После всего

2. «О нашей умственной и нравственной самостоятельности…»

Что было основным и главным в литературе и общественной мысли в послевоенный период нашей истории? Пожалуй, то, что литература трудно и даже мучительно, с потерями, но неотвратимо возвращалась к своей традиции после её революционного погрома начала ХХ века и после вульгарного социологизма 1920-30-х годов. Это было восстановление «первородной основы поэзии», как отмечал Вадим Кожинов: «Общую направленность поэзии второй половины шестидесятых годов можно определить, как стремление отбросить всё «внешнее» и, так сказать, не необходимое и обратиться непосредственно к первородной основе поэзии» («Литературная Россия», № 48, 1974).
И вот теперь, когда рассеялся, говоря словами А. Блока, «гуманистический туман», со всей определённостью обнажилось, что картина литературы, проверенная временем, очень даже отличается от той, какой она была в текущем литературном процессе. Потускнела идеологически, а то и политически ангажированная поэзия «шестидесятников» и ушла вместе с ними, чего с подлинной поэзией не бывает. Если в чём-то она и осталась, характеризуя трудную, но вместе с тем прекрасную эпоху, то совсем не во многом. Объективная оценка феномена «шестидесятничества» уже дана. Скажем, в книге Станислава Куняева «К предательству таинственная страсть…» (М., «Наш современник», 2021). Но если эта литература и была чем-то примечательна, то главным образом характером воззрений и миропонимания радикальной интеллигенции с революционным типом сознания, который во все времена одинаков.
Но вместе с тем, обнажился и другой поразительный факт: «шестидесятничество» миновавшего ХХ века оказалось очень сходным, даже идентичным «шестидесятничеству» ХIХ века. Несмотря на такие катастрофы, пережитые народом и страной. Об этом писали наиболее чуткие исследователи. Отмечал этот факт, к примеру,  А. Блок в заметке «Герцен и Гейне»: «Эти далёкие и слабые потомки Пушкина одиноко дичали, по мере того как дичала русская интеллигенция. Шестидесятничество и есть ведь одичание; только не в смысле  возвращения к природе, а в обратном смысле: такого удаления от природы, когда в матерьялистических мозгах заводилась слишком уж большая цивилизованная дичь, «фантазия» (только наизнанку), слишком уж, так сказать, – «не фантастическая». Такое совпадение «шестидесятничеств» разных эпох свидетельствует о том, что есть в нашем общественном устройстве такая особенность, которая сохраняется и передаётся во времени помимо всех изменений укладов жизни и потрясений, которыми столь богата наша история и судьба.
Обстоятельную характеристику «шестидесятничеству» ХIХ века давал В. Розанов в статьях: «Почему мы отказываемся от «наследства 60-70-х годов»?»,  «В чём главный недостаток «наследства 60-70-х годов»?». Сходство же это с «шестидесятничеством» нашего времени просто поразительно. Приведу из Розановской характеристики: «Как и всегда в течение вот уже двух веков, они обращались беспрестанно к  Европе, которая стала для них вторым отечеством, часто более дорогим и духовно близким, чем своя родина… Этот злобный смех на такие страдания… Весь этот цинизм не то развращённой, не то от рождения не пробудившейся души… Страшная бедность мысли, отсутствие какой бы то ни было вдумчивости  – вот что сильнее всего поражает нас в этом поколении, одном из самых жалких и скупо одарённых в истории… Это были дети, которые найдя в поле яблоко, поняли только то, что его можно съесть… Не грубость чувства, но ошибка узкого ума есть главное, что причинило все пережитые нами недавно несчастья». Эта «ошибка узкого ума» приносит нам несчастья и сегодня.
В конце концов, говоря словами Н. Страхова, они «не усомнились вычеркнуть жизнь русского народа из истории всемирного развития». Поразительное сходство. Даже страшно становится от такого абсолютного сходства. Хотя природа его ясна. Она кроется в феномене радикальной интеллигенции с революционным сознанием, о чём убедительно писали авторы знаменитого сборника «Вехи» в 1909 году, предсказывая в пугающих подробностях революционное крушение страны начала ХХ века. Примечательно, что и те, и эти «шестидесятники» повели решительную борьбу с подлинной поэзией, с литературной традицией, которая только и определяла новый этап в развитии русской литературы. Тут, как и там, всё было пронизано какой-то враждебностью к истинной литературе.
Этот экскурс в историю литературы совершенно необходим, дабы понять литературу нашего века, то, в какой атмосфере жил В.И. Лихоносов. В. Розанов писал: «С возникновением критики Добролюбова произошло разделение нашей литературы: всё слабое и количественно обильное подчинялось ей; напротив, всё сильное отделилось и пошло самостоятельным путём. Собственно, только этот второй поток и образует собой новый фазис в развитии нашей литературы».
