IХ
Часа в два пополудни на столе Лелюка глухо затрещал его старенький разбитый телефон.
- Да?- шебурша на столе бумагами, устало вздохнул Виссарион Ларионович в прокисшее от табачных дыханий пластмассовое кольцо (у него с утра было крайне много дел). Несколько секунд он слушал, и брови его неудержимо катились вверх, вверх, добрались до самой густой сеточки на лысеющем лбу морщин.
- Еду!- сурово, но весьма сдержано воскликнул он и как на пружинах подлетел, с удовлетворением чувствуя, что усталость куда-то уходит, отступает.
На улице, поджидая его, урчал сине-жёлтый газон, внутри брезентового салона сгорбились сержант Коля Удовцев, и ещё двое в штатском. Под ногами у них болталась остроухая собака-овчарка, вывалив розовый мокрый язык, с шумом дышала. Майор, нагнув голову, закачав машину, втиснулся на приготовленное ему самое комфортное место.
- Так, поехали!- тем же суровым тоном сказал он и сейчас же задёргался, словно через него стали пропускать электрический ток, выпрастывая из-под себя серую квадратную новенькую шинелку. Вынырнув из едва успевших перед ней открыться ворот, машина как угорелая понеслась.
Визжала сирена, город испуганно шарахался и прижимался к стенам домов; мимо проносились удивлённые, недовольно уставленные в них лица, даже кошки оглядывались.
- Что, прямо в ресторане?- невесело ухмыльнулся Лелюк, кряхтя и сражаясь с непослушными, слишком жёсткими полами шинели, бугром собравшимися под его тощей задницей, точно их вместе склеили.
- Угу,- одной щекой кивнул Удовцев, глядя задумчиво и безразлично в несущееся белое окно.- Двое насмерть. Молодые. Перестрелка.
- Понятно. Опять, значит, бандитская разборка. Во что жизнь превратилась наша, а скажите мне? Среди бела дня. Прямо Голливуд какой-то. Оборзели совсем, паскуды...- подавленно завздыхал Виссарион Ларионович. Он на мгновение перестал сотрясаться и хмуро уставился на скачущий впереди квадратный, измятый капот машины, с раздражением, обречённо думал, что новая шинель, наверное, к чёртям изомнётся сегодня. Ему невыносимо жалко было обновку, хотелось поберечь - когда ещё другую выдадут? А Лида что скажет?- хмуро думал он - видя его такого с измятым задом? С таким трудом обменял старую недавно - времена нынче тяжёлые... Чертыхнувшись, он снова с утроенной энергией задёргался.
- Да уж, дела... Надоело...- услужливо бросили из глубины машины. Лелюк недовольна обернулся и наткнулся на остроносую, слюнявую собачью морду.
- Работа это это наша, ясно вам? Ишь, надоело им...- внезапно стал противоречить сам себе Виссарион Ларионович и дунул собаке в мокрые ноздри. Из зубастой пасти сейчас же выскочил длинный розовый язык и добродушно плюхнул едва успевшего зажмуриться Лелюка в небритую щёку.
- Фу-ты, шельма,- то ли из-за измятой шинели, то ли от неожиданности не на шутку закипев, отпрянул Лелюк, брезгливо вытирая лицо рукавом.- Гляди: целуется!
- Красивых любит, товарищ майор,- сверкнули зубы из глубины салона.
- Пусть лучше подумает, как след брать будет,- смущённо заворчал Лелюк, забормотал что-то себе под нос, снова закачался, вынимая из под себя упрямо скомкавшуюся тугую материю.
- Так ведь собака, товарищ майор,- возразили ему, тихо захихикали.- Что с неё возьмёшь?
- Не собака, а рядовой Шариков, довольствие получает, пусть теперь старательно его отрабатывает,- непомерно теперь стал злиться Лелюк, кусая жёлтыми искуреными зубами воздух.- Тьфу ты, зараза такая...- клюнув носом, плюнул с досады он в пол, устав сражаться с проклятой материей, закрыл глаза, успокаиваясь, делая внутренние самовнушения. Стал злобно ворчать, не удержав внутри себя раздражение:
- Сколько раз говорил себе: на задание шинель не одевать. Нет - напялил всё-таки, покрасоваться решил!- невероятно извернувшись, он вовсе скинул шинель и, трепетно ладонью поглаживая колючую материю, аккуратно сложил её на коленях.
- Надо вам бушлат подарить короткий, товарищ майор, есть у меня в хозяйстве лишний один,- сжалившись над ним, сказал Удовцев, подвинулся ближе к уху Лелюка.- Разведал я тут кое-что,- обдал он жарким шёпотом ему щёку.- Мно-ого интересного узнал.
- Да не надо - есть у меня куртка!- обиделся Лелюк.- Не люблю её почему-то - слишком куцая и под мышками давит...- Ты о чём?
- Ну это...- с недоумением чуть от него отодвинулся Удовцев.- Про эти все дела странные... Гэбэ, покойничек...
- А- а- а...- кивнул Лелюк, отвернулся в окно, махнул рукой.- Потом, потом...
Ресторан назывался красиво: Янтарь. Сказочно блестели голубоватые стёкла витрин под торжественно взмывающими в облака высотками нового района.
- "Янтарь"- с плохо скрываемым в голосе уважением прочитал, даже - продекламировал Удовцев, вылезая из машины, задрав вверх голову, придерживая на заьылке фуражку.- Пиво, между впрочем, здесь отличное подают, Виссарион Ларионович - просто сказочное.
- Да? Ты был? Впрочем, кто бы сомневался,- крутил головой майор, оглядываясь на розовые в лучах заходящего солнца высотки с квадратными сверкающими глазницами окон, бережно разворачивая и набрасывая на узкие плечи слежавшуюся шинель, с сожалением её разглядывая, сбивая с неё ладонью соринки.- Рестораны, я вижу, посещать любишь? Ну-ну.
- Был-то всего разок, день рождения друга справляли...- весело возмутился Удовцев, с шумом ноздрями всасывая сладкий морозный воздух, на лице его отразились приятные воспоминания.- Знаете, есть тут сорт пива один, - плотски дёргая челюстью и прищуриваясь, с восторгом защебетал он.- "Гремучая смесь называется: в бокал пива перчику и сметанки добавлено, и всё - готово, как собака Баскервилей становишься...
- В смысле?- не понял остроты Лелюк, хмуро взглянул на сержанта; сунув руки за спину заскользил вперёд, обгоняя того, по оледенелым кочкам к лестнице.
- Две женщины за раз - и то мало будет, на части их буквально порвёшь,- хихикнул Удовцев, догоняя майора и застенчиво поправляя на боку квадратную кобуру.
- Понятно,- просветлённого, лукаво улыбнулся Лелюк, начавший отходить от плохого настроения, и сладкий, сладчайший образ Лиды Чашкиной пронёсся у него перед глазами; ветерком у неё, как у Мерлин Монро, вздёрнуло платьецо, и коленки из-под него выглянули просто умопомрачительные.- Что ж, надо и мне будет как-нибудь попробовать,- смутился он своих видений, всё-таки идя им навстречу, чувствуя в душе бьющие горячие, сладко трепещущие протуберанцы и в милицейских своих измятых штанах предательское шевеление.
В зале ресторана стоял тонкий, едва уловимый, горьковатый запах стрельбы и пороха. Было в зале довольно темно, к вечеру опустили волнистые шторы. Жадно горели наверху редкие, через одну, лампы. Из кухни с любопытством выглядывали голоногие пухлые поварихи и тощие официанты. Вкусно пахло свежеприготовленной едой, жареным мясом, копчёной рыбой. От столика администратора отклеился плотный человек с лысой, блестящей, как медное блюдо, головой и тихо заскользил в сторону вошедших милиционеров. Он робко поздоровался, несильно дёрнул майору протянутую ладонь.
- Рассказывайте,- сурово изломав брови, потребовал Лелюк, точно ищейка нюхая ноздрями воздух и зорко оглядываясь.- Вы директор?- он затосковал, почуяв запах изысканных блюд, в животе у него заурчало. Захотелось плюнуть на всё, сесть за столик, от души пообедать. "А что- надо бы,- вдруг мелькнула у него шальная мысль.- Попрошу, они ведь не откажут..."- Надеюсь, вы ничего здесь не трогали, оставили всё, как есть?
- Да... То есть нет... То есть, конечно - ничего,- вежливо и печально, наигранно, словно артист из захудалого театра, поклонился мужчина и стал глотать воздух полными губами, чтобы начать обильно говорить. Из ладоней, которые он прижимал груди, выпрыгнули коротенькие пальцы и нервно забегали, закрутились возле его топорщущейся под пиджачком почти женской, полной груди. Лелюк вдруг отвернулся, тем самым не дав тому говорить, начал вести свою игру.
- Пистолет? Макаров? ТТ?- шевеля раздувшимся носом, ещё энергичный, ещё более страшно внюхиваясь, поспешно в сторону Удовцева бросил он. Директор, приниженно и ядовито улыбаясь, терпеливо принялся ждать.
- По-видимому,- неторопливо отозвался сержант, тоже вздёрнул дырявый нос вверх,- это ТТ... Весьма специфический запах, с горчинкой.
- Коля, да ведь у нас собака имеется,- сбоку кто-то из в штатское одетых хихикнул.- спроси у неё, она тебе точнее расскажет.
- Товарищ майор интересуется!- недовольно бросил Удовцев; оборачиваясь, кинул ладонь в Лелюка, отсекая всякие последующие насмешки.
- Тогда другое дело,- ретировались острословы, обливая воздух ехидными смешками.- Вообще-то стреляные гильзы имеются...
- Разговорчики!- хмуро через плечо буркнул Лелюк, начав снова слушать директора.- Пройдёмте туда,- с укоризной взглянув на чересчур развеселившихся милиционеров, грубовато потащил того в сторону.
