Интервью А. А. Дезина

Рассказ ДЕЗИНА А.А, записанный 24 февраля 2007г. Н.М. Демуровой, известной переводчицей "Алисы в Стране Чудес".


Нина Михайловна Демурова: Я попрошу Вас рассказать о Ваших родителях.

Алексей Алексеевич Дезин: Значит, Вам хочется знать предысторию того рокового вечера, того рокового утра, которые имеются в моих воспоминаниях. Давайте тогда я начну издалека.

Если уходить вглубь веков, то семья наша голландского происхождения. По преданию, первый Ван Доузен приехал в Россию с Петром Великим в качестве одного из кораблестроителей. Затем пошли Дезены, Дезины, Фон Дезены.

Один наш знакомый, Сережа Малкин, нашел двух вице-адмиралов Фон Дезенов. Роберт Петрович Фон Дезен был известным инженером-путейцем. Это был один из первых выпусков Петербургского института инженеров Путей Сообщения.
В нашей квартире до последней трагедии стоял стол из цельного красного дерева – это было сохранено из личного вагона Роберта Петровича. Папа на Роберта Петровича очень обижался, потому что Роберт Петрович в дни своего процветания пошел и записался в дворяне. Папа говорил: «Там наверняка уже давно были адмиралы, давно были дворяне», но Роберту Петровичу это было совершенно безразлично, он пошел в дворянское собрание псковской губернии и записался в дворяне, и купил там имение Алексеевское. И совершенно не интересовался своими предками. А папа как раз был обижен на него за это.
Еще папа любил вспоминать, что на стене у них всегда висела грамота императрицы Елизаветы, выданная одному из фон Дезинов за какой-то морской бой.

Н.М: Не сохранилась?

А.А.: Нет, не сохранилась. Я говорил папе: «Наверное, по этой грамоте можно было восстановить дворянство». - «Конечно, можно было, я и собирался этим заняться, наверное, в 12-ой книге, там что-то должно быть». Но папа не успел этим заняться.

Недавно был занятный случай. Мой сын отдыхал на берегу Азовского моря в небольшом приморском городишке* и пошел со своей супругой на экскурсию по городу. Экскурсовод в качестве достопримечательностей демонстрировала мол, закрывавший вход в порт, и сказала, что этот мол построил в конце прошлого века немецкий инженер Фон Дезен. А я сыну сказал, что этот немецкий инженер - твой прапрадед. Мой дед тоже был инженером путей сообщения, но он главным образом занимался финансами. Был весьма обеспеченным человеком в Петербурге. В одном журнале за 13 год несколько страниц занимает описание должностей Роберта Петровича Фон Дезена.

*Речь идет о Бердянске. «Штабс-капитан Роберт Петрович фон Дезин был немецким военным инженером, в Бердянске он вел наблюдения за всеми строящимися объектами, от соборов до волнолома. Он любил  Бердянск и часто выступал с лекциями по истории города, рассказывал о процветании бердянского порта, доказывал насущную необходимость проведения к Бердянску железной дороги.
У Роберта Петровича было отзывчивое сердце, и он был членом комиссии помощи голодающим и участвовал во всех благотворительных акциях, проводимых в городе. Горожане знали его как чрезвычайно благородного и кристально честного человека.
При встрече наследника (1853г.), дворянин Ставраки пытался выгнать с причала простолюдинку, которой тоже хотелось посмотреть на царского сынка. Роберт Петрович вступился за женщину, а когда Ставраки обозвал нехорошими словами и его, фон Дезин влепил ему пощечину и вокруг них столпились все встречающие, единодушно поддерживающие фон Дезина, даже не зная за что, а просто будучи уверенными, что такой человек не мог поступить неблагородно.
На следующий день он живописно рассказывал Александру Николаевичу, будущему императору, о прошлогоднем потопе, обрушившемся на Бердянск, и горячо доказывал необходимость строительства волнолома».
Источник: газета «Деловой Бердянск», 1999г.

Папин отец,  Алексей Робертович, был преуспевающим деловым человеком. Он по образованию тоже был инженер-путеец, но фактически он был финансистом, им был куплен какой-то дом и он, между прочим, сотрудничал с Сумароковым. По папиным рассказам, была у них какая-то компания. Алексей Робертович ведал там формальными делами, а Дмитрий (я отчества не знаю) Дмитрий Сумароков был его компаньоном, он умел общаться со всякими высокопоставленными лицами, Сумароков - это была знатная фамилия.

