­ма­ет при­чи­ну. А ей хо­чет­ся вой­ти имен­но сюда, и дело тут не в вит­рине, а как раз в том, что тут всё до­ро­го. Про­сто она хо­чет хоть раз зай­ти в то за­ве­де­ние, в ко­то­рое до­ро­га ей пока за­кры­та. Хо­чет, что­бы муж­чи­на за­пла­тил за нее, не ду­мая о том, что ему по­сле это­го нуж­но бу­дет эко­но­мить несколь­ко недель. И от того, что нет у нее та­ко­го муж­чи­ны, а есть толь­ко сверст­ни­ки, у ко­то­рых де­нег не боль­ше, чем у нее са­мой, у нее на­во­ра­чи­ва­ют­ся сле­зы. Но вот он при­ду­мы­ва­ет, как её от­влечь. По­шли, го­во­рит, я знаю одну бу­лоч­ную, там вкус­но. И не до­ро­го, до­бав­ля­ет он, по­ни­мая в тот же мо­мент, что ска­зал боль­шую глу­пость. Но ни­че­го: они идут в бу­лоч­ную, вме­сте, дер­жась за руки.

В от­ли­чии от мо­ста Алек­сандра III, где все­гда дви­же­ние, Пон-Нёф, со сво­и­ми по­лу­круг­лы­ми ни­ша­ми, поз­во­ля­ет аб­стра­ги­ро­вать­ся от окру­жа­ю­щих лю­дей и по­гру­зить­ся в со­зер­ца­ние Сены и на­бе­реж­ной. В этих ни­шах мож­но встре­тить и пары, ко­то­рые сели от­дох­нуть, и фо­то­гра­фов, ко­то­рые зна­ют, что то, что за­пе­чат­ле­ют они, не бу­дет осо­бо ори­ги­наль­но, и оди­но­ких лю­дей. Вот один муж­чи­на. Я не могу раз­гля­деть его лицо це­ли­ком, так как он сто­ит ко мне спи­ной, и при­сталь­но смот­рит в даль. Но я вижу его про­филь, фи­гу­ру, и на­чи­на­ю­щие се­деть во­ло­сы, и за­клю­чаю, что ему лет пять­де­сят. Он со­вер­шен­но не по­хож на тех лю­дей, ко­то­рые, стоя на мо­сту, су­дят себя, ре­шая, за­слу­жи­ва­ют ли они бро­сить­ся в реку, или им суж­де­но ещё по­му­чить­ся в этом мире. Нет, за это­го муж­чи­ну я спо­ко­ен. Он ды­шит ров­но, спо­кой­но, и смот­рит он не на чёр­ную ма­ня­щую гладь пе­ред ним, а на блёст­ки ог­ней вда­ле­ке. Я на­де­юсь, что он счаст­лив. Я не верю, что у него иде­аль­ная жизнь. Воз­мож­но он так и не за­нял пост на­чаль­ни­ка, о ко­то­ром меч­тал. Воз­мож­но, он из­ме­нял жене, а она ему. Воз­мож­но, что по­след­нее вре­мя, здо­ро­вье его по­шат­ну­лось, от стрес­са и от ку­ре­ния, а что-то ме­нять в сво­их при­выч­ках он про­сто не в си­лах, и пред­по­чи­та­ет не ду­мать об этом. Но несмот­ря на всё это, у него нет со­жа­ле­ний, и нет стра­ха того, что бу­дет по­сле, и он рад сво­ей спо­кой­ной жиз­ни. Я остав­ляю его, при­сталь­но смот­ря­ще­го на огни, а сам од­но­вре­мен­но за­ви­дую ему, и ра­ду­юсь, что моя жизнь сло­жит­ся со­всем по-дру­го­му.

По без­люд­ной ули­це идёт по­жи­лая жен­щи­на. Идёт мед­лен­но, не по­то­му что ей слож­но идти быст­рее, а от того, что бо­ит­ся. Бо­ит­ся упасть, что-ни­будь сло­мать, по­пасть в боль­ни­цу и уме­реть. Она во­об­ще все­го бо­ит­ся. На её лице мас­ка — дав­но уже ни­ко­го не за­став­ля­ют на­де­вать мас­ки на ули­це, но она про­дол­жа­ет это де­лать, ду­мая, что это её спа­сет от смер­то­нос­но­го ви­ру­са. А ещё она бо­ит­ся меня. Меня она счи­та­ет по­че­му-то по­тен­ци­аль­ной угро­зой, и на­блю­да­ет за мной кра­ем гла­за. Мне ин­те­рес­но, что по­бу­ди­ло её во всем ви­деть опас­ность. Была ли это дет­ская трав­ма? Или та­кое вос­пи­та­ние? Или это при­шло с воз­рас­том? Вме­сто того, что­бы бо­ять­ся уме­реть, не пред­по­чла бы она немно­го по­жить?

Ря­дом с пи­ра­ми­да­ми Лув­ра мой взгляд па­да­ет на эффект­ную де­вуш­ку. Пра­виль­ные чер­ты лица, длин­ные гу­стые во­ло­сы — кра­шен­ная блон­дин­ка, метр во­семь­де­сят, фор­мы мо­де­ли. Воз­мож­но она и есть мо­дель. А мо­жет при­е­ха­ла в Па­риж в на­деж­де най­ти день­ги, из­вест­ность и вос­хи­ще­ние, и ещё не зна­ет эту сре­ду на­столь­ко, что­бы разо­ча­ро­вать­ся в ней. В плане одеж­ды, она пре­тен­ду­ет на ори­ги­наль­ность, но вы­гля­дит как все дру­гие мо­де­ли её типа, что силь­но от­ли­ча­ет её от дру­гих па­ри­жа­нок. Про­хо­дя, она за­ме­ча­ет, что я рас­смат­ри­ваю ее, и да­рит мне улыб­ку. А я не успе­ваю сре­а­ги­ро­вать, и не улы­ба­юсь в от­вет. Да и за­чем?

А вот сам я, иду­щий по ули­цам Па­ри­жа. «Доб­ро­го вам ве­че­ра», го­во­рю я взгля­дом про­хо­жим, но они ред­ко от­ве­ча­ют. У меня ка­кой-то свой стиль, ко­то­рый даже я сам не по­ни­маю. Ин­те­рес­но, что ду­ма­ют обо мне те незна­ком­цы, ко­то­рых я встре­чаю? На­вер­ное я ка­жусь им стран­ным. Ино­гда я за­дум­чив. Ино­гда улы­ба­юсь сво­им мыс­лям. Ино­гда руки скла­ды­ваю за спи­ной, и по­гла­жи­ваю за­пястье паль­цем дру­гой руки. Ино­гда дер­жу одну руку пе­ред со­бой на уровне гру­ди — это зна­чит, что мне при­шло в го­ло­ву что-то, о чем я дол­жен по­ду­мать. Я то за­во­ра­чи­ваю в ти­хий пе­ре­улок, то вы­ны­ри­ваю на на­бе­реж­ную, то иду вдоль ожив­лен­ных буль­ва­ров, со­зда­вая этим неко­то­рую му­зы­каль­ную ком­по­зи­цию зву­ков, ко­то­рую по­ни­маю я один. Ско­ро нуж­но воз­вра­щать­ся до­мой, но сей­час, в дан­ный мо­мент, я то­роп­люсь вдо­воль на­сла­дить­ся Па­ри­жем. Его ог­ня­ми. Его за­па­ха­ми. Его ка­ко­фо­ни­ей зву­ков. Его ду­шой. Па­риж, это мой го­род, и с ним я нераз­лу­чен.