Волк и ягнёнок. Быль

     Ты виноват уж в том, что хочется мне кушать.
        И. А. Крылов. «Волк и ягнёнок». Басня

Давным-давно, лет 60 назад, в ту далёкую пору, которая многим кажется «золотым веком», судили одного малоизвестного молодого поэта - Иосифа Бродского.
Криминала за ним не числилось, зато антиобщественных деяний набралось - хоть пруд пруди.

Законопослушных граждан напрягала его дружба с какими-то мутными типами, его демонстративная независимость, нежелание учиться и служить в армии, а главное - трудиться и приносить пользу Родине.
Несправедливо, шумели граждане, пользоваться всеми благами социалистического строя и ничего не отдавать своей стране взамен. А этот отщепенец Бродский мотался с места на место, нигде не задерживался, бездельничал, стишки кропал.
Вы только подумайте: вместо того, чтобы честно вкалывать на каком-нибудь заводе, этот летун за 8 лет сменил 13 занятий! Позор, стыдоба!

Разгорячённых граждан ничуть не смущало, что ни самого поэта, ни его стихов они в глаза не видели, да и в поэзии совсем не разбирались. А зачем? Достаточно чутья, которое безошибочно подсказывало - он чужой, а значит, - опасный. Не ровен час, за ним потянутся другие! И тогда сплочённость общества, построенного на единых для всех правилах, нарушится, наступит неразбериха...

Так что же выбрать - хаос или порядок, ясность или неопределённость? Ответ кажется очевидным: мало кому захочется жить в условиях анархии и беспредела. Суд Линча, гражданская война, грабежи и бандиты, развал экономики, голод и холод - все эти заграничные «прелести» способны устрашить кого угодно. Поэтому государство от лица обеспокоенных граждан жёстко пресекало всякие опасные «вольности» и промывало мозги заблудшим. Для их же блага!

Вот и тогда, в 1964 году, районный суд усердно вырезАл из общественного организма очередную «раковую опухоль» - молодого дерзкого поэта.
ВырезАл строго, беспристрастно, в полном соответствии с законом, который требовал сурового наказания для тунеядцев. Правда, стенограмма заседания рисует совсем другую картину - картину предвзятости, идеологизированности и некомпетентности.
Судите сами.

Начиналась эпопея, как обычно, - с ареста. 13 февраля возмутителя спокойствия взяли под стражу, а на следующий день в камере он перенёс первый сердечный приступ (в 23 года!) Ну и что? Не отменять же разбирательство! Поэтому первое заседание назначили уже 18 февраля.

Общественные слушания проходили в клубе 15-го ремонтно-строительного управления (?), над входом в который красовалось объявление: «Суд над тунеядцем Бродским». Вот так, просто, вопреки какой-либо презумпции невиновности, его пригвоздили ещё до начала процесса.

Что ж, как вы лодку назовёте, так она и поплывёт - так «поплыл» и неправый суд, имитируя объективность, но постоянно третируя обвиняемого. 

Выглядело это так:

Встать! Суд идет!
Судья:      Чем вы занимаетесь?
Бродский: Пишу стихи. Перевожу. Я полагаю...
Судья:     Никаких “я полагаю”. Стойте как следует! Не прислоняйтесь к стенам!
            Смотрите на суд! Отвечайте суду как следует! <…> У вас есть
            постоянная работа?
Бродский: Я думал, что это постоянная работа.
Судья:      Отвечайте точно!
Бродский: Я писал стихи. Я думал, что они будут напечатаны. Я полагаю...
Судья:     Нас не интересует “я полагаю”. Отвечайте, почему вы не работали?
Бродский: Я работал. Я писал стихи.
Судья:    Нас это не интересует. Нас интересует, с каким учреждением вы были
             связаны.
Бродский: У меня были договоры с издательством.
Судья:      У вас договоров достаточно, чтобы прокормиться? Перечислите: какие,
              от какого числа, на какую сумму?
Бродский: Точно не помню. Все договоры у моего адвоката.
Судья:     Я спрашиваю вас.
Бродский: В Москве вышли две книги с моими переводами... (перечисляет).
<…>
Судья:      А вообще какая ваша специальность?
Бродский: Поэт. Поэт-переводчик.
Судья:     А кто это признал, что вы поэт? Кто причислил вас к поэтам?
Бродский: Никто. (Без вызова). А кто причислил меня к роду человеческому?
Судья:     А вы учились этому?
Бродский: Чему?
Судья:     Чтобы быть поэтом? Не пытались кончить Вуз, где готовят... где учат...
Бродский: Я не думал, что это даётся образованием.
Судья:     А чем же?
Бродский: Я думаю, это... (растерянно)...от Бога...
<…>

