Сказание о любви

Нет сказок лучше тех, которые создает сама жизнь.
Андерсен

Не спрашивайте, когда это было. Так ли это важно?! Любовь и Верность не подвержены ни времени, ни расстоянию…

I

Больше всего Фаридун любил девушку, которая была прекраснее всех на свете, и своего коня, на котором можно быстро домчаться до любимой. Они казались ему зелеными берегами, между которыми мерно струилась река жизни. Но отец девушки согласился отдать ему дочь в жены только в обмен на коня.
Фаридуна это повергло в отчаяние. Конь был ему настоящим другом. Один раз он спас хозяину жизнь, когда зимой в безлюдной степи за ним погнались волки. Фаридун пригнулся к луке седла и поручил себя коню. И тот не подвел. Звонко цокали копыта по снежному насту, струилась за ними снежная пыль. Стая постепенно отставала, и вскоре волки превратились в еле заметные черные точки.
Второй раз это случилось в горах, когда Фаридун отправился за дровами и попал в камнепад. Один камень ударил юношу в плечо. От сильной боли он потерял сознание и не помнил, что было потом. Когда очнулся и открыл глаза, то увидел себя в собственном дворе. Он понял, что опасность миновала и что конь сам пронес его по извилистой тропе. И настолько был ровен и спокоен его шаг, что Фаридун, уткнувшийся лицом в гриву, не упал с седла. Глаза Фаридуна наполнились слезами, и он благодарно погладил коня по шее. Ведь тот мог от испуга взметнуться на дыбы и сбросить седока, а потом доскакать до зеленой лужайки и пощипывать там травку. Израненный и окровавленный, Фаридун стал бы легкой добычей барса или волка, которые растащили бы его кости по ущельям… Понятно, почему после этого юноша поклялся никогда не расставаться с другом.
В глубине души Фаридуна теплилась надежда, что когда-нибудь отец девушки поймет его и согласится бескорыстно соединить любящие сердца. Только, нужно набраться терпения и ждать. Недаром в народе говорят: торопливый никогда не увидит, как зеленые гроздья винограда наливаются янтарным соком.
В ту пору в их горном крае одно за другим проходили пышные празднества – туи. Близилась весна, и всем хотелось поскорей отметить торжественные события, а затем приступить к обычным полевым работам. Фаридуна заранее извещали о козлодраниях на туях, потому что везде он прослыл искусным човандозом.
Юноша состязался в ловкости и умении в ближних и дальних селениях. Легко подхватывал он с земли тушу козла, а его быстрый конь выносил хозяина из толпы. Фаридун под оглушительные крики зрителей «Браво! Молодец!» бросал тушу в мараджо и весь лучился от счастья и гордости. Хозяева празднеств щедро одаривали победителя…
Так уж заведено, что за днями веселья и отдыха наступают будни. Пришло время разъезжаться по домам. Фаридун шел по дороге, ведущей в родной кишлак. Сзади на поводу звучно ступал копытами тяжело нагруженный конь. Свисавший по его бокам хурджин чуть не лопался от дорогих тканей. Седло и круп покрывали узорчатые ковры редкой расцветки. Легкий ветерок пробегал по длинному пушистому ворсу, и ковры вспыхивали радужными красками. Юношу томило нетерпение. Он хотел поскорее достичь кишлака, сложить дорогие подарки у ног отца девушки и сказать ему: «Возьми все, только не требуй коня!» Неужели эти редкие вещи не смягчат сердце старика?..
Пылила дорога, вспыхивали в наступившей ночи синие звездочки, высекаемые копытами из камней.


II

Наутро, когда солнце окрасило небо в розовый цвет, показался кишлак. Сердце юноши затрепетало от предвкушения встречи с любимой. Он даже не мог предположить, что его ожидало другое.
После того, как он уехал на бузкаши, в дом красавицы Джайхун зачастили сваты .Впрочем, и раньше от них не было отбоя. Отец девушки отказывал всем, но одному, который был упорнее и сватался уже не в первый раз. Не сказал «нет» и отдал руку дочери. После свадьбы счастливый жених увез возлюбленную в свой кишлак по ту сторону перевала. Сангистон – край камней – называлось его селение.
Фаридун, когда услышал эту весть, пошатнулся, точно сраженный стрелой. Жизнь показалась ему бессмысленной: разве может река существовать без одного берега?..
Но бездействовал он недолго. Сбросил на землю у ворот дома, где прежде жила Джайхун, узорчатые ковры и хурджин, набитый редкими подарками, и птицей взлетел в седло. Он рванул за уздечку с такой силой, что конь оскалил зубы, присел на задние ноги и, хрипя от боли, помчался в сторону перевала.
Фаридун хотел быстрее преодолеть горный хребет и добраться до Сангистона. Его ярости и гневу не было предела. Он представлял себе, как изобьет до полусмерти счастливого соперника, посадит любимую впереди себя и умчится с ней куда глаза глядят, подальше от ее отца, помешавшего им быть вместе.
Долго добирался юноша до пугающего своей неприступностью перевала. Хребет до половины окутывали мрачные тучи, и когда конь ступил на тропу, круто ведущую вверх, юноша ощутил на разгоряченном лице первые капли близкого дождя. И правда, чем выше поднимались они по извилистой тропе, тем сильнее становился дождь. Он смывал с морды коня хлопья пены. Не раз припадал конь на уставшие ноги, и казалось, еще миг, и он со всадником рухнет в бездонную пропасть, где над кинжальными остриями утесов клубились черные тучи. Временами путь перерезали бешеные сели, которые с шумом обрушивались вниз. Фаридун не задумывался о возможной гибели. Нетерпеливо дергая поводья, он направлял коня в клокочущую стремнину, и тот, сжавшись от напряжения, переносил седока на другую сторону.
