Время узнать

Мужчина за столиком напротив, не торопясь пил капучино. Казалось, что его губы совершенно не касаются молочной пенки. А еще он улыбался. Улыбался. Мне. С чего бы это? Я наклонила голову к плечу и по привычке, щуря глаза, хотела ответить тем же, но… С чего бы это? Вместо этого я подумала: «Дядя, я тебя не знаю, ты в курсе?»

Он вдруг подмигнул и кивнул:

– В курсе. Ты знаешь, это не отменяет того, что я знаю…

И тут зазвонил будильник.



Вот, что за сны с утра пораньше? Предчувствие очередной пакости, задуманной для меня мирозданием продолжало маячить перед глазами, не желая рассеиваться. Ха, мужчина-капучино! Только романтических улыбок во снах мне и не хватало. Хватит с меня. Хватит мою жизнь ставить с ног на голову! Я еду работать. Если бы могла не ехать – не поехала бы, но:

– Работать я еду! Работать! Эй, вы там наверху, не вздумайте мне подсовывать никого по вашему усмотрению. – Проорала я в потолок, открыв наконец глаза.

Сборы прошли хаотично. На кровать плюхнулся чемодан, собранный накануне сестрой. Я открыла и уставилась на: пару ярких свитеров; три платья «от» и «до»; трое брюк разных фасонов, шарфики и украшения, бельишко... из гардероба сестрицы. Когда я там обнаружила еще и туфли на шпильке, подходящие по тону ко всему, то села рядом с чемоданом и потянула шелковый шарфик за уголок.

– Что за бред? Что за…неконтролируемый бред? Это что за доспехи охотницы за сердцами?  Я же ей сказала, что всё, как всегда.

И решительно вытряхнула содержимое на кровать и обнаружила в кучке шелковую пижаму, оставшуюся от бывшего.

– А вот тебя я возьму. – Встала и, сунув руку в зашкафье, вытащила старую сумку-рюкзак. – Самое то. Необходимый минимум и никаких соблазнов.



Самолет перечеркнул крылом облако и вынырнул над городом. Несколько минут созерцания спешащих на встречу улиц, и шасси мягко коснулись посадочной полосы, а салон по традиции взорвался аплодисментами. Сосед встал, открыл багажник и протянул мне мою сумку и куртку.

– С вами было приятно полетать. За все время вы не произнесли ни слова. Не ерзали в кресле. Не толкались локтем и даже не прогулялись по салону.  Всегда бы мне такое счастье.

И пошел по проходу.

– О как! Открытие века – хочешь стать идеалом, замолкни и слейся с мебелью.

– И двигай вперед.

– Зачем?

– За ним.

Я повернула голову вправо, уставилась на соседа и повторила вопрос.

– Зачем?

– Ладно. В очередь за счастьем не торопимся, тогда может выйдем из самолета?

– Выйдем, выйдем.  Народ схлынет и пойдем. Или вы любитель потолкаться локтями?

– Марк.

– Н-да. И зачем мне эта информация? – Я повернула голову влево и указала на двигающихся по проходу людей пальцем. – Люди отсюда уходят. И каждый в свою жизнь. И я тоже пошла. Вы, кстати, тоже были практически идеальным попутчиком.

– И всё-таки?

Я вздохнула и представилась:

– Изабелль. Белла. Иза. Изабо. Времени придумать что-то своё у вас нет. До свидания.

Подхватила вещички, втиснулась между парнишкой и слегка замешкавшейся бабулькой, и влилась в поток. Уже улыбаясь стюардессам на выходе услышала:

– Я буду звать тебя Белкой.

– Ага. В мечтах. Воспоминаний о себе я не оставлю.



Автобус, ждущий у траппа, подмигнул мне тормозными огнями.  Я перепрыгнула последние две ступеньки и успела вскочить на площадку, включила телефон и сверилась с расписанием. В графике. Не нужно даже утруждаться такси. Экспресс до метро отправляется через десять минут. Я мысленно погладила себя по голове за оставленный лежать на кровати чемодан и двинула вперед, поглядывая по сторонам. Мир снова становился одинаковым: та же реклама; те же вывески; люди, одетые в ту же одежду, что и в других городах. Уни… секс, унитаз, универ, унимир... привычно. Спокойно. Уверенно.

Смотреть в глаза городу не хотелось. Какая ему разница, что я думаю о нём? Какая мне разница, что он помнит обо мне? Сделаем вид, что мы не знакомы и я закрыла глаза. Через двадцать минут экспресс начал торможение, и я подхватила свой рюкзак и вышла на улицу. Так же как и двадцать лет назад я шла и не смотрела по сторонам, ноги привычно несли ко входу в метро. Уже почти на переходе голос уличного музыканта стукнул в крышку гроба, который я не собиралась вскрывать:

– Тем, кто обидел – спокойного сна.

Я остановилась. Повернула голову в сторону поющего, почему-то ощущая необходимость увидеть его лицо, но он смотрел под ноги. Низко надвинутый козырек скрывал лицо.

– Вот еще, - буркнула себе и сделала шаг.

– Тем, кто обидел – спокойного сна.

Больше я не оглядывалась. Шагала. Нельзя идти по пути, которого нет.  А по старым дорогам лучше идти, смотря только под ноги, потому что споткнуться можно в любой момент. Стоило подумать, и я тут же споткнулась. Рука привычно полезла в карман за жетоном. И я встала столбом.  Чуть впереди уже на эскалаторе возвышался рекламный щит «Время узнать».

– О как! А если я не хочу? – Нащупала в кармане загодя приготовленный жетон, последний из прошлого, и решительно вставила в щель приема. Он скрылся с моих глаз и прозрачные калиточки турникета гостеприимно распахнулись. Я сделала шаг и снова опустила взгляд. Не хочу ничего вспоминать. Не хочу ничего узнавать. Я выбрала дорогу. Я по ней иду. Нет! Я по ней бегу… и я сделала шаг влево и как будто не было этих двадцати лет, побежала вниз по эскалатору, радуясь отсутствию багажа. Телефон взвизгнул в моём кармане. Меня хватились. Я добежала до низа и только пройдя в середину зала, прислонилась к стене и достала верещащий гаджет.