Даа, странный молодой человек, что и говорить, весь какой-то «неправильный». Надо бы провести психиатрическую экспертизу дивергента. На всякий случай. В действительности же «экспертиза» продлилась 3 недели (!) и больше походила на жестокую «промывку мозгов». Как «промывали», рассказывал сам Иосиф:

«Психиатрическая тюремная больница в Ленинграде. Мне делали жуткие уколы транквилизаторов.
Глубокой ночью будили, погружали в ледяную ванну, заворачивали в мокрую простыню и
помещали рядом с батареей. От жара батарей простыня высыхала и врезалась в тело. Там меня
держали несколько недель. И это было худшее время в моей жизни»

В конце концов пытки закончились, измученного поэта вернули в зал заседаний и процесс возобновился.
_____________________________________________________

Само по себе дело представлялось заседателям несложным: надо лишь исследовать биографию подсудимого и вынести окончательное решение - не дармоед ли он.
Особо заморачиваться никто не собирался, поскольку весь трудовой путь бездельника зафиксирован в справках, договорах, отчётах, а они неопровержимо свидетельствовали, что Бродский подолгу занимался невесть чем - сочинял, переводил...Стало быть, - бездельничал?

Мнения свидетелей разделились: работу со словом защита считала полноценным и общественно-полезным трудом, тогда как обвинение упорно называло стихосложение формой безделья. Не помогали ни отзывы маститых литераторов (Я. Маршака, К. Чуковского), ни высокие оценки компетентных экспертов-филологов. Команда обвинителей во главе с судьёй признавала лишь физический труд, работу в госучреждениях или, на худой конец, - в творческих Союзах. Всякое частное предпринимательство тогда вызывало у власти подозрения, а индивидуальное творчество не признавалось вовсе: мало ли что он там кропает. Без общественного-то (иначе говоря - государственного) контроля!

По этой логике А. С. Пушкина, А. А. Блока и Л. Н. Толстого следовало бы зачислить в тунеядцы, но это обстоятельство никого не смущало. Сказывалась некомпетентность участников процесса: только один свидетель обвинения являлся литератором, профессии остальных были далеки от сочинительства - преподаватель марксизма-ленинизма, начальник Дома Обороны, завхоз Эрмитажа, рабочий-трубоукладчик, представитель Штаба дружинников...

Все эти люди твёрдо знали, чего ожидает государство. Достаточно было открыть газеты «Смена», «Вечерний Ленинград» и ознакомиться с фельетонами, статьями, письмами читателей, в которых Бродского клеймили и обличали. Граждане понимали: «Карфаген должен быть разрушен!», - поэтому Машина исправно работала, давя и увеча непокорного.
_____________________________________________________

Кому-то и поныне кажется, будто именно так выглядит истинная справедливость. Ну как же: «Кто не работает, тот не ест», «От каждого по способностям, каждому - по труду», равноправие, неприкосновенность личности, независимый суд...Но это - только в теории, на практике же органы руководствовались другими принципами:
«Труд физический важнее умственного, а коллективный - важнее индивидуального». «Послушных хвалим, а независимых хаем». «Лояльность важнее компетентности». «Чиновник и гражданин не равны перед законом»...
Стоит ли удивляться, что стиль второго заседания ничуть не изменился: всё то же явное неравенство сторон - «волка и ягнёнка», государства и гражданина, унижение подсудимого, игнорирование его прав и объяснений, упорное непонимание специфики творческого труда и его оплаты...