В русской литературе началась уже не эстетическая, а идейная и политическая борьба. Та борьба, продолжившаяся и в миновавшем ХХ веке, о которой можно сказать разве что словами Ап. Григорьева из его письма Н. Гоголю 17 ноября 1848 года: «Сколько ума, растраченного на отрицание высшего двигателя человеческого духа, а скорее за мелочное самолюбие!» Это повторилось и в нашу эпоху. Пока окончательно не уяснилось, что «тихая лирика» вовсе не тихая, что она и составляет магистральный путь русской литературы. А «эстрадная» поэзия не удержалась ни на эстраде, ни в душах, устаревая на глазах. «Рухнул сам фундамент  мировоззрения «шестидесятников» (Ст. Лесневский, «Литературная газета», № 27, 1995).
Но как в ХIХ, так и в ХХ веке было и иное представление и о поэзии, и о человеке. Сошлюсь на страстные письма Ап. Григорьева. 9(21) января 1852 года он писал А. Майкову: «Никакого нового искусства не будет. Оно вечное – как душа человека. Мечты о новом искусстве – судороги истощённого германо-романского мира…». 18 июня 1861 г. – Н. Страхову: «Есть вопрос и глубже и обширнее по своему значению всех наших вопросов – и вопроса (каков цинизм?) о крепостном состоянии, и вопроса (о ужас!) о политической свободе. Это – вопрос о нашей умственной и нравственной самостоятельности». А. Майкову 24 декабря 1860 г. Любезные друзья! «Антихрист народился» в виде материального прогресса, религии плоти и практичности, веры в человечество как  род. Поймите, что вы все, ознаменованные печатью Христовой, печатью веры и души, в безграничность жизни, в красоту, в типы – поймите, что даже (о ужас!!!) к церкви мы ближе, чем к социальной утопии Чернышевского, в которой нам остаётся только повеситься на одной из тех груш, возделыванием которых стадами займётся улучшенное человечество».
Разве не то же самое ли происходило в ХХ веке, и разве не то же самое происходит теперь?.. Пока история литературы, подумать только, окончательно не превратилась в историю революционного «освободительного» движения в собственной стране…
После рукотворной «сумасшедшей популярности» и бесконечной стихотворной публицистики Е. Евтушенко, умирающей уже при своём изготовлении; после расчётливого бунтарства и «всемирной известности» А. Солженицына русская литература утратила не только свою глубину и величие, но и общественное значение. Кажется, что в тине «рынка» она утратила и саму свою природу, превратившись в какое-то декларативное антисоциальное явление.  Стала всеобщей, стойко сохраняемой уверенность в том, что «изготовить руками» можно всё что угодно, были бы только деньги, выдавая за литературу то, что ею не является, в угоду соображениям самым «низшим» и эгоистическим; что писательские тексты, собственно произведения для «писателя» необязательны. Для лицедейства и позёрства, «шумихи и успеха» достаточно и сомнительных репутаций, что быть «притчей на устах у всех», (Б. Пастернак) ничего не знача  уже и не позорно, а даже престижно.
После них русская литература вступила в какую-то серую, тусклую полосу злого обличительства, выход из которого пока трудно представить. Как тут не согласиться со Станиславом Куняевым, писавшем о том, что «вклад известных писателей – шестидесятников в разрушение советского общества и государства был куда более значителен, нежели вклад научных работников, технарей, интеллектуалов, актёров, военных людей, партийных функционеров и прочих персонажей культурной жизни».
Литературно не состоявшееся «шестидесятничество» всей мощью доступной ему пропаганды навязывало мнение, что эта страна, Россия так и не состоялась после её катастрофического революционного крушения начала ХХ века. Вопреки очевидному состоянию и положению страны и народа. Но это была неправда и подлог: «Однако, несмотря ни на что, культурная мощь российской цивилизации оказалась достаточной для того, чтобы постепенно осуществилась интеграция нового режима или, по крайней мере, его симбиоз с российской цивилизационной традицией. Потери и деформации культурного и нравственного порядка были непомерно велики, но всё же новая Россия, вопреки всему, состоялась. Вторая мировая война, ставшая Отечественной, означала собой событие, противоположное февральско-октябрьскому перевороту 1917 года. Внутренние маргиналы были интегрированы, а внешний противник повержен» (А.С. Панарин).

Глава из литературно-критической повести Петра Ткаченко "ПОСЛЕ ВСЕГО. Пилигрим советской литературы В.И. Лихоносов".
Продолжение следует.