– Божье наказание, и где ты? Лучше бы я тебя встретила.

– Ставь чайник, я буду через пятнадцать минут. В магазин зайти?

– Не-а. Завтра зайдёшь, если захочешь. Пошевеливайся! Чайник кипит!

Я отключилась и шагнула в вагон и через пятнадцать минут уже жала на цифры домофона, произведя не хитрые подсчеты номера квартиры, поднималась по лестнице и …

– Изя! – и моя лучшая подружка повисла на моей шее.




– Ты расскажешь? – подружка протянула мне чашку с чаем, когда мы, наконец, остались одни.

– Что? – удивилась я.

– Почему вы расстались?

– Ты не знаешь? Я что…

– Не рассказала. Нет. У тебя был затравленно-измученный вид, все тебя доставали, и я не стала лезть в душу. Но я хочу знать. Ты мне обещала.

– Я?

– Да. Перед отъездом. Ты сказала, что однажды вернешься и всё мне расскажешь.

Я встала и отошла к окну, держа чашку навесу.

– Нечего рассказывать, дорогая.  Он сумел доказать мне, что он меня не любит. Мне пришлось научиться жить с этим знанием.

– Получилось?

– Ну… я же жива, - я рассмеялась.

– Да, Изя, ты отчаянно это демонстрируешь. Но я не уверена. Мне кажется, что жизнь всё еще под запретом. Почему ты вернулась только сейчас?

– Если честно, то я не уверена, что вернулась. Я приехала, прочесть две лекции, прослушать десяток, а главное повидаться с тобой.

– Хорошо. – Подруга встала и виновато улыбнулась. - Я спать, утро в Питере наступает рано, тебе ли не знать? Хочешь что-нибудь?

– Прогуляться. Но ночь…

– Божье наказание, когда это тебя останавливало? Твой ключ, как обычно в ключнице. Узнаешь. Ты только, когда вернёшься не кричи «Я люблю этот город!»
Я обняла подружку. Мне этого так не хватало: тихого голоса в спящем доме... голоса человека, которому не все равно, что со мной.

– Иди уж. Телефон не забудь.




Я не стала тянуть и пошла обуваться. Накинула куртку. Открыла дверку ключницы и воззрилась на маленькую розовую перламутровую зажигалку, висящую вместе с ключами, на карабине.

«Правду сказала Туся. Узнаю.» - я протянула руку и сняла карабин с крючочка, пристегнула его к ременной шлейке на джинсах и тихонько прикрыла за собой дверь. Вышла из подъезда и перешла дорогу. Вошла в парк и села на деревянную скамью спиной к окну. Отстегнула ключи и повертела в руках.  Это были «ключи от счастья». Он их так называл. Уходя, я их бросила в мусорное ведро. Двадцать лет назад я была склонна к театральности: «Наше счастье стало мусором. А мусору ключи не нужны» …

Я откинула голову на спинку скамьи и уставилась на ветви над головой. Безопасно. Уж они мне ничего напоминать не будут. Так и сидела, глядя на освещенные фонарями ветви над моей головой, а пальцы продолжали крутить зажигалку, которую когда-то купила за «бешенные» деньги, умилившись её миниатюрностью, многоразовостью и брелковостью. Так и носила на связке ключей от дома. Потом, уже в Питере, на ней стали появляться другие ключи - от чужих домов, в которые нас пускали с нашей бесприютной любовью, в которых мы «играли» в свой дом: готовили друг для друга, разговаривали часами, смотрели кино, лёжа в обнимку… любили. Отчаянно. Каждый раз, как в первый и последний …

Нельзя. Я резко села, запрещая себе вспоминать и щелкнула зажигалкой. Крохотное пламя вспыхнуло и задрожало от промозглости питерской ночи. И я торопливо отпустила палец, вдруг испугавшись, что этот огонёк, который ждал меня двадцать лет, вдруг потухнет. Я зажала ключи в кулаке и встала. «Если ключи у Туси, значит он приходил. Значит… Ничего уже не значит. Всё! Спать!»



–  Ты ляжешь сегодня или нет? – Лешка повернулся на спину и уставился на жену, стоящую за занавеской и смотрящую в окно. - Что? И Иза сидит?  Будешь ей рассказывать сколько лет Борька сидел?

–  Если спросит. Я ему поклялась. И ты тоже.

–  Но может теперь уже можно?

 – Не можно. Подвинься. Она уже идет.



Утро началось звонком секретаря кафедры.

– Изабелла Юрьевна, доброе утро! Рады, что вы все-таки приняли наше предложение…

– Доброе, Юль, что-то изменилось в расписании?  Время, место?

– Нет, нет. С этим все без изменений. Я по другому поводу, - она замялась, вздохнула и продолжила, - Изабелла Юрьевна, все будут снимать телевизионщики и шеф лично просил вас… снять джинсы и…

– … надеть штаны поприличнее. Он мне это каждый раз говорит, где бы мы не пересекались.

– Он так и сказал, но просил добавить, что «очень надо» и еще «скажи ей, что я же даже не мечтаю попросить её, чтобы она надела юбку».

– Хорошо.

– Хорошо?

– Ну, да.  Могу и юбку. Мне все равно, что покупать. Я без багажа. Время не поменяли?

– Нет, нет. Время, место – неизменно.

– До встречи.



Я покрутила ступнями, потом подняла ноги и задержала их на 30-ти градусах, подняла на 90-то и снова покрутила ступнями, согнула и развела в стороны. Подняла руки за голову и потянулась. Всё. Можно вставать.

Я вышла из комнаты. В доме стояла тишина – все ушли на трудовой фронт. Я выпила кофе, умылась и припудрила какую-то часть ушедших лет. Без фанатизма. И вышла на улицу. Мысль, что привычных магазинов может не оказаться на своих местах пришла запоздало, но я все же какое-то время шла вполне уверено. А потом и вовсе махнула рукой. Не будет прежних – будут другие. И они нашлись. А в них и брюки удачного покроя и даже темно-зеленое платье. Я примерила и удивляясь самой себе взяла и платье, и брюки. Уже стоя на кассе я увидела шелковую рубашку на манекене и опытная девушка-консультант, мгновенно отреагировала на замерший взгляд.