Директор, потирая потные извивающиеся ладошки, замурлыкал явно им заучённое; что в двенадцать с минутами (ресторан открывался в одиннадцать) явились двое, ребята эти, молодые и наглые, очевидно, уже под шафе, в сопровождение девиц лёгкого поведения; прилично одеты были - пиджачки, брючки, галстучки и всё прочее. Заказали стол, уселись, принесли им пиво, закуску и горячительные напитки (они тот час же, как сели, или стали их требовать - есть в прейскуранте это, законно всё; и сразу, замечу, грубить официанту стали - такой вот нюанс). И как только бутылки оказались на столе, началась у них громкая пьянка-гулянка; деньгами сорили, страшное дело, официанты мои обалдели просто, никогда такого не видели... Что же поделаешь - новые русские... А где-то через час, может, с минутами, прибыл некто, тоже молодой, роста выше среднего, с безумно горящими глазами широким шагом ворвался в зал, оттолкнул швейцара и администратора, сходу кричать стал на этих, что с девицами; замолчал вдруг, на шаг отступил от столика, гневно сверкая глазами, выхватил из кармана пистолет и начал сеять в них пулями, грохот невероятный поднял, дымом всё залил, не обращая внимания на то, что в зале уже находились посетители, официанты с подносами между столиками бегали, что прямо под ноги ему из-за стола шарахнулась, разлетелись в стороны перепуганные путаны эти, естественно лицо этого ненормального видели и наверняка запомнили, могут при необходимости дать точное описание. Всем, значит, дал возможность уйти, не тронул, этих двоих уложил только.
- Девицы эти здесь?- с надеждой в голосе поспешно спросил Лелюк, недовольно поглядывая на чересчур расшумевшихся милиционеров, с улыбками крутившихся над трупами.
- Увы,- виновато улыбаясь, развёл руками директор, опустил круглую, как дыня, голову.- Разбежались.
Майор был явно раздосадован.
- А вы что же - не могли их задержать?- недобро нахмурился он, почти прикрикнул. Директор слабенько, кривенько улыбнулся, кротко взглянув в растянутое от возмущения, серое лицо майора, хлопнул маслянистыми голубыми глазами и ещё шире развёл в стороны руки.- Не стал бы я их силой задерживать, как вы думаете?- тихонько, робко спросил он и положил нервно трепещущие ладони на грудь, словно умоляя понять его, не судить строго.
- Обязаны были! - недовольно и желчно сказал Лелюк.- Обязаны, как должностное лицо. Вы что, с Луны упали - не знаете что следствию свидетели, как воздух, нужны?
- Я растерялся,- совсем, кажется, погибая, растерянно, слабенько улыбнулся директор, и губы у него задрожали.- Не каждый же день, поймите, у меня убийства случаются?
- Будете шляпой, простите меня,- каждый день будете иметь неприятности, поверьте мне,- стал пророчествовать, без жалости рубить Лелюк, почувствовав в свой адрес упрёк.- А вообще, не дай Бог, конечно...- так же он приулыбнулся одними глазами и краюшками губ со слабым оттенком поддержки и понимания, что, мол: я тоже человек, тоже понимание имею...Взглянул коротко на позеленевшего, обильно потеющего директора, заискивающе взглядывающего на него.
- Да-да, вы правы,- тотчас приободрился директор, почувствовав к себе сочувствие, теперь заструив на полных своих губах что-то торжественная и весёлое.- Но вы не расстраивайтесь,- робко приобнял он Лелюка за локоть.- Многие успели его заметить - официанты, администратор наш, Иван Петрович, даже повар один, он как раз вон оттуда, из кухни, выглянул. Дадут показания у меня, как миленькие!
- Да? Это хорошо,- приободрился майор.- Позовите их, пожалуйста. Сейчас следователь из прокуратуры приедет, он их подробно расспросит.- Лелюк кивнул запорхавшему от счастья в кулуары директору и направился к милиционерам. Он нетерпеливо влево-вправо повертел головой, обернулся, недовольно прикрикнул на снующих туда-сюда по залу каких-то личностей.- Можно окна расшторить, прямо ночь какая-то. Интим развели, понимаешь... Чёрт знает что такое!
Директор бросился собственноручно исполнять, и через секунду в зал из окон ввалились вполне ещё могучие волны света; посуда на столах, хрусталь, стаканы и мельхиоровые салфеточницы засверкали жёлтым, белым, синим и голубым, нежно-бирюзовым. Зал немедленно стал шире, веселее, просторнее, выше.
Погибшие, молоденькие эти ребята (один был покрупнее, постарше, с узкой полоской усов под изломанным в тюремных отсидках носом) расплакались между ножками стола и были непередаваемо грустны и бледны; навсегда прищуренные их глаза выражали бесконечную мольбу о прощении. Издали казалась, что два человека просто прилегли отдохнуть на пол, странно безмолвствовали. Наплыло много крови, уже почерневшей и густой.
Собаке показали какие-то отпечатки, она нехотя, лениво покрутилась, чихнула и помалу взяла след. Петляя и помахивая хвостом, затрусила к выходу.
Приехал следователь Звонарёв в окружении многочисленной свиты, хищно раздувая ноздри, влетел в зал, который сейчас же, наполненный многочисленной разношерстный публикой - фотографами, разных мастей экспертами с грохочущими саквояжами, медработниками, превратился в один большой пчелиный рой, плавно задвигался. Повсюду и даже, казалось, под зеркальным наверху потолком, зажужжали гигантские деловые, ушастые пчёлы.
- Уверен, обычная криминальная разборка произошла,- вытянув для приветствия руку, беззвучно по мягкому ковру замаршировал навстречу Звонарёву между столами Лелюк.- А ты, Юлий Афанасьевич, как я погляжу, самый популярной у вас там теперь в управление человек,- трясся вялую, потную ладонь Звонарёва, говорил Лелюк, с затаенной неприязнью поглядывая тому в розовую с мороза щёку.- Что не дело, всё, понимаешь, к тебе на стол несут.
- Да ну их, заездили совсем!- с удовольствием слушая дифирамбы в свой адрес, оглядывался вокруг Звонарёв, примечая сложившуюся обстановку.- Тебе, Виссарион Ларионович, хорошо, ты майор, большой там у себя в органах начальник,- мутно уставившись между жидких бровей Лелюка, тяжеловато, неожиданно гадко улыбнулся он .
- Вот тебе раз...- почему-то расстроился Лелюк, заревновал, стал получать.- Глотку надо иметь лужёную, горкнуть, если потребуется; только - так! Иначе затрут, заклюют... Что - майор? Сглазишь!
- Может, ты и прав, не знаю...- вздохнул Звонарёв, недовольна крякнул.- Так ты говоришь - разборка? Личности установили погибших? Нет?- он стал, кивая, раздавать поручение подчинённым, и те разлетелись в разные стороны, начали работать.
- Возьмут отпечатки у трупов, уверен - узнаем,- мрачновато огрызнулся Лелюк, повел Звонарёва к распростёртыми на полу телам. И тут, показалось, их обоих одновременно поразила, ударила одна и та же неотвратимая мысль: что страшное, непоправимое только что здесь, почти на их глазах произошло и, возможно, их тоже где-то, возможно, прямо сейчас, за углом поджидает с косой костлявая...
- Мг-м,- поморщился Звонарёв, коротко, испуганно взглянув на сжавших друг друга в объятиях покойников, сам побледнел, позеленел, как труп.- Молодые... Жить и жить бы ещё... Вот дураки такие, что делят? Живи себе и радуйся... Ай-ай-ай...
- Деньги делят, Юлий Афанасьевич, деньги...- из-за плеча Звонарёва тяжело глядел Лелюк, вздохнул.
- Да-а...
Они помолчали.
Щелкали фотоаппараты, взлетали к потолку обезумевшие, как будто вскрикивая от горя, ослепительно-белые вспышки, и ходили, как ни в чём ни бывало, хлопая подошвами и каблуками, мужские и женские ноги, бесцеремонно переступая через неподвижно лежащее тела уничтоженных человеческих созданий.
Вернулся милиционер с собакой, хвост которой беспомощно палкой болтался между ног. Виссарион Ларионович осуждающие на низ обоих посмотрел.
- Что?- спросил он тоном народного обвинителя.- Глухо?
- На остановке след потерялся,- доложил милиционер, виновато отводя глаза в сторону.- С толпой, гад, смешался; в автобус, вероятно, сел.
- Ясно...- обречённо вылил майор; заложив руки за спину, прогулялся, с завистью наблюдая, как проворные Звонарёвские эксперты летают, точно на крыльях, по залу. Подошёл к нему раскрасневшийся, делово сверкающий глазами Звонарёв.
- Знаешь, Виссарион Ларионович,- держа себя за подбородок, озабочено сказал он.- Исходя из описаний свидетелей выходит, что наш старый знакомый - тот, заговорённый - опять явился, наведался сюда. Он это, в общем, сразу был уверен я...
- Да ты что?!- был искренне удивлён Лелюк, уселся задом на столик, звякнул посудой. Потом, испугавшись, что в соус шинель вымажет, вскочил, стал крутится; скосив глаза, на хвост с золотыми пуговицами смотреть себе.
- Описания официантов и банковских работников совпадают. Так что - никакая это не разборка, здесь что-то другое... Что?- Звонарёв озадаченно почесал себе когда-то, в юности прыщавый, а теперь истерзанный мелкими точками шрамов подбородок.
- Тише ты!..- быстро и требовательно вскрикнул Лелюк, через плечо покосился на стоящего в стороне Удовцева.
- А что такое?
- Да сержант наш тут... - замялся неловко майор.- Нездоровую инициативу проявляет... Своё собственное расследование поклялся на крови тяжко раненых товарищей провести... О совпадении показания свидетелей он ничего знать не должен, а то наломает дров, мальчишка... Уж больно горяч.
- А ты, как старший по званию, запрети ему. Ты же майор всё-таки...
- Как тут запретишь, боевые товарищи наши кровь пролили от руки бандитской... Это, месть, у него из сердца прёт... Тут горлом ничего не решить, бесполезно...
Звонарёв - видно было - мучительно искал выход из сложившегося положения, измял себе до красна свой длинный, кривой нос, думал.
- В таком случае, в связи с новыми обстоятельствами, придётся звонить начальству, Виссарион Ларионович,- будто выпрашивая совета, сказал Звонарёв.- Пусть сами там решают, отдавать это дело в спец.органы или нет, правильно?
Майор ни секунды не колебался.
- Ты ещё сомневаешься? По-моему обязательно надо звонить. Баба з воза...
- Ну? Что?- поинтересовался Лелюк, когда Звонарёв со сверкающими глазами, возбуждённый, вернулся из кабинета директора ресторана.
- Сказали: ничего не трогать, ни-че-го чтобы; сейчас люди из гэбэ прибудут... Ещё поблагодарили за успешное начало работы, что личность преступника так быстро определили...- широко улыбался Звонарёв в мятом, поношенном сереньком костюме.- Так-то.