Вершина перевала показалась не скоро. В пелене тумана смутно угадывалась под ногами каменистая тропа. Фаридун надеялся, что за перевалом спуск будет хоть немного легче. Но он оказался еще труднее. Одно за другим чередовались глубокие ущелья, скалы смыкались так тесно, что лошадь едва проходила между ними. Потом горы стали более пологими, тучи, пролившиеся дождем, - легче, и небо посветлело.
И вот последний большой холм у подножья горы, а за ним – река. Но это была не прежняя спокойная река. Теперь она вышла из берегов, грозно ревела, ударяясь об утесы, пенилась, и гул ее пробуждал в сердце тревогу…
На той стороне реки ясно просматривался кишлак Сангистон. Он раскинулся у подножья гор, и громадные скалы полукружьем охватывали его с двух сторон. Внизу, вдоль реки, тянулась узкая равнина, вся в зелени ранних всходов пшеницы. Похоже, что жители Сангистона нарочно построили кишлак выше полей, чтобы видеть их в любое время и в любую погоду. А может, так оно и было, и ничего в этом нет удивительного. Жизнь сангистонцев целиком зависела от долины, и подтверждали это водяные мельницы в дальнем конце селения. Там можно было перемолоть зерно на муку, чтобы питаться до следующего лета, а излишки продать и на вырученные деньги прикупить необходимое имущество и утварь.
Фаридун долго всматривался во дворы, окруженные высокими заборами, и думал, что в один из них привезли его Джайхун…
Он нетерпеливо шевельнул поводьями, и конь послушно спустился по пологому склону к реке. Находясь наверху, Фаридун не увидел навесного мостика и подумал, что вода его захлестнула. Но внизу понял, что ошибся: половодье совсем уничтожило единственную переправу, и только жалкие обрывки канатов показались на мгновение из свирепых волн.
Фаридун был вне себя от отчаяния. Возвращаться назад? Но выход ли это? Новый мост построят не раньше, чем кончится разлив. Это значит, что в конце весны. Разве сможет он ждать столько времени? Один раз решился ожиданием сломить преграду, и кончилось тем, что любимую выдали замуж. Пойти еще раз по этому пути, значит окончательно потерять надежду на возвращение Джайхун.
Фаридун больше не колебался. Он дернул поводья, но конь даже не тронулся с места. Умное животное смотрело на беснующуюся стремнину и, может быть, впервые не понимало своего хозяина, готового теперь идти на верную гибель. Действительно, кто, кроме человека, одержимого любовью, захотел бы вплавь пересечь бешеную реку?
«Ну!» - крикнул юноша и рванул поводья. И снова конь не двинулся вперед. Точно был пригвожден к земле. За день он преодолел тяжелый путь и теперь едва стоял на ногах, а его принуждали идти в воду, где поджидала смерть. Однако Фаридун не думал об этом. Он хлестнул коня плетью по крупу раз, потом другой, однако лишь третий и четвертый удары заставили того ступить в реку.
Поток сразу захватил их в свою власть. Волны бросали из стороны в сторону, то поднимали вверх, то погружали в мутную воду. Но вот мятущаяся река понесла их на громадный валун. И животное оказалось на этот раз бессильным. Бурный поток больно ударил коня о камень, следующая волна захлестнула Фаридуна с головой и выбила из седла.
Придя в себя, Фаридун ощутил в руке туго натянутый повод и плеть на запястье. Он хотел подтянуться к коню и снова взобраться в седло. Он верил, что преданное животное соберет остатки сил, сумеет преодолеть стихию и вынесет хозяина на берег, который теперь был для них обоих берегом жизни. Юношу било о камни, захлестывало водой, но он не выпускал из рук спасительной уздечки. И когда ее натяжение ослабло, его охватило отчаяние. Наверное, намокший кожаный повод вытянулся и соскочил с головы животного…
Теперь воды уносили их все дальше друг от друга. Фаридун пытался плыть к коню и ничего не мог сделать. Слабых человеческих сил не хватало. Конь разделял отчаяние хозяина. Он смотрел на него глазами, полными ужаса, и вдруг громко заржал. Волны погрузили Фаридуна в пучину, вознесли наверх в ореоле пены, а затем они потеряли друг друга в кипящей круговерти.
Фаридун задыхался, и ему казалось, что от  нехватки воздуха вот-вот лопнет сердце. Он боролся за жизнь, уже не осознавая этого. Потом, совсем обессиленного, его ударило обо что-то твердое, и тело пронзила острая боль. Последнее, что осталось в памяти, это ощущение крепкой пятерни, обхватившей его запястье. Откуда в реке мог взяться человек? Неужели смерть таким обманом смягчает свой приход? Эти мысли мелькнули и погасли в голове Фаридуна…


III

Он не помнил, сколько времени находился в забытье. Потом глаза уловили очертания человеческой фигуры, которая колыхалась, как в тумане. Когда она обрела ясные контуры, Фаридун увидел неизвестного парня, который растирал ему грудь. Во взоре незнакомца читалось сочувствие.
За его широкими плечами Фаридун заметил какое-то движение. Чуть повернув голову вбок, он уловил взгляд устремленных на него больших черных глаз своего любимого коня. В них проглядывали тревога и сострадание, животное словно хотело подбодрить Фаридуна и облегчить его боль. Сильная спина лошади, казалось, держала небосвод, по которому плыли белые облака. Лучи уходящего солнца золотили их края, но в середине уже густели вечерние тени.
Фаридун прикрыл утомленные глаза, и в его сознании снова поплыли картины недавней борьбы по стихией: вот они погружаются в реку, и она несет их, потом удар о камень, потом, как пушинку его срывает с седла и – ослабшая уздечка в руках… Но никак не мог он понять, откуда взялся парень, сидевший теперь на корточках изголовьеи? Однако одна за другой мысли все же связывались в осознанное представление: жесткая пятерня на запястье, которую он ощутил, погружаясь в стремнину, была рукой этого самого человека? Значит, тот бросился в воду, чтобы спасти его? Лучшим тому подтверждением были мокрая одежда, облепившая тело незнакомца, и капли воды, стекавшие с волос…
Парень разжал одеревеневшие пальцы Фаридуна и высвободил уздечку. Подойдя к коню, осторожно положил ему на шею руку, ласково потрепал по гриве, успокаивая, и надел уздечку. Потом он поднял Фаридуна и посадил в седло.