Алексей Робертович настаивал, чтобы отец мой тоже пошел по инженерной линии. Папа не смел сопротивляться и поступил в Горный институт, но, когда в 1913 году мой дед скончался, то папа решил по велению сердца идти учиться в Университет. Ему очень хотелось быть финансистом. Он окончил Петербургский Университет и работал в Кредитной Канцелярии.

Как-то я у него поинтересовался, как он встречал 7 ноября по новому стилю. Он рассказывал: “Я был дома. Понял, что происходит что-то необычное. Вышел на улицу. Наша квартира находилась рядом с Николаевским мостом через Неву. Хотел перейти через мост, но меня остановил матрос с винтовкой и сказал: “Барин, Вы туда не ходите - там стреляют. ”Вернулся домой и на следующий день узнал, что произошла революция”. Через некоторое время он снял с двери мраморную табличку с надписью “Фон Дезен” и заменил ее какой-то более скромной…

Мою историю, вероятно, можно начать со знакомства папы с мамой. Оно произошло в Новороссийске, как это ни странно. Папа приехал в Новороссийск, постепенно передвигаясь из Петербурга к югу, как многие в тот момент нашей истории. А мама со своей матерью* – отец ее в тот момент уже умер –  как раз приехали из своего имения, которое было под Каменец-Подольском.  И в Новороссийске мама с папой познакомились.

Теперь о маме. Мама росла в имении Остен-Сакенов под Каменец- Подольским. Её мать была урождённая Остен-Сакен, которая вышла замуж за управляющего, немца Ломейера. Жили они в имении. Маму звали Алиса Эдуардовна. Она была страстной любительницей лошадей. Алиса Эдуардовна училась в Каменец-Подольске, город был небольшой, а мама была красавицей. У неё были потрясающие косы. Она была известна, как девушка с косами.

*Мать Алисы Эдуардовны - Михалина Александровна Ломейер, урожденная Остен-Сакен
После гимназии мама еще успела поехать в Петербург, поступить на исторический факультет, у нее было незаконченное высшее образование, это значилось во всех документах, она работала делопроизводителем, когда ей приходилось работать. В момент революции она была на четвёртом курсе исторического факультета, но семья бежала на юг, в Новороссийск. Мама рассказывал об этом отдельные эпизоды. В Новороссийске была вся семья мамина: мамина сестра Едвига, которая потом вышла замуж за офицера и уехала в Югославию, и два мамины брата: Арнольд и Виктор. *
 Арнольд уже получил высшее образование, он и познакомился с папой. Папа был человек очень общительный, возле него в Новороссийске сразу возник некий кружок, даже мысли возникали о какой-то организации, и папа, в частности, был удивлен страшно, что Арнольд, мамин брат, - не дворянин, потому что мамина мать была из Остен-Сакенов, а мамин отец был управляющий их имения…

А.А.:. В Новороссийске скончалась мамина мать.  Когда я был в Новороссийске с мамой, мы даже посетили ее могилу, там, на горе где-то… Была эпидемия в то время.

Н.М.: Тифа?

А.А.: Видимо тифа, да. У меня была мамина фотография, где мама была острижена наголо после, видимо, этой эпидемии. Когда папа с мамой познакомились, папа как раз был занят разводом со своей предыдущей женой, с которой они никак не могли ужиться. Тогда у него возник большой интерес к маме, но в те времена нельзя было очень долго тянуть, он  просил маму стать его женой. Конечно, решено было венчаться. Сразу возникла трудность: мама была католичка**.

Н.М: Какой год это был?

А.А.: Это где-то между 18-м и 20-м, так как уже в 21-м они тронулись в Москву. Ну, так вот. Батюшка не хотел их венчать, но время было суровое, папа уговорил его повенчать их. В Новороссийске у папы был какой-то знакомый морской офицер, который звал его сесть на корабль и уплыть в Англию, но папа отказался. По папиному утверждению, потому что он не хотел бросить мать, которая осталась в Петербурге, а иронически настроенная тетя Женя, всегда говорила: «Денег у них на заграницу не было».

