День Строителя

(Из сборника «Братья Кривомазовы». Продолжение рассказа «Подмена»)

В пятницу Николай специально пришёл в столовую пораньше, чтобы сесть за стол с девчатами-волейболистками и напроситься в команду к Жене Фоминой.  Женя ужасно обрадовалась: парней, умеющих играть в стройотряде было мало, а Коля с его ростом мог очень пригодиться, играя под сеткой. Когда в столовку зашли Люлюшки, Николай сделал вид, что очень занят и не замечает их. Он так и остался сидеть с Фоминой и её волейболистками, а его постоянное место за столом с Люлюшками осталось незанятым.

Люлюшки были мрачнее тучи, они молча и без аппетита жевали свой завтрак. Николай кинул мимолётный взгляд в их сторону и тут же отвёл глаза. Но даже за этот краткий миг он успел наткнуться на пристальные взгляды обеих сестёр. А ещё он заметил, что у обеих под глазами круги от бессонной ночи. Кроме того, на правой щеке Любы он заметил четыре свежих параллельных царапины, а на левой щеке Люды – припудренный синяк. «Не иначе, сестрёнки продолжили свои разборки после моего ухода, причём не только на словах или подушках.  И, судя по всему, уже разобрались. И подрались, и уже помириться успели» – подумал Николай – «как легко у них всё получается! Наверное, сказывается многолетний опыт совместного проживания. Ну и ладно. Какое мне до этого дело? Пусть разбираются сами как хотят. Больше это всё меня не касается! Знать их не хочу, обеих!».

Он уткнулся в свою тарелку. Больших усилий ему стоило заставить себя не поворачивать голову в сторону близняшек, а те, казалось, только на него и смотрели. Кожей щеки он чувствовал на себе их осуждающие взгляды и догадывался, что уши его горят, как стоп-сигналы у тормозящего автомобиля.
После завтрака Николай быстро-быстро, чуть ли не бегом, пошёл под навес, где было оборудовано место для курения. Коля успел сделать несколько затяжек, но заметив, что в сторону курилки решительно направляются обе близняшки, почуял неладное. Девушки были некурящими, а значит, шли в курилку специально, чтобы поговорить с ним по душам и вытрясти из него всю душу. Он бросил недокуренный бычок, бодрым шагом вышел из курилки и присоединился к кружку парней из четвертой бригады, травивших сальные анекдоты в ожидании начала работы. Заметив его манёвр, сёстры остановились и не стали его преследовать, а только посмотрели на него с немым укором и нескрываемым презрением.

Всю первую половину рабочего дня Николай старательно избегал общения с близняшками и даже взглядом старался с ними не встречаться. «Не о чем и незачем мне с ними разговаривать!» – решил для себя Коля. И если Люлюшки по ходу рабочего процесса случайно или намеренно оказывались с ним рядом, он тут же отходил в сторону.
 
В обед Николай опять сел за стол с волейбольной командой, а после обеда сам вызвался стоять на виброрейке в качестве балласта, хотя в тот день была очередь Толика. А ведь Коля прекрасно понимал, что ничего неприятнее для кишечника быть не может, разве что харакири. Стоять на виброрейке дело немудрённое: стой и трясись вместе с рейкой. Не требуется особого умственного или физического напряжения, важен только подходящий вес тела, а у Николая он имелся. Но вот только ни в коем случае не следует стоять на работающей виброрейке сразу после обеда: желудок и вестибулярный аппарат могут не совсем благосклонно отнестись к этому аттракциону.
 
Вот и сегодня, то, что в меню тёти Даши называлось «селянка домашняя с мясным набором» и «котлеты паровые из минтая с саго» моментально слиплось в плотный ком, который теперь активно перекатывался внутри кишечника. Николай с трудом сдерживал тошноту. Зато в работе с виброрейкой были свои плюсы: от Люлюшек его отделяла полоса незастывшего бетона, а виброрейка тарахтела так громко, что он мог делать вид, что ничего не слышит. Это на случай, если бы девчата попытались с ним заговорить. Но они и не пытались, а только продолжали смотреть на него с немым, но красноречивым осуждением.

Потом была тренировка по футболу. Николай предпочёл бы играть в полузащите, чтобы в течение всей игры оставаться в центре поля, подальше от трибун. Но Пашка, который был за капитана, поставил его в ворота. К счастью для Николая, подойти к нему ближе десяти метров у Люлюшек не было возможности, так как за воротами были огромные лужи. Зато сёстры сели на импровизированной трибуне и с нескрываемым удовольствием громко свистели, когда он пропускал гол. Правда это случалось не так уж часто, всего раз шесть или семь.
После ужина Николай не пошёл, на танцы, которые никогда прежде не пропускал, а вернулся в свой барак. Это было самое надёжное убежище, если не считать бетонного бункера бомбоубежища. Представить себе, что нормальные девушки могут добровольно хотя бы на минутку зайти в небольшое помещение, в котором ночью спят двенадцать мужчин, а днём на металлических спинках кроватей висит их неделями нестиранная одежда, да на полу под этими кроватями валяются задубевшие от пота носки, было невозможно. Так что в бараке Николай мог чувствовать себя в относительной безопасности.
 
Он сел на край кровати и принялся листать ветхую книжку, которую ему дала Люсьена. Эта книжка могла бы показаться ему полезной и интересной, будь он подростком старшего пионерского возраста. Особенно, если бы он знал английский язык. Но и не читая подписей, Николай разобрался, что к чему, и смог выбрать наиболее подходящий способ устройства костра из подручных материалов.
Из столовой, где уже началась дискотека, доносились звуки до боли знакомых мелодий диско. За полтора месяца все успели их выучить наизусть и могли бы угадать с двух-трёх первых нот. А всё потому что диск-жокей Славик привёз из Москвы всего четыре катушки записей и крутил их каждый день. Наверняка обе Люлюшки были уже там и поджидали Николая для решительной беседы, а он всё сидел на своей кровати, тупо уставившись в схемы укладки дров и хвороста.
 