– Ваш размер есть. В черном, темно-синем и … кажется есть еще слоновая кость. Будете смотреть?

– Да. Несите все три цвета.

Я снова стояла в примерочной и пыталась убедить себя, что это слова о юбке ввели меня в неконтролируемый шопинг. Ну, да и бог с ним. Всё равно с Тусей собирались в театр.  Так что туфли я тоже купила и нитку жемчуга. Да, искусственно выращенного, но не пластмассового. Уже войдя в подъезд, я достала ключи и улыбнулась им. «Ключи от счастья». Надо же. Я только сейчас поняла, что их возвращение в мою жизнь и разбудило желание возвращения былой элегантности.


***

Ожидание затягивалось. Как-то не так я представлял сегодняшнюю съемку.  Команда приехала за час до лекции, спокойно выбрала точки обзора, расставила камеры, микрофоны, выпила по кофе, а лекторши всё не было.  А я уверенный в том, что дама приедет заблаговременно, набросал для себя список вопросов по теме лекции и теперь пил кофе с Юленькой, перебрасываясь ничего не значащими фразами и предложениями. Ближе ко времени начала Юля начала заметно нервничать и даже жаловаться на начальство за то, что запретило («Из-за вас между прочим!»)  читать лекцию в джинсах, а она вдруг сказала: «Хорошо». Это она-то и «хорошо»! Сказала, что мог бы не просто «штаны поприличней попросить», а даже юбку. И вот теперь её нет! А виновата буду я!!!

Я так развлекся этой репризой, что даже пожалел, что не снял Юлин монолог на камеру. Вздохнул, подыгрывая барышне, и сделал очередной глоток из очередной чашки кофе.

Минут за десять в приемную ректора заглянула пара преподавателей и приоткрыв дверь со смешком спросили:

– Изометрия изволила прибыть?

Юленька резко замолчала и вдруг, чуть не плача сказала:

– Нет. И я не…

– Не волнуйся. Прибудет по расписанию. Мы в аудиторию. Это пропустить нельзя. – Успокоили её мужчины и прикрыли дверь.

Юля судорожно вздохнула и закрыла ящики стола.

– Пойдемте, а то нам потом стоять придется. Даже не представляю, что сейчас будет.  Прошлый раз, когда он (и девушка кивнула в сторону закрытой двери начальства) попросил Изометрию «не позорить страну перед державами и сменить джинсы на штаны поприличней» она проигнорировала и устроила цирк на лекции. Поздоровалась. Задала вопрос: «За что вы любите свою профессию?». Включила ноутбук и замолчала на час. Аудитория   молчала и смотрела, как Изя чертит. Трансляция шла с ноутбука на экран. Ровно через час она захлопнула крышку и спросила: «Подумали? Что ж, самое время поговорить». А потом разговаривала часа четыре без остановки. Она попрощалась и улетела домой. Видели бы вы какие были в тот год дипломы.

– Она здесь выступала?

– Нет. В Казани. Форум был. Наши лучшие студенты ездили туда.

– А почему только лучшие? Приехала бы сюда и тут прочла.

– Ну, вот приехала же в этот раз. Но на сколько я помню это впервые за много лет. Куда угодно, но не в Питер.

– Капризничает?

– Я не знаю…




Она вошла в аудиторию за несколько секунд до назначенного времени. Спокойно поднялась на кафедру, села и заговорила.

– Много лет назад я выбрала эту профессию. Мне понадобилось почти тридцать лет, чтобы понять за что. Как ни странно, но помогло кино. Два фильма… «Офицеры» и «Непристойное предложение». Попробуем понять, как и чем?..

Она улыбнулась, подмигнула замолчавшей в миг аудитории, и начала лекцию. Я улыбнулся тоже, рассматривая женщину. Черный шелк мужской рубашки в сочетании с жемчугом интриговал. Чуть агрессивный макияж, но для камеры самое то. Спокойная уверенность знания. Хорошая эрудиция. Легкость манипулирования настроениями аудитории. Шальной блеск в глазах и насмешливый кураж. И тут до меня дошло. Белка. Та женщина, что сидела рядом во время перелета и которая меня так лихо сбросила «с хвоста». Помниться я еще расхохотался, когда добрался до выхода и проводил взглядом удаляющийся автобус. Белка. Серая. Безликая.  Джинсовая белка, пообещавшая не оставить воспоминаний. Что ж…сломаем тезис об коленку – подойду и поздороваюсь, а потом приглашу попить кофейку и поговорить на камеру.

– Итак, - женщина оттянула манжет рукава и взглянула на циферблат, - наше время практически истекло. Вы хотите задать мне вопросы?

– Да! – выкрикнула девчонка за моей спиной. – Чем вам помогло кино?
На лице Белки стала рождаться улыбка победителя. Такие бывают у игроков, которые никогда не рассчитывают на удачу. Холодный расчет алгоритма поведения, сработавший в нужное время.

– Весь посыл фильма «Офицеры» уложен в одну фразу – «есть такая профессия родину защищать». Но бог, или кто там его замещает, войн никогда не хотел. Бог – созидатель. И каждый строитель - следующий за богом.

– А «Непристойное предложение»?

– Там есть несколько инструкций, как сделать мир прекраснее. Каждый, кто однажды посмотрел этот фильм, нашел свою. Кто ещё не видел – на пороге дефлорации сознания. – Она поклонилась аудитории. – Всем спасибо! Вы – прекрасные слушатели. Для вас было легко говорить.

Улыбнулась. Вставила наушник смартфона в ухо. Нажала кнопку. И вышла из аудитории. Я вышел (если не сказать выбежал) следом и услышал обрывок разговора:

– Туся, ты меня не теряй. Я взяла машину в аренду. Покатаюсь... Да. Ты, как всегда права, мне нужно свести счеты с этим городом.

 Она смеялась, а я слышал в этом смехе звук разбитого стекла витрины, осыпающегося миллиардами осколков. Я махнул рукой одному из операторов и пошел следом, боясь потерять ее из виду.



