Наследство

Старик знал, что его уход из жизни уже недалёк. Но это
его не пугало. «Значит так должно быть», — думал он.
Он не был богат: тесная однокомнатная квартирка, давно
уже не видевшая ремонта, возле стены диван с продавленным
сидением да на полу протёртый до дыр, купленный ещё женой
в разгар их семейного благополучия, старый палас. Были ещё
книги, длинная вереница шкафов, с полок которых, блистая
золотом корешков, смотрели в темноту его квартиры любимые
его детища — книги. Он был одинок и теперь всё это, кварти-
ру, книги, надо было кому-то оставить. За судьбу квартиры он
не беспокоился, знал, набегут родственники, погалдят, поспо-
рят, потом разберутся кому что положено. Но книги…
Он любил их, ценил и собирал всю свою сознательную
жизнь. Когда-то в толпе таких же, как и он ненормальных кни-
голюбов, выстаивал ночи напролёт, охотясь за подпиской на
какое-нибудь редкое издание. В те далёкие годы трудно было
купить хорошую книгу. А, ой, как хотелось! Золотой «серебря-
ный век» в русской литературе: Блок, Ахматова, запрещённый
Есенин. Несколько позже — Пастернак и его нашумевший ро-
ман «Доктор Живаго». Многотомные издания русских клас-
сиков: Толстой, Чехов, Тургенев. Достоевского долго не изда-
вали, был под негласным запретом, а молодёжь читала, рвала
его книги из рук. Потом, значительно позже, подписался на
Шмелёва, который стал для него открытием. Теперь неволь-
но с улыбкой вспоминал, как старательно собирал в те годы
макулатуру: старые газеты, картон, бумагу. За 18 килограмм
этого мусора можно было купить книгу — уродца в жалком
бумажном переплёте. Но и это тогда было радостью!
И думалось ему так: квартира, хоть и плохонькая, это всё-
таки деньги, её быстро приберут к рукам, а книги, когда он
уйдёт из жизни, более никому не будут нужны, никто их и чи-
тать не будет, книги станут мусором. И скажут новые хозяева:
«Чего они тут стоят, только место занимают». И разберут эти
шкафы, выбросят книги с полок и вздохнут радостно.
И каждый раз, когда его посещали эти мысли, он говорил
себе: «Да-а, жизнь сделала крутой поворот». Потом подходил
к шкафу, снимал с полки какую-нибудь из книг, дрожащими
пальцами любовно смахивал невидимую пыль с переплёта и,
раскрыв её на какой-нибудь случайной странице, пытался уже
почти невидящими глазами прочесть хоть несколько строчек.