Часть 5. Мысли Консуэло о судьбе Альберта, если бы

  ...он не встретил её. Волнения Консуэло перед брачной ночью. Сцены помрачения рассудка у Альберта. Альберт и Консуэло собирают травы для ложа любви брачной ночью. Сцены помрачения рассудка у Альберта. Альберт и Консуэло собирают травы для ложа любви


(по мотивам романов Жорж Санд "Консуэло" и "Графиня Рудольштадт")


  Консуэло уже научилась определять даже по малейшим признакам, какой поступок продиктован природным благородством и чистотой души, а в каком есть доля неестественности, чрезмерности, вычурности, излишней странности…

      «Альберта нельзя назвать человеком в обычном, традиционном понимании смысла этого слова, — думала она, — он — выше, больше. Но… как же тогда? Сверх… сверхчеловек. Избранный нести крест за тех, кто испытывает страх перед жизнью. Но а кто же тогда я? Та, кто утешает, помогает, поддерживает — да разве же этого мне мало?! — тогда я недостойна находиться рядом с этим человеком. Но кто ещё отважится или хотя бы обратит внимание на одинокого неприкаянного странника, бредущего вдоль окраин городов, убеждённого в том, что его душе нет места на этой земле, обречённого на очень скорую смерть, которым он вновь станет — и возьмёт на себя миссию сопровождать и быть свидетелем благородства и безумия, будучи в состоянии интуитивно ощущать грань, отделяющую одно от другого, способный пережить все испытания, стать верным и преданным другом — нет, несравнимо больше, чем другом — его тогда очень скоро просто забудут. Господи, мне даже страшно представить... Да что же за мысли владеют мной!»

      Консуэло осторожно, но быстро встала, чтобы не потревожить сон Альберта, и решила прогуляться по живописной зелёной опушке леса.

      Она неспешно шла в направлении, противоположном деревенским поселениям. По обе стороны узкой тропинки росли бледно-лиловые цветы на тонких высоких стеблях, по невесомым лепесткам которых Консуэло, едва прикасаясь, проводила ладонями и кончиками пальцев, стараясь не повредить их хрупкую красоту.

       Высокие зелёные кусты, о крошечные зубчики мелких листьев которых легко можно было поранить руку, тёмной стеной возвышались слева и справа от колокольчиков, загораживая свет этим почти прозрачным созданиям.

      «Как это несправедливо», — мимолётно, выказывая свою натуру даже здесь, подумала она. Консуэло чувствовала, что с каждым шагом её сердце бьётся быстрее, дыхание становится чаще, а руки холодеют. Она закрыла глаза, пытаясь успокоиться.      

      «Да что же это со мной, в самом деле?!»

      Консуэло, конечно же, понимала причины такого состояния, но также она осознавала, что ей понадобятся моральные силы хотя бы на ожидание — когда она будет стоять с ним лицом к лицу, смотреть в глаза и держать за руки; мало того — они уже сейчас нужны ей, и Консуэло должна овладеть собой во что бы то ни стало. Подумать только — с честью и достоинством пройти через такие испытания: страх перед человеком, которого она теперь любила больше всех на свете и без которого не представляла своей жизни, двукратное заключение в каземат, суровые дороги подземелья Шрекенштейна, беседы с правителями государств — когда ей приходилось буквально ступать по сверкающему перед глазами лезвию ножа, лгать против своей воли, рискуя стать разоблачённой в любой момент дрожанием собственного голоса и неверными словами, прилагая невероятные усилия и добиваться освобождения Альберта из тюрьмы — и быть сейчас готовой с такой лёгкостью сломаться под тяжестью неизвестности, связанной с самой родной душой в этом мире.

      «Да и будет ли это ощущаться мной как неизвестность? — ведь время ещё не настало».