- Вот видишь,- теперь у Лелюка тоже в неприятной улыбке губы будто к розовым дёснам приклеились, глаза же оставались внимательные, холодные.- Скоро и тебе майора дадут, а то и подполковника, а ты волновался... Дад-у-ут...- Он хлопнул Звонарёва по плечу.
- Сплюнь!- весь засиял краснощёкий Звонарёв.- Так, ничего здесь не трогать, товарищи!- отходя от Лелюка, полностью теряя к тому интерес, поворачиваясь сутулой спиной, закричал звонко он, разгоняя эхо, затопал ногами.
На обратной дороге сержант Коля Удовцев пытался в машине рассказать надувшемуся, мрачному майору о своём расследовании.
- Потом, в управлении,- ничего не желая слушать, отмахнулся от него Лелюк, внезапно начав испытывать волны гнетущего настроения, последнее время неизбежно которые на него накатывались после посещения им мест преступлений. За свою долгую милицейскую карьеру Виссарион Ларионович очень много разного, и, увы, гораздо чаще скверного, удручающего повидал; и вот что его всегда более всего неприятно изумляло: что вокруг нас, людей, как бы два мира существует, как бы два в нём измерения, два противоположных по знаку течения. В одном - улицы, дома, магазины, школы, детские сады, весёлые прохожие, их светлые, приветливые лица, солнце и синее небо, звёздная ночь яркая над городом рассыпана... А в другом, на дне, - полумрак, пьяный угар и грубые окрики, грязные, засранные до предела квартиры, тусклые лампочки под потолком, засыпанные крошками и тараканами клеёнки на столе, плохо одетые, склонные к насилию мужчины и женщины, ножи, пистолеты, топоры и - и кровь, горе, слёзы, скандалы предательство, тюрьма... Нечищеные узкие дворы, во дворах - чёрные, холодные, вонючие подъезды, обшарпанные, заплёванные в них стены и двери; за дверями - неухоженные полупустые норы с испуганными, вечно пьяными, озлобленными в них жильцами; несчастные, больные дети с громадными, полными невыразимой тоски глазами, тяжёлый запах, угрозы... И, как некая попытка вырваться из этого тёмного царства,- шумные рестораны, беспредельный разгул, красные испитые рожи, драки, выбитые зубы, матерщина, женщины сомнительного поведения, готовые за деньги отдаться кому угодно, хоть дьяволу; хитрые, алчные швейцары и иуды-директора, зловонные туалеты... Многоликий, безучастный к всему вокзал, бомжи, цыгане, обман, лицемерие, ложь... Или - грозные, предупреждающие звонки по телефону авторитетных людей - неизвестно от кого, неизвестно зачем; настойчивые, пугающие требования; просьбы, мольбы, рыдания сломленных горем матерей... И - трупы, трупы, трупы... А над всем этим - всегда, неизбежно - сияет, кажется, так холодно и безучастно голубое лучезарное небо, а по ночам - режут, нарезают как-кан звёзды и месяц... Почему это так? Почему весь мир раскололся надвое? Он искал и не мог найти ответа на этот вопрос, а потом, отчаявшись увидеть правду, и вовсе перестал вести внутренние поиски, так - просто фиксировал неизбежный разлом бытия, констатировал укладывающиеся в данную систему факты. "Старею,- с отчаянием подумал Лелюк, поднимая воротник шинели и кутаясь в него.- Привык, наверное, к сложившемуся положению вещей, так легче жить."
Свою квартиру Виссарион Ларионович с некоторых пор, не дожидаясь неласкового окрика жены, чистил и отмывал каждый Божий день; душу, наверное, свою милицейскую хотел вычистить, на которой за долгие годы службы такого наросло-накипело - ой-ой-ой...
- Что там у тебя, рассказывай?- аккуратно развешивает шинель на крючке у себя в крошечном кабинете, мрачно спросил Лелюк Удовцева, снимая фуражку и приглаживая ладонью волосы.
- Разрешите сесть?- возле захватанного пальцами зеркала, пробежавшись элегантной расчёсочкой по блестящим белокурым волосы, выдув её, весело спросил сержант, не замечая плохого настроения майора, тут же, не дожидаясь приглашения, откинув полы шинелки, с шумом упал на всхлипнувший под ним стул.
- Валяй... - обреченно махнул рукой Лелюк; сутулясь, побрёл к своему погрязшему в хаосе бумаг логову.
Едва он сел, Удовцев тотчас подскочил к столу и, положив кулаки на папки с бумагами, навис над майором, искрящиеся глаза его были переполнены знанием важной информации.
- Виссарион Ларионович,- торжественно, в растяжку, даже нараспев сказал он.- Следователь Шутов не умер, его убили...
Это было уже слишком.
- Ты соображаешь, что ты говоришь?- зашипел Лелюк, упав на спинку стула, отстраняясь подальше от безумствующего, раздувающего победно ноздри сержанта, непроизвольно оглядываясь по сторонам, мелко, нервно затряс внизу под столом перепачканным грязью ботинком. Удовцев ещё ниже на него наехал, по глазам у него побежала холодная чёрная линия.
- Он вел громкое дело об убийстве профессора Нирванского...
- Ну и что? Я слышал об этом,- ещё ниже съезжая по спинке стула, дёрнул головой Лелюк, со страхом ожидая того, что ему вовсе не хотелось, не надо было знать, с ужасом глядел в почерневший треугольник Колиных глаз.
- Этим делом в своё время тоже заинтересовались гэбэшники...
- Ну и что? Что из этого?- закричал вдруг, взлетая над столом, Лелюк, замахал в сержанта руками.- Что здесь такого, если каким-то особо важным делом с точки зрения государственной занимаются органы, специально для этого им же, государством, и созданные? Ты что здесь антимонию разводишь? Ты кто вообще такой, а? Ноль без палочки - вот ты кто! (Он вспомнил упрёк в свой адрес Звонарёва, стал напирать) Да кто тебе разрешал нос совать, куда не положено ? Ты сиди и помалкивай, делай, что тебе говорят - и всё! Всё! Тоже мне Пинкертон местного разлива выискался...- от энергичного шевеления губами, бровями, щеками и носом, лицо Лелюка густо налилась кровью, приняла угрожающе бордовый оттенок. Удовцев хорошо знал, что это значит. Он отступил вглубь кабинета, точно его невидимой волной туда повлекло, и снова свалился там на стул с задранными вверх ногами.
- Вы не кричите тут, товарищ майор,- тихо, но очень горячо и внушительно прошептал он, до кончиков ушей наполняясь обидой.- Не кричите, хватит кричать; а послушайте лучше, что я вам дальше скажу...
- Ну что ты мне можешь сказать, что?- дальше стал наступать Виссарион Ларионович, ни секунды не желая слушать бредовых признаний сержанта.- Ты мне лучше скажи, почему на которое дело мы уже выезжаем, а концов никаких сыскать не можем? Почему у вас всех только смешки, шуточки какие-то, прибаутки, а настоящего дела, серьёзности - нет? Теперь - это, этот твой бред сивой кобылы... Когда мы работать уже научимся? Едете на задание, как на прогулку в парк... Почему, чёрт вас всех побери, почему, я спрашиваю?
- Я считаю,- шевеля кончиком тонкого, изящного носа, вытаращив глаза и вытянув далеко из воротника рубахи шею, ощерив, как пёс, зло зубы, выпалил Удовцев,- что в гибели капитана Шутова и ещё одного свидетеля, проходившего по делу Нирванского - повинно именно гэбэ!
- Да ты... Да как... Да что...- вскочив со стула, взвился почти до потолка Лелюк, грохоча каблуками и дёргая себя за волосы, забегал по комнате.- Да ты с ума спятил! Да тебя... к ответственности!- Виссарион Ларионович громко, как в трубу, сопя носом и с выпученными глазами, держась за живот, точно его мутить стало, метался от окна к столу и обратно. Он остановился перед примолкшим Удовцевым и теперь сам угрожающе навис над сержантом.- Ты понимаешь, куда ты лезешь? Ты...
Удовцев глядел снизу на разросшегося, грозно в стороны раздавшегося Лелюка и думал, что если сначала врезать в живот по корпусу, а затем справа и слева ахнуть хуком в челюсть, то Виссариону Ларионовичу не встать. Удовцев представил, как майор лежит на полу, дёргая головой и ногами, задыхается, и от удовольствия улыбнулся, ему полегчало; он, разулыбавшись, спрятал лицо в ладони.
- Ну что ты смеёшься, Коля?- с досадой спросил Лелюк.- Разве я какие-то такие глупости говорю ?- он отвернулся, отошёл, качая головой.
- Всё вы правильно говорите, товарищ майор,- устремив вперёд свои прозрачные, серые, ещё полные смеха глаза Удовцев, в них сначала весёлые огоньки метались, а потом взгляд его вдруг заметно потяжелел.- Только где же справедливость? Ведь наши самые лучшие, самые честные сотрудники погибают? Кто-то же должен махину уничтожения эту бесчеловечную остановить, повернуть её вспять?
- Какая к чёрту справедливость?- снова зашипел, зашёлся Лелюк, сотворив зверское, адское лицо.- Ты что, издеваться сюда пришёл? О чём ты? Бред, утопия! Фантасмагория! Давай факты!..- швырнул он, тяжело поплёлся к столу, сел и закрыл там лицо руками.
- Значит так...- сделал глубокий вздох Удовцев, огладил себе щёки и тоненькие, летающие на лбу брови, пересел поближе.- Первое. Капитан Шутов был ранен тяжело двумя выстрелами у себя дома - всем известный факт. Попал в больницу, буквально чудом выкарабкался из лап смерти, и через три недели чувствовал себя уже хорошо - нормально себя чувствовал, говорю я вам, я лично с ним разговаривал - готовился к выписке на домашний режим и вдруг... Умер. Смерть... И прошу заметить: в личной карточке больного данный факт отмечен весьма путанно; всё шито белыми нитками, как говорится...
- Почему?- из ладоней выглянул один глаз Лелюка, с нездоровыми красными разбегающимися на нём жилками.
- Почему?-хитро, и зло прищурился Удовцев.- Потому что ни с того, ни с сего на исходе болезни, при заживших ранах от заражения крови не умирают.