Сперва они ехали по берегу против течения реки. Миновали грубо отесанные каменные плиты, которым кто-то стремился придать форму круга. На них лежали железные клинья, большой молоток и долото. Фаридун не сразу понял, что это, и лишь заметив два каменных круга, узнал: мельничные жернова, тщательно отполированные и готовые к установке.
От сильной боли темнело в глазах, и Фаридун прикрыл веки. Особенно нестерпимой была боль в левой ноге.
Въехали в кишлак и долго петляли по извилистым улочкам. Наконец незнакомец потянул повод в сторону, и конь свернул в просторный двор, усаженный тенистыми деревьями. Двор отличался высоким забором из тщательно отесанных каменных плит. Из таких же плит были дом и хозяйственные постройки. Во всем чувствовалась уверенная рука каменотеса.
Боль в ноге усилилась, и Фаридун крепко стиснул зубы и снова закрыл глаза.
Приготовь постель в мехмонхоне, - донесся до него голос хозяина.
Я сейчас… - ответил нежный женский голос, заставивший Фаридуна вздрогнуть.
Он с усилием приподнял веки и посмотрел в ту сторону, где должна была быть женщина, но никого не увидел. Верно, она зашла в дом выполнить просьбу мужа.
Фаридун не отрывал глаз от полуоткрытой двери мехмонхоны и терялся в мучительных догадках. Если голос Джайхун, то почему она никак не обнаружила себя? Не бросилась к нему? Значит, он обознался…
Незнакомец осторожно снял Фаридуна с коня, взвалил себе на плечи и понес к приотворенной двери. В просторной комнате никого не было. Наверное, хозяйка вышла с другой стороны мехмонхоны. На подоконнике колебалось в светильнике пламя, ближе к стене виднелась приготовленная постель.
Юноша осторожно стянул с Фаридуна мокрую одежду, переодел его во все чистое и сухое и помог лечь поудобнее.
Как и прежде, мучительно кружилась у Фаридуна голова, нестерпимо болели ноги. Он чувствовал, что воля начинает изменять ему, и попытался рывком сесть в постели и обхватить ногу руками, как будто это могло уменьшить страдание. Но лишь тошнота подкатила к горлу и на лице выступила испарина.
Незнакомец потихоньку сдвинул одеяло в сторону и, едва касаясь пальцами, ощупал ноги Фаридуна. Потом поднялся и, ни слова не говоря, вышел из комнаты. Прошло минут пятнадцать, прежде чем он вернулся.
Искал нашего деревенского костоправа, - сказал он тихо, как будто для себя, - но его нет. Ушел в какой-то кишлак по делам.
Юноша опустился на край постели и задумался. Потом, словно придя к какому-то решению, опять вышел из мехмонхоны. «Может быть, за другим лекарем» - мелькнула у Фаридуна мысль. Но на этот раз незнакомец отсутствовал недолго. Он занес в комнату большой медный таз, из которого клубами поднимался пар. Под мышками у хозяина были зажаты короткие дощечки, тряпки и тонкая бечевка. Фаридун подумал, что все это приготовлено для костоправа, который вот-вот должен зайти. Но никто не появлялся.
Юноша уложил Фаридуна ближе к краю постели и опустил его левую ногу в таз с горячей водой. «У горцев лечением занимаются только старики. Откуда он может знать все эти тонкости?» - с недоумением подумал Фаридун.
Между тем хозяин осторожными, но умелыми движениями массировал распаренную ногу. Фаридун ощутил, как боль толчками разошлась по телу, потом стала понемногу затихать и сменилась палящим жаром. И вдруг юноша сильно дернул его ногу на себя. От резкой боли Фаридун громко вскрикнул и на какое-то время лишился чувств. Когда он пришел в себя, дело шло к концу. Хозяин зажал поврежденную щиколотку четырьмя дощечками, окутал их мягкими тряпками, а сверху обмотал бечевкой. Затем взял Фаридуна под руки и поднял повыше на подушки.
Нога горела, и временами ее пронизывала боль, но теперь она не была такой мучительной, как прежде. «Почему он перевязал только левую ногу? – подумал Фаридун, морщась от накатившей слабости. – Правая тоже повреждена…»
Там ушиб, - сказал юноша, словно угадав его мысли. – День, другой, и станет легче. А вот с левой посложнее: вывих и в одной из костей, чуть выше сустава, трещина…
Хозяин поднял таз с остывшей водой, вынес его наружу и возвратившись, опять опустился на край постели. Глаза его были спокойны, и это спокойствие и уверенность в себе передавались Фаридуну. Он не мог не отметить мужественную красоту своего спасителя. Весь облик того говорил о силе и ловкости, и чувствовалось, что человек этот знает себе цену.
Со двора в комнату доносились звуки легких шагов, и Фаридун невольно прислушивался: они казались ему удивительно знакомыми. Стоило только закрыть глаза, и в памяти всплывало поле на краю одного кишлака, залитое мягким светом луны, сонный шелест листвы в кронах пирамидальных тополей и эти легкие шаги… Они будили в сердце отчаяние.
Шаги послышались ближе, скрипнула и немного приоткрылась дверь. Фаридун повернул голову и увидел руки, которые протянули косу. По давним обычаям горские женщины никогда не заходили в мехмонхону, если там, кроме мужа, находились другие мужчины. Только белые руки хозяйки, державшей косу, были видны из-под широких и красиво расшитых цветами рукавов. Одного не успел понять Фаридун: то ли колыхнулся пар над косой, то ли вздрогнули эти белые руки?