События прошлой ночи никак не выходили у него из головы. И вопросы, бесконечные, безответные, сумбурные: «Что это было? Как они могли? Почему на месте Любочки оказалась Людка? Почему она не прогнала меня? Почему не сказала, что она не она? А Люба где была? Что она делала всё это время? Ночью порядочным девушкам положено спать, причём в своей кровати… Неужели, сёстры сговорились и решили проверить, замечу ли я подмену, почувствую ли какую-нибудь разницу? А как её почувствуешь, эту разницу, если у нас с Любой всё и так было каждый раз по-новому. А что, если это Людка уговорила Любу поделиться мною, ведь они сёстры и всегда всем должны делиться. Зачем это Людке, разве ей Митьки не хватает? Ну, возможно, просто из любопытства. Ведь женщины любопытны как кошки. А Люба сначала согласилась, а потом пожалела об этом, и ей стало стыдно мне в этом признаваться, вот она и устроила всю эту комедию с разборками. Типа, я ничего не знала и даже представить себе такого не могла… Женщины могут быть такими коварными! Сплошное притворство и лицемерие! А может, они решили меня разыграть, как на первое апреля, и в кровати на самом деле была моя Люба, просто она нацепила дурацкую Людкину ночнушку, а Людка пришла и притворилась, что это она Люба? Посмеяться надо мной решили… Разве так можно! Зачем же так шутить с живым человеком… Разве их поймёшь, этих женщин! А что если, пока я… с Людкой, Люба в это время… с её Митькой, а он тоже не заметил подмены? Спросить что ли у него? А как о таком спрашивать? А если всё так и было, а он так ничего и не заметил? А если ему с моей Любой понравилось больше, чем с со своей Людой, что тогда? Что же мне делать? Набить ему морду? Или всё-таки он был с Тамаркой? Тогда выходит, что Люба была не с Митькой, а с кем-то ещё? С кем же? Да мало ли на строительстве мужиков! Тут ведь не только студенты, но и солдаты. А ещё строители, не женатые или временно холостые... Как вообще Люлюшки могли так со мной поступить? И почему, когда я пришёл, Людка плакала? Неужто в самом деле из-за Барабасика? Разве можно так убиваться из-за какого-то кота? И что же мне теперь делать? Что же мне делать?!».

Грустные и тревожные размышления Николая оборвало негромкое покашливание. Он поднял голову от книжки и увидел, что рядом с ним стоит Люсьена Бормотун. Он и не заметил, когда она появилась в полутёмной комнате.
– Николай, я смотрю, ты решил-таки разобраться со схемами костра? Правильно! Если что непонятно, ты скажи, я помогу с переводом, – сказала она, и вдруг присела рядом с ним на кровать.
«Ну что, что ей от меня нужно? Разве не понимает, что ну совсем, ну ни капельки мне не нравится и что мне сейчас не до неё?» – подумал Николай – «но не отпихивать же её от себя».

Люсьена перелистнула пару страниц в книге, лежащей у него на коленях и легонько провела рукой по волосам Николая, совсем, как это делала его мама, когда Колюнчику было лет восемь, и он в очередной раз ободрал коленки. Николай вдруг уловил исходивший от девушки аромат духов «Красная Москва», которые так любила Анна Николаевна, почему-то называвшая их «Шанель №5». Заботливо склонив голову на бок, отчего резкие черты её лица вдруг стали мягкими и женственными, Люсьена ласково спросила:
– Коля, как твоя голова? Не болит?

– Заживает понемногу, – ответил Николай. «И что это её на ласки потянуло? Того и гляди целоваться полезет, а ведь мы с ней совсем одни во всём бараке, и стемнело уже» – промелькнула у него неожиданное опасение – «и чего тогда делать?». Он одеревенел от напряжения, как кролик под взглядом удава.
– Ты смотри, Коля, береги голову, не стоит её терять, – сказала Люсьена, и вздохнув, встала с Колиной кровати. «Пронесло!» – подумал Николай.

Бормотун, не оборачиваясь, пошла к двери, а когда Коля увидел в дверном проёме её хрупкий силуэт, у него вдруг защемило в груди. Такая всегда сильная и решительная, Люсьена вдруг показалась ему хрупкой и беззащитной. «Не моё это дело её жалеть» – подумал Коля – «меня бы самого кто-нибудь пожалел».
 
Николай умылся и лег в кровать ещё до того, как вернулись его соседи по комнате. Он хотел отоспаться за все последние три недели. Но беспокойные мысли не давали ему заснуть. Стоило закрыть глаза, как он видел себя со стороны: то с Любой, то с Людой. Одна сестра, сменяла в его постели другую, пробыв с ним лишь одну-две минуты. Совсем, как хоккеисты – вошёл в зону, бросил по воротам и скорей обратно, на скамейку запасных. А то обе они, не торопясь сменяться, лежали с ним рядом и целовали его, одна в левую щеку, а другая в правую. Причём, понять, кто из них слева, а кто справа, было невозможно. Но он и не старался в этом разобраться, просто лежал и наслаждался их нежными прикосновениями. А потом, пока они вот так лежали втроём на одной кровати, в ногах появилась вдруг Люсьена Бормотун в форменном стройотрядовском костюме с нашивками и комсомольским значком и, взяв Николая за левое колено, стала энергично его тормошить.