Наблюдать за этим «торжеством справедливости» было тяжело. Даже стенограмма вызывала тягостное чувство. Известный драматург и писатель Виктор Левашов так описывал своё состояние: «Чтение я закончил часа в два ночи. Было ощущение, что меня отхлестали по физиономии вонючей кухонной тряпкой»

Ну а итогом неправого «разбирательства» стал неправый приговор:
«Бродский систематически не выполняет обязанностей советского человека по производству материальных ценностей и личной обеспеченности, что видно из частой перемены работы. Предупреждался органами МГБ в 1961 году и в 1962 — милицией. Обещал поступить на постоянную работу, но выводов не сделал, продолжал не работать, писал и читал на вечерах свои упадочнические стихи. Из справки Комиссии по работе с молодыми писателями видно, что Бродский не является поэтом. Его осудили читатели газеты “Вечерний Ленинград”. Поэтому... сослать Бродского в отдаленные местности сроком на пять лет с применением обязательного труда» (максимальное наказание по статье 209 УК РСФСР)

ГосМашина хотела втоптать поэта в грязь и - втоптала. Какое счастье, что он оказался сильнее!



Приложение (фрагменты второго заседания)
_____________________________________________________

Судья Екатерина Александровна Савельева, обвинитель Ф. Сорокин, адвокат Зоя Николаевна Топорова.
Свидетели обвинения:
   писатель Евгений Всеволодович Воеводин,
   преподаватель марксизма-ленинизма Раиса Ромашова,
   нач. Дома Обороны И. Смирнов,
   завхоз Эрмитажа Федор Осипович Логунов,
   рабочий-трубоукладчик П. Денисов,
   представитель Штаба дружинников Ф. Сорокин,
   пенсионер Николаев.
Свидетели защиты:
   профессор Владимир Григорьевич Адмони,
   профессор Ефим Григорьевич Эткинд,
   поэтесса Наталья Иосифовна Грудинина.
_____________________________________________________