В общем, когда обстановка несколько, так сказать, стабилизировалась, папа с мамой отправились в Москву. Папа уже был экономистом со стажем, он успел поработать в Петербурге в кредитной канцелярии, это было тогда очень ответственное учреждение, которое сразу давало ему рекомендации, и они отправились в Москву где-то, по-видимому, между 20-м и 21-м годом. Прибыли в Москву, сняли какую-то квартирку в Неаполимовском переулке…


*Виктор Ломейер (1891-1939) был врачем, главным хирургом Новороссийской гор. больгицы.
**Согласно архивным данным (списки выпускников гимназии Каменец-Подольска) Ломейеры были Лютеранского вероисповедания
Н.М: Совсем рядом с нами.
А.А.: Вот. И папа устроился на работу, сначала в Промбанк, а потом в Промбанк и ВСНХ.

Н.М: Это что еще такое?

А.А.: Это Высший Совет Народного Хозяйства. В биографии Дзержинского подчеркивается всегда его деятельность, связанная с борьбой с контрреволюцией, но Дзержинский одновременно был и председателем ВСНХ*. А ВСНХ – это было то, что в последствии стало Президиумом Верховного Совета. Дзержинского мой папа заинтересовал как экономист, папа работал как раз в Промбанке. Было, по-видимому, несколько разговоров, Дзержинский очень высоко папу оценил. Папа рассказывал про то время, когда  его «пригрел» Дзержинский, взял его в ВСНХ наряду с Промбанком: «Когда кто-то куда-то хотел устроиться, они приходили ко мне и просили рекомендации, а я обычно отвечал: «Десять рублей – вот, пожалуйста, а рекомендации…гораздо сложнее».

Н.М: Не даем.

А.А.: Да. Однажды ему пришлось, он подписал рекомендации Бонч-Бруевичу**. Это был известный человек из Петербурга. И тот всегда с удовольствием говорил, что у него было две подписи: Калинина и Дезина, Калинин – это как благонадежный человек, а Дезин –  как деловой человек. Такое было у папы приятное воспоминание. Но окружающие папу недолюбливали. Один из знакомых моей тетушки (в Москве тогда уже оказалась и тетя Женя, папина сестра, которая из Петербурга переехала в Москву со своим мужем, бывшем офицером, но он был инвалидом, и они устроились в Москве), так вот, один из знакомых сказал, что Алексей Алексеевич, конечно, очень хороший, приятный, интересный человек, но у него есть одна слабость: он обязательно даст вам почувствовать, какой вы по сравнению с ним, Дезиным, идиот. За эту слабость папу недолюбливали на работе. Я расскажу другой эпизод, который папа любил рассказывать. Однажды он был у Дзержинского и как-то говорил ему: «Вот смотрите, произошла революция, Вы занимаете высокий пост, я нахожусь при Вас. Вы – дворянин, я – дворянин».

Н.М: А Дзержинский был дворянин?

А.А.: По-видимому, папа вспоминал так. Вот еще такая сцена, которую папа любил рассказывать. Он был у Дзержинского, пришел Сокольский***. Помните, он потом в процессе фигурировал, как многие лица, там участвовал. Принес Дзержинскому контрольные цифры – до пятилетних планов были контрольные цифры, на год их устанавливали, а ВСНХ их утверждал. Дзержинский его спросил:
«А Дезин смотрел эти ваши цифры?» Сокольский ответил: «Когда Дезин будет член Президиума ВСНХ, он будет смотреть эти цифры». «Ах, так! Ты думаешь, ты

* Дзержинский был председателем ВСНХ с 1924г.
** Вероятно, имеется в виду М.Д. Бонч-Бруевич, брат известного советского партийного деятеля В.Д.Бонч-Бруевича
*** Вероятно, имеется в виду Сокольников, первый нарком финансов СССР с 1923г. и один из авторов денежной реформы 20-х г.г., в которое принимал активное участие А.А.Дезен.
Дезина обидел? Ты меня обидел. Алексей Алексеевич, посмотрите, сделайте Ваши замечания, мы их учтем помимо коллегии».
Ну и папу недолюбливали за это. Это ясно. И его блестящая карьера закончилась, когда Дзержинский скончался*.
Но за это время успели переехать на другую квартиру. Жили в Неаполимовском, а тут стали застройщиками на Старой Башиловке, возле Петровского парка, и успели получить там квартиру. Вот самое раннее мое воспоминание. У меня появилась няня Мадя, которая сыграла большую роль в моей судьбе и в судьбе всей нашей семьи. Я помню, что я сидел на руках у Мади, и я сидел рядом с шофером, а рядом на доске горел какой-то голубой огонек, который меня страшно интересовал. По рассказам мне было что-то около 2-х с половиной, около 3-х лет. Так вот это мое самое первое, документированное воспоминание.