Незнакомец поднялся и взял косу. Руки и цветастые рукава сразу исчезли, и снова со двора донеслись звуки удаляющихся мягких шагов.
Юноша помог Фаридуну приподняться и подложил ему под спину три подушки, чтобы тот мог сидеть, опершись на них.
В косе был крепкий мясной бульон с лечебными травами. Только теперь, когда этот прекрасный запах достиг обоняния, Фаридун ощутил, насколько он голоден: весь долгий путь во рту его не было даже крошки хлеба.
Этот бульон, - услышал он, - она сварила специально для тебя. Он придает силы!
Хозяин сказал это просто, без ноток неприязни и ревности, и Фаридун сразу почувствовал облегчение. Конечно же, те легкие шаги и красивые руки под широкими цветастыми рукавами не могли принадлежать его любимой Джайхун. Ведь если бы это действительно была она, муж заметил бы ее смятение, догадался бы обо всем и не разговаривал так спокойно.
Как обычно бывает, после еды не только пришло успокоение, но и стало клонить ко сну. Фаридун убрал лишние подушки и вытянулся во весь рост. Однако думы о Джайхун не давали ему покоя. Всю дорогу в Сангистон он мечтал похитить любимую и увезти ее отсюда, но все получилось иначе. Теперь он прикован к постели и не может лишний раз шевельнуться, а дергающая боль в ноге от отчаяния усиливается.
Только под самое утро измученный Фаридун забылся коротким беспокойным сном.
Когда он проснулся, хозяина в комнате не было. Его постель, раскинутая ночью поодаль, была убрана. На расстеленном рядом дастархане стояла коса с дымящейся едой, и юноша с признательностью подумал, что жена хозяина вставала рано утром, заботилась о нем.
Рядом с чайником лежали дастшуй и чистое, пахнущее свежестью полотенце. Все это означало, что Фаридуну не стоит дожидаться хозяина дома, нужно умыться и завтракать одному. Так уж заведено у горцев: если мужчины чуть свет уходят по делам, то хлопочущие по хозяйству женщины, стесняясь посторонних людей, никогда не покажутся им на глаза.
Фаридун быстро умылся и только придвинул к себе косу с едой, как снова до его слуха донеслись легкие шаги по двору. И опять они показались ему настолько знакомыми, что тревожно забилось сердце. Волнение усилилось еще больше, когда он услышал мелодичный голос. По-видимому, хозяйка разговаривала с соседкой. Фаридун сидел ошеломленный. И как он ни разубеждал себя, в душе крепла уверенность, что это был голос Джайхун…
Аромат мясной шурпы, в котором плавали листочки базилика, мяты, кориандра и других пряных растений, уже не будил аппетита. Еда давно остыла и подернулась слоем жира, а Фаридун все не мог отвлечься от мыслей о Джайхун. Он не сомневался в том, что она ждет его, так же волнуется и переживает…
Сначала неясный, а потом четкий топот копыт вывел Фаридуна из задумчивости. Он сразу узнал поступь своего коня.
Немного погодя в комнату вошел хозяин. Первое, что бросилось в глаза Фаридуну, это царапины и ссадины на его лбу и руках. Ни слова не говоря, тот размотал широкий кушак, туго стягивавший его поясницу, и вынул из него кусочек вещества, похожего на темный воск. Присмотревшись, Фаридун узнал мумие.
В горах нашел, - сказал юноша все с тем же дружелюбием и простотой.
Теперь Фаридуну стало ясно, откуда у хозяина царапины и ссадины. Мумие – лучшее целебное средство от переломов, и собирают его по крупицам в расселинах скал с большим риском для жизни.
Юноша между тем занес в комнату хурджин и вытащил из него корни и стебли тмина, полевой мяты, цветы дикой розы и какие-то другие растения. Фаридун догадался, что он хочет приготовить из них отвар, особенно полезный при ушибах. И, глядя на израненные руки и лоб этого человека, почувствовал себя неловкой из-за того, что легкая походка и нежный голос хозяйки дома показались ему принадлежащими Джайхун. Он понимал, что если бы женой этого человека была Джайхун, он никогда не стал бы рисковать своей жизнью для Фаридуна и не пробирался бы над пропастью за мумие! Значит, все, что Фаридуну чудилось, было оттого, что почти все время он думал о своей любимой и воображение его все вокруг относило только к ней. Вдобавок, будь она Джайхун, она непременно зашла бы к нему в комнату, когда мужа не было дома. Значит, это не Джайхун, не Джайхун…
…После полудня хозяин приготовил отвар семитравника и перед ужином заставил Фаридуна отхлебнуть из кувшинчика густую терпкую жидкость. А уже перед самым сном, когда затих кишлак и не слышались ни коровье мычание, ни овечье блеяние, ни другие шумы, когда Сангистон заснул до утра, юноша растворил в пиале кусочек мумие величиной с горошину и дал Фаридуну выпить .По поверью, идущему из глубокой древности, мумие лишь тогда оказывает целебное действие, когда во время его приема царит абсолютная тишина и ничто не отвлекает внимание человека.
Фаридун смотрел на человека, который, забросив свои дела, возился с ним до глубокой ночи, и чувствовал, как исчезает стена отчуждения, которая поначалу всегда есть между людьми. Он даже сознавал, что еще ни один ровесник не был ему до такой степени близок, как этот стремительно вошедший в его жизнь незнакомец. Может быть, потому Фаридун ощутил потребность открыть душу этому человеку.
Я очень любил одну девушку, - начал он, - но ее отец требовал у меня взамен коня…
Впервые решившийся высказать сердечную тайну, Фаридун тут же потерял связность мыслей, запнулся и теперь растерянно ощущал, что ему нечего добавить к единственной фразе.
Неизвестно, сколько бы длилась томительная пауза, если бы хозяин не счел рассказ юноша законченным.