- Ты врач? Медик?- глаз Лелюка снова исчез.
- Нет.
- Так какого чё... Продолжай...- страдальчески засопел в ладонях майор.
- Весь медперсонал хирургического отделения - сёстры, врачи, даже нянечки - после смерти Шутова внезапно сменился. Почему? Где они сейчас? Ни одного из вышеперечисленных сотрудников мне обнаружить в прочих клиниках города не удалось, нигде... Главврач только руками разводит. Как в воду канули.- Сержант поднялся, взял со стола Лелюка сигарету, прикурил, закашлялся и, задымив, отошёл к окну. Лелюк с нескрываемым изумлением на него, на сигарету во рту его уставился.- Карточка Медицинская Шутова исчезла. Я на другой день приехал в больницу, чтобы снять с неё копию, выписки из неё сделать кое-какие - карточки на месте не оказалось... Служительница архива тоже только руками развела, ахнула; не знаю, говорит, что и думать, как сквозь землю, говорит, провалилась... Была, и нету...
- Шляпа!- не выдержав, хлестко крикнул Виссарион Ларионович и сморщил, как от зубной боли лицо.
- Что-что?- не понял Удовцев, влез задом на холодный подоконник под открытую форточку, вынул сигарету.
- Шляпа ты, говорю. Олух царя небесного.- Лелюк удручённо поцокал языком, повздыхал.- Прошляпил ты своё следствие, прозевал карточку, улетела она - тю-тю. А в ней, возможно, и вся разгадка дела была. Я вас как учил? Сперва головой думать, а потом уже действовать, правильно? Головой, а не жопой, милый мой. Сразу брать быка за рога нужно, сразу, понятно? А не ждать до завтра. Увидел то, что тебе нужно, хватай и беги!.. Ты что, никак курить начал? Зря! Я вот никак бросить не могу...- Виссарион Ларионович уселся на укусивший его в зад холодный подоконник рядом с Удовцевым.- Эх, Коля, Коля,- тоже задымив сигаретой, закачал головой он, разглядывая близко рябое, ушастое лицо сержанта, приобнял его по-дружески за плечи.- Сколько раз повторять вам надо? Олухи, ей-богу! Неприкаянные!
- Да-а, маху дал, прозевал, в общем, информацию,- сунул Лелюку в лицо подкурить бычок Удовцев.- Ничего, наводочка-то имеется... Ах, как следы, мерзавцы, заметают! На два шага вперёд смотрят!- зло восхитился сержант, нервно дёргая губами дым из сигареты. Залился кашлем и, показалось, дым повалил у него отовсюду - из носа, изо рта, из глаз и ушей.
- Да уж,- помрачнел Лелюк, думая о неизбежном надвое разломе реальности, о скрытом движителе всего сущего. Сержант с видимым удовольствием потушил в пепельнице сигарету и, положив руки на колени, глубже уселся к самой глухо звякнувшей оконной раме.
- Дальше так,- трепетнув тонкими белыми ноздрями, баском важно заговорил он.- Погибает конченый человек, бомж, но очень важный свидетель по делу этого самого Нирванского, некто Лопухов, и тоже, замечу, весьма загадочная смерть... Я вот почему о деле Шутова говорю, Виссарион Ларионович,- поглядел на высокое и острое, мохнатое, как у чёрта, ухо Лелюка Удовцев.- Ведь оно связано непосредственно с этим странным заговорённым, который, смеясь, из морга дёрнул, пули которого не берут...
- Как связано?- испуганно вжав голову в плечи, очень тихо выдавил из себя Лелюк, отстраняясь и со нескрываемым теперь страхом разглядывая взволнованного и раскрасневшегося Удовцева.
- Этот странный тип, разбомбивший банк, совершивший удивительный побег из морга - не человек, товарищ майор,- выждав артистическую паузу, потусторонним скрипучим голосом выдал сержант.
- А кто?- совсем тихо просипел Лелюк, подавился дымом, и тоже вылил из себя куб неистового глухого кашля.
- Киборг, робот, и создал его никто иной, как профессор Нирванский, за что и поплатился своей жизнью,- зашевелив бровями, весомо выкатил Удовцев; Лелюк беззвучно, истерично захохотал, затрясся.- Вот откуда, кстати говоря, в том Шутовском деле тоже засветились кэгэбэшники,- торопливо продолжал сержант, видя, что майор готов вот-вот взорваться.- Ведь к вам же приходил этот мерзопакостный юноша из органов, удостоверением в лицо тыкал, увещевал? Приходил. То-то.
- Та-ак,- кивнул Лелюк в страшной, вдруг тяжело опечатавшей ему лицо задумчивости.- Что ты сказал только что, Коля?
- Я говорю, недаром ведь и молодой этот гэбэшник приходил, просил соблюдать молчание?- прикрикнул на майора, в самое ухо того Удовцев, устав сражаться.
- Да, да, слышу я; недаром, наверное,- Лелюк нырнул лбом и глазами себе под ладонь и пропадал там минуту.- Слушай, Коля,- с мягкой просьбой в голосе, заговорил он, выкатывая на него большие подобревшие глаза.- Брось ты это всё к чёрту, оно тебе надо, а? Только неприятности наживёшь, говорю я тебе...
- Как же бросить, Виссарион Ларионович?- наполняясь светлый печалью, пропел Удовцев.- Я что, сволочь последняя? А погибшие товарищи, наши сотрудники? Не-ет...
- Ну уж так...- от негодования затрясся Лелюк.- Ты в выражениях-то..."Что, получается,- я - бессердечный, подлец законченный?..- подумал он, отвернулся.
- Я никого обидеть не хочу, просто... - дёрнул примирительно плечами сержант.- Просто... Разве можно вот так взять и бросить дело, после того, что стало известно? Да об нас тогда скоро ноги вытирать будут, об милицию.
- Какие конкретно факты у тебя есть?- вдохнул облегченно Лелюк, подумав, что парень просто дурит, в героя играет, поближе подвинулся к сержанту, прижался плечом; сержант увидел, что глаза майора полны болезненных прожилок от бессонных, тревожных ночей, обведены розовой влажной каймой; ему захотелось обнять, утешить, приласкать человека.
- Ничего ведь, если разобраться, не известно... Ты не медик и не можешь давать медицинских заключений, правда ведь? Ну вот... Личная карточка капитана пропала, и тем более ты теперь ничего не докажешь... Какой-то никчемный алкоголик погиб... Ну и что? Тьфу! Может, его из-за трёшки в кармане убили, кто знает?... В Шутова стреляли? Кто? Как? Спроси у Шутова... Возможно, счёты со следователем кто-то свести хотел, а, может быть, у самого рыльце в пуху было, не поделил что-нибудь с дружками, вот и замочили его...
- У Шутова, товарищ майор, кристально чистая репутация была,- хмуро и решительно вступился сержант.
- Ладно, оставь...- недовольно скривился Виссарион Ларионович, махнул тяжёлой лапой.- Знаем мы этих кристально честных... Ничего ты не докажешь, короче... Робот какой-то... Ещё скажи - инопланетяне прилетели... Бред, бред настоящий, анафема!
- Мне потребуется ваша помощь,- помолчав, сказал злой, раздосадованный Удовцев.
- Опять двадцать пять! Чем я могу тебе помочь?- сквозь него прозрачно посмотрел Лелюк, начав вдруг с удивлением слышать, что раздражение и нелюбовь чаще в нём звучат, чем хорошее, возвышенное, доброе.
- Я бы просил вас ходатайствовать перед начальством о пересмотре дела Нирванского.
Виссарион Ларионович, отойдя, долго молча курил у двери, глухо в кулак кашлял.
- А откуда, интересно, ты информацию черпаешь? Кто тебе рассказал о Шутове?.. О свидетеле этом несчастном? Кто?- спросил, наконец, повернувшись майор, почернев, как туча.- И вообще, откуда такие мысли насчёт этого киборга-робота? О Господи!.. И как всё это то с нашими делами связано? Откуда, ну?- он нетерпеливо стал в воздухе звонко щёлкать пальцами.
- Так вы будете ходатайствовать?- упрямо уронив вперёд лоб, сказал сержант.
- Нет,- решительно заявил Лелюк, снова отвернулся в стену.
- Тогда я иду прямо к полковнику Курбатову,- начал трясущимися пальцами застёгивать шинель сержант.
- Иди...- уткнувшись носом в холодное окно, начавшее густо синеть, буркнул Виссарион Ларионович, запыхтел дымом.- Он тебя из кабинета взашей выставит.
Едва сержант, злобно хлопнув дверью, исчез, майор Лелюк, торопливо накинув гражданские пальто и шапку, ушёл домой.
Утром в коридоре Виссарион Ларионович столкнулся с ещё более похорошевшей, невероятно привлекательной Лидой Чашкиной. Крепко бордовыми когтями она вцепилась майору в рукав кителя и потащила за собой по коридору. Он стал подавлено оглядываться, вдруг испугался.
- Что же вы на свидание не явились, негодник такой?- то так, то этак горячим телом прижималась она к нему, сладко шипела губами в ухо.- Девушку наивную обманули.
- Да я... У меня...- задыхался Виссарион Ларионович, напрочь теряя самообладание от близости красивой, молодой женщины, от хлынувшей ему прямо в мозг и грудь какой-то сладчайшей, тонко вибрирующей горы.- К начальству срочно вызвали... Дела, понимаешь...- выпалил он, вращая, как безумный, глазами, чувствуя, что окружающая его реальность теряет ясные очертания.- Но я готов хоть когда, честное слово...- Очнувшись, он пальцы её стал от своих рукавов отдирать.
- Сегодня, - простонала Лида и дёрнула во рту красным, алчно блестевшим языком, ближе, ближе к нему приклоняясь, так, чтобы майор мог увидеть под оттопыренной блузкой её сладкие шалуньи во всех подробностях. Виссариону Ларионовичу неудержимо захотелось её в губы укусить, твёрдый сосок под лифом облизать; ему показалось, что он действительно сходит с ума...
- Хорошо, Лидочка, во сколько?- сладко прикрывая глаза, проблеял он, желая прямо сейчас следовать за ней хоть на край света, на колени перед ней броситься. Пол закружился у него под ногами, он покачнулся, и она, удовлетворённо сверкнув глазами, за локоть удержала его. Они договорились на вечер, там же в кафе. Прощаясь, Лида крепко провела мягкой, проворный ладонью Лелюку по плечу и волосатому запястью под ремешком часов и, оглянувшись, настойчиво переехала ему под китель на горячие грудь и живот. Виссариона Ларионовича до костей ожгло, он немедленно глубоко подобрал обвисший живот, и под рубашкой у него неприятно, предательски задрожал жир.