Так вот, мы переехали на Башиловку,  Дзержинский скончался, и тут сразу папины акции стали падать. Папа был человек очень общительный, и в круг его знакомых попала некая Ада, которая была сотрудницей английского посольства. Даже сохранилась фотография в коллекции наших фотографий: лыжники идут, и там… «Это кто?» - я уже большим был и спрашивал, а там была эта самая Ада. А потом Ада оказалась шпионкой, самой настоящей. Ну и папу арестовали. Выяснилось, конечно, что он в шпионаже не участвовал, но был какой-то разговор со следователем, который мне запомнился по папиным рассказам: «Ну, я же никаких данных никому, ничего не передавал». - «Ну, если бы Вы передавали данные, мы бы Вас расстреляли, а так – пять лет ссылки за Уралом». Да, времена были либеральные, и папа получил пять лет ссылки за Уралом.

Н.М: Это были еще 20-е годы?

А.А.: Это был 27-й год. Начались наши злоключения. Пришлось сдать одну комнату в квартире, ушла от нас наша Мадя, любимая моя нянюшка. По Мадиным рассказам, я очень люблю вот такой эпизод. Мы гуляли там… Сейчас уже он исчез… Есть такое здание ВСНХ на ответвлении Ленинградского проспекта, там был садик, мы гуляли, у нас там была своя компания, и был там Люсик, мальчик… Мне было уже 4-5 лет… И он меня спрашивает: «Почему ты зовешь ее Мадя? Она – Маша. Кто такая Мадя?» И Мадя любила говорить, что я ответил: «Маш много, а Мадя – одна!»

Н.М: Совершенно верно!

А.А. Так что мы бесконечно любили друг друга. Бесконечно…
Сперва папе было очень плохо. Его в Обдорск* отправили…

Н.М: Я даже не знаю, где это.

А.А.: Это в низовьях Оби. Папу выслали в Обдорск.  Начались злоключения всей нашей семьи.


* Дзержинский скончался в 1926г.
**Обдорск, прежнее (до 1933) название г. Салехарда, центра Ямало-Ненецкого национального округа Тюменской области РСФСР
В Москве осталась наша благодетельница, папина сводная сестра Евгения Иосифовна Лебедева. У них была одна мать, но разные отцы. Евгения Иосифовна была известна в литературных кругах. Знала Куприна, Горького и его супругу, Пешкову, которая была председателем Красного Креста. Пешкова написала ходатайство, и папу из Обдорска перевели в Тобольск.

В 1928 году мы с мамой поехали к папе и жили в Тобольске. И там я впервые помню мои разговоры с папой. Папа уже словно предчувствовал, он очень рано стал со мной очень серьезно разговаривать. В частности, мне там уже исполнилось шесть лет. Помню, что папа попросил меня пообещать, что я никогда не откажусь от веры в бога. Я пообещал и это слово сдержал. Тобольск это уже некая страничка моих воспоминаний, там в моих воспоминаниях есть князь Вадбельский…

Н.М: Сколько же вы там пробыли?

А.А.: В Тобольске мы с мамой почти год прожили. Мы приехали летом 27-го и уехали ранней весной 28-го. И уехали мы вместе с папой, потому что тетушкины хлопоты продолжались, и ему ссылку заменили на минус шесть, и мы поехали в Москву, а папа уехал в Новосибирск.

Н.М: То есть это минус шесть городов?

А.А.: Да, как говорят, «минус шесть, не заезжая в центральные города». Впоследствии я очень часто слышал эту фразу у уголовников. Иногда говорили: «Минус сорок восемь, не заезжая в центральные города». Были такие нравы.

Вот. А мы вернулись в Москву. Первые дни тоже квартира сдавалась, начинались всякие неприятности… Трудный период, который закончился очень печально. Папу снова вызвали в Москву на переследствие, опять заподозрили его участие в каких-то организациях, в результате он оказался в Бутырках, мы с мамой в комнате, с одной сданной комнатой в нашей квартире на Башиловке. Насколько я помню, папа восемь или десять месяцев просидел в Бутырках, ничего за ним не нашли, сказали: «Продолжайте отбывать свои «минус шесть». Папу выпустили из Бутырок, и он поехал в Ярославль. Было это в 1931г.  И восемь месяцев он жил в Ярославле.  Там папа закончил свой срок и вернулся в Москву.