Судья: <…> Объясните суду, почему вы в перерывах не работали и вели
        паразитический образ жизни?
Бродский: Я в перерывах работал. Я занимался тем, чем занимаюсь и сейчас: я писал
        стихи.
Судья:  Значит, вы писали свои так называемые стихи? А что полезного в том, что
        вы часто меняли место работы?
Бродский: Я начал работать с 15 лет. Мне всё было интересно. Я менял работу
        потому, что хотел как можно больше знать о жизни и людях.
Судья:  А что вы сделали полезного для родины?
Бродский: Я писал стихи. Это моя работа. Я убежден... я верю, что то, что я
        написал, сослужит людям службу и не только сейчас, но и будущим
        поколениям (хохот в зале и на трибуне).
Судья:  Значит, вы думаете, что ваши так называемые стихи приносят людям пользу?
Бродский: А почему вы говорите про стихи “так называемые” ?
Судья:  Мы называем ваши стихи “так называемые” потому, что иного понятия о них у
        нас нет.
Сорокин: Можно ли жить на те суммы, что вы зарабатываете?
Бродский: Можно. Находясь в тюрьме, я каждый раз расписывался в том, что на меня
        израсходовано в день 40 копеек. А я зарабатывал больше, чем по 40 копеек
        в день.
Адвокат: Оценивали ли ваши стихи специалисты?
Бродский: Да. Чуковский и Маршак очень хорошо говорили о моих переводах. Лучше,
        чем я заслуживаю.
Адвокат: Была ли у вас связь с секцией переводов Союза писателей?
Бродский: Да. Я выступал в альманахе, который называется “Впервые на русском
        языке”, и читал переводы с польского.
Судья:  Лучше, Бродский, объясните суду, почему вы в перерывах между работами не
        трудились?
Бродский: Я работал. Я писал стихи.
Судья:   Но это не мешало вам трудиться.
Бродский: А я трудился. Я писал стихи.
Судья:    Но ведь есть люди, которые работают на заводе и пишут стихи. Что вам
        мешало так поступать?
Бродский: Но ведь люди не похожи друг на друга. Даже цветом волос, выражением
        лица.
Судья:    Это не ваше открытие. Это всем известно. А лучше объясните, как
        расценить ваше участие в нашем великом поступательном движении к
        коммунизму?
Бродский: Строительство коммунизма - это не только стояние у станка и пахота
        земли. Это и интеллигентный труд, который...
Судья:  Оставьте высокие фразы! Лучше ответьте, как вы думаете строить свою
        трудовую деятельность на будущее.
Бродский: Я хотел писать стихи и переводить. Но если это противоречит каким-то
        общепринятым нормам, я поступлю на постоянную работу и всё равно буду
        писать стихи.
Заседатель Тяглый: У нас каждый человек трудится. Как же вы бездельничали столько
        времени?
Бродский: Вы не считаете трудом мой труд. Я писал стихи, я считаю это трудом.
Сорокин (общественный обвинитель): Как вы могли самостоятельно, не используя
        чужой труд, сделать перевод с сербского?
Бродский: Вы задаете вопрос невежественно. Договор иногда предполагает
        подстрочник. Я знаю польский, сербский знаю меньше, но это родственные
        языки, и с помощью подстрочника я смог сделать свой перевод.
Груднина: Я руковожу работой начинающих поэтов более 11 лет. В течение семи лет
        была членом комиссии по работе с молодыми авторами. <…> Как
        профессиональный поэт и литературовед по образованию я утверждаю, что
        переводы Бродского сделаны на высоком профессиональном уровне. Бродский
        обладает специфическим, не часто встречающимся талантом художественного
        перевода стихов. Он представил мне работу из 368 стихотворных строк,
        кроме того я прочла 120 строк его переводных стихов, напечатанных в
        московских изданиях. По личному опыту художественного перевода я знаю,
        что такой объем работы требует от автора не менее полугода уплотненного
        рабочего времени, не считая хлопот по изданию стихов и консультаций
        специалистов. <…>
        Кроме договоров на переводы, Бродский представил мне договоры на работы
        по радио и телевидению, работа по которым уже выполнена, но также еще
        полностью не оплачена.
<…>
Адвокат: Практикуется ли переводчиками работа по подстрочникам ?
Груднина: Да, повсеместно. Один из крупнейших ленинградских переводчиков, А.
        Гитович, переводит с древне-китайского по подстрочникам.
Заседатель Лебедева: Можно ли самоучкой выучить чужой язык?
Груднина: Я изучила самоучкой два языка в дополнение к тем, которые изучила в университете.
Адвокат: Если Бродский не знает сербского языка, может ли он, несмотря на это,
        сделать высокохудожественный перевод?
Груднина: Да, конечно.