      Если Консуэло позволит себе «сойти с ума», погрузиться в самую пучину этих противоречивых чувств, отпустит их на волю, перестанет держать себя в руках — то и она, и Альберт неизбежно и безвозвратно утонут, погибнут в ней в объятиях друг друга раньше отпущенного им срока.       «Где моё самообладание, не раз спасавшее мне жизнь? Ведь оно сейчас необходимо мне как никогда. Будучи в рассудке, он сделает всё, чтобы мир не рухнул на наши плечи». 

     Можно было сказать, что за все годы, прожитые на земле, Альберт стал привычен к проявлениям искажений собственного рассудка — подсознательно он понимал, что это никогда не закончится, что призраки, казавшиеся ему живыми людьми, но ввиду глубины и темноты столетий, из которой они являлись, походившие на чудовищ из преисподней, будут следовать за ним по пятам до конца дней в попытках уничтожить и забрать к себе. Но Альберту, несмотря на обуревавший его страх перед ужасными видениями, принимаемыми за реальность, благодаря дару предчувствовать будущее, где-то на краю сознания всегда с приходом рассвета было известно, случится ли сегодня очередной приступ, где он порой даже иллюзорно рисковал жизнью в сражениях с ними.

      «Господи… они идут… они опять здесь… За что я расплачиваюсь?..» — думал он, спеша в пещеру Шрекенштейна.

      До встречи с Консуэло он был гораздо слабее, силы в этих схватках часто были неравны. Но после того, как она появилась в жизни Альберта, словно глоток свежего воздуха — часть энергии, до сих пор не находившей иного выхода, устремилась к ней как к родственной душе, как к сердцу, в котором таятся те же помыслы и желания. Если бы Консуэло и Альберт не увидели друг друга в тот судьбоносный день, однажды он мог бы умереть на месте от страха — настолько пугающими порой были видения. Теперь же, если они и посещали его, она, видя, что он расширившимися от страха глазами, внезапно замерев, смотрит в пустоту, незримо присутствовала рядом, и это помогало Альберту выдержать мнимое нападение духов, вырвавшихся из заточения стен столетий. Когда же битва казалась ему проигранной, и Альберт, побеждённый, готов был упасть на землю — Консуэло осторожно, чтобы не подвергнуть себя опасности — ведь он мог принять её за одного из чудищ, — медленно подходила со стороны и, коснувшись его плеча, тихо, ещё не глядя ему в глаза, чтобы ненароком не испугать ещё больше, говорила нежным, ласковым, но твёрдым тоном:

      — Альберт, это я, Консуэло. Я с тобой. Больше здесь никого нет.

      Почти неизменно мягкость её голоса и рук давали ему понять, что всё закончилось, что он не повержен, что она вновь спасла его, вырвав из этого огненного горнила — словно ангел заслоняет своими большими белыми светящимися крыльями. После этого неизменно следовало тёплое, тихое, нежное объятие.

      Но бывали моменты, когда Альберт никак не мог опомниться от своих кошмаров и уже был готов сдаться, покончив жизнь самоубийством — в порыве затмения рассудка он мог это сделать голыми руками, Консуэло была в этом уверена, только чтобы не мучиться — и тогда ей приходилось сначала разжимать его пальцы, вцепившиеся в собственную шею, а потом трясти за плечи, иногда со всем неистовством, впиваясь в них ногтями. Последнее давалось ей огромным усилием воли — она помнила, какая физическая сила вселяется в Альберта, когда он чувствовал, что ему или его возлюбленной грозит опасность — неважно, настоящая или мнимая — и всегда подсознательно была готова к этому. И было такое, что она причиняла Альберту боль, хватая его за руки — и ей приходилось говорить всё громче, а иногда даже кричать своим тонким, высоким голосом:

      — Альберт! Очнись! Это я, Консуэло! Я с тобой! Посмотри вокруг — здесь никого нет!