Ну, а я рос. Я поступил в школу в четвертый класс, когда мне было десять лет, значит, это где-то в тридцать третьем году. Папины «минус шесть» кончились. Вернулся он в Москву, и начался такой короткий благополучный период нашей семьи, когда папа устроился в Наркомснаб, я пошел в школу – все было очень хорошо. Это была полоса относительного благоденствия. Папа работал, я учился, мы жили все вместе. Всё было хорошо, пока не началась паспортизация. Это был 1933 год. Нам, конечно, паспорт не дали.

Н.М: Вам не давали? Вам же рано еще было.

А.А. О нас речи не шло, мы были члены семьи. Мы уже совсем собрались уехать в Алма-Ату, принесли большой том – об этом есть в моих воспоминаниях, это связано с улицей Байсеитовой. Но папа проявил большую энергию и добился поступления на работу в Главное Управление Строительства канала Москва-Волга. А это была система НКВД, поэтому папе автоматически дали паспорт и  прописали в Москве. Там он и работал до октября 1936 года. 

Все знакомые говорили: «Вот какой папа энергичный был: не дали паспорт, а он все строился, строился, не пал духом, значит». И вот три года очень благополучной жизни: с 33-го по 36-й.

Н.М.: И вот тут как раз Вы на канале, играли в теннис…

А.А.: Да, папа получил квартирку в Дмитрове, мы туда на лето приезжали – все было сравнительно благополучно. Папа приезжал в Москву на выходные дни. Была жива бабушка, мама отца, Ольга Викторовна, она жила в Ленинграде, на Васильевском острове. Мы ездили с папой в эту старую квартиру, там знакомились с папиными старыми друзьями. Я тогда удивлялся, как много у папы друзей, а он ответил мне: «Если бы мы с тобой поехали в Париж, то ты бы увидел, что там их еще больше…».

Ну, а дальше началась вторая часть трагедии. Я, Вы знаете, не решился требовать папиного дела, когда его реабилитировали, я не мог… Я не знаю, кто там, что там… Говорили, что кто-то там из соседей по квартире что-то там…в общем 23 октября 36-го года папа был арестован, а 3 июля 37 года он погиб. .. Нам сказали, что 10 лет без права переписки. Мы все тогда хорошо понимали, что это означает - расстрел.

Мы продолжали жить в Москве. Конечно, было все трудно. Евгения Иосифовна нам помогала, (папина  сводная сестра),  я к ней приезжал. Нам, как теперь известно, надо было срочно с мамой уезжать. Говорят, не разыскивали. Следствие было закончено, и автоматически, по законам того времени, совершеннолетних членов семьи отправляли в ссылку на 8 лет, а несовершеннолетних - отправляли в детдом
Вот, пожалуй, и вся предыстория. Ну и дальше начинается история, описанная в моих воспоминаниях.

Н.М: А мама получила 8 лет ссылки?

А.А.: 8 лет лагерей – 8 лет лишения свободы.

Н.М: Просто за то, что она была папиной женой?

А.А.: Как член семьи. Я, как несовершеннолетний, был отправлен в детдом, а она, как член семьи, получила 8 лет. Когда высшая мера применяется к главе семьи, все совершеннолетние получают 8 лет. Это был такой порядок жесткий. Еще такая побочная история. Мама в тюрьме познакомилась с такой женщиной: Ольгой Келлерман, а я познакомился с ее сыном.

Н.М: Это он Вам рассказывал, что видел Вашу маму?

А.А.: Нет, никто мне не рассказывал. Мою маму никто не видел.

Н.М: Где-то в лагере?

А.А.: Нет. В лагере возникла такая картина: моя мама познакомилась с его матерью, а я познакомился с ним, с Димой Келлерманом. В армии мы всё время переписывались с мамой. Она была сначала в Карелии, а потом, когда началась война, её отправили в Казахстан. Это был лагерь. У меня в колонии был приятель Дима Келлерман. Я пошёл на Колыму, а Дима - в другом направлении. Но в колонии мы были с Димой вместе, а наши матери были вместе в лагере. Алиса Дезен и Ольга Келлерман тоже были потрясены этим совпадением. Дима писал матери, что у него есть замечательный товарищ Лёха. Потом они были у нас в гостях в Москве, но это уже намного позже. Мама скончалась в лагере в феврале 1947 года.

Н.М: И что-то еще интересное Вы мне рассказывали про Келлермана, но я забыла.