Она колесила по городу уже битых четыре часа. Иногда выходила: чтобы дойти до середины моста, остановиться у перил и посмотреть на воду, вернуться и поехать дальше… Потом ехала к зоопарку, но не для того, чтобы в него войти. Она просто уверенным шагом дошла до определенной точки. Остановилась. Покрутила головой и сделала полшага влево и замерла минуты на три. Развернулась и пошла в обратном направлении, но не к машине. Мимо неё она прошла, не снижая темпа, зашла в старое кафе и заказала чай. С пакетиком. Намотала нитку с ярлычком на ручку чашки. Положила в чай сахар. Размешала. Понюхала. Рассмеялась. Встала и ушла. Не сделав ни одного глотка. Села в машину и поехала за город.  Сенная площадь. Московский проспект. Пулково? Решила улететь? Но у неё же завтра еще одна лекция? Проехала мимо и свернула в сторону Шушар. Мимо. Пушкин. Хазова. Платформа 21 км.
Остановилась. Закрыла машину и купила билет в Питер. Я ничего не понимал. Она прошла через турникет и вышла на платформу. Зачем? Вот теперь шла она медленно. Словно во сне, когда каждым сделанным шагом продавливаешь во времени вмятину, чтобы протащить себя через вязкое ничто. Шаг. Остановка. Еще шаг. Шаг вправо. Она виснет на перилах, свесив голову. Смотрит вниз. Шарит по карманам, будто ища сигареты. Выпрямляется и сползает спиной по перилам вниз, садясь на корточки и обнимает свои колени. Сидит, глядя куда-то в себя, не видя ни меня, ни оператора. Мы работаем. Я ищу ответы. Оператор правильный ракурс и свет, чтобы высветить главное. Она не видит. Вдруг резко встает и идет вперед, почти до конца платформы и делает несколько шагов к краю. Поворачивает голову в сторону прибывающего поезда и замирает, раскачиваясь на краю. Поезда нет. Перерыв. В это время нет электрички, и похоже она это знает. Поэтому и стоит, балансируя на краю, раскачиваясь с пятки на носок. Делает шаг назад. И идет назад, проходя мимо меня и оператора, совершенно не обращая внимания.  Бросает билет в урну и говорит удивленной служащей:

– Пропустите, пожалуйста, я передумала.

Мы бросаемся следом и повторяем маневр молча, приложив палец ко рту. Женщина хлопает глазами и нажимает кнопку. Мы спешим. А Белка уже разворачивается и едет. Мы следом.


– Михалыч, что за фигня?

– Ты снимай. Если можешь больше крупных планов. Мне нужны её глаза.

– Как скажешь…




Она резко сворачивает налево и едет вдоль железки до Оранжерейной. Сворачивает и едет вперед. Паркуется, выходит и замирает перед кафе, с явным недоумением рассматривая вывеску. Потом все же делает шаг ко входу, открывает дверь и спускается по ступенькам в зал. Сворачивает налево и идет к столику у окна.  Садится и заказывает две чашки кофе, подняв руку и обратив на себя внимание.
 Странно, но у меня на миг пробежал холодок недоумения по спине и удивился; «Мне? Заметила? Узнала? Как давно поняла, что я топчусь за её спиной?»  Но она смотрит в окно, снова потеряв интерес к окружающим.  Я выдыхаю и сажусь за соседний столик за её спиной. Оператор ставит камеру на стол и выстраивает кадр через пару столов по диагонали. А она просто смотрит в окно, ожидая кофе. И его приносят. Ставят чашки на стол. И она одну подвигает к себе, делает глоток и вдруг говорит:

– Тебе нравится, как я выгляжу?

Меня снова окатывает холодом, и я чуть не брякаю вслух:

– Да. – Но она успевает произнести раньше:

– Знаешь сколько раз за эти двадцать лет я представляла нашу встречу? Как я собирала себя по кусочкам в надежде, что однажды приеду и встану перед тобой? Здесь. В этом кафе. Позвоню и назначу встречу. Здесь, в этом кафе. Верней не в этом, а в том, что здесь было раньше.  Пройду всю Оранжерейную, выщелкивая каблуками, каждый прожитый день, начинающийся вопросом: «Как можно быть такой дурой?» Отстукивая последние секунды ожидания. Видя, как в твоих глазах начинает тлеть желание…

Она вдруг смеется.

– Помнишь? Знаешь, Бор, почему наша история такая нестерпимо болезненная? Мы её недопрожили. Ничего нет хуже истории, оставшейся без развязки. Прерванный оргазм. Как в наших играх. Помнишь? А потом разжигание страсти улыбками, случайными касаниями, взглядами? И уход от объятий, от близости. Игры с другими… Нельзя постоянно поднимать планку, оттягивая финал… Думаю, ты уже знаешь, что я вернулась. И значит скоро пробки из бутылок с не добродившим вином полетят вверх. Я готова поставить точку и забыть тебя. Навсегда. Осталось немного. Дай мне два дня.

Она допила свой кофе. Добавила сахар во вторую, размешала и оставила чашку на столе. Положила под чашку пару, сложенных купюр, кивнув официанту и вышла, стуча каблучками. Я сидел и спокойно пил свой кофе, понимая, что на сегодня всё. Сейчас она поедет домой к неведомой мне Тусе.

– Она ушла, Марк. Ты чего сидишь?

– Поехали домой. Вить, ничего не режь. Скинь мне весь материал. Хочу посмотреть. Завтра у неё лекция.  Будем снова снимать. Наших предупреди.

Я протянул ему ключи от машины.

– Я еще немного посижу и приду.

– Что она тебе сказала?

– Мне? Не мне. Вот в чем загадка. Кому?

Парень вышел, а я продолжал сидеть. Что-то ворочалось в груди, задавая вопросы. Кто этот Бор, с которым она говорит? Муж? Возлюбленный? Бывший жених? Любовник? Ну, да. Любовник. Прерванный оргазм. Игры с другими. С мужьями, даже с бывшими, так не говорят. Я отчего-то стал злиться, примеряя на себя роли её мужчин. И вдруг полыхнуло всё, и опало пеплом. Какого? Какое ты имеешь право? Её жизнь не имеет никакого отношения к тебе. Или уже имеет? И даже если так… Но её мужчины – её личная собственность и ты здесь не причем. Ты и так в своем профессиональном любопытстве кажется перешел черту. Или? Или профессия тут уже не причем?.. Я сделал последний глоток, разом допивая кофе и вышел. Завтра снимаю лекцию и ни в чьи личные жизни не лезу. Точка.