Действительно, конь стоящий, - неспешно подтвердил он. – За такого и душу заложить не жалко… Вчера я обтесывал камень и вдруг услышал сквозь гул реки лошадиное ржание, а потом увидел в бешеном потоке лошадь. Подумал, что она ржет от смертельного ужаса, но меня удивило другое. Лошадь плыла не к берегу, а пыталась пробиться вспять. И тогда я заметил в волнах мелькавшую человеческую голову. Животное стремилось спасти хозяина, хотя оба были на волосок от гибели! И я, не раздумывая, бросился в реку. Мне удалось схватить тебя за руку, но волны влекли нас вперед, на зубчатые пороги. Я выбивался из сил и уже готов был сдаться, но конь рванулся навстречу, и мне удалось вцепиться в его гриву. Вот так мы и пробились к берегу…
Фаридун благодарно подумал, что вчера конь в третий раз спас ему жизнь. Насколько же он обязан своему другу! Воистину, за такого и душу заложить не жалко!
И опять долгую тишину нарушил голос хозяина.
У меня тоже был конь. Конечно, с твоим не сравнить, но в нашем кишлаке никто не мог обогнать его. И я тоже любил девушку. И любил своего коня. А отец девушки так обожал скачки, что взамен дочери потребовал моего коня и еще трех скаковых лошадей. Сначала меня оскорбило это, но я любил девушку больше жизни и не мог не взять ее в жены. Потому я согласился . И время подтвердило мою правоту. Так уж устроена наша жизнь: не потеряв, не обретешь… Я взял трех скаковых лошадей в долг. И теперь должен взамен изготовить три пары жерновов для мельниц. Но это мелочь по сравнению с тем, как я счастлив». И, знаешь, ее отец оказался вовсе не таким жадным и бессердечным, как я думал. Он действительно не может жить без конских забав, но плата за дочь имела совсем другой смысл. Он решил отдать ее в жены только тому, кто ради нее не остановится ни перед чем и пожертвует всем самым дорогим на свете. Старик был уверен, что только в этом случае счастье станет ее верным спутником…
Фаридун слушал, опустив голову. Его сжигали стыд и отчаяние. Он понял, что не стоит ничего добавлять к своей единственной фразе, настолько его повествование оказалось бы жалким по сравнению с этим сказанием о любви. Юноша в первую очередь думал о любимой, а он, Фаридун… Конечно, теперь он уже не мог не сознаться, что в Сангистон его привели поиски Джайхун и стремление любой ценой вернуть ее…
Перед тем, как ложиться, хозяин взвалил Фаридуна на плечи  и вынес во двор. Ночь уже клонила чашу весов в другую сторону. Кишлак спал, и только свод неба, зажатый высокими хребтами, переливался яркой россыпью звезд. Фаридуну вдруг невыносимо захотелось увидеть девушку, ради которой другим без раздумий было отдано так много. Но она, должно быть, как и все в кишлаке, уже давно отдыхала. Просторный двор утопал во мраке, и нигде не мерцал огонек светильника.
После возвращение Фаридун долго не мог уснуть. Забыться мешала не столько боль в поврежденной ноге, сколько сумятица мыслей. Подобно бушующим волнам, она то возносила кверху, то снова погружала в пучину отчаяния. С тревогой думалось о том, что всегда, когда они выходили днем из мехмонхоны, двор был безлюден, но стоило им скрыться внутри, как до слуха доносились легкие шаги…
Утром хозяин сказал, что сегодня оставит Фаридуна одного: он закончил полировку очередной пары жерновов, за ними заедут заказчики, нужно помочь им погрузить мельничные жернова на телегу и увезти.
Часы в одиночестве текли незаметно. Иногда Фаридун опять слышал то легкие шаги, то шарканье веника по земле: хозяйка дома занималась своей обычной работой.
И тут в голове Фаридуна мелькнула сумасшедшая мысль: что если расспросить молодую женщину о Джайхун? Конечно, она не войдет в комнату, где находится посторонний мужчина, но этого и не нужно. Она может подойти к двери и постоять там, а он обо всем расспросит ее. Она живет здесь и знает, в какой двор привезли невесту. И не зовут ли ту Джайхун? Она вполне может и отправиться к ней. Женщины всегда найдут общий язык, и когда Джайхун услышит имя любимого и узнает обо всем, то отыщет возможность прибежать сюда. А потом они решат, как вместе покинуть это селение.
Фаридун набрал полную грудь воздуха и уже хотел окликнуть хозяйку, но его остановило одно соображение. Можно ли открыть сердце человеку, которого ни разу не видел и о котором у тебя нет ни малейшего представления? Пока ты молчишь, тайна – твоя пленница, но как только открыл рот – попадешь к ней в рабство. Допустим, Фаридун скажет все хозяйке, но кто может поручиться, что она не разнесет тайну по соседям? Тогда положение окончательно запутается: весть долетит и до ушей мужа Джайхун, и он вместе с родней сделает все возможное, чтобы разлучить их уже навсегда… Значит, нужно действовать так, как предписывает мудрость горцев: «Сначала осмотрись, а потом ставь ногу».
Юноша стиснул зубы, подполз к двери и, ухватившись за косяк, стал медленно выпрямляться, опираясь на правую ногу. Левая раскачивалась в воздухе и причиняла мучительную боль. Сдерживая стон, Фаридун постоял немного, а затем толкнул дверь. Она беззвучно приоткрылась. Но никого во дворе Фаридун не увидел. «Куда же она делась? – подумал он о женщине. – Может, зашла в дом?»
Фаридун уже решил выйти из мехмонхоны, как вдруг услышал постукивание кафгира о котел. У забора в летней кухне, открытой с трех сторон, стояла молодая женщина. Она что-то помешивала в котле, из которого вырывался голубой пар и окутывал ее, словно утренний туман. И сама женщина казалась соткана из солнечных лучей, щедро заливавших в эти ранние часы весь мир.
Фаридуна словно что-то толкнуло, и он судорожно ухватился за косяк двери. Но вовсе не красота молодой женщины была тому причиной. Он с изумлением увидел, что это была Джайхун! Именно она, и никто другой! Его любимая, ради которой он претерпел столько мучений!..