Во весь день, который, слава богам, минул для него спокойно, Виссариону Ларионовичу Лелюку посреди бесконечных мыслей о чарующей колдунье Чашкиной запомнилось всего только одна вещь: уже под вечер ему позвонили и сообщили, что погибшие двое вчера - некие братья Кабаковы, ранее не судимые, не женатые, оба весьма молоды, не старше оба тридцати, в порочащих их связях с преступным миром ранее не замеченные.
- Хорошо, хоть семьи не успели завести,- очень формально вздохнул в трубку Виссарион Ларионович, разглядывая потухшую, не интересную в силу своей искренности сигарету. Поспешно бросил в гнусаво пытающийся что-то добавить рожок: - Спасибо, что сообщили, всего доброго...- и, расслабив кисть, швырнул трубку.
Через пять минут он, держа подбородком колючий красно-синий шарф, вздёргивая плечами, торопливо набрасывал на майорский мундир висевшее на крючке рядом с шинелью финское тёмно-серое стёганое пальто. Перед глазами у него на его синей исцарапанной плоскости стенки, как на волшебном, проснувшемся экране, заскакала Лида в прозрачном кружевном пеньюаре, и пышные коленки её, словно розовые леденцы, взмывали под самое небо, начавшее дрожать и звенеть, как необъятный зеркальный сервант.
Едва он уселся за столик в кафе, пытаясь успокоить дыхание и нервно прислушиваясь к внутреннему голосу, который подавленно молчал,- перед ним будто из воздуха, принеся ему в лицо порыв мускусного ветра, выпала фея милицейских архивов Лида Чашкина в ковёркотовом полушубке с ярко-белым подбоем и, вонзив Виссариону Ларионовичу в рукав острые пальцы, зловеще-красными губами прощебетала: - Теперь не уйдёте, дорогой мой, счастье моё... Попался, который кусался!..- и приоткрыв рот, подёргала во рту сахарным, сочащимся языком; показалось, сама готова была больно укусить. Широкое коромысло её бровей прямо в сердце ему возилось...
Громадная, радостная волна стала душить Виссариона Ларионовича, ему показалось, к нему божество с небес спустилось..
- Как ты попала сюда, волшебница?- широко расплываясь, зашевелил он не слушающимися, прилипшими к ушам губами.- Я совсем не заметил тебя...
- А я на крыльях влетела, как ангелочек... Не веришь мне?- Лида, с шумом уронив стул рядом с ним, села и влипла Лелюку в бок, крепко держала его за руку.- А ангелочки, как известно, могут и через стенки просачиваться - плёвое для них дело!
- А-а, понятно!- неотрывно, зачарованно глядел Лелюк Лиде в её алый, шевелящийся рот, начавший безжалостно проглатывать его, на её длинные пальцы, хищно и уверенно подбирающиеся внизу под столом к его ноге.
- Что ты делаешь, прекрати!- пугаясь, зашептал он, не очень настойчиво стал отстранять руку девушки.- Не здесь же в самом деле... Потом!- быстро оглянулся.
- Ну так поехали скорее....- как змея, протяжно и угрожающе, нежно прошипела Лида, и Виссариону Ларионовичу показалось, что во рту у неё мелькнуло тоненькое раздвоенное жало; чуть приподнявшись, он заглянул Люде в рот повнимательнее... "Нет, нормально всё, язык, как язык..."- успокоил себя он и снова ярко улыбнулся, куда-то к ушам губы свои елейно отправил.
- Куда двинем?- с тревогой спросил он, поднявшись и начав быстро заворачивать шею шарфом. И правда,- подумал,- куда? У него никаких вариантов не было.
- Ко мне, конечно...- Лида, воспользовавшись занятостью рук Лелюка, провела ему нежно и призывно по неосторожно оттопыренной ляжке. Виссарион Илларионович от неожиданности подпрыгнул и, криво, почти страшно улыбаясь, уворачиваясь, продолжал запахиваться. В ухе у него тихонечко, недовольно заворчал внутренний голос. "Остановись, слышишь?- затренькал очень напряжённо и невесело.- Эта безумная кошка тебя погубит, ты что не видишь, что она хитрая бестия? ". "Да иди ты...- уже приняв решение, совершенно спокойно парировал Лелюк.- Слишком поздно..."
Голос подавленно замолчал.
Ехали в отдалённый спальный, высотный район на грохочущем, прыгающем из стороны в сторону трамвае. Мимо, в окнах, мелькали зажигающие окна дома и красноглазые машины. Виссарион Ларионович, почуяв, наконец, свободу, много, весело говорил, с удовольствием теперь разглядывал Лидино лицо, шею и внизу под полушубком пышные её бёдра, длинные ноги в жёлтых, мягких сапогах. Её щёки, губы, глаза - звучали перед ним, как нескончаемая, патетическая симфония; ей что-нибудь шепча смешное и милое на ухо, погружался носом и лбом в её выглядывающие из-под шапки локоны, и с убаюкивающим его, как младенца, наслаждение вдыхал невероятный её, какой-то солнечный запах, и, когда выныривал из шёлковых завитушек, снова ошалело пялился сбоку и сверху на её чёрные, дрожащие, танцующие ресницы, на голубые блюдца глаз под ними, на запорошенные розовой пудрой рассыпанные по щекам веснушки, на громадные, выпуклые кубы губ,- и к нему всё настойчивее, всё явственнее приходило, что он - молодой, сильный, красивый человек, мужчина, у которой всё ещё впереди, и - сбудется. Говоря, он широко раздвигал губы, блестя зубами, ставшими друг ровными и белыми, громко, раскатисто смеялся, энергично, почти танцуя, двигался, грациозно выгибался, намеренно ранняя талончик на пол - старался держать прямо колени и благоговейно прижимался к Лиде то одним, то другим боком, гарцуя точно жеребец, умело сражался с проходившими мимо пассажирами, могуче закрывая своим вдруг разросшимся торсом Лиду и делая особенно нахальным безапелляционные замечания, да ещё книжечку свою красную с гербом хотел показать, прищучить. Лида с благодарностью на него смотрела, и видно было, что ей очень, очень приятно.
Приехали, когда на город вовсю навалилась уже темнота; залило всё густым, бархатным, синим.
Спрыгнув с подножки трамвая, Лида обнаружила, что Виссариона Ларионовича нигде нет, в панике она пробежала туда-сюда по улице и обнаружила Виссариона Ларионовича в ближайшем гастрономе; за толстой голубой стеклянной витриной - увидела - он пробивался к выходу с бутылкой шампанского под мышкой и квадратной коробкой торта в руках.
- Пригодится,- выскочив к ней, многозначительно подмигнул Лелюк и, схватив её за локоть, увлёк за собой, раздвигая грудью выбивающий слёзы холодной упругий ветреный воздух и встречных пешеходов.
Наверху во-всю разливались синие, жёлтые, зелёные реки фонарей, окон и неоновых реклам...
В лифте девятиэтажки, чтобы проверить себя, сноровку свою, Виссарион Ларионович, на мгновение запаниковав и облившись холодным потом, обхватил за плечи мягкую, замершую в недоумении Лиду и поцеловал, сначала чуть губами коснувшись, её холодную щёчку, а затем перебрался ниже и сейчас же - словно в водовороте завертело его - попал во влажные, начавшие его в себя всасывать, тучные, как целые коровы, бездонные её губы. Быстро пришедшая в себя Лида крепко объяла Лелюка и облизала ему во рту языком язык; Виссарион Ларионович, не чувствую ни рук ни ног, полетел в сладчайшую, глубочайшую пропасть, потрясшую его до основания своей какой-то многомерностью; наслаждение при этом он испытал такое, что успел, злорадно засмеявшись, крикнуть внутреннему своему голосу, прежде чем исчезнуть, раствориться в ней: "Ну что, что видал каково это?" Ответа, разумеется, не последовало.
Войдя в тёмную, незнакомую квартиру, излучающую чужой, острый, чуть тревожный запах, Виссарион Ларионович снова оробел. Он переставшими вдруг сгибаться руками помог Люде снять полушубок и тотчас затем, пачкая мокрым снегом линолеум, побежал на кухню, ломая ногти и страдальчески корча физиономию, откупорил купленную им бутылку водки, которую он старательно прятал в кармане пальто, и поспешно сделал из неё, прямо из горлышка, несколько крупных глотков. Шкаф и холодильник подпрыгнули и поплыли у него перед глазами. Стал искать что-нибудь закусить, из глаз брызнули слёзы.
- Что вы там делаете?- требовательно, грозно крикнула Лида, высовывая издали из-за угла к нему лицо.
- Так, водички попил,- прохрипел не успевший толком закусить Виссарион Ларионович, накрошил на пол куском хлеба, поплёлся к ней.- Жарковато что-то стало.
Лида стояла посреди комнаты, под ярко пылающей люстрой и жадно тянула к ошарашенному Лелюку руки с накрашенными красными острыми ногтями, волосы её светились, словно рыжая грива. Виссарион Ларионович, на погибающихся ногах устремился к ней, изобразив на лице изобилующие якобы в нём счастье и желание. Он неловко споткнулся об ковёр и неожиданно оказался прямо перед ней. Лида бросилась на него, как кошка, вонзив в спину ему пальцы; он ойкнул, и они оба закачались, рухнули на диван, стоявший у стены, очень мягкий, глубокий, сочно поглотивший их.
- У тебя карты есть?- с трудом вытянул губы из чего-то жаркого, жадного, трепещущего и причмокивающего, отплёвываясь, хрипло закричал Виссарион Илларионович, очень неровно, потому что Лида, извиваясь, лежала у него на груди и на животе, мешая дышать и двигаться. Она, качаясь, как удав приподнялась над ним и, нахмурив брови, подозрительно и грубо простонала:
- Какие ещё карты к чёртовой матери, а?
- Давай играть на раздевание?- слабо, кисло улыбаясь, спросил он очень жалобно, надеясь отдалить неизбежное, с отчаянием прислушиваясь к роковому молчанию в своих штанах.- Знаешь, проиграл - снимаешь рубашку, например, потом - брюки, носки и так далее, давай? Интересно же...