 Хватило меня часа на два. Витька прислал материалы. Метаморфозы её личности задевали, что-то глубоко спрятанное и вибрирующее так сильно, что не давали отпустить желание распутать этот клубок. Где настоящая? Какая настоящая? Насмешливая, умная, независимая - Белка в самолете. Пара минут общения, но каков пассаж? Уверенная, знающая себе цену, контролирующая огромную аудиторию и вызывающая восхищение у слушателей. Я же вижу, что она с ними делает. Что с ними? Я помню, что она сделала со мной. Я за ней побежал… Хаотично движущаяся, нигде не задерживающаяся, с выражением легкого любопытства, будто проводящая эксперимент над собой.  Даже порой скучная в своих метаниях. И вдруг растерянная, мечущаяся, раздавленная на пустом перроне в Пушкине.  А это её стояние на краю перрона? Если бы в этот момент действительно могла пойти электричка, она могла бы сделать шаг вперед? Хотела когда-то давно? Не сделала. Жалеет? А выражение лица с каким она сидела на корточках?

Я закрыл крышку ноутбука, чтобы не видеть это лицо и набрал номер Юленьки. Её бы по имяотчеству величать, а она всё ещё для всех Юленька. Что ж попытка не пытка, а вдруг не сочтет наглостью звонок в столь поздний час. Надо же приняла вызов и достаточно быстро.

– Ой, что-то случилось?

– Нет-нет, Юленька, всё замечательно. Просто посмотрел отснятый материал и как-то жалко резать такую красоту. Хочется, наоборот, доснять полный метр, а не просто короткий репортаж.

– Ой, правда? Шеф будет сказочно доволен. Я так рада.

– Я тоже. Но у меня есть вопросы. Юля, а раскройте секрет, почему Изабеллу Юрьевну ваши коллеги назвали Изометрией?

– Изу? Так она у нас на первом курсе всем делала изометрию объекта. Любой сложности.  Могла на один план сделать до десятка вариантов, играя с высотой объекта или с его частями. У неё талант объемного видения.

– А вы откуда это знаете?

– Я? Так мы учились вместе. И я, и она, и те двое, что перед лекцией заходили в приемную.  - Она рассмеялась задорным, молодым, чуть кокетливым смехом.

– Не может быть. Я уверен был, что вы моложе. Лет на десять. - Польстил я и тут же спросил главное, то ради чего звонил. – Тогда вы точно знаете кто такой Бор.

– Борька Соснов.  Она его звала Сосновый Бор.

– А кто он ей? – в телефоне вдруг наступила тишина, а потом Юля театрально зевнула и спросила:

– Что вы спросили, Марк?  Простите отвлеклась.  Поздно уже. Может все оставим до завтра?

Я проиграл. Мне ничего не оставалось, как извиниться за поздний звонок и проститься. Бор. Борис Соснов.  Учились вместе. Двадцать лет назад были близки. Я потер руками глаза. Вот, и зачем он мне? Я еще помотал записи туда-сюда, поражаясь преображениям, в принципе, обыкновенного лица. В какое-то мгновение, это лицо только безумец назвал бы красивым. Я отмотал на быстрой вперед и вдруг застыл, глядя в лицо, которое только безумец не назвал бы прекрасным. И снова безликая серость. А здесь старше лет на двадцать, почти старуха. А здесь лукаво подмигивает аудитории, словно ей лет пятнадцать, и она только что нашкодила… Так, всё. Не женщина, а генератор эмоций. Хватит на сегодня. И так себя уже ощущаю кобелем на охоте. Взял след. Вопрос… кто взял журналист или я?


***


– И где тебя носит, божье наказание? Звонить не звоню, боюсь ты за рулем будешь. Я так нервничаю, когда мне звонят, когда я веду машину. Дергаюсь. Руль бросаю и начинаю шарить рукой везде. А телефон, конечно, не находится. Начинаю тормозить, искать куда бы приткнуться, а мне сигналят. В общем… другим не звоню. Извелась уже вся.

– Не иди на поводу у нервной системы, Тусь. Эта система твоя и ты ей управляешь. А не наоборот.  – Я обняла подружку изо всех сил и прижав к себе вдруг сказала. – Если б ты знала, как я тебя люблю. И Лешку твоего тоже.  Пойдемте посидим где-нибудь? Там, где музыка живая.

– Завтра посидим. После театра, Изь. Тут такое дело… - Туся смущенно, так как умела только она, пожала плечами.

– Что ты мямлишь, рыбка, боишься, что она испугается и убежит? – Лешка протиснулся в тесную прихожую и протянул руки, принимая у меня куртку. – Изя, пацаны приехали.  Тебя же так давно не было, а они сегодня твой монолог прослушали. Впечатлились. И мы тут пока тебя ждем уже по чуть-чуть приняли. Не пугай меня, кивни, что ты не испугалась и не убежишь!

– Ага, сейчас. Валенки только зашнурую и убегу. – Я просунула голову в проём двери и выдохнула. Бора не было. Хорошо.  Я пока не готова его видеть. Мне нужно еще пару дней. И я шагнула в комнату, к накрытому столу, к встающим на встречу мне Болику и Лёлику – Петьке Большакову и Костику Лёвину. И я запела, делая па согласно инструкции Соломона Кляра - Кавалеры приглашают дамов! Там, где брошка, там перед. Две шаги налево, две шаги направо, Шаг вперед и поворот…

Я подхватила мальчиков под руки и сделала пару шагов, вовлекая их в танец. Лешка с Тусей подпели мне, хохоча и отбивая ритм. А парни не забыли и в нужном месте подхватили меня за талию, приподнимая так, что я могла, как в молодости, помахать ногами пока они делали финальный разворот. Это их и добило. Мы все рухнули на диван, продолжая смеяться.

– Изометрия, ты как была оторва, так и осталась.

– Ты только моим студентам об этом не рассказывай.

– Ни за что! – вскричал Болик.

– Никогда! – вскочил Лёлик и шаркнул ножкой.

Туся внесла блюдо с запечённой курицей и махнула рукой на ребят.