Юноша не мог придти в себя от изумления. И в голове его появились мысли одна абсурдней другой. Почему Джайхун ведет себя на чужой кухне так свободно, будто находится у себя дома? И вообще, что ей здесь нужно? Может, готовит еду для него? Должно быть, ее привела сюда хозяйка дома… Но как же так? Он ничего не говорил ей о своей любимой. Тогда откуда сам хозяин и его жена узнали, ради кого Фаридун прибыл в это селение?..
И вдруг взгляд Фаридуна упал на рукава расшитого крупными цветами платья. Словно вспышка молнии озарила сознание юноши. И все встало на свои места. Открывшаяся истина была так очевидна и горька!.. Разве в первый вечер, когда полуживого Фаридуна притащили сюда, не эти руки протягивали ему косу с мясным бульоном? Разве не они дрожали от волнение? Значит, все его прежние догадки о Джайхун, то возникавшие, то исчезавшие, были верны? И женский голос, звучавший во дворе, и легкие быстрые шаги – все это принадлежало Джайхун… Что же за насмешка судьбы привела его не к кому-нибудь другому, а именно к человеку, ставшему мужем Джайхун?!
Неподвижный, словно обломок камня, Фаридун не знал, сколько простоял, вжавшись в косяк двери. Джайхун по-прежнему была занята хлопотами по хозяйству и не замечала его взгляда.
Звонкий цокот копыт привел Фаридуна в себя. Это появился его верный конь, на котором восседал хозяин дома. Он тоже не увидел Фаридуна, стоявшего у полуотворенной двери, придержал коня и слез с него. На лице вернувшегося читалась усталость, одежду покрывал слой белесой пыли. Видно, не просто далась ему перевозка мельничных жерновов, весивших в общей сложности никак не меньше тонны.
Джайхун расцвела под взглядом мужа, как прекрасный цветок лотоса на утренней заре.
Жернова довезли до места, - сообщил хозяин жене и облегченно вздохнул, точно этим сбросил с души непомерную тяжесть. – Там приготовили обед, приглашали поесть, но я отказался и поспешил домой. Беспокоился за нашего гостя: сколько времени он один…
Сказав это, юноша посмотрел в сторону мехмонхоны и в дверной щели различил Фаридуна. Он не поверил своим глазам. Как сумел человек с больными ногами добраться до порога?
А Фаридун не думал о своих ногах, хоть они и затекли и тело пронизывала острая боль. Он думал, почему же Джайхун, зная, что он здесь, за столько дней не зашла к нему? Или она боялась, что от потрясения его состояние, которое и без того было неважным, станет еще хуже? Но больней всего было то, что юноша, который спас его от верной смерти и принес в свой дом, а затем опекал, отдавал всего себя, оказывается, был мужем Джайхун! Именно ее мужем!..
Вне себя Фаридун попытался перешагнуть через порог, невольно ступил левой ногой на землю и побелел от пронзившей его боли. Цепляясь за стену, за опоры, поддерживающие айван, он доковылял до кухни.
Направляясь в Сангистон и строя планы похитить любимую, Фаридун готов был, если что, убить ее мужа. И вот теперь тот стоял перед ним. Его глаза, еще минуту назад полные смятения, медленно обрели спокойное выражение. Зато во взгляде Джайхун с каждым мгновением все больше проступали тревога и страх.
Волнение перехватило горло Фаридуна. Ему хотелось знать: зачем этот человек вытащил его из бушующего потока и принес к себе в дом? Зачем подвергал себя смертельной опасности, добывая мумие для ран? Не затем ли, чтобы исцелившийся Фаридун не смог переступить через чувство благодарности за подаренную ему жизнь и уехал бы из этого горного селения ни с чем? Разве это не одно и то же: вызволить из ледяной реки и бросить в пылающий огонь?!
Размахивая руками, Фаридун бросал эти обвинения хозяину в лицо, и бессвязные слова чередовались с отчаянным вопрос: «Зачем! Зачем?» Ему казалось, что сейчас, когда он высказал все сопернику, спокойствие покинет того, и он бросится на обидчика. Фаридун хорошо знал натуру горцев: в обычных ситуациях они рассудительны и добродушны, но стоит услышать угрозы или оскорбления, гнев ударяет в голову, и тогда они подобны могучему селю, который, вырвавшись из тесных ущелий, с грохотом несется вниз и все сметает на своем пути. Сам Фаридун поступил бы именно так и еще сказал бы: «Пока я жив, никто, слышишь ты, никто не сможет отнять у меня Джайхун!»
Вопреки ожиданию, рассудительность не оставила юношу. Только глаза его налились еще большей чернотой. Но в них не было гнева, а светились лишь твердость и сострадание к человеку, запутавшемуся в собственной судьбе.
Ты ошибаешься, - просто сказал он. – Я выполнил свой долг, и не было у меня других намерений.
А я стремился сюда, чтобы увезти Джайхун! – в отчаянии выкрикнул Фаридун.
Хозяин долго молчал и наконец неспешно прознес:
Мы не вольны в любви или ненависти. Разве можно заставить одного человека полюбить другого? Это не в нашей власти. Как и ты, я люблю Джайхун, но и ты пришелся мне по душе…
Немного погодя, он продолжил:
Жизнь научила меня не терять голову при поражениях, но научила также не бояться трудностей и угроз… Сейчас Джайхун стоит между нами… Ей трудно сразу ответить что-либо…
Он умолк, словно отыскивая решение.
Но если Джайхун выберит тебя, я не стану вам поперек пути. Главное, чтобы она была счастлива. Она заслуживает этого. Хотя мне будет больно потерять ее…
Воцарившаяся тишина была тяжелой, как мельничный камень. И как под размеренно вращающимися жерновами беснуется и ревет вода, так и это видимое спокойствие таило под собой смятение чувств. Первой не выдержала Джайхун. Она разрыдалась и, закрыв лицо руками, скрылась внутри дома.
