От Шарика до Москвы

(Разговор, услышанный в аэроэкспрессе на пути из а\п Шереметьево до Москвы).

Мой самолёт приземлился в а\п Шереметьево уж после 23:00 и я, поправляя свой рюкзачок, почти бежал по летящей ленте мимо блестящих стёкол, за которыми среди чёрных туч летела жёлтая луна. Вспотевший и в конец запыхавшийся, я выскочил на полупустой перрон. Гора с плеч – посадку не объявили, около закрытых дверей экспресса стояли мои попутчики. Чуть в стороне стояли двое – мужчина прижимал свободной рукой молодую женщину в дорогом найковском спортивном костюме с накинутым на голову капюшоном. Он даже не прижимал, а гладил её по плечу. Девушка смотрела под ноги, но временами вскидывала голову к лампам и тогда казалось, что она что-то шепчет. В глаза бросилась заклеенная пластырем левая косица с наехавшими на бровь стежками чёрных ниток. В свете ламп было видно лицо с острыми скулами чернотой оттеняющими блестящие татарские глаза. Верхняя губа справа чуть нависала над нижней. Девушке на вид было лет 25, не больше. Когда началась посадка, я встал за ними и вблизи увидел, что она почти такого же роста, как её спутник, под костюмом чувствовалось тренированное тело, кроссовки уверенно ступали на перрон. Капюшон упал на ворот, пшеничные волосы блеснули налитым зерном и закончились тугой, короткой косичкой. Мужчине было за 30 - жилистый, вёрткий и очень серьёзный.
Когда экспресс тронулся, я упал в кресло и начал смотреть в чёрное окно, за которым всё быстрее и быстрее летели огни. Вдруг в окне отразились и пропали те двое – она всё говорила, говорила, убеждая в чём-то себя и своего спутника, замолкала, а потом, через летящий стук колёс я снова слышал её голос – быстрый, как шелест травы или листьев под ветром.
Год назад Вика была уже в Штатах, в зале с рингом по центру и прожекторами в лицо. Я далёк от бокса, но в глазах сразу предстала знакомая ещё по Джеку Лондону картина – огороженная канатами коробка, порхающий по ней рефери с чёрной бабочкой на белой рубашке и ждущие жестокости люди вокруг.
У Вики был тогда первый бой за границей. Улицы, автомобили, люди, огни – всё промелькнуло без впечатлений, остался только тот зал и крашеная, с подтёками туши на скулах кукла с железными перчатками на руках. Белое лицо колыхалось перед глазами Вики, и плечи раскачивались по-хозяйски над помостом, а за плечами такие же белые пятна с орущими и жующими ртами. Вика кружила в своей природной манере по рингу, крутилась веретеном, выбрасывала руки для ударов, но толстая кукла как призрак пропадала в горячем воздухе и возникала уже с каким-то рушащим, или крайним ударом, после которого надо бы лечь на помост и всё. Фёдор уже несколько раз порывался выбросить полотенце, но Вика ловила его глаза своими уже заплывшими глазами и останавливала его.
Не было ни нокаута, ни нокдауна – Вика проиграла по очкам, но с ринга её выносил Фёдор. Он прижимал её к себе, она вроде бы делала шаги по помосту, но уже не чувствовала ног, не видела ничего, и Фёдор сразу за канатами взял Вику на руки.
За чередою дней улетели перелётные птицы, леса тихо уронили к ногам одежду, умылись дождями и застыли под северным солнцем, в белом безмолвии, а люди спешили, спешили запрыгнуть в троллейбус, отрыть на стоянках машины, согреться чаем. Свистела скакалка, пот разъедал глаза, и железо, и пульс в нитку, и ночь смотрела в окна зала через ледяные узоры, и тёплые доски родного ринга у щеки и слёзы, и злость, заставлявшая вставать.
Отшумел хлопушками Новый Год, убрали из домов и с улиц большой страны ёлки, масленица проплыла золотыми блинами, оплыли под мартовским солнцем колеи в родном городе, и сердце сжималось от нетерпенья, и она считала уже дни, часы... Взвыли турбины и океан под крылом. Лечу!
Был тот же город, тот же зал. Первый раунд начался по её плану – тянула время, скользила тенью, то молнией уходила с линии атаки, кружила метелицей, путала, ворожила. Противник был тот же – толстая баба с плечищами бойца с чикагских боен и складками жира на животе. Двигалось это творение эскулапов 21 века по рингу легко, по-хозяйски разминая блестевшие от пота плечи, дёргая головой на короткой шее вправо-влево.
Местные СМИ подавали бой, как матч-реванш и полный зал сначала молчал в ожидании крови. Песок сыпался вниз, рефери отдыхал, и тогда в зале громко гавкнули, проверяя акустику, потом зал как бы рыгнул после кружки пива, и тогда свист и крик заполнили всё вокруг, и козлиные морды вскакивали с мест, что-то орали и трясли бутафорскими рогами.