Адвокат:  А не считаете ли вы подстрочник предосудительным использованием чужого
        труда?
Груднина: Боже сохрани.
Судья:    Так, значит, какое ваше мнение о стихах Бродского?
Груднина: Мое мнение, что как поэт он очень талантлив и на голову выше многих,
        кто считается профессиональным переводчиком.
Судья:    А почему он работает в одиночку и не посещает никаких литобъединений?
Груднина: В 1958 году он просил принять его в мое литобъединение. Но я слышала о
        нем как об истеричном юноше и не приняла его, оттолкнув собственными
        руками. Это была ошибка, я очень о ней жалею. Сейчас я охотно возьму его
        в свое объединение и буду с ним работать, если он этого захочет.
Заседатель Тяглый: Вы сами когда-нибудь лично видели, как он лично трудится над
        стихами, или он пользовался чужим трудом?
Груднина: Я не видела, как Бродский сидит и пишет. Но я не видела, и как Шолохов
        сидит за письменным столом и пишет. Однако, это не значит, что...
Судья:    Неудобно сравнивать Шолохова и Бродского. Неужели вы не разъяснили
        молодежи, что государство требует, чтобы молодежь училась? Ведь у
        Бродского всего семь классов.
Груднина: Объем знаний у него очень большой. Я в этом убедилась, читая его
        переводы.
Адвокат: Вот о чем и хочу вас спросить, свидетельница. Продукция Бродского за
        1963 год такая: стихи в книге “Заря над Кубой”, переводы стихов
        Галчинского (правда, еще не опубликованные), стихи в книге “Югославские
        поэты”, песни Гаучо и публикации в “Костре”. Можно ли считать это
        серьезной работой?
Груднина: Да, несомненно. Это наполненный работой год. А деньги эта работа может
        принести не сегодня, а несколько лет спустя. Неправильно определить труд
        молодого автора суммой, полученной в данный момент гонораров. Молодого
        автора может постичь неудача, может потребоваться новая длительная
        работа. Есть такая шутка: разница между тунеядцем и молодым поэтом в том,
        что тунеядец не работает и ест, а молодой поэт работает, но не всегда
        ест.
Судья:  Нам не понравилось это ваше заявление. В нашей стране каждый человек
        получает по своему труду и потому не может быть, чтобы он работал много,
        а получал мало. В нашей стране, где такое большое участие уделяется
        молодым поэтам, вы говорите, что они голодают. Почему вы сказали, что
        молодые поэты не едят?
Груднина: Я так не сказала. Я предупредила, что это шутка, в которой есть доля
        правды. У молодых поэтов очень неравномерный заработок.
Эткинд (член Союза писателей, преподаватель Института имени Герцена): По роду
        моей общественно-литературной работы, связанной с воспитанием начинающих
        переводчиков, мне часто приходится читать и слушать переводы молодых
        литераторов. Около года назад мне довелось познакомиться с работами И.
        Бродского. Это были переводы стихов замечательного польского поэта
        Галчинского, стихи которого у нас еще мало переводились. На меня
        произвели сильное впечатление ясность поэтических оборотов,
        музыкальность, страстность и энергия стиха. Поразило меня и то, что
        Бродский самостоятельно, без всякой посторонней помощи изучил польский
        язык. Стихи Галчинского он прочел по-польски с таким же увлечением, с
        каким он читал свои русские переводы. Я понял, что имею дело с человеком
        редкой одаренности и — что не менее важно — трудоспособности и
        усидчивости. <…>
        Перевод стихов — труднейшая работа, требующая усердия, знаний, таланта.
        На этом пути литератора могут ожидать бесчисленные неудачи, а
        материальный доход — дело далекого
        будущего. Можно несколько лет переводить стихи и не заработать этим ни
        рубля. Такой труд требует самоотверженной любви к поэзии и к самому
        труду. Изучение языков, истории, культуры трудового народа — всё это
        дается далеко не сразу. Всё, что я знаю о работе Бродского, убеждает
        меня, что перед ним как поэтом-переводчиком большое будущее. Это не
        только мое мнение. Бюро секции переводчиков, узнав о том, что
        издательство расторгло с Бродским заключенные с ним договоры, приняло
        единодушное решение ходатайствовать перед директором издательства о
        привлечении Бродского к работе, о восстановлении с ним договорных
        отношений.
        Мне доподлинно известно, что такого же мнения придерживаются крупные
        авторитеты в области поэтического перевода: Маршак и Чуковский,
        которые...
Судья:  Говорите только о себе!