– Брысь на стулья. На диване мы посидим с Изей.

– Что значит, брысь, мы – не коты! – хором возмутились оба, но покорно встали, освобождая хозяйке место.  Костик, правда, поворчал для проформы. – Мы может хотели её потискать.

– Я тоже хочу её потискать. Брысь!

Мы ели, смеялись, что-то вспоминали, перескакивали с одного на другое и это было так легко, правильно, естественно, что я даже пожалела, что так давно не позволяла себе жить, не контролируя выражение лица.

– На втором или третьем курсе в КВНе вы это безобразие исполняли?

– На третьем.

– Нет. На втором. Это было до пришествия в её жизнь Бора, - Лёлик сунул в рот огурец и с набитым ртом продолжил. – Я точно помню. У меня столько было надежд на вечер после… Что?

Это «что» повисло в мгновенно наступившей тишине, а я не хотела портить никому вечер и толкнула застывшую подругу в бок.

– Фотки остались? Встряхнем память? Второй или третий?

Туся мгновенно разморозилась и вскочила.

– А то! Леха, где наши фотки?

И он, повинуясь не высказанной просьбе тут же встал, открыл дверку антресоли ещё советской стенки и достал коробку.

– Тут, дорогая.  Держи. - И вручил ей, усаживая.

Мы открыли крышку. Сверху лежала наша стройотрядовская. Я верхом на мотоцикле, а Туся обнимает меня, и её голова лежит на моём плече. У нас одна пара кожаных старых мотоциклетных краг, и мы её поделили по-сестрински. Моя на правой руке, которой я сжимаю руль. У неё на левой, той которой она меня обнимает. Попытки сделать из нас кинодив закончились косынкой в крупный горох и пластмассовых солнечных очках. Была еще обильно намазанная помада, но на черно-белой фотографии не видно её цвета.

– Красная помада Людки Сандул.

– Я только что думала о том, что я не помню цвет! А ты помнишь! – я задыхалась от восторга и радости, тыкала Туську пальцем в бок, а она дула губы и возмущалась.

– Еще бы! Она меня сожрала потом!  Меряла линейкой и уверяла, что мы на свои наглые рожи полтюбика измазали.

 Я взяла следующую фотографию. Потом еще одну и еще. Мы, прижавшись друг к другу головами и плечами, вытаскивали новые, вспоминая те дни, когда они были сделаны.  И потерялись в нашем то шепоте, то смехе так, что совершенно забыли об окружающих. Я вытащила очередной снимок и поинтересовалась.

– Тусь, а почему не альбом?  Сейчас уже никто не хранил фотографии в коробках.

– А это, дорогая, не коробка. Это ящик Пандоры и она по нему гадает. Говорит, что никогда нельзя сказать какая фотография будет следующей. – Леша, не заметно убравший со стола, поставил перед нами по чашке чая. И присел рядом. – Знаешь, она уверяет, что если в чем-то сомневаешься, то нужно просто подумать, задать вопрос, а потом вытащить, не глядя фотографию. И всё становится ясно.

Я подняла голову, устыдясь, что сижу как в гостях, совершенно не помогая, и только сейчас заметила, что парни ушли. Когда? Давно? Но очередная фотография меня снова отвлекла, а потом я сощурилась и пристально посмотрела на подругу.

– Анастасия Павловна, скажите-ка мне, как вы – комсомолка, спортсменка и очень красивая девушка, докатились до гаданий на фотографиях? Никогда за вами не было замечено страсти к эзотерике.

– Тьфу, на тебя, божье наказание, у меня даже пальцы похолодели, как на комсомольском собрании. Прямо Колей Мезенцевым понесло. Да так…- она замолчала, подбирая слово, - пахуче. Вот давай! Загадывай и тащи!

Я сложила губки гузкой и закивала.

– Вот же дурища, - заржал Лешка. – Ты где сегодня омолодину наглоталась. Я и забыл это твоё «Ага – счас». Давай! Я не шучу.

– Ладно! – Я демонстративно зажмурилась и вдруг в голове пронеслось «Бор». Сунула руку в кипу и вытащила одну из-под нескольких слоев других. Я сидела в этой комнате, на этом же диване, в клетчатой Туськиной рубашке. Слева Бор и его голова лежит на моем плече. Справа Туся. И мы все счастливы. И я улыбаюсь. Фотография выпала у меня из рук, и я подошла к зеркалу.– Не убирай. Я счас.

Я улыбнулась себе. Уголки губ не приподнялись ни на миллиметр. Но я улыбалась. Я потянула их вверх.

– Не получается, ребята. Я не могу так улыбнуться. Не получается. Но… кажется мы все тогда были счастливы. Очень. Жалко, что он меня не любил…

 Я еще раз оглянулась на зеркало и вернулась к столу.


– Так и что мы будем завтра смотреть? В какой теяньтер мы поедем? Будем брать извозчика или я не буду сдавать машинку, и мы потом покатаемся по ночному Питеру?

– Сдавай, дорогая. Я вас буду выгуливать. И на лекцию твою поедем вместе. Берите с собой парадный туалет. У Болика в лаборантской после лекции переоденетесь и поедем. Цыган не обещаю с медведями, но шампань вы завтра пить будете…



Я отправил команду за час, как вчера, а сам решил задержаться и приехать позже. Неловкость перед Юленькой давала о себе знать. Чувствовал себя, как потерявший бдительность профессор Плейшнер. Было ясно, что мне уже ничего не узнать у секретаря ректора, а хотелось… Я пометался минут пятнадцать и сдался. Купил по дороге десерт и розу, и теперь шел в сторону приемной из которой, как вспышки фейерверков, время от времени взлетали взрывы смеха.

– Любопытственно. И что там происходит? – задал я сам себе вопрос и открыл дверь.
Посреди приемной стоял мужчина, обнимая одновременно двух женщин. Правой рукой мою Белку, а левой - красивущую блондинку. И все трое залихватски смеялись. Не трое. Все в приемной хохотали. Юленька. Давешние два преподавателя. Ректор… Я сделал шаг назад. Вот здесь и сейчас - я лишний. Это не мое время. Я посмотрел на свои руки и почувствовал себя нелепым, а эта роза и коробочка с десертом. Фу! Я положил их на ближайший подоконник и пошел в аудиторию. Посмотрим, чем нас поразит смеющаяся Белль.