Она пропустила удар в грудь, но смогла уйти от бокового в голову, била, как в стенку, отступала и снова крутила. Снова был удар в грудь, а потом, когда она ловила воздух ртом, и свет ламп с потолка уже не слепил, тело выгнул назад удар по почкам. Фёдор орал протест, судьи писали штрафные очки, а рефери продолжал бой.
Гонг. Первый раунд закончился и можно стоять, а потом как-то дойти в свой угол. Она шла, а Фёдор плыл у неё в глазах, и белое полотенце превращалось в простынь.
- Мужик, - выдохнула она, сдирая капу с зубов.
- Я прекращаю бой, - орал ей в ухо Фёдор и обтирал лицо полотенцем.
- Нет, - она ловила воздух ртом, готовая разодрать губы, - мы знали.
- Мы не знали.
- Сейчас я знаю.
Снова гонг, капа во рту и шаг навстречу.
Им надо меня убить, - стучало в её голове сквозь удары сердца и визг зала, а глаза видели ручьи чёрной туши на щеках того, кто её убивал. Она ещё метелицей вилась у канатов, била, била и не чувствовала верхней губы и бровь уже закрывала левый глаз. Когда сзади был только орущий зал, канат тёр спину и не было Фёдора, она ударила того, кто её убивал под левое колено, как бы случайно, в повороте, уходя от канатов – коротко, хлёстко, как учил когда-то отец. Противник присел на колено, и она успела увидеть его удивлённо-испуганные глаза. Зал не заметил, рефери видел всё, остановил бой, штрафные и... снова она шла на встречу. Гонг – второй раунд закончился.
- Ты ляжешь! – чеканя слова, говорил её в ухо Фёдор, - после первого же удара ляжешь!
Она смотрела в угол по диагонали, вода текла у неё по лицу, и она не кивала в ответ. Когда выходила - оглянулась, а он понял, - край. Вика!!! – орал он ей в след.
Правила смыли, как написанные мелом. Она стояла и ей казалось, ещё удар и он начнёт её катать ногами по полу. Но всё было куда мерзее – кровь, им нужна была кровь, а “кукле”, маятником ходившей напротив, нужна была её жизнь, и тот короткий удар под колено “кукла” не простил.
Канаты снова резали спину и когда титьки того, кто хотел её убить упёрлись в её грудь, удар головой, как бы в скользь, в левую косицу сломал Вику, она повисла на канатах под свист зала. Фёдор ворвался на ринг, закрыл её руками, - нет! Всё, конец боя – орал Фёдор в лицо рефери, а полотенце становилось красным.
Кровь остановили.
- Вы прекращаете бой? Вы прекращаете бой?!
Она смотрела в глаза Фёдора и глаза орали, - нет!!! и сквозь зажатую зубами капу она мычала, - нет!!!
До гонга оставались секунды, когда, послав всё к лешему, она провела свою двойку – удар уже под правое колено и левой же ногой, подъёмом в скулу – хлёстко и коротко. Голова того, кто хотел её жизнь, мотнулась вправо, и он завалился с колена на бок. Дальше случилось то, чего она не ждала. “Баба” с широченными плечами вскочила и стала прыгать, размахивая руками крест-накрест над головой и орать, - viоlatin…!
Было тихо. Даже сердце пропало. Не было зала и канатов – только ручьи туши, красный, орущий рот и бритые ноги в кроссовках, стучащие по помосту... Она не била от плеча, ей мужики, дошедшие когда-то до океана, поднимали руку и несли по дуге, набирая страшную силу, и прабабка, которую сапогами возил по избе муж, смотрела ей в спину, ладонью прикрыв дрожащие губы. Глаза существа напротив, рот… и удар. Белое пятно провалилось, она почувствовала, что тот, кто хотел её убить, рухнул с грохотом, вытянув ноги и уставя глаза в небо.
Гы..., гы..., гы – прохрипела она в полной тишине и выплюнула, и бросила капу на доски. И была тишина, только слышно было, как гудели кондиционеры. И вдруг с ряда вскочила другая, как взорвалась, сорвала кудельный парик, блеснув вороным крылом волос и заорала, - Колумбия!!! Наверно сам старик Боливар зажёг фитиль.
От аэропорта Шереметьево до Москвы 30 минут. Экспресс прибыл на Белорусский вокзал из минуты в минуту, точно по расписанию. Мы шли к квадратной арке мимо дремавших на путях вагонов, мимо глядящих в глаза друг другу бронзовых любимых. Платок упал на плечи и коса по спине, руки, шинель, солдатские сапоги, штык в небо и шаг в вечность. Бывая тут, я всегда смотрю на тех далёких, застывших навечно для нас. Фёдор обхватил руками Вику, а она прижалась к нему, головой упираясь в его подбородок. Она была, всё-таки, ниже его ростом.  Короткая золотая косичка горела спелым пшеничным зерном в свете ночной подсветки.
Всё, всё. В Омск, домой, – тихо говорил он ей.