Природная музыка М. М. Пришвина

             Эпиграф:
          
            "Певучесть есть в морских волнах,
            Гармония в стихийных спорах,
            И стройный мусикийский шорох
            Струится в зыбких камышах"

                (Ф.И. Тютчев, 1865)



                Введение

 М.М. Пришвин  в юности играл на мандолине, любил классическую музыку, восторженно отзывался о  вагнеровском "Тангейзере". Однако помимо классической музыки  его властно влекла своей первобытной красотой музыка самой природы.

                1. Музыкальная полифония природы

У Пришвина мы находим  а б с о л ю т н о е   погружение в природу. В "Родниках Берендея" природные стихии со всех сторон окружают  нас во всём многообразии своих проявлений, складывающихся в целую полифонию света, воды, воздуха, цветения, благоухания, полёта насекомых и пения птиц. Причём мы чувствуем все тончайшие ньюансы каждой отдельной «мелодии» входящей в это многоголосье.

Пришвин слышит Природу всем своим существом как Моцарт - музыку И.С. Баха*. То есть как только гений умеет слушать другого Гения. Этим редкостно тонким услышанием он делится с читателем. В качестве примера я приведу две миниатюры, в одной из которых изображён вечер, а в другой утро: как в Библии: «И был вечер, и было утро».

Вот как описывается вечер в миниатюре «Первый соловей»:

    «При выезде из реки в озеро, в этом урёве, в лозиновых кустах вдруг рявкнул водяной бык, эта большая серая птица выпь, ревущая как животное, с телом по крайней мере гиппопотама. Озеро опять было совершенно тихое и вода чистая – оттого, что за день ветерок успел уже все эти воды умыть. Малейший звук на воде был далеко слышен.

     Водяной бык вбирал в себя воду, это было отчетливо слышно, и потом «ух!» на всю тишину ревом, раз, два и три; помолчит минут десять и опять «ух!»; бывает до трех раз, до четырех – больше шести мы не слыхали.

    <...> я правил вдоль тени берега, и мне казалось – там пел соловей. Где-то далеко, засыпая, прогомонили журавли, и малейший звук на озере был слышен у нас на лодке: там посвистывали свиязи, у чернетей была война, и потом был общий гомон всех утиных пород, где-то совсем близко топтал и душил свою самку кряковой селезень. Там и тут, как обманчивые вехи, вскакивали на воде шеи гагар и нырков. Показалось на розовом всплеске воды белое брюхо малой щуки и черная голова схватившей ее большой.

     Потом все небо покрылось облаками, я не находил ни одной точки, чтобы верно держаться, и правил куда-то все влево, едва различая темнеющий берег. Каждый раз, как ухал водяной бык, мы принимались считать, дивясь этому звуку и загадывая, сколько раз ухнет. Было удивительно слышать эти звуки очень отчетливо за две версты, потом за три, и так все время не прекращалось и за семь верст, когда уже слышалось отчетливо пение бесчисленных соловьев Гремячей горы» (М.М. Пришвин).

Рёв "водяных быков" в начале миниатюры звучит как большие трубы органа, "гомон всех утиных пород" - как средние трубы, а пение соловьёв в её конце - как малые. Они звучат над водной гладью Плещеева озера, резонирующего звуки как огромная водная мембрана или, лучше сказать, как барабанная перепонка самой земли**, по которой плывёт крошечкая лодочка писателя.  Какой великолепной кульминации достигает эта музыка в пении бесчисленных соловьев Гремячей горы на фоне отдалённого ("за семь верст") уханья выпи!
-----------
* со всеми тонкостями его контрапункта

** Плещеево озеро по форме представляет собой овал "шесть на девять вёрст" М.М. Пришвин)  и похоже на зеркало или мембрану.


                2. Музыка  тишины 

 Следующая за ней миниатюра под названием «Майские жуки» описывает утро:

     «Еще не отцвела черемуха и ранние ивы еще не совсем рассеяли свои семена, а уж и рябина цветет, и яблоня, и желтая акация, – все догоняет друг друга, все разом цветет этой весной.