Эткинд: Бродскому нужно предоставить возможность работать как поэту-переводчику.
        Вдали от большого города, где нет ни нужных книг, ни литературной среды,
        это очень трудно, почти невозможно: на этом пути, по моему глубокому
        убеждению, его ждет большое будущее. Должен сказать, что я очень
        удивился, увидев объявление: “Суд над тунеядцем Бродским”.
        При его стихотворной технике ему ничего не мешало бы халтурить, он мог бы
        переводить сотни строк, если бы он работал легко, облегченно. Тот факт,
        что он зарабатывал мало денег, не означает, что он не трудолюбив.
<…>
Смирнов (начальник Дома Обороны): Я лично с Бродским не знаком, но хочу сказать,
        что если бы все граждане относились к накоплению материальных ценностей,
        как Бродский, нам бы коммунизм долго не построить. Разум — оружие опасное
        для его владельца. Все говорили, что он — умный и чуть ли не гениальный.
        Но никто не сказал, каков он человек. Выросши в интеллигентной семье, он
        имеет только семилетнее образование. Вот тут пусть присутствующие скажут,
        хотели бы они сына, который имеет только семилетку? В армию он не пошел,
        потому что был единственный кормилец семьи. А какой же он кормилец? Тут
        говорят, — талантливый переводчик, а почему никто не говорит, что у него
        много путаницы в голове? И антисоветские строчки?
        Бродский: Это неправда.
Смирнов: Ему надо изменить многие свои мысли. Я подвергаю сомнению справку,
        которую дали Бродскому в нервном диспансере насчет нервной болезни. Это
        сиятельные друзья стали звонить во все колокола и требовать — ах, спасите
        молодого человека! А его надо лечить принудительным трудом, и никто ему
        не поможет, никакие сиятельные друзья. Я лично его не знаю. Знаю про него
        из печати. И со справками знаком. Я медицинскую справку, которая
        освободила его от службы в армии, подвергаю сомнению. Я не медицина, но
        подвергаю сомнению.
Бродский: Когда меня освободили, как единственного кормильца, отец болел, он
        лежал после инфаркта, а я работал и зарабатывал. А потом болел я. Откуда
        вы обо мне знаете, чтобы так обо мне говорить?
Смирнов:  Я познакомился с вашим личным дневником.
Бродский: На каком основании?
Судья:    Я снимаю этот вопрос.
Смирнов:  Я читал его стихи.
Адвокат:  Вот в деле оказались стихи, не принадлежащие Бродскому. А откуда вы
        знаете, что стихи, прочитанные вами, действительно его стихи? Ведь вы
        говорите о стихах неопубликованных.
Смирнов:  Знаю и все...
Логунов (заместитель директора Эрмитажа по хозяйственной части): С Бродским я
        лично не знаком. Впервые я его встретил здесь, в суде. Так жить, как
        живет Бродский, больше нельзя. Я не позавидовал бы родителям, у которых
        такой сын. Я работал с писателями, я среди них вращался. Я сравниваю
        Бродского с Олегом Шестинским — Олег ездил с агитбригадой, он окончил
        Ленинградский государственный университет и университет в Софии. И еще
        Олег работал в шахте. Я хотел выступить в том плане, что надо трудиться,
        отдавать все культурные навыки. И стихи, которые составляет Бродский,
        были бы тогда настоящими стихами. Бродский должен начать свою жизнь по-
        новому.
Денисов (трубоукладчик УНР-20): Я Бродского лично не знаю. Я знаком с ним по
        выступлениям нашей печати. Я выступаю, как гражданин и представитель
        общественности. Я после выступления газеты возмущен работой Бродского. Я
        захотел познакомиться с его книгами. Пошел в библиотеки — нет его книг.
        Спрашивал знакомых, знают ли они такого? Нет, не знают. Я рабочий. Я
        сменил за свою жизнь только две работы. А Бродский? Меня не удовлетворяют
        показания Бродского, что он знал много специальностей. Ни одну
        специальность за такой короткий срок не изучить. Говорят, что Бродский
        представляет собою что-то как поэт. Почему же он не был членом ни одного
        объединения? Он не согласен с диалектическим материализмом? Ведь Энгельс
        считает, что труд создал человека. А Бродского эта формулировка не
        удовлетворяет. Он считает иначе. Может, он очень талантливый, но почему
        же он не находит дороги в нашей литературе? Почему он не работает? Я хочу
        подсказать мнение, что меня его трудовая деятельность, как рабочего, не
        удовлетворяет.
Николаев (пенсионер): Я лично с Бродским не знаком. Я хочу сказать, что знаю о
        нем три года по тому тлетворному влиянию, которое он оказывает на своих