А.А.: Интересное что?.. Мама однажды сказала его матери: «Вот ты своего сына увидишь, а я нет». Потом они расстались, потому что… Они были в Карелии. Когда началась война, началось отступление, лагеря ликвидировали, и всех этих несчастных заключенных рассовывали по другим лагерям, и мама оказалась под Ташкентом где-то, а ее подруга оказалась на Урале. Вот так разошлись их пути..

Возвращаясь к моей истории, я попал в детдом имени Ленина. Первым шагом был Даниловский детприёмник для несовершеннолетних преступников, но для детей репрессированных был отдельный корпус. Там я познакомился с сыном Тухачевского, с сыном Путна (это был военный атташе Советского Союза в Англии, комкор), такие известные фамилии.
Затем меня направили в детдом города Горького, где я продолжал учиться в 8 классе. Но в соседнем детдоме была группа ребят, которые начали сильно хулиганить, они сыпали песок в буксы вагонов. Их, в конце концов, арестовали, и они заявили, что их ближайшим другом является Алёша Дезен. Поэтому постановлением Особого Совещания меня тоже арестовали. Я расписался об окончании следствия 30 марта, в день моих именин, а постановление Особого Совещания датировано 23 апреля - это день моего рождения. Мне исполнилось тогда 15 лет. Потом все юристы мне объясняли, что всё было противозаконно, так как до 16 лет за политические преступления привлекать не могут. Никто на это тогда не смотрел. Перескачу немного вперёд. У меня был в дальнейшем один знакомый комбат, когда я служил в армии. Он знал мою биографию и был озабочен тем, чтобы с меня сняли судимости. Когда он пришёл к военному юристу, тот просто развёл руками и сказал, что у меня нет никакой судимости. Это была административная мера. Но, тем не менее, мне тогда Постановлением Особого Совещания дали 5 лет.

В начале июня 1938 года я попал в колонию для несовершеннолетних. Мне не было 16 лет, я числился малолеткой. Это самое мрачное и страшное время в моей жизни. На моих глазах убивали самосудом, я отделался только двумя шрамами. Полгода я провёл в колонии для несовершеннолетних преступников. На моё счастье там был один мрачный и подозрительный начальник спецчасти, которому не давала покоя мысль, что антисоветский элемент находится среди честных жуликов, и вдруг проведёт какую-нибудь антисоветскую агитацию.  Этот начальник вызвал медицинскую комиссию, которая, дрожа от страха, установила, что мне не 15, а 18 лет. И после этого меня отправили из колонии для несовершеннолетних в тюрьму. В  тюрьме была интеллигенция с большими сроками. Кто-то ждал переследствия, кого-то переводили из одного лагеря - в другой. Моими способностями восхищались, я хорошо научился играть в винт, преферанс. Я вспоминал, как когда-то мой папа приходил в отчаяние, что я не мог научиться играть в пикет, так как меня интересовали только шахматы. Наконец, мне исполнилось 16 лет. Меня додержали до этого времени и тут же переправили в пересыльную тюрьму в Котельничи. Оттуда - в Свердловск, а 30 июля 1939 года я торжественно был погружен в эшелон, который шёл на Вторую речку. Это пересылка на Колыму. Погода была прекрасная. Мы ехали благополучно.
Прибыл я на Колыму 1 сентября 1939 года. Спал, быть может, на тех же нарах, на которых предыдущей зимой умер Мандельштам. 18 сентября мы сели на пароход “Дальстрой” и 24 сентября я прибыл в бухту Нагаево. Это уже Магадан.

Есть такая песня: “В тумане вставал Магадан - столица Колымского края”. С моря Магадан не видно. Меня жалели, так как мне было 16 лет. На прииски меня не отправили. Медкомиссия написала мне - “лёгкий труд”. Там был оленеводческий совхоз Семчан, совхоз Ольген и два совхоза ближе к побережью. Я попал в Таульский совхоз. В первое время было очень тяжело. Сначала мы копали картошку, перебирали её, а потом я попал на лесоповал. Это было очень трудно. Напарником моим был Лурье. Это был начальник 10-го Строительного Управления Наркомата Обороны. Мы с ним попилили некоторое время, а потом нам повезло: нас направили в командировку - чистить дорогу от снега. Это был совхоз Талон, он в 36 км от побережья. Там была большая животноводческая ферма, где выращивали коров. Летом пароходами завозили зерно, а всю зиму по трассе зерно перевозили на ферму с побережья. Были две бригады, которые расчищали дорогу машинами. В такую бригаду попали и мы. Это светлое время моей жизни. В марте начали формировать этап на прииски. Кто поздоровее - того из совхоза выбирали на прииски, а полуискалеченных из приисков направляли в совхоз. О приисках подробности можно у Шаламова прочесть. Лурье отправили на прииски, а меня вновь направили на лесоповал. Но когда вновь заполняли формуляры, то меня осенило написать, что я - слесарь. У нас очень хорошо преподавали труд в моей школе 57, я очень любил это дело. И с этого времени началась моя головокружительная карьера.