Николай открыл глаза и вместо Люсьены увидел трясущего его за коленку Пуделя.
– Проснись, Колян! – сказал Пашка, когда Коля открыл глаза.
– Пашка, ты чего меня трясёшь? – спросил Николай.
– Да ты орёшь во сне, как полоумный. Кошмары замучили?  Говорят, кошмары бывают у тех, у кого совесть не чиста. Натворил чего-нибудь?

– А что я кричал?
– «Идите вы все…», ну и дальше, как водится, несколько слов из лексикона классика, нашего незабвенного прораба, – усмехнулся Пашка.
– А кого я посылал, не понятно?
– Ещё как понятно. Я же сказал: всех. Ты, похоже, выпил лишнего.  С перепоя такое часто случается.
– Да трезвый я, как последняя сволочь. Хочешь дыхну.
 
– Вот только дышать не надо! Если не перепил, тогда это у тебя, наоборот, от недопития. Или, правильнее сказать, от недоперепития. Я как недоперепью, тоже сплю плохо. А ты, Колян, попробуй повернуться на другой бок и снова заснуть. Может совесть твоя беспокойная тоже заснёт.

А в это время Люлюшки, планировавшие отловить Николая для откровенной беседы по душам один на один, точнее, двое на одного, прождали его в столовой до самого окончания дискотеки. В конце концов, они плюнули и молча ушли к себе в общагу.

– Обычно сёстры Белкины за ручку ходят, как в детском саду. Какая кошка между ними пробежала? – спросила Женя Фомина, сидевшая на скамейке около общаги в обнимку с командиром отряда.
– Не кошка, а кот, – ответил Егоров и снова потянулся к Жене губами. У Ивана с Женей всё складывалось хорошо, и думать о чужих ссорах ему не хотелось.

***

А на следующий день начался праздник.
Из колонок, выставленных в окно столовой, лавиной низвергалась бравурная музыка, совсем как на первомайской демонстрации: про Ленина, такого молодого, про БАМ, про «Мой адрес Советский Союз». От такой музыки сразу хочется совершить какой-нибудь трудовой подвиг и бодрым строевым шагом колоннами по восемь маршировать под красными знамёнами прямиком в светлое будущее. Вот бойцы стройотряда и отправились завтракать.

На крыльце столовой Николай заметил Люлюшек, не торопившихся заходить внутрь. Они явно кого-то поджидали. «Кого, кого! Меня, конечно, вот кого» – подумал он – «мне теперь и покушать спокойно не дадут». Но зайти в столовую, минуя близняшек и не глядя им в глаза, было совершенно невозможно.
 
Николай остановился, сделав вид, что ему срочно понадобилось перекурить, хотя он знал, что перед едой курить вредно. Курить вообще вредно, капля никотина убивает лошадь, это он знал ещё со второго класса, когда попробовал свою первую сигарету. Но особенно вредно курить до еды.

Пока он курил, оказалось, что сёстры караулили вовсе не его. Сначала мимо них прошла Тамарка, оживлённо болтая о чём-то с Сесилией, чернокожей студенткой с Острова Свободы. Поравнявшись с Люлюшками, Тамарка приосанилась, придала своей симпатичной мордашке выражение аристократического превосходства, презрительно ухмыльнулась и посмотрела на Люлюшек с нескрываемой издёвкой. Они же, не удостаивая её словами, ответили ей совершенно одинаковыми брезгливыми гримасами, словно перед ними была мокрая грязная тряпка с дырой посередине, которой только что протёрли пол в общественном туалете. Тамарка, демонстративно игнорируя их гримасы, гордо прошествовала в столовую, Сесилия последовала за ней, а сёстры Белкины остались на крыльце.
 
Сигарета обожгла Николаю губы. Крошечный окурок выпал изо рта. Коля стал тщательно тушить его заляпанной подошвой своего резинового сапога. «Хочешь – не хочешь, нужно идти» – подумал он. Но в это время к крыльцу подошёл рыжий Митька. У него был слегка виноватый вид человека, которому страшно неловко показывать окружающим, что он страдает от невыносимой боли в брюшной полости.
«А ведь Митьки вчера целый день не было видно. И, кстати, Тамарки тоже. Конечно, в том, что они могли за время работы ни разу не встретиться Николаю, не было ничего удивительного: их бригады работали на разных участках строительства. Но в столовую-то они должны были приходить» – подумал Николай – «и где же они, интересно, были, пока их не было?».
 
Митька поднялся по ступенькам, и, мученически улыбаясь, посмотрел на Люду:
– Привет, девчонки… – начал он слабым голосом, но его оборвала звонкая и хлёсткая оплеуха. Люда вложила в удар столько силы и злости, что чуть не отбила себе ладонь. Рыдая, она сбежала с крыльца столовой, а Люба кинулась её догонять.
Путь в столовую был свободен. Николай не спеша прошёл мимо ошарашенного Митьки и по-отечески положил ему руку на плечо.

– Какая муха её укусила? – спросил у него Митька, держась рукой за побагровевшую левую щёку, – что тут у вас вообще творится?
– Это у тебя надо спрашивать, – ответил Коля, – а муху эту, кажется, зовут Тамаркой.
Митька пожал плечами, делая вид, что не понял намёка.

Николай вошёл в столовку и снова сел за стол с Женей Фоминой и её волейбольной командой. Сегодня за их столом сидела и Тамара. Кажется, она из окна столовой могла видеть, как Люда влепила Митьке оплеуху, и это её очень позабавило. На лице её была довольная ухмылка.
– Томка, почему ты вчера тренировку пропустила? – спросила Женя.

