Южный Город

Любой приезжий, обладай он чувством, с первого вздоха поймет, что оказался в Южном Городе. От обилия запахов собаки здесь сходят с ума и живут будто во сне, лениво и пусто. Город, мокрый и липкий от пота, плотный, как комок японского риса, смешивает людей и собак, реальность и сон, и разливает эту массу по узким улочкам, где всюду свет, жар и музыка. В таком беспорядке глупо надеяться на зрение или слух: лишь запах являет суть и показывает направление. Женские духи, дешевые и дорогие, мясо на тлеющих углях, смрад гниющего тела, морской бриз на берегу, канализация, спрятанная за железной решеткой, свежий лайм и манго, тошнота жизни и ее красота - контрасты города сражаются за власть, толкая проходящих мимо то в одну сторону, то в другую.
Ещё более замысловатым образом здесь сплетаются культурные условности, до которых никому нет дела. Легко забыть, какого ты цвета кожи и на каком языке привык думать, во что верить и с кем водиться. Все, как один, - заблудшие души моря.
Сотни тысяч рук Южного Города каждый день сводятся в молитве, но, конечно, не ищут Бога, а продают и покупают, с равной легкостью меняют деньги на морепродукты, наркотики или молодые тела, показывая друг другу сложенные в знак благодарности ладони.

Так сводит руки и старик Сантари - сегодня много клиентов. В полуразвалившейся скрипучей тележке краснеют угли, жар которых город поглощает, даже не заметив. На решетке разложено сырое мясо, нанизанное на небольшие, длиной с указательный палец, деревянные палочки. Огромный поток туристов ниспадает к побережью по второй улице, оставляя старика без внимания, зато местные жители - торгаши, таксисты, прачки и просто бродяги - любят прихватить с собой скромный обед. Сантари с каменным лицом задает лишь один вопрос: «Сколько?» - и молча делает свою работу. Так привык.
Его дед был рыбаком. Его отец был рыбаком. Сантари шестьдесят лет выходил в море - по инерции. И, приплывая к полудню на рынок, всегда слышал это «сколько». Ведь рыбу по любви не берут, требуется взвесить, отмерить, сосчитать…
Так он и делал, пока душа полностью не пропахла рыбой, пока все дальние уголки ее не забились солью так плотно, что она перестала скрипеть. Соль преследовала всюду: меж суставов, на языке, кровь загустела - от соли, и вечный двигатель сердца гонял ее, как море гоняет темные, ночные волны. И даже вечером, в редкий день в баре, Сантари получал за стол «Маргариту», по краям вымазанную солью. По сему, однажды моргнув, чтобы спрятаться от морских брызгов, он открыл глаза уже в Южном Городе: где-то раздобыл тележку, поселился в сыром гараже у добрых людей - и встал столбом на вторую улицу. И в сумасшедшую жару, и в проливной дождь, я вижу его на перекрестке, обтекаемый потом или дождем - даже не вытрет лоб. Только раз в месяц, черт знает в какой день, Сантари можно найти прогуливающимся на песчаном пляже. Беззубым ртом он будет улыбаться, а иссохшей рукой держать мальчугана - того, что, видать, живет над гаражом и каждую ночь слышит сонное бормотание: «Сколько?»

В другой части города, что зовется Пратаманак, чуть к северу, с большей благодарностью складывает ладони маленькая Пипо, пусть даже ее работа - худшая из всех. Изо дня в день Пипо смотрит на пьяных, ослабших от солнца мужчин, наливает, что попросят и что не попросят, обязательно улыбаясь, да слушает несвязные бредни, на любом языке одинаковые. Бар открывается в три часа дня, когда потребители виски ещё спят, и по меньшей мере половину смены клиентов можно не ждать. Малышка Пипо проводит это время по-своему: скромно сложив руки, смотрит в стол. Я как-то пытался предложить ей альтернативы, но, поверьте, если уж начал целыми днями смотреть в стол - отказаться очень сложно. К вечеру включается музыка, всегда один и тот же набор, который всем нравится, а особенно Пипо. К утру она уберет стулья, закроет железную решетку на ключ, сядет на маленький байк - и вместе с сестрой поедет домой, в небольшую, уставшую от Южного Города квартирку. В воскресенье бар закрывается чуть раньше, и сестры едут в центр - пить и танцевать, а единственный выходной проводят в сражении с похмельем. Когда я спросил Пипо о мечте, то, впервые о таком задумавшись, она протянула в ответ картинку с европейским пейзажем, когда спросил, счастлива ли она - улыбчиво кивнула. Пипо смущается говорить на английском, да, по правде говоря, никто и не знает, может ли она в самом деле. Если вдруг, в прошлом, настоящем или далеком будущем вы окажетесь в этом городе, то вряд ли найдете отличия: приходите к вечеру, не задавайте лишних вопросов и улыбайтесь в ответ.