В один прекрасный день нарядчик сказал, что в мастерские требуют слесарей. Меня направили туда. Вошёл я в мастерскую, увидел железную раму, какую-то кучу болтов, шестерёнок, винтов... Смотрю на всё  и спрашиваю: ”Что это такое?” В ответ слышу: ”Это грузовик разобранный. Будешь его собирать. ”Так началась моя карьера. Когда я уже отбыл срок, и меня призывали в армию, то из совхоза выдали с собой бумагу, не хотели, чтобы я уходил. В бумаге значится: ”Алексей Алексеевич Дезен является единственным специалистом высокого класса по ремонту тракторов и автомобилей. Выбытие его  из совхоза нарушит нормальную работу автотракторного парка”. Эта бумага у меня до сих пор хранится. Конечно же, я никому её не показал тогда, так как понимал, что армия для меня - единственная надежда вернуться в жизнь. А эта бумажка лежит у меня до сих пор. На ней нет подписи директора. Есть штампы, а директор в это время был в Балаганном – это там следующий объект. И когда мне сказали: ”Найдешь его. Он подпишет тебе”. Когда я к нему пришел, он подписал мне, а у него еще в кармане печать была – он был настолько пьян, что даже эту печать достать не мог. Бумажка с его подписью, но без печати, только один штамп.

Ну, я, конечно, эту бумажку сохранил до сегодняшнего дня. Это было начало 1943 года. В конце 1942 года у меня кончились мои 5 лет. Не всех освобождали. Была группа лиц, которые отбывали 10 лет. Это были участники восстания в Сибири. Оказывается,  в 1926-1927 годах до 1933 года в Сибири были большие восстания в сельских местностях. Большинство расстреляли, а некоторые получили по 10 лет. Их не освобождали, хотя срок кончился. Я нервничал очень. Нарядчик пришёл и сказал, что пришло на меня распоряжение об освобождении. Тут же меня отправили из совхоза в армию. Брали призывные возраста. Нас направили на комиссию. Рецидивистов в армию не брали. Дошла очередь и до меня. Военком мрачно посмотрел (у меня была незнакомая статья 58-10): ”Начнёт ещё в армии агитацию разводить!” А толстый полковник милиции сказал: ”Возьмём, возьмём! Не потерянный для советской власти человек!”

Так призвали меня в армию. Посадили на пароход, привезли во Владивосток, и попал я в мотострелковую дивизию, начал службу на Дальнем Востоке. Наша мотострелковая дивизия стояла в Бикине, на картах есть. Через некоторое время возникла своеобразная ситуация. В армию попали крупные уголовники, произошёл один инцидент. Начальник штаба сам отбирал по частям вновь прибывших. Ему очень приглянулся один уголовник-рецидивист, шофёр по специальности. Этот шофёр через некоторое время исчез, и его видели в офицерской форме в Хабаровске. Было несколько убийств с ограблениями. Это был кто-то из бывших уголовников, которых разыскали и тут же, на месте расстреляли. Пришёл приказ, чтобы крупных скоплений рецидивистов не было. Всех, кто прибыл с Колымы, по несколько человек раскидали в разные части. Меня из мотострелковой бригады направили в 390 стрелковую дивизию. Там значилось - “на распределение”. Выяснилось, что я - слесарь, и меня направили в автороту. Тут моя карьера пошла по технической линии. У меня была тяжёлая работа. Я таскал ПТР - противотанковое ружьё. А тут вдруг попал слесарем в автороту. В этой должности я участвовал и в войне с Японией. Наша дивизия стояла в месте, где у японцев не было никакой обороны, а под Благовещенском завязались довольно тяжелые бои. Нас на второй или третий день войны погрузили в эшелоны и перебросили под Благовещенск. Но пока мы формировались, наша дивизия потеряла 30 человек. Война быстро закончилась. Начались всякие перегруппировки, и я попал в авторемонтный батальон, который отправили на Камчатку. Это был последний пункт.