– Слегка приболела. Ну, знаешь, женские дела… – сказала она, и сделала вид, что смутилась от присутствия за столом Николая и других парней из волейбольной команды. Но парни хорошо её знали, некоторые даже слишком хорошо и слишком близко, чтобы поверить, что на свете есть хоть что-то, что может смутить Тамару Шаркунову.
«Знаем мы, чем ты болела! Знаем мы эти ваши женские дела!» – подумал Николай.

– Но ты, Женя, не беспокойся. Сегодня я в полном порядке, и готова к спортивным подвигам, – улыбаясь, сказала Тамара.
Женя обрадовалась, ведь длинноногая Тамара умела играть лучше других девушек и даже парней в их стройотряде.
А Николаю было плевать на то, кто будет играть в его команде, и даже выиграют они или проиграют. Он глотал кашу и косился в сторону стола, за которым обычно сидели Люлюшки, но их места так и остались незанятыми.
 
***

На доске объявлений вместо регулярно обновляемого плаката «Пьянству – бой» красовался пятый номер стенгазеты «Мастерок», в котором творческий замысел отстранённой или, точнее сказать, самоустранившейся, от обязанностей ответственного редактора Тамары Шаркуновой был реализован только на четверть. По правде сказать, от первоначального замысла осталось только название, написанное, а точнее, нарисованное ею лично в стилистике хиппи, причём, не банальными плакатными перьями, а толстыми заграничными цветными маркерами, которых в наших магазинах не купишь. Шрифт, который она использовала, напоминал оформление роллинговского сборника «Flowers» или битловского альбома «Rubber Soul».
 
Остальное содержание стенгазеты, оформленное уже без участия ответственного редактора, оказавшегося на деле совершенно безответственным, было не столь ярким, зато более идеологически выдержанным. Как и положено, передовица рассказывала о передовиках. Под ней была фотография лучшей бригады стройотряда – пятой, к которой почему-то примазались два солдата из стройбата, электрик Сёма, диспетчер Эльвира Матвеевна и чёрная в белых пятнах сука Радистка Кэт со своими щенками Штирлицем и Плейшнером. В разделе «Наш юмор» была карикатура на Пашку Пуделя, изображавшая его исторический беспосадочный перелёт от электрического щитка к кусту шиповника. То, что это был именно Пашка легко было догадаться по курчавой шевелюре в стиле Анджелы Дэвис, из которой вылетали голубые и оранжевые молнии. Был в этом разделе и анекдот про Николая Кривомазова:
«– Вы не знаете, почему Коля тешет кол прямо у себя на голове?
– Это он для остроумия. К КВН готовится».
 
Ещё в газете были стихи, автор которых, очевидно из ложной скромности, не был указан, но все не без оснований подозревали, что к их созданию приложил своё перо Рустам Абдуллаев. Не зря же его в стройотряде дразнили акыном. Этот шедевр студенческой поэзии был написан красными чернилами:
    В лесу на берегу реки
    Зажгутся в окнах огоньки.
    Построим мы высотный дом,
    Чтоб отдыхали люди в нём.

    Построим, чтоб у речки быстрой
    Резвились дети и министры,
    Строители и агрономы,
    Артист и секретарь горкома.

    Строительству пансионата
    Не помешает происк НАТО!
    Пусть знают ястребы войны:
    Нам их угрозы не страшны!

    Нас не пугают мегатонны:
    В подвале – бункер из бетона.
    И как сказал наш командир:
    – Мы не дадим разрушить мир!

– Ну и вирши! – шепнул командир отряда на ушко комиссару, – до чего же безграмотно и бездарно! Да ещё и про меня вставили…
– Бездарно, зато идеологически выдержано! Не придерёшься! – ответила Люсьена.
   
В левом нижнем углу стенгазеты была изображен средний танк Т-72 в разрезе. Подпись к фотографии гласила: «На страже мира и труда».

А в правом верхнем углу «Мастерка» была приклеена обведённая зелёным карандашом цветная фотография какого-то сверкающего небоскрёба, похожего на поставленный на попа стеклянный параллелепипед.  Нижних этажей здания не было видно, там поверх фотографии были наклеены мастерски нарисованные и вырезанные из плотной бумаги берёзки. Статья, к которой относилась эта фотография, называлась «Будущее наших Жаворонков». Автор статьи утверждал, что к 2000 году площадь посёлка Жаворонки увеличится в шестнадцать с половиной раз, а пансионат, который они сейчас строят на берегу Москва-реки, станет его административным центром.  Вокруг фотографии здания развернулись горячие споры читателей. Например, бригадир шестой бригады с пеной у рта утверждал, что фото неправильное, потому что пансионат будет сделан из красного клинкерного кирпича, а не из стекла и бетона. По мнению же его оппонентов не стоило обращать внимания на такие пустячные неточности.

Николай не стал подходить к стенду с газетой. По ехидным взглядам товарищей он понял, что в газете написано про него что-то смешное и наверняка обидное. Но подходить он не стал вовсе не из-за этого, а потому что около стенда стояли сёстры Белкины. Похоже, Люба делилась с Людой какими-то подробностями творческого процесса подготовки к выпуску газеты. Коля же отправился на футбольную площадку разминаться перед игрой с пионервожатыми.