        сверстников. Я отец. Я на своем примере убедился, как тяжело иметь такого
        сына, который не работает. Я у моего сына не однажды видел стихи
        Бродского. Поэму в 42-х главах и разрозненные стихи. Я знаю Бродского по
        делу Уманского. Есть пословица: скажи, кто твои друзья. Я Уманского знал
        лично. Он отъявленный антисоветчик. Слушая Бродского, я узнавал своего
        сына. Мне мой сын тоже говорил, что считает себя гением. Он, как и
        Бродский, не хочет работать. Люди, подобные Бродскому и Уманскому,
        оказывают тлетворное влияние на своих сверстников. Я удивляюсь родителям
        Бродского. Они, видимо, подпевали ему. Они пели ему в унисон. По форме
        стиха видно, что Бродский может сочинять стихи. Но нет, кроме вреда, эти
        стихи ничего не принесли. Бродский не просто тунеядец. Он — воинствующий
        тунеядец! С людьми, подобными Бродскому, надо действовать без
        пощады. (Аплодисменты).
Ромашова (преподавательница марксизма-ленинизма в училище имени Мухиной): Я лично
        Бродского не знаю. Но его так называемая деятельность мне известна.
        Пушкин говорил, что талант — это прежде всего труд. А Бродский? Разве он
        трудится, разве он работает над тем, чтобы сделать свои стихи понятными
        народу? Меня удивляет, что мои коллеги создают такой ореол вокруг него.
        Ведь это только в Советском Союзе может быть, чтобы суд так
        доброжелательно говорил с поэтом, так по-товарищески советовал ему
        учиться. Я, как секретарь партийной организации училища имени Мухиной,
        могу сказать, что он плохо влияет на молодежь.
Адвокат: А сами вы знакомы со стихами Бродского?
Ромашова: Знакома. Это у-ужас! Не считаю возможным их повторять! Они ужа-а-сны!
Адмони (профессор Института имени Герцена, лингвист, литературовед, переводчик): Когда я узнал, что Иосифа Бродского привлекают к суду по обвинению в
        тунеядстве, я счел своим долгом высказать перед судом и свое мнение. <…>
        я пристально слежу за его переводческими работами — по его выступлениям
        на переводческих вечерах, по публикациям. Потому, что это переводы
        талантливые, яркие. И на основании этих переводов из Галчинского,
        Фернандеса и других, я могу со всей ответственностью сказать, что они
        требовали чрезвычайно большой работы со стороны их автора. Они
        свидетельствуют о большом мастерстве и культуре переводчика. А чудес не
        бывает. Сами собой ни мастерство, ни культура не приходят. Для этого
        нужна постоянная и упорная работа. Даже если переводчик работает по
        подстрочнику, он должен, чтобы перевод был полноценным, составить себе
        представление о том языке, с которого он переводит, почувствовать строй
        этого языка, должен узнать жизнь и культуру народа и так далее. А Иосиф
        Бродский, кроме того, изучил и самые языки. Поэтому для меня ясно, что он
        трудится — трудится напряженно и упорно. <…> Тот указ, по которому
        привлечен к ответственности Бродский, направлен против тех, кто мало
        работает, а не против тех, кто мало зарабатывает. Тунеядцы - это те, кто
        мало работают. Поэтому обвинение И. Бродского в тунеядстве является
        нелепостью. Нельзя обвинять в тунеядстве человека, который работает так,
        как И. Бродский — работает упорно и много — не думая о больших
        заработках, готовый ограничить себя самым необходимым, чтобы только
        совершенствоваться в своем искусстве и создавать полноценные
        художественные произведения.
Судья:  Что же вы хотите этим сказать? А вы читали указ от 4 мая? Коммунизм
        создается только трудом миллионов.
Адмони: Всякий труд, полезный для общества, должен быть уважаем.
Воеводин (член Союза писателей): Нет. Я только полгода работаю в Союзе. Я лично с
        ним знаком не был. Он мало бывает в Союзе, только на переводческих
        вечерах. Он, видимо, понимал, как встретят его стихи, и потому не ходил
        на другие объединения. Я читал его эпиграммы. Вы покраснели бы, товарищи
        судьи, если бы их прочитали. Здесь говорили о таланте Бродского. Талант
        измеряется только народным признанием. А этого признания нет и быть не
        может.
        В Союз писателей была передана папка стихов Бродского. В них три темы:
        первая тема — отрешенности от мира, вторая — порнографическая, третья
        тема — тема нелюбви к родине, к народу, где Бродский говорит о родине
        чужой. Погодите, сейчас вспомню... “однообразна русская толпа”. Пусть эти