     Начался массовый вылет майских жуков.

     Тихое озеро по раннему утру все засыпано семенами цветущих деревьев и трав. Я плыву, и след моей лодки далеко виден, как дорога по озеру. Там, где утка сидела, – кружок, где рыба голову показала из воды, – дырочка.

     Лес и вода обнялись.

     Я вышел на берег насладиться ароматом смолистых листьев. Лежала большая сосна, очищенная от сучьев до самой вершины, и сучья тут же валялись, на них еще лежали сучья осины и ольхи с повялыми листьями, и все это вместе, все эти поврежденные члены деревьев, тлея, издавали приятнейший аромат, на диво животным тварям, не понимающим, как можно жить и даже умирать, благоухая» (М.М. Пришвин).

Звуков как будто нет, а музыка продолжается в этой цветущей тишине! Её переплетающиеся мелодии  угадываются  в этом цветении наперегонки всех деревьев, в чуть слышном полёте майских жуков, в нежном  прикосновении семян к воде. Это очень нежная, проникновенная музыка тишины которая переходит в тончайший аромат.

Получается, что в природной музыке звуки совершенно естественно  переходят в цвета и запахи, передавая им свою мелодичную суть. Это настоящие музыкальные метаморфозы (превращения), которых у  Пришвина больше чем у Овидия*.  Очень важную роль играет в этом поэтический язык пришвинских миниатюр, способный передать это. Он обладает своей неповторимой живой мелодикой и очень выразительной звукописью.

Итак, Пришвин учит нас улавливать все эти удивительные метаморфозы природной музыки не только слухом, но и зрением, обонянием и поэтическим чувством прекрасного.

------------
* То есть цвета и запахи не сопровождают музыку, а являются формами её.


                3. "Хоральная прелюдия"

Две эти миниатюры образуют  настоящую «хоральную прелюдию» самой Природы, "услышанную"  и прочувствованую сердцем изнутри во всех её тонкостях! В ней угадывается аллюзиия на Адама в раю, познающего растения, насекомых, рыб и птиц. Ведь всё это Пришвин описывает так, как будто он слышит и видит их в первый раз. В  объятиях леса и воды чувствуется отдалённый намёк на тему любви  "Песни Песней". В самом конце М.М. Пришвин поражается вместе со всеми животными тварями деревьям, которые могут  «жить и даже умирать, благоухая». Может быть кому-то это покажется спорным, но мне в этом видится еле уловимая аллюзия на великую тайну животворящего крестного древа.


                4. Исток природной музыки

Итак, природа является одновременно гениальным композитором, и исполнителем, музыку которого слушает Пришвин, подмечая каждый её рисунок, каждую неуловимую для обычных людей деталь и цепь её таинственых превращений.

Какая же природная стихия является первоосновой этой музыки? Где то лоно, которое рождеает её? В миниатюре "Песнь воды" Пришвин неожиданно находит ответ:

«Весна воды собирает родственные звуки; бывает, долго не можешь понять, что это: вода булькает, или тетерева бормочут, или лягушки урчат. Всё вместе сливается в одну песню воды, и над ней согласно всему блеет бекас божьим баранчиком, в согласии с водой вальдшнеп хрипит и таинственно ухает выпь: всё это странное пенье птиц вышло из песни весенней воды» (М.М. Пришвин).

В следующей миниатюре "Эолова арфа" Пришвин тут же открывает ещё один необычный "музыкальный инструмент" воды, а так же невидимого исполнителя:

«Повислые над кручей частые длинные корни деревьев теперь под темными сводами берега превратились в сосульки и, нарастая больше и больше, достигли воды. И когда ветерок, даже самый ласковый, весенний, волновал воду и маленькие волны достигали под кручей концов сосулек, то вронрвали их, они качались, стуча друг о друга, звенели, и этот звук был первый звук весны, эолова арфа» (М.М. Пришвин).