Начался матч и за первые же семь минут пионервожатые пробили по Колиным воротам восемь раз. И не потому что вожатые умели хорошо играть, а потому что защита стройотрядовцев была никакущей. Каждый из студентов хотел быть форвардом, они всей гурьбой убегали к чужим воротам, и только капитан Пашка время от времени возвращался в оборону. Так что, если бы не Николай, смело выходящий из ворот навстречу нападающим команды соперника, ударов в створ было бы больше. По счастью, в команде соперника тоже никто не умел как следует бить по воротам, и Николай без особого труда отражал удары. На восьмой минуте Николай поймал кураж и уже начал думать о себе, как о великом голкипере, которому место в первом составе «Буревестника» или даже во втором составе «Спартака». Но тут на трибуне около его ворот появились Люлюшки, и весь Колин кураж куда-то испарился. Сёстры были одеты в одинаковые ярко-жёлтые спортивные костюмы. Они сняли свои разноцветные шейные платки и стали совершенно неотличимы.
 
«Кто из них кто?» – на секунду задумался Николай и тут же ему в затылок попал мяч, посланный чуть ли не с середины поля. Николай встряхнул головой и подумал: «А какая мне теперь разница кто есть кто! Знать их больше не хочу, раз они со мной так! Обеих!».

Он попытался вновь сосредоточиться на игре, но голова его сама по себе то и дело поворачивалась к правой трибуне, на которой ярким жёлтым пятном выделялись Люлюшки. Они размахивали руками и что-то кричали, но что, непонятно. В результате в Колины ворота влетел мяч, а он даже не понял, как.

К нему подбежал капитан команды Пашка Пудель:
– Колян, ты что? На поле смотри, а не на девчонок своих! Будешь так играть, мы этим соплякам проиграем. Потом насмешек не оберёшься.
Николая возмутили эти незаслуженные упрёки. Да, он отвлёкся, с кем не бывает. А защита где? Почему никто его не страхует? Почему вообще дают бить по его воротам? И причём здесь девчонки? И почему это именно его, а чьи-нибудь?

Больше он старался на Люлюшек не глядеть, а следить за мячом. Но всё же заметил, как за Люлюшками кто-то пришёл, и они ушли с трибуны. Наверное, их вызвали играть в настольный теннис.
Когда вахтёр Гаврилыч, со знанием дела судивший этот матч, дал финальный свисток, счёт был 3:1 в пользу стройотряда. Все три гола во втором тайме забил Пашка, причём два из них – головой. И даже причёски не испортил.

Команды направились в сторону трибун, а на поле вышли команда стройбата и сборная стройуправления, та самая, в которой под видом крановщиков и штукатуров скрывалось несколько профессиональных футболистов. Николаю очень хотелось остаться на трибуне, отдышаться и посмотреть игру, обещавшую множество жёлтых карточек, а если повезёт, то и красных. Но тут, как назло, прибежала запыхавшаяся Бормотун и закричала:
– Николай, хватит прохлаждаться! Там наши без тебя уже первый сет в волейбол продули.

Николай был одним из трёх парней, более или менее сносно умеющих играть. Остальные парни то и дело мазали или пропускали простенькие мячи. Зато в их команде были разрядница Женя Фомина и длинноногая Тамара Шаркунова. Совершенно неожиданно для Николая оказалось, что Тамарка умеет выпрыгивать высоко над сеткой и посылать мяч в те места площадки, где у соперника никого не было. Они с Николаем неожиданно для себя быстро сыгрались: он набрасывал мяч, а Тамара атаковала. Или они, как дельфины, синхронно выпрыгивали над сеткой, выставляя блок. Остальные члены команды, включая и саму Женю Фомину, работали на эту пару «забойщиков».
 
В результате, в оставшихся двух сетах и в матче в целом победили стройотрядовцы. Коле вдруг малодушно захотелось, чтобы Люлюшки были здесь и видели его очередную победу, но их рядом с волейбольной площадкой не было. С другой стороны, будь они здесь, их могло бы окончательно выбесить, что Николай так слаженно играет в паре с ненавистной им Тамаркой. Так что, может и к лучшему, что пока Николая играл в волейбол, близняшки играли в свой настольный теннис.
 
Как и следовало ожидать, обе сёстры пробились в финал, с одинаковой лёгкостью обыгрывая всех подряд: других студентов, строителей, фельдшерицу, солдат и прапорщика Пекаря, пионервожатых. Никто, ни женщины, ни мужчины не могли составить им достойной конкуренции. И теперь в финале им предстояло сразиться между собой.

– Принципиальное будет дерби, – сказал по поводу их поединка прораб Пётр Ефимыч, пришедший на спортплощадку вместе со своей Дарьей Семёновной.
– Какое ещё дерби? Думай, что говоришь! Дерби – это ткань такая, английская, – возмутилась тётя Даша.
– Ткань – это джерси, – возразил прораб.

Близняшки были в одинаковых ярко-жёлтых спортивных костюмах. Большинство зрителей не могло понять, кто есть кто, но Николай без труда узнал свою Любочку. Спроси его, каким образом, благодаря каким таким признакам, он бы не ответил. Просто, что-то внутри подсказывало ему, кто из сестёр та, кого он любил. Может быть, от неё исходило какое-то особое тепло, флюиды, радиация, которую чувствовал только он. Флюиды или радиация, исходившие сегодня от Люды были совсем другие. «Чего же я той ночью этого не почувствовал?» – разозлился он на самого себя.
Сестры, наконец, решили снять куртки перед решающим поединком и остались в футболках: розовой у Любы и голубой у Люды. Николай почему-то даже немного обрадовался, что, ещё не видя цветов футболок, распознал свою Любочку.
Узнав, что играют сёстры Белкины, вокруг площадки, в центре которой стоял теннисный стол, собралась толпа болельщиков. Среди них были не только бойцы стройотряда, но и строители, и солдаты из стройбата, в общем, все, кто слышал легенды о мастерстве сестёр Белкиных. Вокруг теннисного стола собралась толпа болельщиков, и Николаю пришлось поработать локтями, чтобы пробраться во второй ряд. Лезть в самый первый ряд он не стал, чтобы не попадаться лишний раз на глаза Люлюшкам.
 