      Он несколько секунд смотрел на неё расширенными, безумными, невидящими глазами. Но всякий раз Консуэло, сохраняя мужество, не отводила взгляд, понимая, что, только так, не поддаваясь страху, она сможет вновь развеять эти грозные иллюзии — и дождаться, когда её друг придёт в себя. В её объятиях он переставал задыхаться, постепенно успокаивался и засыпал на плече Консуэло. Тогда она осторожно опускала Альберта на траву и, убедившись в том, что не побеспокоила его, а так же зная, что теперь должно пройти по меньшей мере несколько часов, прежде чем он придёт в себя, удалялась на такое расстояние, чтобы Альберт не мог ничего услышать, и начинала придумывать новый весёлый танец, представляя, какую музыку он подберёт под эти движения. А иногда в голове Консуэло из диалогов рождались целые пьесы — это помогало ей отвлечься от грустных, тоскливых мыслей, навеянных очередным приступом помутнения рассудка у супруга.


      Постепенно собственные шаги — своей монотонностью, а путь — однообразием и красотой — немного успокоили Консуэло и вновь придали философский настрой мыслям.       Вот уже почти семь дней в этих местах стояла безветренная погода, отчего природа вокруг казалась застывшими декорациями к какому-то невероятному спектаклю.

      Пепельная пелена, затянувшая небо, закрывала от мира лучи звезды, озаряющей мир на рассвете и тающей за горизонтом, возвещая скорое наступление ночи, и потому пейзаж, расстилавшийся по обе стороны от Консуэло, казался ей совершенно безжизненным.

      Время неумолимо приближало тот час, который в её жизни не наступал ещё никогда. Консуэло понимала, что всё будет не так, как могло быть с Андзолетто, ведь если бы тогда это случилось, то походило бы на бесцеремонное, эгоистическое лишение чести — человек, которого Консуэло любила в прошлом, также был сильнее физически, и она просто не смогла бы сопротивляться до конца.       С первым мгновением, когда сумерки незримо начали опускаться на густой и без того мрачный лес, она повернула на казавшейся бесконечной дороге обратно.

      Наконец храм любви, сплошь украшенный светлыми цветами, резко выделявшимися во тьме, делавшейся всё непрогляднее, стал виден вдали. Ощущение неотвратимости предстоящей ночи вернулось к Консуэло, но теперь она могла владеть собой и сохранять чувство реальности. Её сердце вновь затрепетало, но сейчас это было нельзя заметить непричастному к тому, что происходило здесь.

      Не найдя взглядом Альберта возле дома, Консуэло посмотрела в окно. Альберт стоял посередине помещения. В его глазах отражалось лёгкое смятение — Альберт не ожидал, что она войдёт сюда сейчас.

      В доме было совершенно чисто, выметен весь сор.

      — Теперь осталось лишь сплести подушки и одеяла из цветов и трав, — прозвучал его голос.

      Сейчас Консуэло, нисколько не удивившись, была готова узнать, что Альберт умеет делать и это — а как же иначе? — он же должен был на чём-то спать во время своего отшельничества.

      — Я знаю, какие это должны быть растения, где их искать и как собирать.       — Я не сомневалась в этом, но всё равно, Альберт, ты восхищаешь меня с каждым днём всё больше. Ты позволишь мне пройти с тобой этот путь?

      — Да, конечно, с огромным удовольствием.

      — Ты знаешь, мне даже захотелось научиться этому ремеслу. В конце концов, у меня ведь есть навыки шитья, и, наверное, поэтому мне будет легче овладеть подобным искусством, — улыбнулась Консуэло.

      — Да, если ты желаешь, я научу тебя. Это будет для меня честью. Ты справишься с этим с лёгкостью. Благодаря уму и упорству, а самое главное — желанию — которыми ты обладаешь — я уверен, что это не составит для тебя большого труда.