Интересно, что вода в миниатюре "Иволги" не только начинает, но и заканчивает  многоголосный концерт природы  вначале первыми каплями, а затем музыкой проливного ливня:

«Молния распахнула тот берег, гром ударил. Иволга петь перестала, унялись стрижи. А соловей пел до самого конца, пока, наверно, его по затылку не ударила громадная теплая капля. И полилось, как из ведра» (М.М. Пришвин).

(В этой миниатюре Пришвин даёт читателю на секунду ощутить себя этим самым соловьём, потому что только для этой маленькой птички капля может показаться громадной.)

Вода своим многообразным звучанием порождает не только птичье пение, но и тайную музыку  цветов и деревьев, которые она питает:

«Там где тогда мчались весенние потоки, теперь везде потоки цветов» (М.М. Пришвин).

Причём  многообразие водных звуков переходит в разнообразие цветов и запахов. Пришвин показывает нам, что звуками цветов и деревьев является их благоухание:

«Мы звуками перекликаемся, а у них  аромат: сейчас каждая порода окружена своим ароматом» (М.М. Пришвин).

Однако и этого мало, ветер играя в кронах деревьев возрождает  музыку весенней воды в совершенно новой форме:

«Но ветер был довольно сильный, и по елям приходила сюда лесная музыка волнами, редкими и могучими» (М.М. Пришвин).    



                5. Многоголосный "хорал" подземного ручья

В "Жень-шене" Пришвин подслушивает настоящий хорал подземного ручья, который, не прекращаясь ни днём ни ночью, всё звучит и звучит, причём каждый раз по-новому:

«Возле самой фанзы ручья не было видно, он протекал где-то под землей, под грудой навороченных камней, и так близко, что, сидя в фанзе с открытой дверью, можно было постоянно слушать его неровную   п е с н ю,  иногда похожую на радостный, но сильно приглушенный разговор. Когда я прислушался в первый раз к этому разговору, мне представилось, будто существует «тот свет» и там теперь все разлученные, любящие друг друга люди встретились и не могут наговориться днем и ночью, недели, месяцы… Мне суждено было много лет провести в этой фанзе, и за эти долгие годы я не мог привыкнуть к этим разговорам, как перестал замечать после концерты кузнечиков, сверчков и цикад: у этих музыкантов до того однообразная музыка, что через самое короткое время их перестаешь слышать,– напротив, они, кажется, для того только и созданы, чтобы отвлекать внимание от движения собственной крови и тишину пустыни делать полной, какой никогда бы она не могла быть без них; но я никогда не мог забыть разговор под землей оттого, что он всегда был разный, и восклицания там были самые неожиданные и неповторимые» (М.М. Пришвин). 



                6. Медитативные звучание океанской "лиры"

Вода проявляет свою музыкальную природу не только в весенних потоках, ручьях и озёрах, но и в океанском прибое.  Пришвин описывает могущественное воздействие, которое  оказывает равномерная музыка прибоя на душу человека:

«Чем успокаивает шум моря, когда стоишь на берегу? Мерный звук прибоя говорит о больших сроках жизни планеты Земли, прибой – это как часы самой планеты, и когда эти большие сроки встречаются с минутами твоей быстренькой жизни среди выброшенных на берег ракушек, звезд и ежей, то начинается большое раздумье о всей жизни, и твоя маленькая личная скорбь замирает, и чувствуешь ее глухо и где-то далеко…» (М.М. Пришвин)

Стоит ли напоминать, что эти планетарные часы музыкальные по своей природе. В их звучании слышится музыка океана, играющего на берегах бухты как на  музыкальном инструменте. Его волны звучат как перебираемые ветром водяные струны. Позволим себе эту немного вольную трактовку, потому что Пришвин доверяет читателю многое домыслить самому.