Смеющаяся Белль пришла секунда в секунду и её свита тоже. Она снова была в шелке рубашки, почти телесного цвета, и терракотовых джинсах. В кроссовках и с зачесанными назад волосами. Она прошлась по кафедре туда-сюда и вдруг сказала.

– Намерение. Желание. Воплощение. Вот три основы созидания.  Вы – творцы! И когда вы заняты творчеством, не важно каким, вы должны намереваться создать шедевр.

– Даже, если я намереваюсь создать ребенка? – выкрикнул какой-то мальчишка с задних рядов.


Она рассмеялась, откинув голову назад и какое-то время так счастливо улыбалась, словно именно этого вопроса она и ждала.


– Особенно в этот момент, молодой человек. Вы должны быть уверены, что вашей любви хватит на создание гения, а пока не уверены, лучше пользуйтесь презервативом. Посредственностей и так много наплодили.

Она села и сложила ладони на стол.

– Все вопросы по окончании лекции. Я дам вам полчаса. И так… Намерение. Желание. Воплощение…


Я сидел и слушал, поражаясь простоте мысли, уложенной в минимум слов. Эта простота, как неожиданно найденный золотой ключик, открывала дверь за нарисованным камином папы Карло и все становилось просто и понятно. Ты должен иметь намерение выйти в путь и дойти до конца, иначе тот огонь, который горит вдали, и тепло которого тебе поможет завтра, потухнет и мир утратит, что-то очень важное и необходимое всем. Загадку улыбки Джоконды. Девочку, танцующую на шаре. Лунную сонату и чьи-то стихи. Я наслаждался потоком слов, в который попал случайно и совершенно не чувствовал времени. Она вдруг встала, сложив руки на груди, и сказала:

– Помните. В каждом из вас живет божественная искра Творца. И только от вас зависит будет ли счастлив ребенок, живущий в доме, который вы сотворили.  Не тряситесь над своим даром, как скупой рыцарь над златом.  Чем больше вы отдаете, тем больше вам воздается. И я не о почестях и славе. Как только вы задумались о тщеславном – вы перестаете быть творцом.

– И кем же мы становимся? – снова спросил тот же мальчишеский голос.

– Ремесленниками…

Она пожала плечами и отступила на шаг, чуть задрав подбородок, словно бросая вызов аудитории. Но та молчала, осмысливая услышанное.

– Что ж, если нет вопросов, то позвольте откланяться.

Она кивнула и пошла на выход. Её друзья тут же к ней присоединились, а я замешкался, решая идти за ней или нет. Решил не бежать, как вчера. Вместо этого вышел и не спеша побрёл к приемной. Нужно было обсудить завтрашнее расписание и узнать будет ли в нём принимать участие Изабелла Юрьевна. Моя роза все так же лежала на подоконнике, а вот десерт… видимо кому-то скрасит вечер.
Юля сидела в тишине и смотрела в монитор компьютера.

– Юля, простите меня за вчерашний поздний звонок. Мне честное слово стыдно. За все. За то, что потревожил в личное время. За то, полез с не уместными вопросами… о личном. Мне не стоило этого делать. Простите.

Юля подняла глаза, в которых не пролившиеся слёзы, склеили ресницы и вдруг улыбнулась:

– Хотите я вам их покажу.

– Кого? – я не понял сразу.

– Изабо и Бора. Мы их звали – Изабор.

Она повернула монитор. Белль стояла в объятьях мужчины, склонившемуся к её уху, с широко распахнутыми глазами, в которых и сейчас горело пламя. Да и мужчина, обнимающий её со спины, накрывший её руки своими, едва сдерживал страсть.

– Они никогда не разжимали рук. Так и ходили, держась как дети и переплетя пальцы.

– Но они не вместе. Что случилось?

– Ни он, ни она не сказали никому. Просто однажды она не пришла на работу. А потом спустя время, позвонила и попросила прислать ей трудовую книжку «до востребования».

– И вы не спросили? Причину.

– Спросила. Она сказала, что мама заболела.
 
Юля развернула монитор к себе и спросила уже другим тоном:


– Так чем вам помочь, Марк?

Я получил распечатку расписания и вышел. Впереди стукнулась, распахнутая резко дверь из неё вышли две дамы в вечерних платьях и вслед им полетело:

– Девочки, не передумали? Может и мы с вами в театр?
– Нет. Вы будете ёрзать, просить коньяку и мешать наслаждаться.

– Лёхе привет…

Мужчины картинно дуэтом вздохнули и закрыли дверь. А я пошел следом, к выходу из здания.

– Значит театр.


 Я уже прошел мимо, закрывшейся аудитории, когда родившаяся мысль, развернула меня и я вернулся.

– Здравствуйте. Я снимаю фильм об Изабелле Юрьевне. Вы её близкие друзья. Поговорим? Где-нибудь в кафе. Не обедал еще сегодня. Совместим приятное с полезным, если вы не против?




Было так хорошо, что просто невозможно поверить во временность этого «хорошо».  Театр. Бархат кресел. Звонки. Они открывали давно запертые двери и распахивали душу настежь. Актеры, постаревшие вместе с нами. Благодарящие зрителей за сопереживание. Зрители, рукоплещущие стоя. Уходить не хотелось, но никто не сыграет нам спектакль еще раз. Мы простились с театром, пообещав ему свидеться еще.

 Леша усадил нас в машину.

– Куда вас отвести, девочки? В ресторацию?

– Леш, а можно просто шампанское, фрукты и покатаемся. Ты же все равно не пьешь, а мы тут посидим.

Лешка обернулся на Тусю и та кивнула.  Лешка засмеялся и подал нам стоящую на переднем сиденье корзину.

– Я знал, что будет именно так. Пообещайте мне, что на медного всадника вы не полезете.

– Легко. Ты и прошлый раз просил. – кивнула Туся, раскручивая, мюзле на бутылке.

– А мы обещали тогда. – Поддакнула я и протянула руку. – Давай я.  А то обольем всю машину.

– Сиди уж, божье наказанье, за двадцать лет, и я научилась открывать шампанское, не пролив ни капли.