      Она молча и спокойно смотрела в его глаза, испытывая тайное, но в известной степени предательское облегчение, осознавая, что ещё одна ночь пройдёт так, как всегда — они будут находиться рядом, но Альберт не позволит себе ничего, кроме взгляда и улыбки, исполненных уважения и почитания, и целомудренных прикосновений к её лицу, может быть, проведёт пальцами по волосам, убрав их со щеки и виска... 

     Далее последовали захватывающие рассказы Альберта о том, как он исходил множество троп, прежде чем нашёл подходящие растения, что затем делал с ними и как они сплетались под его руками в единое целое. Под покровом звёздной ночи всё это звучало для Консуэло как волшебная сказка, под которую она и заснула, когда он произнёс последнее слово, чувствуя, как Альберт нежно гладит её по щеке.

      Перед глазами Консуэло представали картины, как этот человек, похожий на чародея — со своими длинными чёрными волосами, одетый подобно цыгану, медленно идёт в наступающих сумерках среди тумана и росы, лежащей на листьях и ветвях деревьев, всматриваясь в каждый незнакомый побег, осторожно трогает его, пытаясь определить, не слишком ли он тонкий и хрупкий, чтобы служить частью постели, и затем, найдя стебель достаточно прочным — срывает его и начинает собирать такие же вокруг него, а долгими ночами, когда печальные думы гонят сон прочь — сидя на камне, свивает их между собой вначале неумело, но потом всё с большим и большим мастерством, очень быстро и незаметно для себя освоив это нехитрое дело. Работа, ставшая монотонной и не требовавшая концентрации, навевала мрачные мысли о замке и его жителях, по трагическому стечению обстоятельств выбранных Всевышним для того, чтобы стать его кровными родственниками — оставшихся на время где-то там, вдали, а глаза Альберта смотрели куда-то сквозь травяное полотно, лежащее на коленях — словно для него оно отныне стало прозрачным.

      «Какая сегодня замечательная погода, — первое, о чём подумал Альберт, проснувшись поутру и увидев прямо перед собой безоблачное голубое небо, — Всё складывается как нельзя лучше».
 
     И вправду это было так — лучи солнца светили и грели, но не беспощадным жаром адского пламени, а ласкали своим теплом, не ослепляли, но бросали на окружающее пространство золотые блики, отражающиеся в каплях на листьях и окрашивали этим оттенком чёрные стволы деревьев.

      В период своего лесного отшельничества он начал заготавливать растения именно тогда, когда вся зелень была освежена росой и чуть пригрета нежным солнцем — так Альберт понял, что все эти условия придавали ей необходимую крепость и одновременно упругость, не давая рассыпаться между пальцами.       Он посмотрел на Консуэло. Та ещё спала. На её губах мелькала едва заметная улыбка — вероятно, она видела продолжение или окончание тех снов, что навеяли его истории. Альберт не удержался от того, чтобы ещё раз провести ладонью и пальцами по её щеке. Он понимал, что рискует разбудить её раньше времени, но ничего не мог с собой поделать. Но Консуэло лишь слегка шевельнула головой, как бы отвечая ему, потёрлась щекой о его ладонь и продолжила смотреть свои прекрасные грёзы.

      Убедившись, что не нарушил сон своей любимой, Альберт поднялся, взял с собой сменную одежду и направился к пруду, чтобы искупаться. Вода была прохладной, но не излишне, и приятно ласкала тело. Он мысленно порадовался тому, что Консуэло не придётся терпеть прикосновения ледяных струй, скользящих по нежной коже, недостойной такого обращения даже со стороны сил природы.

      Словно всё вокруг сегодня было на их стороне, будто понимая, что им предстоит сегодня вечером и ночью, и потому соблаговолив не чинить препятствий в виде дождя, зноя, холода или ветра, сбивающего с ног. Хотя если помнить о том, что и воздух, и все цветы имеют в своей основе божественный дух, то здесь не было ничего удивительного.

      Возвращаясь, Альберт увидел, что Консуэло уже проснулась и ожидает его. Вместо слов они ещё издалека поприветствовали друг друга улыбкой.

