Серафим. Казанка

    До конца Гражданской войны Серафим ходил по Волге в период навигации, а зимой  ремонтировал судовую матчасть и обнимал жену и детей. Ева работала в лазарете медсестрой, а Ирина обстирывала раненых. Они жили тихо и неприметно. Григорий пошёл в первый класс, а Марию водили в садик.
     Голодали, но рыба в Волге водилась, а хлеб можно было купить, хоть и дорого. В городе стало скучно и муторно: сгорела сцена в театре, и её никто не восстанавливал, цирки закрылись в войну, на бульварной улице не собирались влюблённые, как прежде. Зато гремели оркестры во главе с демонстрантами в революционные праздники, горожане пели интернационал, будь он не ладен, и коммунисты устраивали бесконечные субботники.
    Денег и продовольствия у государства от пения не прибавлялось, поэтому начали трясти церковь и граждан. На Стрелку в церковь Казанской божьей матери пришли вооружённой толпой, остановили службу и стали отбирать и выносить все драгоценности: посуду, самоцветы на иконах, серебряные оклады. Жертвенную серебряную кружку у Евы вырвали из рук, не погнушавшись мелочью. Старинные оклады варварски сдирали с досок и швыряли в общую кучу. Поживились на славу, выслуживаясь перед центром, понимая, что грабят и разоряют (Они же теперь власть - знай наших!) Самое страшное произошло позже, вечером, когда Харин Н.П., начальник ОГПУ, лично шмонал дом Щаплеевских. Вывезли всё, что до этого не смогли унести, запугали Еву и Ирину, а Алёну не тронули лишь потому, что Алина была при смерти, и та сидела у её постели. Дом отдали под приют инвалидов войны, оставив комнату Еве с детьми и комнату её сёстрам. Серафим находился в начавшейся навигации и ничего не знал. На следующий день Харин вызвал Еву на допрос. Никто не знает, что он вытворял, но отпустил её поздно вечером всю в синяках и побоях, пообещав продолжить, если не будет сотрудничать со следствием по поводу участия в мятеже 1918 года её отца и брата. Дай повод, а палачи найдутся.
    Ева оставила Григория и Марию у золовки и ночью ушла в неизвестном направлении, оставив записку, что пошла топиться в реке. Когда пришли за Евой, кричали, грозились, довели детей до истерики и рёва, но удалились и не показывались более. Тела утопленницы не нашли. Вернувшийся Серафим, молча сидел вечер, слушая рассказ перепуганной сестры и детей, а в ночь ушёл. Он не любил жаловаться никогда. Где капитан был, не скажу, но утром он имел на Харина полное досье: кто он, где живёт, как работает и с кем общается.
    Через два дня начальника ОГПУ нашли во дворе его дома на набережной в невменяемом состоянии, искалеченного до неузнаваемости, с перебитыми ногами и руками. На второй день он скончался от ран. Искали долго, но у Серафима было алиби - он весь вечер и ночь пил горькую в кабаке с сотней свидетелей, а тех, кого взяли, никак не прояснили ситуацию. Два месяца спустя, когда силовики поуспокоились, исчезли заместители Харина...бесследно. За год пропали все, кто участвовал в церковном мародёрстве, а здание ОГПУ на пр. Луначарского горело, еле потушили.
    Серафим был неутешен, но остались дети, и он скрипя зубами работал. Не прошло и двух месяцев, как Алину похоронили. На дворе стоял 1923 год. Она тихо скончалась на руках сестры, позвав и попрощавшись с Серафимом. Три сестры были очень похожи между собой и на покойную мать, Антонину Фёдоровну. Алина призналась Серафиму, что всю её жизнь любила его. Он поцеловал её, и она умиротворённо уснула навеки.
    Алёна погоревала с неделю и переключилась на детей зятя. Тётушка была на девять лет младше мамы, но такая же добрая и отзывчивая. Глаза только у неё казались печальнее, чем у родной матери. Дети быстро привязались к Алёне, которую до этого плохо знали. Ева всегда отправляла мужа в рейсы, идеально выглядевшим: белая накрахмаленная рубаха, отглаженная морская форма, начищенные пуговицы и ботинки. Алёна переняла её опыт, и Серафим уже не мог без неё обходится. Как-то вечером Алёна зашла в комнату к Серафиму и осталась. Он сначала сопротивлялся. но она сказала:
    - Не позорь меня. Я хочу быть женщиной и давно люблю тебя, - она скинула халатик, под которым не было ничего из одежды.
    - Щаплеевская, так же не честно... Иди ко мне!
    - А ты что же, не понимал как мы любим тебя? - спрашивала она потом.
    - Нет, конечно. Я же любил Еву.
    - А теперь?
    - Ты и Ева, и Алина, и Алёна, обожаю тебя.
    Они не расписывались, просто жили семьёй. Через три года Алёна умерла после тяжёлых родов, но родившаяся девочка выжила и была как две капли воды похожа на мать. Серафим назвал её Антониной в честь бабушки. Серафим похоронил гражданскую жену на Семёновском кладбище рядом с её сестрой и матерью, а в 1927 году в августе неожиданно объявилась пропавшая Ева. Оказывается, она всё это время находилась в Мологском Покровском монастыре, из которого их выгнали месяц назад. Часть женщин взяли в Афанасьевский монастырь. а Еву потянуло домой к мужу и детям. На радостях Серафим чуть не задушил её. Оказалось ещё, что Алёна знала, где находится сестра, но смолчала и реализовала своё право на любимого человека и право стать матерью. Никто не осудил почившую женщину, да и смысла не было.
    У Серафима, его семьи началась новая жизнь. С продовольствием в городе постепенно ситуация менялась: раскулаченные крестьяне или были репрессированы, или бежали из деревень в город, оставшихся на земле людей загнали в колхозы, обобществив крестянские орудия труда и скот, отнятый у середняков и кулаков-мироедов. Мужчин, погибших в больших количествах на фронтах войны, везде пытались заменить женщины. Они трудились и в колхозах на сенокосе, и на заводских станках, и крючниками на пристани. Тяжёлая наступила эпоха, а когда она для простого человека была лёгкой?
    В начале тридцатых Казанскую церковь закрыли, вынеся остававшиеся цености, а в храме организовали склад старых документов. В 1934 году  разобрали на кирпичи старинную колокольню...