        безобразные стихи останутся на его совести. Поэта Бродского не
        существует.
        Переводчик, может, и есть, а поэта не существует! Я абсолютно поддерживаю
        выступление товарища, который говорил о своем сыне, на которого Бродский
        влиял тлетворно. Бродский отрывает молодежь от труда, от мира и жизни. В
        этом большая антиобщественная роль Бродского.
Судья:  Обсуждали вы на комиссии талант Бродского?
Воеводин: Было одно короткое собрание, на котором речь шла о Бродском. Но
        обсуждение не вылилось в широкую дискуссию. Повторяю, Бродский
        ограничивался полупохабными эпиграммами, а в Союз ходил редко. Мой друг,
        поэт Куклин, однажды громогласно с эстрады заявил о своем возмущении
        стихами Бродского.
Адвокат: Справка, которую вы написали о Бродском, разделяет вся комиссия?
Воеводин: С Эткиндом, который придерживается другого мнения, мы справку не
        согласовывали.
Адвокат:  А остальным членам комиссии содержание вашей справки известно?
Воеводин: Нет, она известна не всем членам комиссии.
Судья:    Гражданин Бродский, вы работали от случая к случаю. Почему?
Бродский: Я уже говорил: я работал всё время. Штатно, а потом писал стихи. (С
        отчаянием). Это работа — писать стихи!
Судья:    Но ваш заработок очень невелик. Вы говорите, за год получаете 250
        рублей, а по справкам, которые представила милиция — сто рублей.
Адвокат:  На предыдущем суде было постановлено, чтобы милиция проверила и справки
        о заработке, а это не было сделано.
<…>
Сорокин (общественный обвинитель): Наш великий народ строит коммунизм. В
        советском человеке развивается замечательное качество — наслаждение
        общественно-полезным трудом. Процветает только то общество, где нет
        безделья. Бродский далек от патриотизма. Он забыл главный принцип — кто
        не работает, тот не ест. А Бродский на протяжении многих лет ведет жизнь
        тунеядца. В 1956 году он бросил школу и поступил на завод. Ему было 15
        лет. В том же году — увольняется. (Повторяет послужной список и перерывы
        в штатной работе снова объясняет бездельем).
        Мы проверили, что Бродский за одну работу получил только 37 рублей, а он
        говорит — 150 рублей!
Бродский: Это аванс! Это только аванс! Часть того, что я потом получу!
Сорокин: Там, где Бродский работал, он всех возмущал своей
        недисциплинированностью и нежеланием работать. Статья в “Вечернем
        Ленинграде” вызвала большой отклик. Особенно много писем поступило от
        молодежи. Она резко осудила поведение Бродского. (Читает
        письма). Молодежь считает, что ему не место в Ленинграде. Что он должен
        быть сурово наказан. У него полностью отсутствует понятие о совести и
        долге. Каждый человек считает счастьем служить в армии. А он уклонился.
        Отец Бродского послал своего сына на консультацию в диспансер и он
        приносит оттуда справку, которую принял легковерный военкомат.
        Он принадлежал к компании, которая сатанинским хохотом встречала слово
        “труд” и с почтением слушала своего фюрера Уманского. Бродского
        объединяет с ним ненависть к труду и советской
        литературе... Шахматов был осужден. Вот из какого зловонного местечка
        появился Бродский.
        Говорят об одаренности Бродского. Но кто это говорит? Люди, подобные
        Бродскому и Шахматову.
<…>
Сорокин: Бродского защищают прощелыги, тунеядцы, мокрицы и жучки. Бродский не
        поэт, а человек, пытающийся писать стишки. Он забыл, что в нашей стране
        человек должен трудиться, создавать ценности: станки, хлеб как стихи.
        Бродского надо заставить трудиться насильно. Надо выселить его из города-
        героя. Он — тунеядец, хам, прощелыга, идейно грязный человек...
        Мы сегодня судим не поэта, а тунеядца. Почему тут защищали человека,
        ненавидящего нашу родину? Надо проверить моральный облик тех, кто его
        защищал. Он писал в своих стихах: “Люблю я родину чужую”... Он писал еще
        так: “Стокгольмская ратуша внушает мне больше уважения, чем пражский
        Кремль”. Маркса он называет так: “старый чревоугодник, обрамленный венком
        из еловых шишек”. В одном письме он пишет: “Плевать я хотел на Москву!”
        Вот чего стоит Бродский и все, кто его защищают!

(Затем цитируется письмо одной девушки, которая с неуважением пишет о Ленине. Какое отношение ее письмо имеет к Бродскому совершенно нам неясно. Оно не им написано и не ему адресовано).
_____________________________________________________