Но и все же сегодня - ужасная жара. Город покрывается испариной и в глазах его мутнеет. Зеваки собираются в бистро под лопастями огромного вентилятора, что с большим трудом спасает от духоты, но зато с легкостью вертит судьбами и случаями. Именно на выдохе этого бездушного вентилятора Лукас нашел спутницу на вечер, ценой всего в один коктейль. Конечно, всегда можно выйти на центральную улицу, где множество игрушечных кукол с темными глазами оживает, стоит лишь на них посмотреть. Они чувствуют взгляд, пробуждаются и идут предлагать услуги тела для успокоения души. Но Лукас уже давно ни на что не годен и ищет всего лишь живое существо под рукой: недостаточно живое, чтобы надоедать французской болтовней, но достаточно живое, чтобы согреть холодную ладонь. Получается типичная для Южного Города картина: высокий, дряхлый, белый, как молоко, европеец идет за руку с азиатской девочкой, что сгодится ему за дочку или за плотный ужин. Они пройдутся по пивным, где, конечно, Лукас заплатит за подругу и всех ее знакомых, сердце его согреется от одиночества, и чем ближе к ночи, тем, кажется, сильнее пустота сужает свои владения при контакте с женщиной, но лишь чтобы по утру расширить их как никогда уверенно. Ведь в отеле - все как всегда, без толку. На полу распласталась рвота, будто самоубийца, прыгнувший с крыши. Любимой в комнате нет, да никогда больше и не будет. Тело ломит и не слушается, вот оно, отражается в зеркале: рано облысевшее, жизнь потратившее не пойми на что, сбежавшее от Европы и одиночества сюда, в трехзвездочный дешевый отель, в комнату с двумя кроватями для одного человека, где безжалостно морозит новенький кондиционер. Лукас трясется от озноба, умывает гнилое море рта - и возвращается под лопасти любимого вентилятора с улыбкой.

С другой стороны, ночь - особое время для девушек. Нана, миниатюрная и ловкая, знала это еще до того, как приехала покорять Южный Город. Среди разноцветных фонарей, разноцветных мужчин, блесток и затертых купюр, она - как рыба в воде. Хорошо подобранная одежда спрячет двадцать лет, проведенных в деревне, а узкие глаза, похожие на дуновение уверенности в секунду риска, притянут многих игроков в кости. Нана ничему не училась, но умеет все: жить, не имея денег, говорить, хоть и с неразборчивым акцентом, танцевать, пусть не эстетично, но эффективно. Разве что ноги раздвигает скромно и неумело, дабы набить цену. «Возлюби ближнего своего» - заповедь, непрекословно исполняемая каждый божий день, и продлевающая жизнь в городе на этот же самый божий день. И только с божьей помощью Нана никогда не устает. Раньше она кочевала из города в город, искала цель и вопрошала судьбу, но попавшись в водоворот сумеречных танцев и дерзких прикосновений Южного Города, не смогла из него выбраться. Каждая ночь, будто в первый раз, наполняется коктейлями и танцполами, конфетти, дымом - и процессом вместо цели. Нана знает каждого охранника, официанта, бармена, диджея, приезжего, что задержался, да и того, что не задержался. Вечный двигатель улыбок и криков, что у женщины спрятан неизвестно где, цепляет их всех на крючок и тащит с одной стороны центральной улицы на другую, из одного танцевального клуба - в другой, и только смерть остановит этот вихрь, переставший мечтать и начавший действовать. Этой ночью я видел ее на работе у богатых китайцев, которые со сцены разливают шампанское и раскидываются пачками купюр, чтобы местные упали на колени и начали сражаться за лишний доллар. Нана же, хитро оскалившись, рассматривает тех, кто остался стоять. Почему нет? Сейчас - работа, а потом - как повезет.

Через дебри жизней Южного Города я, наконец, выбрался на причал, где тихо, безлюдно и совершенно нет запахов. Море, в отличие от меня, не обращает внимания на людей. Оно не отражает даже и луны, вечно движется в войне, взбалтывается, темнеет, и свет фонарей теряется в сумраке воды. Я чувствую в море полноту смысла, которой нам не достает. Даже такой горячий и наваристый, как морской суп, город - вселяет безмерную, вечную пустоту, стоит лишь пройтись по узким улочкам своей души и заглянуть поглубже в счастье городских улыбок.
А вот если заглянуть поглубже в морскую пучину - всплывет труп, настолько сильна ее суть, недоступная людям.