Всех, кто с начала турнира наблюдал, как обе сестры, играя по очереди, без особых проблем пробивались в финал, ждал сюрприз. По сравнению с той рубкой, которая сразу же началась между ними, все предварительные матчи можно было считать лёгкой и плавной разминкой. Теперь же сёстры выкладывались по полной. Каждая старалась во что бы то ни стало одолеть свою непримиримую соперницу. С каждым потерянным очком они морщили свои красивые личики одинаковыми гримасами боли и отчаяния. А при отыгранном очке, в их глазах на долю секунды зажигалась искорка удовлетворения и решимости. Игра их была резкой и яростной, как воздушный бой реактивных истребителей. Порой казалось, что сейчас они отбросят в стороны ракетки и дальше станут биться друг с другом голыми руками. И это будет уже не пинг-понг, а бокс или кэтч.
 
Болельщики, громко подбадривавшие сестёр, разделились на два лагеря, «голубых» и «розовых». По какой-то непонятной причине, Людиных болельщиков оказалось человек на десять-пятнадцать больше, чем Любиных. Николаю даже сделалось обидно за свою девушку, незаслуженно обойдённую признанием, но потом он спохватился, подумав, что никакая она не его, ничуть не больше, чем её сестра, и вообще, он ни за кого из них болеть не станет. Но это оказалось легче подумать, чем сделать. Так или иначе, он всё равно болел за Любу.

Первый сет с минимальным отрывом выиграла Люда. Второй сет выиграла Люба. Третий сет опять выиграла Люда. Четвёртый – опять Люба. Предстоял последний сет. Девушки присели, чтобы немного отдохнуть и попить водички перед решающей схваткой.
И тут Николай почувствовал лёгкий тычок в правый бок. Он посмотрел направо и увидел рядом с собой рыжую голову Людкиного Митьки.
– Ну, как тебе игра? Классно наши играют? – спросил тот, ехидно улыбаясь от уха до уха.
 
Это «наши» в Митькиных устах Николаю очень не понравилось. Настолько сильно не понравилось, что ему даже захотелось врезать по Митькиной ехидной рыжей морде, и не ладонью, как Людка, а по-мужски, кулаком. Ещё в этот четверг днём Митькин вопрос был бы вполне уместен, но только не теперь, когда он стал звучать двусмысленно и цинично. «Знает ли Митька, что я был с его Людкой? Если да, тогда выходит, это он должен дать мне по морде, а не наоборот. А что, если он намекает, что сам той ночью был с моей Любой? Тогда, это я должен дать ему по морде… Но ведь Людка что-то говорила про Тамарку, хотя откуда ей знать. Или знала и врала, выгораживая сестру. Кто их поймёт, этих Люлюшек» – мысли в Колиной голове скакали из стороны в сторону, совсем как теннисный мячик. И только начавшийся пятый сет вернул Колино внимание к теннисному столу.

Самый драматичный момент матча случился, когда, ведя со счётом 17:15 Люба споткнулась о торчащий из земли булыжник и, кажется, подвернула ногу. Люда предложила сделать паузу, но Люба предпочла продолжать. Но она уже не могла так быстро бегать и доставать дальние мячи. Уже скоро она растеряла своё преимущество в счёте и начала проигрывать. Ей всё же удалось выиграть ещё две подачи, но шесть она проиграла. В результате, победителем турнира стала Люда, выигравшая с минимальным преимуществом. Сёстры по-спортивному пожали друг другу руки, а потом по-сестрински обнялись, и так в обнимку и ушли с поля, не обращая внимания на болельщиков и их аплодисменты.
 
– Вот так-то, Колян! – Митька похлопал Колю по плечу, – не станешь же спорить, что моя Людка лучше.
– Никакая она больше не твоя! – со злостью произнёс Николай, и тут же пожалел, что не сдержался. Очень уж двусмысленно прозвучала эта фраза.
– А что так? Подумаешь, приревновала. Не сегодня, так завтра прибежит мириться, – судя по тону, Митьку совсем не расстраивался из-за полученной оплеухи. И о том, что пока он на даче развлекался с Тамаркой, его Люда была с Колей, он и не подозревал.
– Спорим, не прибежит? Она гордая.
– А не прибежит, и не надо. Есть и другие девчонки. Например, Тамарка. Знаешь, Колян, какая она зажигалочка! Или наша шоколадка Сессилия. Или, например, Людкина собственная сестричка.

Всю свою обиду и злость на Митьку, на Тамарку, на обеих Люлюшек, на самого себя, Николай вложил в удар правой. Но либо Митька догадался, каким будет ответ на его язвительную реплику, либо у него была отличная реакция. Так или иначе, он увернулся от Колькиного кулака и тот лишь по касательной чиркнул ему по уху. Студенты, стоявшие рядом, схватили Николая, чтобы не дать ему ударить ещё раз, и не выпускали, пока Митька, пожав плечами, не ушёл прочь.

К Николаю неизвестно откуда подбежала Бормотун.
– Что вы тут устроили? К нам проверяющий из райкома комсомола приехал, второй секретарь, а вы кулаками махать вздумали. Бокса в программе праздника не было. Я же просила тебя, Николай, не терять голову, – сказала она и протянула Николаю початую бутылку «Нарзана», – попей водички, остынь. Пойдём-ка лучше со мной, почитаем стенгазету. Знаешь, какой мы там про тебя анекдот пропечатали? Оборжаться!