 Мы разлили, чокнулись и перебивая друг друга начали рассказывать друг другу о городе.

– Вот же балаболки.  Может вернешься совсем?


– Нет, други мои. Мы ответственны за тех, кого приручили. Я приручила тот город. Людей, которые там живут в домах, которые я придумала. Я ответственна за них. Я обещала вырастить других зодчих. Лучше меня. Может быть однажды я вернусь в этот город насовсем. Чтобы здесь умереть и остаться пылью на его дорогах.

–  Так. Лекция закончилась. Пафоса не надо. Что у нас дальше по плану?

– Да, ничего, пожалуй. Поехали домой. Вы ложитесь. Я ее немного посижу на своей скамейке, посчитаю звезды и тоже приду.

Мы подъехали к дому и Туся вдруг попросилась со мной.

– Я посижу немножко, если не помешаю?

– Конечно. Пойдем.



– Корзину берите с собой. И не долго, чтобы я не волновался.


 Мы перешли дорогу и уселись. Устроили корзину на скамье и открыли вторую бутылку. Выпили по бокалу, и я решилась.


– Когда он принёс вам «ключи от счастья»? Сам отдал? Верней сам принёс?

– «Ключи от счастья»? Да. Он сам отдал. Здесь. Знаешь, Изя, твой Бор часто сидел здесь. Так же как ты. Даже на том же месте. Только ты все время откидываешь голову и смотришь вверх, а он сидел и смотрел себе под ноги. Руки так по-стариковски сложит на колени и смотрит на них.  Часами сидит. Так бесило… С начала. А потом стало привычным. «Сидит?» «Да». И занимаешься своими делами. Покурить решишь, форточку открываешь, а он сидит. Мы с Лёшкой к себе не звали. К нему не ходили. Привыкли. Часть пейзажа – сидящий часами мужчина на скамейке. Не каждый день. Не буду врать. Но часто. Один раз только не выдержала. Снег шел. Сильный. А он сидит. Снег падает и падает. А он сидит и не шевелится.  Уже как сугроб на скамейке. Я испугалась, Изь. Думала всё. Досиделся. Пальто накинула и шарф на голову и побежала. В тапочках. Бегу и кричу ему, чтоб домой шел. А он голову поворачивает и спрашивает: «Как она?»  Она! Понимаешь? Ты то есть. Как ты? Я кричать начала. Пощечину влепила. Всё орала: «Что ты ей сделал? Ей никто не мог ничего сделать пока ты с ней. А в ней же не осталось ничего живого! Значит это ты. Что ты ей сделал?». Прости… - Туська вдруг заплакала, сунула согнутый палец в рот и укусила его, судорожно двумя руками одновременно вытерла глаза и продолжила. – Он так удивился, что я не знаю… Знаешь, что сказал?

– Что? – еле слышно одними губами прошептала я.

– Он сказал, что струсил. Что вдруг понял, что он бы тебя не потянул. Что тебе не нужен мужик, который слабее тебя. Ты не сможешь долго притворяться слабой, а у него не хватит сил казаться сильней тебя. И что ты заслуживаешь того, который будет о тебе печься все время, потому что ты нуждаешься в заботе. Такого, которому и в голову не придёт, что ты…

– О, как! И значит для того, чтобы избавить меня от себя он меня уничтожил? Какой молодец!

Я вытащила телефон из кармана и нажала кнопку вызова.

– Ты кому?

– Никому. Такси вызываю.

– Зачем? – Туся забрала у меня аппарат и нажала сброс.

– Верни! Я сейчас поеду к нему и скажу, наконец, всё что думаю и о нём, и о его поведении, и о том, что…

– Завтра скажешь. Ночью на кладбище не пускают.

– Не поняла. Причем здесь кладбище? Телефон отдай. Я все равно поеду. И мне все равно - спит его жена или нет.

– Он умер, Изя. Я думала, что ты поэтому и приехала теперь. Что узнала, что его больше нет в этом городе и ты можешь вернуться.

– Я не вернулась. Я приехала работать! – рявкнула по привычке я и тут сделала то, что не могла двадцать лет. Я заплакала. - Это же не правда? Тусь? Скажи, что не правда. Я же только научилась снова дышать и поверила в то, что разлюбила его. А он меня снова убил…


***


Я снова шел по коридорам университета, ища нужную аудиторию. Сегодня будет дискуссионный клуб. Лекторы, читавшие лекции последнюю неделю и их слушатели. Лицом к лицу. Вопросы-ответы без ограничений. Я сидел и ждал, ожидая увидеть новую Изабеллу, гадая кого я встречу сейчас. Лекторские кресла постепенно заполнялись. Время подходило к концу. Её не было. Дискуссия началась. Её кресло так и осталось пустым. Кто-то из студентов поднял руку и задал вопрос:

– Изабелла Юрьевна где?

Встал ректор и повернулся к студентам.

– Изабелла Юрьевна вчера получила весть, - он замялся, явно подбирая выражение, решил что-то и продолжил, - о смерти старого друга. Они были очень… близки. Сейчас она находится на кладбище, а оттуда улетит к себе. Но она дала слово, что в следующем году прочтёт нашим студентам курс лекций о градостроительстве. Это будет первый семестр. Просила извиниться перед вами, если её отсутствие будет замечено.

Он постоял неподвижно еще несколько секунд, кивнул и вышел. Я встал и вышел следом. Вызвал такси и уже из него позвонил Юле.

– Юль, помоги. Можно как-нибудь поделикатней узнать на какой рейс она купила билеты?

– Ты уже знаешь?

– Да.

– Это было необходимо сделать. Тусе пришлось сказать, что Бор умер. Присмотри за ней.

– Если позволит.

– Я все узнаю и скину смс.



Когда она вошла в наш зал ожидания, я сидел за столиком напротив и пил капучино. Вернее, собирался пить. Я только поднёс чашку ко рту, когда она села за столик напротив и вдруг уставилась на меня.

– Мужчина, я вас не знаю, вы в курсе?

Я ей вдруг подмигнул и кивнул:

– В курсе. Ты знаешь, это не отменяет того, что я знаю тебя, Белка…


________________________________________________________
платья «от» и «до»1 – имеется ввиду «от» попы и «до» пят.