Когда нас перебросили под Благовещенск, то мы получили боевую технику - американские форды, новенькие, прекрасные. Вдруг выяснилось, что аккумуляторы не дают зарядку. Что такое?  “Лёха, посмотри! Может, ты сообразишь?” Посмотрел я и велел снять крышку реле регулятора. Понял, что не на ту температуру настроено. Сняли пломбы, подкрутил крышку регулятора, и машина пошла. Потом мне пришлось все машины настраивать. Такой был забавный эпизод. Мой единственный подвиг во время войны.

На Камчатку я прибыл в январе 1946 года. Там всю войну стояли американцы. Как  только война кончилась - дружба врозь, американцев попросили уйти. Прибыл наш авторемонтный батальон. Там я был до января 1947 года, когда смог уже демобилизоваться. Приехал я во Владивосток. По дороге познакомился с весьма энергичными моряками. Как только приехали во Владивосток, то пошли на вокзал, и они отыскали кондуктора эшелона. Нас посадили на верхние полки, доехали мы до Новосибирска. Там кому-то дали взятку, и мы прибыли в Москву. Дальше идёт другая тема. Не прописывали меня в Москве.

Меня не прописывали в Москве чисто по формальному поводу, так как прописывали только тех, кто призывался в армию в Москве, а я был призван на Дальнем Востоке. Выручила меня Мария Яковлевна Сумарокова,  жена моего крёстного отца, Сергея Дмитриевича Сумарокова, ближайшего друга моего папы. Он был блестящим человеком, закончил Пажеский корпус. Он заведовал внешними связями в Камерном театре, был при Таирове «министром иностранных дел». Знал французский, английский языки, был знаком с Пристли, Фейхтвангером... Пришел я к своему крестному отцу. Он поставил меня перед собой, посмотрел на меня и сказал: ”Ну, ты мне нравишься! С твоим папой я рассчитаюсь. Мы тебя пропишем. Мне однажды твой папа дал большую по тем временам сумму денег – 600 рублей – и спросил: ”Когда отдашь?” - Я ответил: ”На том свете отдам – угольками”. Папа вздохнул и сел выписывать чек.

Н.М: Но Вы не сказали, что он проигрался в карты и пришел к папе ночью, папу разбудил.

А.А. Да, Сергей Дмитриевич был офицером, он проигрался и приехал к папе ночью, разбудил его и спросил: ”Во сколько ты ценишь нашу дружбу? ”. Отдать долг было для него делом чести, или – стреляться.  И папа дал ему эти деньги.

Так вот, Мария Яковлевна преподавала в Москве в Центросоюзе, председателем которого был Хохлов. Она попросила за меня Хохлова, и он написал бумагу в Главное Управление Милиции: ”Прошу сообщить о возможностях, имеющихся по прописке Дезена у его тётушки Лебедевой”. Оказывается, этого было достаточно, чтобы меня прописали в Москве. Сперва временно, на полгода.

А я продолжил свою карьеру. Пошёл работать слесарем в НИИ 17 МА, потому что там преподавала моя тётушка.

Н.Д. У Вас какой-то высокий был разряд?
А.А.: Да-да, у меня высший был разряд, седьмой. Сейчас вообще шесть разрядов, у меня седьмой был разряд. Мне дали сперва шестой разряд, через полгода вызвали квалификационного какого-то представителя и мне дали седьмой разряд. Но у меня, я боюсь, пропадет трудовая книжка. Это в трудовой книжке есть, она там лежит где-то на мехмате.
Я поступил учиться в радиолокационный техникум. Директор этого техникума был знакомый моей тётушки. Я пришёл к директору на приём и сказал, что хочу поступить на 3 курс. Он так удивился, что принял меня на 2 курс. Там преподавали  высшую математику, элементы аналитической геометрии и прочее. Была там одна преподавательница, пожилая и милая еврейка. Она периодически клала мне руку на плечо и говорила: ”Что вы тут делаете? Вам нечего тут делать. Что вы тут делаете? Вам надо в Университет”.
Я поступил в вечернюю школу, в 48-м окончил вечернюю школу с серебряной медалью и поступил в Университет, и в 53-м окончил.

Н.М: Для завершения интервью, прошу, Ваш первый стишок.

А.А.: ”Мне скучно без шума, без пыли
   Без запаха автомобилей”. - Это было мое первое стихотворение в начале 28-го года.

Н.М: Ваша мама записала?

А.А.: Нет, по-моему, как-то в памяти у всех сохранилось…