Она схватила Николая за рукав и потащила к стенду, на котором висела стенгазета.
У стенда стоял командир отряда в стройотрядовской униформе со всеми полагающимися значками и нашивками и полноватый молодой ещё человек в строгом тёмно-синем костюме-тройке, застёгнутом на все пуговицы, белой сорочке и бордовом в белую горошину, как у Ильича на известном портрете, галстуке. На носу у него были очки в тонкой металлической оправе, как у Ю.В.Андропова, под мышкой – чёрная кожаная папка, а на лацкане комсомольский значок, да не простой, а увеличенного размера и с какой-то надписью и оливковой ветвью.

– А, вот и комиссар нашего отряда, Бормотун Люсьена, – Егоров представил ему. Про одетого в спортивную форму Николая, пришедшего вместе с Люсьеной, он ничего не сказал, будто того здесь не было вовсе.
– Здравствуйте, Люсьена… эээ… простите, как вас по отчеству? – спросил человек в костюме.
– Люсьена Леонидовна, – ответила Бормотун.

– Так, хорошо… Леонидовна, это хорошо, – сказал человек в костюме.
 – А это Никита Сергеевич Викульшин, второй секретарь райкома комсомола, – представил командир.

– А этот товарищ в трусах кто? – Никита Сергеевич неодобрительно посмотрел на Николая.
– Это Николай Кривомазов. Он у нас не только передовик производства и ударник, но ещё и вратарь нашей футбольной команды. И в волейбол тоже… – сказала Люсьена.
– Какой он передовик и, так сказать, ударник, я уже успел в вашей стенгазете ознакомиться. Нехорошо, нехорошо. Что же вы так, Николай… простите, как вас по отчеству?

– Магомедович, – ответил Коля.
– Магомедович? Вот я и говорю, нехорошо… – сказал Никита Сергеевич, покачав головой, но было не совсем понятно, что именно ему не понравилось, Колино отчество или то, что было пропечатано в газете про топор и остроумие.
Викульшин повернулся к газете и, ткнув толстым пальцем в самую середину ватманского листа, сказал:

– Что ж, товарищи... В целом стенгазета неплохая, чувствуется, что выпускали её будущие советские журналисты, хотя заголовок выглядит как-то легкомысленно. Передовица про передовиков хорошая. Планы перевыполняются, это хорошо. И стихи неплохие, отражают международное положение, стремление нашего народа к миру во всём мире и руководящую роль Коммунистической партии. Вы, же партийный, Иван Антонович? Это тоже хорошо. А вот сатира в вашей стенгазете, мягко говоря, ниже плинтуса. Над чем смеётесь, товарищи! Где свойственный советскому народу гуманизм? Тут у вас сплошной чёрный юмор, причём отдающий душком его худших западных образцов. Всякие там топоры, удары током. Нехорошо. И потом, критика нарушителей техники безопасности у вас есть, это хорошо. А где, покажите мне, самокритика? Почему нет самокритики? Было же указание ЦК развивать самокритику, причём делать это не формально, а по существу. Не в бровь, а в глаз, так сказать, невзирая на лица, но оставаясь в конструктивном русле. Наша партийная и комсомольская самокритика – это вам не какая-нибудь там лицемерная католическая исповедь в надежде получить за неё индульгенцию. Я и сам постоянно самокритику развиваю, так сказать, признаю свои отдельные недостатки и решительно их бичую перед лицом товарищей. И вам надо.

Егоров и Бормотун закивали, а Николай сделал умный вид, будто старается постичь глубинный смысл мудрёных речей заезжего начальника. А Никита Сергеевич продолжал:
– Статья про будущее Одинцовского района и, в частности, местного посёлка Жаворонки, в целом неплохая, вселяет оптимизм и веру в светлое будущее. Это хорошо. Но небоскрёб на фото какой-то подозрительный. Кстати, где вы взяли такую фотографию?

– Фото из журнала «Архитектурный вестник Подмосковья» №4 за этот год, – без запинки соврал Егоров.
– Это хорошо, актуально. Но вот где, скажите, пожалуйста, в вашей газете рубрика, посвящённая патриотическому воспитанию молодёжи?

– И про патриотическое воспитание есть, и тоже актуальная. Взгляните сюда, – Люсьена указала на изображение Т-72 в разрезе, – ровно через месяц будет День танкиста, и, вот, пожалуйста: танк.
– Действительно, танк… Это хорошо и своевременно. Можно даже сказать, идёте с опережением. Но разве можно схему танка в стенгазету? Это же, наверное, секретные чертежи, а вы их на всеобщее обозрение вывесили!

– Средний танк Т-72 не только стоит на вооружении в нашей армии, но производится по нашей лицензии в развивающихся странах. Поэтому то, что у него внутри, военной тайны не составляет и уже публикуется в открытых источниках, чтобы у нашей молодежи была возможность ознакомиться с тактико-техническими характеристиками и общим устройством этой боевой машины, – пояснил Егоров.
– А… ну, если так, тогда хорошо, – Никита Сергеевич раскрыл свою папку, достал из неё блокнот в красной сафьяновой обложке и что-то записал, – что там у вас, Иван Антонович, дальше в программе праздника?
– Армреслинг, – ответил командир отряда.
– Нехорошо... Слово какое-то иностранное. Вы же, как мне доложили, все тут филологи, могли бы найти в нашем великом и могучем русском языке подходящий эквивалент.
– Могли бы, но тогда получилось бы «выкручивание рук».