                7. Сердце океанской "лиры"

Может ли быть у  лиры сердце? У обычной -  вряд ли, а у океанской может. Его обнаруживает герой Пришвина, взобравшись на один из камней этой бухты:

«У самого моря был камень, как черное сердце. Величайший тайфун, вероятно, когда-то отбил его от скалы и, должно быть, неровно поставил под водой на другую скалу; камень этот, похожий своей формой на сердце, если прилечь на него плотно грудью и замереть, как будто от прибоя чуть-чуть покачивался. Но я верно не знаю, и возможно ли это. Быть может, это не море и камень, а сам я покачивался от ударов своего собственного сердца, и так мне трудно было одному и так хотелось мне быть с человеком, что этот камень я за человека принял и был с ним как с человеком» (М.М. Пришвин).

Через  еле заметные колебания этого камня сердце пришвинского героя приходит в родственную связь со всеми окружающими его творениями:

 «После того я лег на камень и долго слушал; этот камень-сердце по-своему бился, и мало-помалу все вокруг через это сердце вступило со мной в связь, и все было мне как мое, как живое. Мало-помалу выученное в книгах о жизни природы, что все отдельно, люди – это люди, животные – только животные, и растения, и мертвые камни,– все это, взятое из книг, не свое, как бы расплавилось, и все мне стало как свое, и все на свете стало как люди: камни, водоросли, прибои и бакланы, просушивающие свои крылья на камнях совершенно так же, как после лова рыбаки сети просушивают» (М.М. Пришвин).

То есть эта музыка океана, её сердечный ритм переходя в героя, а затем и в читателя превращают их в чутких слушателей, понимающих каждое, даже неодушевлённое существо.


            8. Особенности природной музыки, услышанной Пришвиным

Музыка природы нуждается в просторе. Её естественными "концертными залами" у Пришвина становятся озёра, леса, подземные пещеры, океанские бухты. Её исполнителями являются птичьи хоры, бесчисленные оркестры кузнечиков и цикад,  ручьи,  ветра, дожди, гром,  цветущие деревья и цветы, а инструментами эоловы арфы, волны прибоя, струйки ручьёв. Природа во всём совершенстве владеет искусством контрапункта. Причём её музыка  не ограничивается только звуками, она переходит или превращается  в игру света и тени, в цвета, в запахи и танец. Она бесконечно расширяет душу человека и вселяет в неё великую радость жизни.

В природе Пришвин находит проявления не толко "симфонической", но и  "камерной" музыки. Одно из таких открытий он делает весной в Булонском лесу около Версаля:

«С необыкновенной  силой проникал в него свет этой зелени, и аромат, и музыка множества начинающих свою весеннюю работу пчел. Раз он даже ухо приложил  к стволу одного дерева, гудящего от пчелиной работы, и слушал долго, как дерево пело» (М.М. Пришвин).

Эта природная музыка не только расширяет душу, но и позволяет уйти глубоко в себя.


                9. Природная музыка, прославляющая Бога

В романе "Кащеева цепь"  природа преисполняется простого, но дивного богослужения, которое происходит глубине глухого леса. В этом лесном храмовом действе учавствуют и туман, и зайцы, и тетерева, и светила, и весь мир.

 Токовик «поет и движется по кругу, как светила, как весь мир, и первосвященником входит в царские ворота с приподнятой лирой, неся огненный цвет. Все младшие делают как Токовик, их отдельные  с е р е н а д ы   сливаются, и вот эта  их   х о р о в а я   п е с н я   во славу расцветающей от солнца земли далеко, за версты, наполняет души случайно не спящих людей тоской о настоящей родине в какой-то забытой стране» (М.М. Пришвин). (В тоске о настоящей родине угадывается тоска по Царству Небесному, заложенная в человеке.)

В этом храме каждая тварь занимает предназначенное ей место в общем действе: зайцы разыгрывают «сцены христианского смирения», журавль кричит: «Да будет свет!», тетерева, «поющие рыцари», «творят заклинание тьмы» «на три стороны», «на Чу, на Фы и на Ши», одеяло облаков выполняет роль завесы, солнце — роль божественного Света.

