Рреволюционер

Как раз перед нашими окнами недавно сквер разбили, ну,
такой типовой, каких в городе полным-полно. По весне по-
среди сквера клумбу соорудили, но цветов на ней мы так и не
увидели, цветы-то посадили, а поливать клумбу то ли полени-
лись, то ли просто забыли.
Так вот на этот самый сквер я другой раз под вечер вы-
хожу покурить: в квартире духота, а тут холодком так славно
протянет. Вообще-то я не курю, но иногда люблю сигареткой
побаловаться. Сядешь, затяжечку сделаешь, и на душе как-то
полегчает.
Вот как-то сижу, курю, смотрю божий старичок, опира-
ясь на костыль, прямо к моей скамье направляется. Сел, ко-
стыль возле ноги пристроил, помолчал, потом говорит:
— Дай-ка, милая, и мне сигаретку, курить не курю, а вот
другой раз побаловаться охота.
Так у нас разговор и завязался. Сначала про курение, а по-
том и про всё остальное. Заговорили про деревню. Вот, мол,
в городе дышать нечем стало, а в деревне-то самая благодать.
«Я, — говорит, — в деревне вырос, так меня до сих пор туда так
и тянет». — Сказал и так горестно вздохнул. А сам — худой,
измождённый, больной, видно, а лицо чисто выбритое, прямо-
таки, как у младенца новорождённого.
Я его выслушала, а сама думаю: «Ну чего там хорошего
в этой самой деревне, не нравится мне деревенская жизнь».
А он моё молчание за согласие принял и давай деревню жа-
леть: «Погибает она родная, — говорит, — бежит из неё на-
род, одни старики остались свой век доживать. Работать не-
кому, молодёжи нет, а поля вокруг деревень зарастают. А лес,
что? Он тут, как тут, прибирает поля к рукам. А раньше бывало
наш колхоз чего только не сеял, чего только не выращивал.
И лён сеяли. Бывало среди лета всё поле голубым сделается,
лён цветёт, вот радость-то.
Тут я уж не стерпела, свою точку зрения стала излагать.
— Вот вы говорите, деревня погибает, ну, а кому она сей-
час нужна? Это же пережиток прошлого.
— Э, милая, деревня она всегда была и должна быть.
Да ведь деревня исстари ещё Расею-матушку кормила. Долж-
на и теперь кормить.
Сказал и замолчал. И я замолчала. Потом не выдержала
и говорю:
— Мне вот недавно пришлось в деревне побывать. Упаси
бог ещё раз туда поехать. Старые вонючие дома без удобств,
а удобства, захочешь — беги на мороз. Куры квохчут. Поросё-
нок, да пока его вырастишь, загнёшься. Проще пойти да ку-
пить кусок мяса. Ну а колхозы — это ведь труд подневольный,
мне бабка рассказывала, за палочки работали, спину гнули,
тоже мне радость большая.
Услышал старик, что я ему сказала или не услышал, я так
и не поняла. На мои слова он ничего не ответил, скомкал не-
докуренную сигарету, проговорил, будто отвечал своим, тре-
вожащим его мыслям.
— Нет, надо что-то делать, надо что-то менять, иначе ко-
нец нашей матушке Расее.
Потом поднялся, взял костыль, опёрся на него и пошёл
обратно к дому.
«Забавный старик, — подумала я, — только уж больно
отсталый, сегодняшнего дня не может понять».
В следующий раз мы встретились с ним уже как давние
знакомые. Он сидел на лавочке, положив больную ногу на ко-
стыль. Я поприветствовала его и тут же предложила сигарету.
Сначала он отрицательно покачал головой, благодарю, мол, не
стоит, воздержусь, а потом как-то азартно махнул рукой: «А-а,
так уж и быть» — взял и тут же жадно закурил.
— О чём думаете? Опять о деревне? — спросила я,
вспомнив наш последний разговор.
— Думать есть о чём, — сказал он, — жизнь она всё
время заставляет думать. Слышали? Министр оказался жули-
ком, и ведь ни какой-нибудь плюгавенький чиновник, а сам
министр… И губернаторы один за другим обвиняются в во-
ровстве… Что ж это делается? Выходит, что мы — страна жу-
ликов и воров? Так что ли?