"Оттягиваешь, струсил?"- с ехидным смешком поинтересовались изнутри его. Виссарион Ларионович не знал, что возразить, противно под майкой начал потеть, щёки его то бледнели, то неуёмно пылали... Лида в упор его разглядывала, громадные, раскосые её глаза наплывали и резали, и Виссарион Илларионович начал испытывать нечто похожее на обморок.
- Что ж, давайте!- мгновение поразмыслив, тяжко вздохнув, Лида поднялась, через комнату поплыли её упругие, чуть вздрагивающие икры ног.
Через полчаса, часам к восьми вечера, Виссарион Ларионович, поеживаясь, сидел голый на кухне не табуретке в квадратных цветастых трусах, из раструбов которых торчали его тощие белые коленки, щурился на один глаз, уворачивая другой от дымящийся сигареты, торчащей в зубах и азартно шлёпал засаленными картами об стол; Лида, холодно улыбаясь, легко, невозмутимо била их черноокими дамами и королями с квадратными, вьющимися бородами. Кроме семейных трусов на майоре абсолютно ничего не было, и он стыдливо прикрывал локтями поросшие жидкими волосами дряблые вздрагивающие груди и крошечные на них розовые соски. Он был сильно пьян и громко, развязно, недовольно вскрикивал , когда карта была бита на скатерти... На столе разбросаны были опустошенная банка рыбных консервов, остатки хлеба и ломти красной, как оторванный пенис, колбасы, перевёрнутые вверх дном мутные стопки и зеленовато-белая бутылка "Столичной" с красноватым боком, поваленная на бок и с грохотом качающаяся при всяком толчке стола. Лида, попивая с горлышка шампанское, тихо, одухотворенно и в тоже время зловеще улыбаясь, крыла карта за картой Виссариона Ларионовича. Она была совершенно полностью одета, только на уголке стола рядом с ней лежали зеленоглазое колечко с зелёным камнем и сверкающая цепочка с кулоном.
- Вы проиграли,- шлёпнув картой о клетчатую клеёнку, буйно и страшно, зловеще расхохоталась Лида, и волосы страшно рассыпались у неё на глазах, а затем как будто встали столбом. - Так, снимайте ваши трусы!
- Кто - я?- не мог поверить Виссарион Ларионович, сиротливо закрыл руками толстенький, исполосованный жиденькой мягкой шерстью живот.- Дай отыграться, будь человеком...- из-под лба злобно смотря, проблеял он, испытывая неописуемые ужас и жалость к себе, а ко всем женщинам на свете - отвращение.
- Я вам, товарищ майор, три раза давала возможность отквитаться, сколько же можно?- громко, безжалостно хохоча, басом возмутилась Лида.- Мы зачем сюда пришли? Это вы хоть помните? Ну - давайте, смелее, смелее!
- Я прямо не знаю... - одними губами прошептал, как смерть, побелевший Виссарион Ларионович и смотрел вниз, в пол, в какую-то размазанную на нём каблуком точечку и видел в этой соринке, как в увеличительным стекле, что он сидит на незнакомой кухне, голый, несчастный и ему невыразимо страшно.
- Немедленно снимайте трусы!- с весёлым негодованием приказала Лида; с шумом отбросив стул, поднялась.- И приходите в спальную комнату, я вас жду.- Она остановилась в дверях, положив руку на перекладину, закрутив, как показалось Лелюку, кошачий хвост за ногу.- Ну миленький, ну хороший мой, ну пожалуйста...- вытянула она к нему губы - хищно, почти как зверёк, и тотчас блеснул её красненький, живо трепещущий язык, глаза её призывно вспыхнули, губы разбежались в ярчайшей, зовущей улыбке.
- Да-да, сейчас приду,- начав её жгуче бояться, промямлил Виссарион Ларионович, и ему захотелось убежать отсюда, куда глаза глядят, исчезнуть.
Едва Лида вышла, Лелюк, гремя дверцами, кинулся шарить по навесным шкафом и напольным тумбочкам в поисках спиртного. Он выудил старую какую-то бутылку с мутным, булькающий в ней содержимым, вцепившись в неё крючковатыми пальцами, откупорил её, и сделал прямо из горлышка несколько крупных, обжегших ему горло глотков. "Стрихнин!"- перепугался он, задохнулся, и тотчас перед глазами у него чёрной волной встала пелена, а в голове взвенела пустота. На этикетке, распяливая в ужасе глаза, он прочитал едва видимое: яблочный уксус, и у него отлегло от сердца. На него обрушилась, наконец, настоящая злость; он собрал в охапку одежду и угрюмо, решительно побрёл искать Лиду.
Она возлележала на диване в спальне, абсолютно голая, извивалась, игриво корчилась на белых, пышных простынях, как настоящая змея-искусительница. На круглом животе у неё пониже точечки пупка мерцала чёрная пушистая бархатная полоска; громадные груди дрожали, ноги её вытворяли нечто невообразимое. Виссарион Илларионович выронил на пол ворох одежды и с угрюмым, зверским лицом замаршировал прямо к ним, взмывающим и падающим, как вертолёты. Трусы его гордо покатились на щиколотки, и он, окончательно потеряв самообладание, рухнул в ватную, помчавшую его по кругу пропасть...
Через какое-то время, наполненное абсолютным блаженством, показавшееся Виссарион Ларионовичу целой вечностью, он отвалился в сторону, тяжело дыша, весь скользкий от пота, с горячей, уставшей спиной. И стоило ему, хрустнув пружинами, с тихим наслаждением, с отдохновением распластаться на спине, как дверца шкафа над ними с большим, подозрительно, как сразу, войдя в спальню, заметил Лелюк, изнутри завершённым шторкой окном, с шумом распахнулась, и из шкафа, прогремев по фанерном дну ботинками, вышел высокий молодой мужчина в строгом костюме-двойке и в чёрных очках, с блеснувшим линзой фотоаппаратом в руках. Выйдя на свет Божий, он вручную ловко перемотал плёнку и вынул кассетку из хлопнувшего пластмассового отделения. Виссарион Ларионович, развесив живот, раздвинув колени, потрясённо безмолвствовал и, косо приподняв с дивана голову, разглядывал явившиеся привидение.
- Это что ещё за чёрт?- холодея, очень растерянно спросил он, прикрыв ладонями стыд.- Лида?- он вопросительно, со всё больше возрастающими тревогой и испугом поглядел на Чашкину. Лида, оттолкнувшись от дивана, легко, как птица, взлетела, громадная бело-розовая грудь её поплыла из стороны в сторону; молниеносным движением она накинула на плечи пёстрый невесомый халатик и поправила, взбила съехавшую на бок копну волос.
- Майор Лелюк, с вами имел разговор вчера вечером сержант Удовцев на предмет дела покойного следователя Шутова?- твёрдо, решительно спросила она, очень холодно и бесстрастно, как будто между ними ничего только что не было, смотря Виссариону Ларионовичу в точку между глазами.
- Да,- тихим, слабым и трагическим голосом ответил Виссарион Ларионович, всё ещё лёжа плашмя на измятых простынях в позе футболиста из штрафной стенки.
- Вставай, шо разлёгся?..- грохнул ногой по заходившему ходуном дивану прилично одетый молодой самец и спрятал блеснувший шарик плёнки в карман. Лелюк этого движения не пропустил.
- Отдайте немедленно плёнку, какое вы право имеете...- напористо, тонким голосом начал звенеть он, чувствуя, как близко к нему подкралась, подкатилось неладное и непоправимое. Он совершенно без сил присел, и его мелко поросший волосами живот задрожал от подступивших рыданий.
- Заткнитесь, идиот,- грубо оборвала его Лида, и Лелюк тотчас примолк.- Если ты... вы хотя бы заикнётесь кому-нибудь о том, что вам говорил Удовцев, фотографии с этой плёночки,- Лида длинным сверкнувшим ногтём показала на карман пиджака мужчины, напялившего на лицо себе скабрезную, презрительную улыбочку,- будет продемонстрированы вашим сослуживцам и... вашей жене.
- Это непостижимо...- обхватив руками голову, в истерике стал качаться Лелюк. В ушах ах у него, полный укора и ядовитого злорадства, зазвучал, забился его внутренний голос. "Ну что - съел, жопа? Подожди, это ещё цветочки,- хихикал, хлестал без жалости.- Вот когда твоя жена узнает, тогда, действительно - да-а..."
- Прикройтесь, бесстыдник такой, а ещё милиционер, начальник отделения- ай-ай-ай!- швырнула Лида ему в лицо его мятые красно-жёлтые трусы. Виссарион Ларионович, отвернувшись, сверкая дряблыми, прыщавыми ягодицами, неловко впрыгнул в широкие волны трусов.
- Если бы ты просто попросила меня, Лида, молчать,- жалобно заскулил он, стоя к ним спиной и натягивая на круглые бедра повыше резинку,- разве бы я отказал?- он повернулся, щёки его были мокры, блестели.- Отдайте плёнку... Пожалуйста...- протянул он дрожащую руку.- Вы фашисты, садисты...
Лида, и правда, со зверским, садистическим выражением лица отрицательно покачала головой, весело при этом сверкая глазами, злобно и мстительно рассмеялась широким хищным ртом. Виссарион Ларионович тогда как лев прыгнул, метясь в квадратную грудь мужчины с заветным пиджачным карманом. Опустившись на пол, он уткнулся лбом в чёрный, холодный, наставленный в него пистолет. Мужчина завернул собачку и удобнее расставил ноги. Оледеневшему Виссариону Ларионовичу показалось, что спец.агент выбьет ему мозги, также легко, как на пол сплюнет.
- Хорошо, хорошо, хорошо...- дробно забил ногами на месте Лелюк, начал подвывать.- Я торжественно обязуюсь молчать. Что вам ещё надо? Отпустите меня!
- Ни одному человеку, ни одной живой душе, никому, ясно вам?- металлическим голосом нарезала Лида, придавливая майора вдруг ставшими очень жестокими глазами. Виссарион Илларионович глядел на неё, ничего не понимая - будто впервые в жизни увидел её.
- Да, да, разумеется...
Мужчина, спрятав оружие, подошёл к Чашкиной и, дёрнув её за плечи и скинув с ушей очки, мощно, жадно и хищно укусил её в губы, вплющив их ей в щёки, стыдливо вспыхнувшие густо-малиновым. Застонав, как голодная волчица, Чашкина прижалась к нему, слово желая втиснуться к нему в грудь под пиджак.