 

                10. "Оратория" лесного ручья

Свой опыт творческого восприятия природной музыки Пришвин обобщает в миниатюре "Лесной ручей", в начале которой мы слышим журчание ручья, превращающееся в трепет солнечных бликов на деревьях, который воспринимается вместе с журчанием как музыка:

«Я иду берегом своего любимого ручья самой ранней весной. И вот что я тут вижу, и слышу, и думаю.
Вижу я, как на мелком месте текущая вода встречает преграду в корнях елей, и от этого журчит о корни и распускает пузыри. <...> Водная дрожь от солнца бросается тенью на ствол елки, на травы, и тени бегут по стволам по травам, и в дрожи этой рождается звук, и чудится, будто травы растут под музыку, и видишь согласие теней» (М.М. Пришвин).

Пришвин открывает для себя смысл пения водяных струек: "Рано ли, поздно ли, мы попадём в океан". 

Эта осознанная музыка гармонично продолжается в раскрывающихся смолистых почках и в растущих травах:

«Рябь же на воде, схваченная солнцем, и тень, как дымок, перебегает вечно по деревьям и травам, и под звуки ручья раскрываются смолистые почки, и травы поднимаются из-под воды и на берегах.» (М.М. Пришвин).

Это превращение музыки ручья в музыку роста, движений, танца и полёта живых существ, расширяясь, продолжается дальше:

«Тут вышел из воды первый желтый цветок <...> Тут же над самой водой носились во множестве голубоватые мушки величиной почти в блоху, и тут же падали в воду, откуда-то вылетали и падали, и в этом, кажется, и была их короткая жизнь. Блестящий, как медный, завертелся на тихой воде жучок водяной, и наездник скакал во все стороны и не шевелил даже воду. Лимонница, большая и яркая, летела над тихой водой. Маленькие лужицы вокруг тихой заводи поросли травой и цветами, а пуховые вербочки на ранней иве процвели и стали похожи на маленьких цыплят в желтом пуху.» (М.М. Пришвин).

Наконец, эта музыка захватывает и самого лирического героя, а вместе с ним и читателя, превращая его в гармоничную  часть самой себя:

«И глаз мой обласкан, и ухо все время слышит: «рано ли, поздно ли», и аромат смолы тополей и березовой почки — все сошлось в одно, и мне стало так, что лучше и быть не могло, и некуда мне было больше стремиться. Я опустился между корнями дерева, прижался к стволу, лицо повернул к теплому солнцу, и тогда пришла моя желанная минута.
Ручей мой пришел в океан» (М.М. Пришвин).

То есть музыка природы в этой миниатюре вначале мелодичным журчанием ручья многократно напоминает герою о возвращении к своим истокам как о цели  земного существования: "Рано ли, поздно ли, мы попадём в океан",  затем, переходя на окружающие её существа, соединяет человека в одно гармоничное целое со всеми тварями, а затем и с самим этим истоком, который символизирует  Бога: «...И тогда пришла моя желанная минута. // Ручей мой пришел в океан» (М.М. Пришвин).


                Итог

Я не знаю другого русского писателя, у которого  природа звучала бы так точно, многогранно, объёмно и глубоко как она звучит у Михаила Пришвина.















      





                Черновые материалы

Так от этой природной музыки, улавливаемой во всём, душа становится очень чуткой, более того она безгранично расширяется. Вода у Пришвина своею музыкой утешает, смиряет, напоминает о вечном,  о цели нашего земного существования: возвратиться в Океан, то есть вернуться к Богу, от которого мы все произошли.

В звучании ручья Пришвин иногда даже разбирает слова: "Говорите, говорите!", "Рано ли, поздно ли..."

(Нет сомнения в том, что под океаном Пришвин здесь подразумевает именно Бога.) 

             Эпиграф:
   
       И в этот миг мне жизнь явилась полной,
       И мнилось — хор светил и волн морских,
       Ветров и сфер мне музыкой органной
       Ворвался в уши, загремел, как прежде,
       В иные, незапамятные дни.

                (Владислав Ходасевич)