Фаридун ожидал, что спустя несколько мгновений она выйдет из комнаты с узелком вещей и, запинаясь, скажет:
Уедем отсюда… Скорее, прошу тебя!..
Но проходили минуты, а Джайхун не было видно. Из дома до молчаливо стоящих мужчин по-прежнему доносился ее горький плач. Фаридуну мучительно хотелось пойти к ней, утешить, сказать ласковые слова любви, но он понимал, что не имеет права сделать это, как не может насильно вырвать ее отсюда, посадить на лошадь впереди себя и увезти. «Мы не вольны в любви или ненависти, - эхом прозвучало в его сознании. – Разве можно заставить одного человека полюбить другого?»
Он все еще ждал Джайхун, надеялся, что она выйдет и скажет: «Уедем отсюда!..» Но она так и не вышла…
И Фаридун, припадая на перевязанную ногу, заковылял к лошади. Казалось, он не ощущает боли, и только белок, как мел, лицо и крупные капли пота на лбу говорили об обратном. А может, и действительно не ощущал: бывают мгновения, когда сердечные раны ноют сильнее, чем физические. Он подошел к коню, который стоял нерасседланным, ухватился за седло и неимоверным усилием попытался взобраться. Земля то отдалялась от него, то вздымалась перед глазами, и рвущая боль пронизывала все тело. Уже в седле он замер ненадолго, снова ожидая Джайхун, но опять до него долетел только ее плач.
И тогда Фаридун шевельнул поводьями. Послушный конь переступил с ноги на ногу и вынес хозяина со двора. Даже теперь, когда с каждым шагом он удалялся от любимой, Фаридун все еще не верил в разлуку с ней. Уже закончился проулок и впереди показалась гладь реки, а он все оглядывался назад: не покажется ли любимая? И всякий раз с болью и тоской убеждался, что ее нет.
В сознании Фаридуна бился теперь лишь один вопрос: почему Джайхун так горестно рыдала? Может, оплакивала свою  любовь к нему, которая стала невозможной из-за самоотверженности и преданности ее мужа? Ведь в самый трудный миг своей жизни тот готов был пожертвовать личным счастьем ради счастья любимой, пусть она будет с ним или с кем-то другим, ее благо он ставил превыше своего…
…Конь спустился с откоса и приблизился к реке. Она давно вошла в свои берега; не было грозных волн, пенящихся водоворотов, сердитого единоборства со скалами. Обычная речки, бегущая по долине… Конечно, время паводков еще не прошло. День, другой, и снова черные тучи нависнут над цепями гор, заклубятся над вершинами, заблещут молниями. Хлынет дождь и тогда река вновь обретет свирепую силу и выйдет из берегов. Но пока было спокойно, и конь легко пересек ее вброд.
Когда по извилистой тропе они поднялись на первый пригорок и приблизились к высокой остроконечной скале, Фаридун невольно натянул поводья. Конь остановился. Юноша долго смотрел на далекий забор из каменных плит, за которым осталась его Джайхун, все еще надеясь на чудо и ожидая, что любимая вот-вот покажется на окраине селения. Но тщетно…
Нужно было ехать, но как заставить себя решиться на это? Глубокое безразличие овладело Фаридуном: спешить ли, стоять ли на месте – все равно. Он слегка тронул поводья. Но и этого едва уловимого движения руки оказалось достаточно: умное животное, словно понимая душевное состояние человека, мотнуло головой и потихоньку пошло вверх по тропе к перевалу. Лошадь осторожно ставила копыта на угловатые каменные плиты. Она чувствовала неуверенную посадку хозяина и опасалась, что из-за резкого толчка он может потерять равновесие и свалиться с седла.
Солнце зашло. Его огненные мечи, вырывавшиеся из-за хребта, постепенно становились все короче и совсем исчезли. Наступил тот кратчайший миг равновесия между днем и ночью, когда нет возврата к свету, но и сумерки не накопили достаточно сил, чтобы утвердиться на земле. Небо приобрело свинцовый оттенок. Солнце уже не освещало его, уступив место звездам, а те в свою очередь не решались появиться сразу за светилом. И Фаридун почувствовал это состояние: в небе была сейчас именно такая пустота, как и в его сердце.
Вскоре густеющая пелена ночи потихоньку накрыла коня и обессиленного ездока…


IV

На следующий год во время сильного весеннего паводка за рекой возле Сангистона появился какой-то всадник. Его фигура на стройном коне явственно виднелась на пригорке близ остроконечной скалы. Наверное, с час или более того он был неподвижен и смотрел в сторону знакомого дома, огороженного крепким забором из каменных плит. Затем лошадь вздыбилась, крутанулась на задних ногах и исчезла вместе с наездником.
Муж Джайхун в тот день обтесывал жернов в верхнем конце села. Их разделяло большое расстояние, и он не сумел рассмотреть лица всадника, но мог поклясться, что это был Фаридун.
На следующий год конь с седоком снова появился в такую же пору и опять, постояв часок у скалы, скрылся.
И так каждый год, в период бурного вешнего половодья, на высоком холме у остроконечной скалы можно было увидеть всадника, который пристально смотрел на двор каменотеса, а затем поворачивал коня и скрывался за холмами. Своим появлением он как бы бросал вызов каменотесу, слава об умелых руках которого разнеслась по всем краям. Мельничные жернова он теперь изготовлял редко, а в основном высекал из камня красивые изваяния. Всадник словно говорил умельцу: ты счастлив, у тебя есть все, но одного ты не можешь – запретить мне смотреть на твой двор, где живет Джайхун.
Каменотес не знал: женился Фаридун или нет, чем он занимался все эти годы, но восемнадцать лет подряд в период весеннего разлива видел его на том берегу, близ остроконечной скалы. Всадник замирал на холме, а затем пропадал из виду.