      — Ты знаешь, мне совсем не хочется есть, — было первое, что сказал Альберт.

      Было видно, как ему не терпится приступить к главному делу сегодняшнего дня.

      — Мне тоже, — широко распахнутые глаза Консуэло блестели, а губы, смыкаясь, слегка дрожали от прилива энергии и желания заняться тем, что ей ещё никогда не доводилось делать в своей жизни.

     — Тогда не будем терять времени — пойдём?

      — Пойдём, — охотно согласилась Консуэло, — я уже сгораю от нетерпения и любопытства, — продолжая улыбаться, ответила она.

      Альберт протянул Консуэло среднего размера, красивую, светло-кремовую, искусно сплетённую замысловатыми узорами из ивовой лозы корзину с узкой ручкой, посаженной высокой дугой, делавшей её ещё изысканнее — как будто созданную специально для Консуэло, поднял с земли другую — изготовленную не с такой степенью фантазии, но оттого смотревшуюся не менее изящно, и они отправились вперёд по уже известной Консуэло тропе, которая своим видом вызвала всё те же мысли и чувства, что ещё так недавно получили полную свободу от препятствий в виде всегда внимательного сердца Альберта, дарованную кратким периодом его сна и, как следствие — уединения Консуэло.

      — Нам нужно дойти до самого её конца.

      Консуэло немного рассеянно обернулась к нему. Её лицо выражало задумчивость и проступавшие из-под этой пелены тревогу и грусть, готовые вновь полностью завладеть её существом, и Альберт как будто бы, предчувствуя это, спас её от повторения этих с трудом выносимых переживаний, его слова возвратили Консуэло в реальность, и через мгновение она улыбнулась со спокойной и светлой радостью.

      Разумеется, он понимал, о чём она думала, и подсознательно действительно помог ей перестать терзать себя в ожиданиях грядущей ночи. Консуэло понимала, что всё должно произойти именно сегодня, что уже не найдётся то обстоятельство, которое будет способно отсрочить то, что Альберт называл «действом» или «ритуалом», вселяя тем самым настороженность и страх в её сердце, что за этот день они успеют сделать всё, чтобы подготовиться. 

     Да, сегодня они должны пройти всё до самого конца и встретить рассвет на этой земле, в этом мире. Через все преграды — мнимые, кажущиеся и те, что мог создать временами такой хрупкий рассудок Альберта. Фраза, произнесённая Альбертом, звучала пророчески и тем же эхом отдавалась в мыслях Консуэло.       — С тобой — хоть на край света, — пошутила она, как бы давая ему увериться, что её настроение вновь пришло к своим обычным ясной чистоте и гармонии в сочетании с чуткостью к любым изменениям в душевном состоянии Альберта. И волнение Консуэло утихло до такой степени, что было уловимо теперь лишь его чувствительной натурой.

      — Мы уже скоро будем на месте.

      Разглядев невдалеке изменения пейзажа, Консуэло оживилась ещё больше и, казалось, совершенно забыла о своих тревогах. Вскоре они приблизились к краю тропинки.

      — Это только начало — нижний слой. Всего их будет три. Потрогай... Чувствуешь?

      Консуэло наклонилась и осторожно провела пальцами по плотному округлому стеблю средней толщины. 

     — Это растение нужно для того, чтобы тело не соприкасалось с холодной и жёсткой деревянной поверхностью и защиты от насекомых. Мне неизвестны их названия — я подбирал каждое из них опытным путём, исходя лишь из внешнего вида. Их можно просто срывать. Только корни нужно стараться оставлять в земле — чтобы потом из них могли вырасти новые. Вот так. Попробуй.

      Прирождённые аккуратность и ловкость Консуэло позволили ей беспрепятственно сделать всё так как надо с первого раза.



Фото - нейросеть Wombo, коллаж - fotoram.io