- Ты, старый пень,- рыкнул назидательно агент, на мгновение оторвав рот от сладко страдающей и сгорающей Лиды.- Если не стоит у тебя, нечего по бабам шляться, сиди дома. Я тебя больше часа в шкафу здесь прождал, падла... Чуть не задохнулся! Не можешь срать, не мучай жопу, поал?
- Да, да, да...- лопотал Виссарион Ларионович, натягивая штаны и рубаху, пятясь в дверь, ничего не слыша, ничего не видя в тумане из-за подступивших слёз и грохота сердца. К горлу его, наконец, подкатил невкусный, горький кусок, забив дыхание, и он зарыдал.
Всю дорогу домой, на кипящей шумом и движением, сияющий неоном улице, в проглотивших его трамваях и автобусах он, словно превратившись в слабого ребёнка, обливался слезами, растирая их мокрыми ладонями и рукавом пальто по бесчувственному, онемевшему, ставшему чужим лицу. На него с недоумением и жалостью смотрели прохожие и пассажиры, он, спотыкаясь о ступени и бордюры, старался им улыбаться, и от через силу выдавливаемой им улыбки ещё горче становилось у него на душе, ещё сильнее увлажнялись глаза и дрожали губы. Пожалуй, первый раз в жизни его так грубо, жестоко обманули, оплевали, никогда во всю его в общем-то долгую жизнь он не знал ещё такого пронзительного позора, его душа от бездонной жалости к себе, как листок, трепетала, наливаясь душной, тяжёлой, какой-то зловонной кровью, и к этому звонкому, пронзительному и обидному, как пощечина, терзающему чувству примешивались - когда вспоминал он, с кем связался - тревога и жгучий страх за себя, за свою жизнь, как казалось теперь - одним росчерком уничтоженную, за так не просто сложившиеся его благополучие и карьеру; и, казалось - било, било, неотступно гналось, давило в виски: жизнь закончилась, остановилась, нет, не осталось в ней ничего, кроме этого, разрывающегося от звона и окриков трамвая, злых пассажиров, похожих на сорвавшееся с утёса стадо свиней, и желания горько плакать и рвать на себе волосы... В окне, заваливаясь вверх ногами, промелькнул красочно освещенный огнями ресторан с надписью "Янтарь" под умолкшими чернеющими небесами, и Виссарион Ларионович поперхнулся от густой, глубоко уколовшей его неприязни, поклявшись никогда этого проклятого Янтаря и ничего подобного другого не посещать и спиртного с разными заманчивыми названиями не пить.
В голове его внутренний голос победно и немилосердно безмолвствовал.
Дома, с порога Виссарион Ларионович кинулся чуть не к ногам жены, напугав её не на шутку, целовал жарко ей руки, говорил без умолку, вспоминал все свои по жизни грехи и даже дутые, несостоявшиеся - всё, что имело несчастье случиться с ним - (о последнем своём приключении он, разумеется, благоразумно умолчал); бурно умолял простить его, снова и снова с грохотом становился перед ней на колени. Забегав, залетав с тряпкой, шваброй и ведром он, к вящему удивлению и удовольствию жены, до блеска вылизал весь дом, несмотря на то, что был уже поздний час; набросился, как лев, в кухне двухдневную гору грязной посуды; расстелил попышнее постель, вымылся, выскоблил всего себя чуть не до костей, и, беспрестанно повторяя слово "пожалуйста", пригласил жену почивать.
Ночью, озарённый неземным светом фонарей с улицы, он прижимался к ней, плакал, как маленький, целуя ей горячие плечо и шею, руки, и ошалевшая, одуревшая от счастья жена, позабыв уже, как это надо делать, жадно и чуть испуганно ласкала его, сладко стонала, плеская ему в уши нежные слова. Виссариону Ларионовичу здесь, дома, под боком у жены было, наконец, тепло, покойно и хотелось немедленного наступления вечности.
Весь следующий день, пасмурный и по-весеннему тёплый, дождливый, майор Лелюк, насвистывая минорно-лирическое, проторчал на стуле у себя в кабинете и старался в коридор без экстренной надобности не выходить. Он, натирая бумажные листы резинкой, старательно переделал все письменные дела, какие накопились за полгода, строчил карандашом с увлечением, с азартом, с давно не испытываемыми им вдохновением и наслаждением; завалил весь стол и сам себя почти с головой бумагами и папками, иногда тихонько, очень фальшиво напевал и без передышки курил, курил, с ног до головы обволакиваясь шевелящимися хищно жёлто-синими щупальцами дыма и туша исчахшие сигаретки в переполненной зловонной пепельнице.
К концу рабочего дня неожиданно позвонили, и женский, чуть простуженный голос коротко очень, но внятно сообщил, что сержант Удовцев только что погиб в автомобильной катастрофе - трагическая, мол, нелепая случайность.
- Что-что?- отрывисто переспросил Лелюк, улыбаясь ещё в пустоту широко и приветливо, вертел в голове обрывок какой-то носившейся в нём весь день популярной песенки, но следом из трубки посыпались коротенькие, зловеще хохочущие гудки. Виссарион Илларионович секунду сидел смирно, и вдруг в мозг его ужалила острейшая, противнейшая стрела; распрямившись, он вместе со столом глубоко, далеко поехал назад в стену с тонкой трубой отопления и потащил за собой на шнуре шагающий телефон. Раздались звон и грохот, все картонные дела и папки, бумаги ворохом посыпались на пол; телефонный аппарат, жалобно бренча, запрыгал короткими ногами по столу, выписал какой-то невообразимой пируэт, и скользкий шнур, волочась за аппаратом, остро и ядовито сверкнув пластмассовыми губами, слизал с поверхности стола всё, что на нём ещё оставалось: желтобокие звонкие карандаши, ручка, голубая пепельница, старый пластмассовый прибор для письма в виде грустящего Тараса Шевченко на фоне Днепрогэса, металлическая точилка - станцевали в воздухе неистовый танец и прогремели, как горох, по всему полу. Виссарион Илларионович скатился вниз на пол следом за всем этим сверкающим и шелестящим дождём, влипнув спиной в ребристую батарею отопления, и всё держал перед носом кричащую, пиликающую трубку, с ужасом, наконец, сфокусировав на ней взгляд, зашвырнул её куда подальше от себя.
Дежурная машина за каких-то пару минут доставила белого, как мел, нервно дёргающегося, кусающего ногти майора Лелюка на страшный перекрёсток, заполненный каретами скорой помощи и дорожной милицией. Холодный, как труп, сырой воздух врывался в щель окна, бил его в лицо, лез в уши, но он не замечал этого. Виссарион Ларионович так сильно волновался, воображая себе одну картину ужасней другой, что ладони его оледенели, как-будто он сам собрался умирать, противно дрожали. Почти в каждом лице, которое он, проносясь вместе с машиной по улицам, выхватывал взглядом из толпы через мутное окно, ему почему-то мерещился Удовцев - то медленно и праздно, задрав голову, слоняющийся возле витрин, то делово с портфелем марширующий по тротуару по каким-то своим делам; то вдруг озабоченно выглянувший из какой-то клубящейся очереди на остановке, и ему начинало казаться, что всё произошедшее - ошибка; вот же он, Удовцев, живой и невредимый по улицам расхаживает... Виссарион Ларионович глядел во все глаза, до рези в них, до головокружения, трепетал от наступившего кошмара, рвущего на куски его бедную, израненную душу, страдал от поступающей тошноты, от острой, ломающей боли в висках и затылке и томительно в эти короткие минуты мучился ожиданием увидеть, наконец, полную правду, возможно ещё более страшную, чем то, что он себе так живописно нарисовал.
Мокрая, густая жижа на асфальте, разверзлась у него под ногами, когда он вышел; один ботинок его мгновенно вымок.
На загазованном, шумном перекрёстке важно ходили упругие и круглые, как шары, милиционеры с рулеткой, измеряя чёрные растянутые тормозные полоски шин на асфальте, с трудом нагибаясь и отклячивая квадратные, упругие в тулупах зады. Машины скользили мимо намеренно медленно, водители с нездоровым любопытством разглядывали в приоткрытые окна картину минувшей трагедии и, чуть отъехав, спрятав вывернутые головы, жали на газ, продолжая смеяться и разговаривать о чём-то своём с пассажирами, уносились. Регулировщик в чёрном тулупе с торчащими погонами безучастно взмахивал полосатой палочкой, и машины, как дети, беспрекословно подчинялись. Светофор наверху, застряв на жёлтом, мигал, точно заикаясь. Пешеходы собирались в группы за парапетом и молча, с болью и отчаянием качая головами, наблюдали. В мутном, свинцовом небе собирался снег и вот-вот готов был повалить, как крупные, горькие слёзы.
На перекрестье двух улиц, странно раздвинув колёса, улёгся железным животом на асфальт чудовищно смятый служебный Жигуль, окольцованный рыжей милицейской полосой, осыпанный со всех сторон кубиками битого стекла, словно сахаром-рафинадом. Впереди, привалившись плечом на искореженную дверь, как будто приснув, уронив голову на руль, лежал человек в форме; торчал его истончившийся, белый затылок со взъерошенный мокрыми волосами, в которых зловеще сверкало розово-красное, густое. Виссарион Илларионович, задыхаясь от нахлынувшего, начавшего его душить горького чувства, очень медленно подходил... "Как же так,- носилось в его пылающим сознании и никак не могло уложиться,- всего час назад был жив человек, смеялся, шутил, руку мне жал в коридоре - тёплая рука такая, мягкая... Неужто - всё? Всё?"
Вдруг, сам того не желая, он изменил направление, покатился трусцой и уткнулся в забрызганную грязью карету скорой помощи. Постоял, помявшись и покашляв возле озабоченных врачей, с опаской поглядывая на качающиеся, опрокидывающаяся на него серые коробки домов, потёр шершавое, небритое лицо и, наконец, хрипло и робко спросил, обращаясь к какой-то с суровым лицом женщине в пальто, накинутом поверх белого халата:
- Погиб? Невозможно спасти?- и кивнул лбом, скинув в фуражку, на притихшую в машине фигуру. Он боялся смотреть туда и ясно это страшное - смерть - высмотреть; только краем глаза замечал: красное, густое, кричащее...
