Кладбищенский сторож

Кладбищенский сторож

Назар Шохин

Этот средневековый замок с башнями, куполами, арками и стенами с цветочными узорами стоит здесь, на возвышенности, уже лет четыреста, а может, и все пятьсот. До революции в этой по тем временам глухомани, – как рассказывают, ссылаясь на предков, старики, – собирался сельский люд, учила детей начальная школа, в здании останавливались путники, прописывал травы и пилюли местный лекарь.

А вот в погост эти места превратились только накануне войны с фашистами, когда закрылась стоящая в полуверсте отсюда древняя мечеть с кладбищем. Рядом с замком издавна возвышалась могила очень известного в этих краях святого; вот и стали незадолго до войны появляться вокруг нее холмики – могилы усопших не только правоверных, но и бежавших от голода из России и поселившихся здесь на время православных.

Во время эвакуации, в неурожайные годы, здесь стали хоронить и поселенных в замок поляков-католиков, и даже иудеев, в основном женщин, стариков и детей. Страшное было время: женщины делились с подростками жмыхом, подростки хоронили стариков, а старики предавали земле умерших от болезней младенцев.

Женщин здесь со времен арабских поселений не пускали на погост, памятуя, что они символы жизни, а не смерти, но в военные годы вместо ушедших на фронт мужиков в погребении у замка участвовали вдовы, старушки, девочки. Самой большой роскошью было поставить на холмик, как требуют местные обычаи, пиалу с водой, насыпать горсть семян для голубей или зажечь свечу.

Когда иссяк поток похоронок, уехали на родину приезжие, а с фронтов вернулись мужчины, когда Сталин временно разрешил истерзанным горем людям открытый молебен, председатель местного колхоза решил назначить на кладбище сторожа. Для этой роли, как сочли, идеально подошел живший неподалеку фронтовик-калека.
 
Мужчина знал эти места с рождения как свои пять пальцев. Воюя, он дошел до Берлина, домой вернулся с медалями и выучившим русский язык.

Сторож сразу же принялся за работу: привел в порядок зиявшие дырами обвалившиеся могилы; огородил кладбище густой стеной тополей, шелестящих листьями до глубокой осени; соорудил согревавший в холода домик-мазанку о трех окнах, куда жена приносила ему обед и ужин. А лет через пятнадцать сторож сменил тюбетейку на чалму: у погоста для повседневных молитв появился свой мулла.

Принято считать, что кладбищам больше всего по духу осень… Но именно весна на кладбище гасит горе близких, помогая живым верить в продолжение жизни.
За замком зеленел сад, в котором соседствовали инжир, тутовник, благоухающие персиковые деревья и царственные карлики граната. Плодов с лихвой хватало и сторожу, и подметальщикам, и строителям.

Но вот паства начала богатеть… На кладбище появились узорные, закрывающиеся на замки оградки со скамейками внутри; мраморные и гранитные плиты с ретушированными бесчувственными фотокопиями лиц; на мраморе заискрились позолоченными буквами длинные гравированые эпитафии с почти одинаковыми стихами; на надгробьях замаячили искусственные цветы. Погост все больше пугал вычурностью и пышностью; особенно бросались в глаза могилы местных воротил – завбазами, завскладами, завмагов.

– Тяжкий грех берут на себя люди, – удрученно жаловался старик. – Получается, что превратившийся в пыль умерший пускает пыль в глаза здравствующему… Ну, посудите сами, не может быть рядовое надгробие выше надгробия святого! Тащат сюда машинами всякую тяжесть, норовят въехать по тропинкам с подъемным краном... И ладно бы надписи на камне чему-то учили молодых, а то ведь сплошное хвастовство, желание вызвать зависть. Писать на мраморе надо то, что рвется из сердца – с надеждой на праведный суд для упокоившегося.

Так и сокрушался бы сторож, если бы однажды Аллах не позвал его к себе, приняв, видимо, благие деяния раба своего.

С тех пор ежегодно в день смерти сторожа собираются под здешним виноградником его друзья и благодарные сельчане. Он продолжает жить в воспоминаниях, память о нем обрастает все новыми добрыми байками.

Если бы почивший мог говорить, то, наверное, поворчал бы на нынешнюю молодежь; а если бы еще и двигаться мог, то наверняка не допустил бы бездумного расширения погоста.

А что же нынешние охранники? А они, облачившись в дорогие одежды, объезжают шелестящие голосами покойников камыши на крутых авто, на людях говорят вроде бы мудрые слова, но безудержно столбят места на кладбище толстосумам и их родственникам.

Сегодня кладбище огибает одетая в бетон дорога с побеленным известью бордюром. Иногда здесь можно встретить белые панамы туристов или какого-нибудь художника, приехавшего рисовать замок. Ночью свет фар выхватывает из темноты частокол высоких надгробий. За определенную плату в дождь их укроют целлофаном, а могут даже и навес построить. За могилами – заключенный в кирпич суфийский замок. А вместо старого кладбищенского сада с гранатами – сплошные пластиковые крыши да дворы с фонтанами…

Не слышно голоса муэдзина, на молитву прихожан зовут две строчки в смартфоне с приложенным звуком азана.

Фото: cronobook.com