Он обернулся и посмотрел на меня в упор с каким-то по-
дозрением, будто и во мне увидел нечто обличающее меня в
воровстве. Он раскраснелся, его старчески дряблые щёки дро-
жали от возмущения. Я выдержала его напористый обличи-
тельный взгляд.
— Воровство говорите? Да у нас на Руси так всегда было,
ещё при Петре Первом. Меньшиков крал, а Пётр словно и не
видел…Чего возмущаться-то?
— Пётр, Меньшиков… тоже оправдание нашли… Со-
весть надо иметь, а её у наших министров вроде бы и нету…
— Совесть говорите? А зачем на виду класть то, что мо-
жет быть украдено?
Тут из соседнего подъезда вышла моя знакомая. Мы с ней в
одном доме живём и в одном банке работаем. Увидела меня, по-
дошла, села рядом. Ну, а я разговор прекратила. Ни к чему это.
Спрашиваю её:
— Ну, как твоя «Тойота»?
У неё в семье две машины, на «Лексусе» муж ездит, а у
неё — «Тойота».
— Да ничего вроде. А как твоя?
Я лично езжу на дешёвенькой «Шкоде»», но очень хочет-
ся на «Тойоте» поездить. Муж меня успокаивает: «Да брось
ты, какие наши годы, ещё и на «Тойоте» поездишь». Сам он
ни на каких машинах не ездит, только на метро и на автобусе.
Я ему сколько раз говорила: «Ну, где же твой престиж?» А он в
ответ только рукой машет: «Я честный трудовой интеллигент,
отстань от меня».
Не успели мы друг другу и двух слов сказать, а тут наш
сосед по лавочке, молчавший всё это время, как громыхнёт
костылём.
— Всё, всё, конец нашей матушке Расее, разворуют, раз-
грабят.
И замолчал опять. То ли к нам была обращена эта репли-
ка, то ли к кому другому, мы так и не поняли, но от беды по-
дальше, взяли да и пересели на другую скамейку.
Следующую неделю я всё в окошко смотрела, не сидит
ли на лавочке мой новый знакомый, а если сидит, то интерес-
но, о чём будет очередная беседа. Долго его не было, смотрю,
вышел всё-таки. Идёт, на свой костылик тяжело так опирает-
ся, старый, больной. А пока я собиралась, то одно, то другое,
из соседнего подъезда вышла та моя знакомая и, гляжу, к мое-
му старичку подсела.
Я подошла, а у них уже разговор завязался.
— Да у нас половина России в нищете живёт, еле-еле кон-
цы с концами сводит, — сказал старик и погладил свой косты-
лик, будто успокаивая его, будто жалея, — а страна-то у нас,
ой, какая богатая. И чего у нас только нет: и нефть, и уголь, и
земли немерено. Живи и радуйся.
— А вот мы, дед, если хочешь знать, живём и радуемся.
А у тебя соображение, видно, не в ту сторону работает.
Моей знакомой палец в рот не клади — откусит. Тут и я
решила какую-то ясность в разговор внести.
— Бедность… Да откуда у нас в стране бедность? Лен-
тяев много развелось… Лежат на диванах вместо того, чтобы
вкалывать… А ты по-настоящему возьмись и работай. И всё у
тебя будет.
— Вкалывай, не вкалывай, всё равно, одним копейки за-
платят, а другим — миллионы, — не унимался старик, — а
жить-то всем надо хорошо, чтобы во всех семьях достаток
был. Нет, надо что-то делать, надо что-то менять, иначе Расее-
матушке конец...
Старик тяжело поднялся со скамьи, постоял и пошёл
прочь со сквера, такой обиженный, такой несчастный.
— У, рреволюционер плешивый, — сказала ему вслед
моя знакомая, и слово «революционер» вышло у неё громким
и раскатистым.
Мы помолчали.
— А что, — сказала она опять, — насчёт достатка в семье,
это он, пожалуй, очень даже точно выразился. Вот когда у меня
в семье будет большой достаток, мы на Мальдивы поедем, до-
мик там себе присмотрим. На Мальдивах круглый год тепло.
— Да, — согласилась я, — Мальдивы — это вещь.
С тех пор старика этого на нашем сквере я больше не ви-
дела. Может уехал куда, может умер. Не знаю. Только порой ка-
жется мне, что его и вовсе не было, так пригрезился мне этот чу-
даковатый старикан. А на Мальдивы мы всей семьёй съездили.
И домик присмотрели, но не купили. Но ведь ещё не вечер.