– М-да. Нехорошо получается. Двусмысленно как-то. Нехорошо. Советую поискать другие синонимы. Может быть, вам стоит обратиться в Институт проблем русского языка, или в Академию наук. Думаю, нашим академикам под силу найти замену этому неуместному заграничному термину. Ну, пойдём, посмотрим, кто кому руки выкрутит.
– Пойдём, Николай, я тебя включила в нашу команду, ты же у нас парень крепкий, – сказала Люсьена, когда они подошли к выставленным на забетонированной накануне площадке столам, за которыми проводился турнир по армреслингу.

«Армреслинг, так армреслинг» – подумал Николай, никогда раньше этим видом спорта не интересовавший, но успевший подсмотреть, что делали другие участники турнира. Он смог выиграть у какого-то хлипкого пионервожатого и у одного коренастого солдата из стройбата. Его подбадривал весь стройотряд, и ему даже показалось, что он различает голоса обеих Люлюшек, скандировавших: «Коля! Коля!». Хотя это могла быть слуховая галлюцинация.

Увы, в третьем поединке ему в соперники достался здоровенный экскаваторщик Степан, который обхватил его кисть своей лапищей, словно рычаг управления. Прижать эту мозолистую ручищу к столу Коле не удавалось в течение целых трёх минут. А потом лицо Степана расплылось в снисходительной улыбке, и он одним лёгким движением прижал Колину руку к столу.

 А вторым участником от стройотряда неожиданно для Николая оказалась… Бормотун.
Когда Люсьена села за стол напротив мордатого стройбатовца в голубой майке-алкоголичке и с пилоткой на затылке, зрители начали хихикать. Даже товарищ из райкома с трудом сдерживал усмешку, уж больно забавной казалось противостояние хрупкой девушки с мускулистым солдатом, пышущим здоровьем, совсем как у Пикассо на картине «Девушка на шаре».

Но, неожиданно для всех, Люсьена победила солдата одним резким движением, настолько быстрым, что тот даже не успел понять, как. В следующей схватке Люсьена одолела электрика Сёму. Потом самого толстого из пионервожатых. Студенты ликовали, а товарищ из райкома удостоил Люсьену аплодисментов.
В финальной схватке она сошлась с Колиным обидчиком экскаваторщиком Степаном. Все предвкушали, что сейчас станут свидетелями новой битвы между Давидом и Голиафом. Собираясь с духом и силами, Люсьена и Степан просидели за столом несколько минут, с яростной решимостью глядя прямо в глаза своему сопернику, совсем как профессиональные американские боксёры. А потом началась борьба, и Степан никак не мог сдвинут руку Люсьены. Он весь покраснел от напряжения, но ничего не получалось. И вдруг Люсьена легко, словно играючи, припечатала его руку к столу.

Все искренне поздравляли комиссара отряда, даже проигравшие. А когда она вернулась к командиру и к проверяющему, тот сказал:
– А вы сильны, Люсьена Леонидовна! Это хорошо. Я намерен на ближайшем бюро выдвинуть вашу кандидатуру на заведующего сектором физкультуры и спорта. Перейдёте к нам в райком на освобождённую должность. А пока что найдите достойное русское название на замену этому самому армреслингу. А то нехорошо как-то, не по-нашему. Не по-советски, – Никита Сергеевич снова открыл свою папку и снова что-то записал. А потом, молча кивнув Люсьене и Ивану, отправился поговорить с начальником строительства.

– Ну, Люсьена, считай партийная карьера у тебя в кармане! – поздравил комиссара командир стройотряда, – только придётся на вечерний факультет перевестись, или на заочный.
– Люсьена, какая ты, оказывается, жилистая! Где же ты так научилась? – не скрывая своего удивления и восхищения спросил Николай.
– Книжки читать надо. Знание – сила! Я же тебе, Николай, книгу дала про бойскаутов, – ответила Люсьена тихо, чтобы до ушей отошедшего не слишком далеко проверяющего случайно не долетело ещё одно нежелательное американское слово, – так вот, там и про армреслинг написано. Кстати, тебе самое время идти, готовить костёр.
 
Николай кивнул и пошёл к курилке, в которой собрались самые спортивные ребята из стройотряда.
– Давайте мужики, каждый возьмёт по дощечке и отнесёт на костровую поляну. А я там уложу поленья по науке, – предложил он.

Но у куривших спортсменов его призыв энтузиазма не вызвал.
– Ты, Колян, совсем что ли? До поляны пол километра. Нам бы туда самим доковылять после футбола, а ты нам предлагаешь брёвна таскать, – сказал Толик, а остальные парни закивал в знак согласия, – иди, попроси Пекаря, чтоб он своих бойцов отрядил.
– У Пекаря зимой снега не выпросишь, – приуныл Коля.

Выручил бригадир Серёга. Он уговорил знакомого бульдозериста, и тот подогнал к куче строительного мусора свой гусеничный трактор с огромным ковшом. Такая механизация пробудила у студентов энтузиазм, и они быстро накидали в ковш куски поломанных досок и брусьев с гвоздями и без.
Электрик Сёма, которому было поручено электрифицировать место проведения праздника, неожиданно любезно предложил подвезти Николая и ещё пятерых парней на бежевой «буханке», в кузове которой, кроме них, ехал бензиновый генератор, три канистры, четыре прожектора, магнитофон и усилитель с двумя здоровенными колонками.

Только приехав на место, студенты поняли, почему Сёма был так с ними любезен: ему нужны были грузчики, чтобы вытащить из «буханки» тяжеленный генератор и колонки. Поручив студентам разгрузку, он занялся установкой тента для генератора и подключением к нему прожекторов и магнитофона с усилителем. Тент был нужен на случай дождя, хотя небо было безоблачным и ничто, кроме ревматизма прораба Петра Ефимовича, не предвещало осадков.