На девятнадцатый год человек появился на обычном месте без коня. Постоял с час и ушел. Каменотес сначала поразился, но потом, поразмыслив, решил, что ничего в этом нет удивительного. Видно, пришло время верному коню Фаридуна покинуть этот мир. И когда на следующий год весной у скалы снова появилась человеческая одинокая фигура, каменотес окончательно утвердился в своем предположении…
Наконец, одной из весен, в дни, когда обезумевшая река снова с грохотом билась о громадные камни, у скалы на противоположном берегу никто не появился. Каждый день каменотес по нескольку раз смотрел в ту сторону и наконец понял, что с Фаридуном что-то случилось. Если бы тот был жив, обязательно преодолел бы перевал…
Сердце каменотеса пронзила боль. Теперь, по прошествии стольких лет, он мог трезво оценить свое отношение к человеку, с которым его так странно столкнула судьба. Когда-то он приходил в неистовство от мысли, что его жену может кто-то любить так же преданно и самозабвенно, как и он сам. Но проходили годы, и неприязнь переросла в уважение к наделенному талантом так любить, хоть и была эта любовь безнадежна. Теперь каменотес сознавал, как многое роднило его с Фаридуном и насколько они были близкими друг другу. Он слышал поверье, что все люди – половинки одного целого и потому ищут на свете один другого. Величайшее счастье, когда эти половинки соединяются. А здесь… Наверное, творец по ошибке создал три одинаковые части. И какая-то из них была обречена стать лишней…
В памяти каменотеса всплыла единственная беседа с Фаридуном. Эх, если бы каменотес тогда знал, что Джайхун и есть любимая юноши, он ни за что не сказал бы о своей жертве при женитьбе! Только теперь он понял, что слова его прозвучали открытым упреком юноше. А ведь он не хотел обидеть Фаридуна. Если бы тот был жив, можно было бы придти к нему с покаянием. Но Фаридуна нет, и что делать, чтобы облегчить сожаление о сказанном?
Каменотес задумчиво посмотрел на величественную скалу на том берегу реки, у которой прежде появлялся всадник. День ото дня она все больше притягивала к себе его внимание. Его взгляд всегда так же долго и погруженно замирал на том, что впоследствии под его руками становилось произведением искусства. И теперь каменотес снова глядел на остроконечную скалу оценивающим взглядом, будто прочерчивал контуры будущей фигуры, определял, где отсечь лишнее, чтобы проступил нужный ему облик.
В один из дней, перед началом весеннего половодья, каменотес взял резец, молоток и другие необходимые принадлежности, запасся едой и перебрался на ту сторону реки. На вершине холма у подножия остроконечной скалы вырос шатер.
Горцы гордились своим мастером, который прославил их небольшое селение. Некоторые из удивительных творений каменотеса украшали площади больших городов. И теперь все думали, что их мастер получил очередной заказ на неслыханное доселе творение, которое тоже увезут в какой-нибудь город на зависть и удивление другим мастерам. Они не знали, что именно это будет, но верили в талант каменотеса и желали ему успеха.
Затяжные ливни обрушились на горный край. Река вспучилась и вышла из берегов. Снова грозно ревели валы, налетая на каменные груди утесов, бешено вращались водовороты, низко ползли мрачные тучи, и вспыхивали молнии. Как и раньше, от моста не осталось и следа. Разъяренная стихия напоминала о прошлой буре, разразившейся некогда в судьбах трех человек.
Два долгих месяца каменотес оставался на том берегу. Серое утро еще неохотно сползало в долину, а он уже был возле скалы. И прекращал трудиться только тогда, когда во мраке наступающей ночи вспыхивали искорки от ударов молотка по резцу и глаза не видели белесого штриха, нанесенного на камень.
Дожди в горах проливались все реже, и все видели, что еще день-другой, и наступит конец небывало затянувшегося паводка. Все чаще собирались горцы на берегу и как завороженные, смотрели на ту сторону реки, где происходило чудесное превращение. Из громадной остроконечной скалы постепенно появлялась величественная фигура юноши, сидящего верхом на коне. Он был неподвижен и неотрывно глядел на кишлак, на тот двор, который был обнесен высоким забором из каменных плит. Каждый, кто подолгу не сводил глаз с удивительного лица юноши, ощущал в груди стеснение и безысходную грусть, но потом его захлестывали волны ожидания и неутраченной надежды.
Люди не знали, что никто не заказывал мастеру этой работы и что она навсегда останется в их крае памятником Любви и Верности, которые не подвержены ни времени, ни расстоянию. Каменотес высек монумент для таких же, как он, людей, для своего края, где каждый камень таит в себе тысячи пока не написанных легенд…
Фигура всадника была хорошо отполирована и отсвечивала множеством бликов в лучах полуденного солнца. Мастер отошел подальше от своего творения, окинул его взглядом и понял: это и есть лучшая работа в его жизни. В сердце воцарились мир и спокойствие, какие немногим на свете дано изведать… Пусть каждый день этот каменный юноша смотрит на его двор. Он тоже имеет право постоянно видеть Джайхун. Он оплатил это право своей жизнью. И пусть Джайхун тоже, выходя из ворот, любуется юношей, которому подарила когда-то свое первое чувство.
Каменотес медленно собрал в кожаный мешок инструменты, свернул шатер и уже хотел уйти, как вдруг снова посмотрел на каменного всадника и замер, словно от какого-то важного открытия.
Я больше не ревную ее к тебе, - еле слышно прошептал он, - прошло и это. Любовь настоящего мужчины должна быть без ревности…
Больше он не задерживался на вершине холма, спустился вниз и решительно зашагал по обмелевшей реке. Солнце светило каменотесу прямо в лицо, в его широкой бороде и усах проблескивали седые нити.
На другом берегу его давно поджидала Джайхун, тоже постаревшая, но все еще не утратившая красоты. И она не отрывала взгляда от фигуры навечно застывшего на холме всадника…