- Разумеется, погиб,- без всякого чувства сожаления сказала врач.- Череп надвое расколот. Такой страшный удар, знаете....
- Понятно...- Виссарион Ларионович повернулся и по мокрой, чавкающей каше снега поплёлся дальше. Ему совсем плохо стало, тоскливо.
Постовой милиционер, по привычке важно выпячивая грудь Лелюку в лицо, рассказал ему, что на жигулёнок Удовцева наскочил самосвал, въехал со всего маху в дверь, вмял её - как раз в место водителя удар пришёлся; налетел, откуда ни возьмись, вертанулся здесь же и, скрипнув колёсами, моментально скрылся, как-будто и не было его.
- А номер вы запомнили? - с остро ударивший в сердце надеждой воскликнул Лелюк, мысленно уже навсегда начав прощаться с дорогим ему товарищем.- Номер какой, а?
- Нет, не запомнил,- уставив в землю глаза, с вызовом в голосе выронил постовой, недовольно отвернулся; он толстыми в валенках и голошах ногами, похпустывая крошевом льда, пошёл к своей дежурной будочке. Лелюк, догнав, схватил его за локоть.
- Сказано - не видел, и всё тут! Занят был в тот момент, в другую сторону смотрел, ясно вам?...
- Ах, да, да...- прошептал Виссарион Илларионович с ясно зазвучавшие страхом, растерянно глядя в злую физиономию милиционера, превратившуюся вдруг в лицо Лиды Чашкиной. Он развернулся на слабеющих, подгибающихся ногах, побрёл дальше к исковерканной машине. "А вдруг всё-таки не он... Вдруг- ошибка какая-то?" - обжигая надеждой, мелькнула мысль, и Виссарион Ларионович чуть приободрился. Но ещё издали он увидел знакомый ему силуэт - скулы, шея, покатые узкие плечи, ещё что-то неуловимое, и слабенькая блеснувшая в нём надежда угасла. Он даже не стал ближе подходить и повернулся, почти побежал прочь, спотыкаюсь и скользя, почувствовал вдруг, что земля и небо меняются местами, переворачиваются...
У себя в кабинете Лелюк долго сидел перед внутренним телефоном, разминая, растирая никак не желающие теплеть руки, подавленно молчал. Трясущимися пальцами он набрал, наконец, номер.
- Слушаю, Курбатов,- недовольно и внушительно крякнула трубка.
Ещё три секунды молчания.
- Товарищ полковник,- твёрдо заговорил Лелюк, но тотчас голос его сломался, и он тихо, беспомощно засопел, беззвучно завыл, распялив рот.
- Кто говорит? Давайте там скорее, мне некогда,- строго прикрикнул Курбатов, начав совсем недовольно звучать.
- У меня важная информация, товарищ полковник,- ощущая забивший холодными струями пот повсюду на теле, заторопился говорить Виссарион Ларионович.- Лелюк это говорит...- он опять стал сильно робеть.
- А- а- а... Голубчик, ты это?- тотчас теплее заструил слова Курбатов.- Слышал уже новость?- грустью вдруг окутался его бас.- Вот несчастье, как несчастье... Не думали не гадали... Да- а... Не вернётся с задания наш дорогой друг... Не пуля бандитская, так вот эта нелепая случайность... На венок деньги уже собираете?
Ударяя солёно в переносицу и горло, снова видение окровавленного разбитого затылка Удовцева забеспокоил Виссариона Ларионовича, он вздрогнул... Рядом с мертвецом всплыло худое, рябое лицо полковника и его сухие издёрганные губы возле узла телефонной трубки... До него дошло, наконец, о чём твердит начальник.
-...мы слишком невнимательны к нашим подчинённым, не знаем, не ведаем, какую она - судьба-злодейка - шутку отчебучит, каким боком жизнь к нам повернётся, какие сюрпризы на нашем пути нас поджидают, не так ли, дорогой Виссарион Ларионович?- делово ворковал полковник, и в словах Шабанова майору почудился какой-то скрытый смысл ("На что он намекает, что у него за тон?- пугался Лелюк.- Что, кого он имеет в виду? Меня, что ли?)- ... вот заходил ко мне, знаете, на днях этот наш несчастливец - как его? - сержант Удовцев, да; просился в отпуск,- урчал дальше явно теперь с лукавыми интонациями соткавшийся сладенький баритон Курбатова,- не пустил я его отдыхать - ай-ай-ай - сказал: работы в отделе много, людей не хватает ("Какой ещё отпуск? - был потрясён майор.- Зимой?", и спина его от лопаток до самой задницы противно охоладела)... а он, сержант,- возьми и погибни, будто обиделся на меня... Да, невнимательны мы, товарищ дорогой, к людям, к подчинённым нашим, птичку нам, понимаешь, подавай, галочку, отчётность, видите ли, у нас на первом месте, а ведь все мы живые, не роботы всё-таки... Нет - вовсе не роботы, правильно я говорю, товарищ Лелюк? (Виссарион Ларионович издал какой-то гортанный звук, похожий на птичий клёкот, услыхав про робота, ему трубку захотелось бросить и влезть под стол).... А что у вас за информация, да ещё такая, понимаешь, важная? - чуть не с насмешкой хрюкнул Курбатов (Лелюк хотел было отвечать, но только заплямкал, похлопал беззвучно губами, точно вдруг онемел).... Кстати, а ты сам в отпуск не хочешь?- как ни в чём не бывало продолжал полковник.- Отольёшь душу, как говорится, развеешься, побудешь с семьёй... А что? Хорошая идея! Чёрт с ней, с работой, возьму всю ответственность на себя? Согласен?- и он бравурно, победно расхохотался.
Виссарион Ларионович едва не потерял сознание.
- Согласен...- слабо выдавил из себя, прошелестел он, с удивившим его самого облегчением, желая поскорее кончить этот мучивший его, длящийся - казалось ему - целую вечность кошмар, шмякнуть об лоб аппарата трубкой, уехать, махнув на всё рукой, домой, ни о чём не думать, зашиться в постель, зажать подушками уши, голову... Всё, хватит! В отпуск - так в отпуск!
- Вот и хорошо, вот и ладненько... Считай, ой что с завтрашнего дня ты отпускник у нас... Поздравляю! А что ты всё-таки хотел сообщить, Виссарион Ларионович?
Лелюк так испугался, что перестал видеть и слышать.
- Ничего, так, чепуха... Потом...- едва слышно вышептал он.
Сидя у себя в просторном кабинете, полковник Курбатов дал отбой и закачался на спинке высокого кресла. Облегчённо вздохнул.
- Я думаю, будет молчать, как рыба, товарищ генерал,- услужливо кивнул он тучному человеку, стоящему над ним у окна, лицом на улицу.- Слабоват в духовном плане, Миней Парфенович, - выложив весёлый розовый цветок из лепестков губ, качнул головой Курбатов, и сразу выражение лица у него стало насмешливо-презрительным.- Будет дома сидеть, как миленький, носа не высунет.
- Ну смотрите мне, товарищ полковник, одно ведь общее дело делаем,- озабоченно вздохнул генерал и тяжело, неся своё грузное тело, затопал по ковру. Шарабанов сейчас же поднялся, вытянулся.- Сидите, сидите... - устало махнул рукой, понимающе улыбнулся, цепкие, холодные глаза его сделались на мгновение добрыми. Возле вешалки почти переставший дышать Курбатов помог ему одеть пальто и, сняв с крючка, робко подал меховой картуз.
- Нравится мне у вас в городе,- улыбнулся просветлённо генерал, и тяжёлый, наполненный громадными ноздрями нос выпал у него из одутловатых щёк; полковник ещё шире вывернул розовые губы и серо-голубые цветки глаз навстречу.- Спокойный совсем город какой-то, светленькие, очень невысокие домики, парки на каждом шагу, чистый, белый в них снег... Хорошо.... Был бы писателем, непременно поселился бы здесь. Работать в таких условиях - одно удовольствие, сплошное отдохновение, ей-богу, какое-то..... Машин мало на улицах, и люди тихие, добрые, всегда помочь готовы - добрые очень люди...
- Нам здесь, к сожалению, далековато до спокойствия.... Спокойствие только кажущееся,- наигранно-сурово качнул маленькой сухой головой безнадёжно лысеющий Курбатов.- Специфика работы такая.
- Понимаю.
Генерал не стал спорить, заторопился.
- Ну... до свидания, и следите тут ...- в шарф пробурчал он и поспешно стал на груди запахивать, застёгивать своё необъятное с меховым воротником пальто.- Я на вас надеюсь, как на себя самого, и даже больше...- он ещё шире растянул губы в улыбке, отчего те стали чрезвычайно тонкие, нос его совсем наехал на подбородок, сделав лицо страшным и хищным.- Всего доброго, буду поддерживать с вами связь...- зорко сверкнув в полковника глазами, встряхнул могучей, необъятной рукой, и тоненький, искуренный полковник Курбатов, двумя руками вцепившийся ему в ладонь, закачался весь из стороны в сторону. Оба они, разговаривая, вышли в коридор.
- Так, Никифоров!- грозно крикнул полковник выскользнувшему из соседнего кабинета молодому лейтенанту.- Проводи человека...- и в сопровождении озадаченного, перепуганного лейтенантика, галантно и чопорно раскланивающегося и выбрасывающего вперёд руки, генерал заскользил вниз по лестнице. Когда выглядывала лишь одна его голова в меховом, очень дорогом картузе, он поднял вверх руку, приветливо взмахнул полковнику, который тотчас тепло, но с чрезмерной, пожалуй, готовностью, ответил ему, засиял преданнейшей улыбкой.
Поздно вечером Миней Парфенович висел в неудобном, высоком и узком кресле в полутемном салоне звенящего двигателями самолета московского рейса и в пол голоса вёл беседу с капитаном Птахой, который едва уместив бёдра и колени в узкое пространство между сиденьями, неловко привалившись боком, с одним плечом выше другого, выставив мелкое кругленькое ухо, внимательно внимал его речам. За иллюминатором над неторопливо бодрящим бело-синий ковром облаков полыхал, угасая, оранжево-красный огонь заката, и густые, протяжные туманы, как вода, расстилались, медленно текли под крыльями самолёта. Скоро воздух совсем потемнел, сделался густо-фиолетовым и, наконец, непроницаемая чернота наступила, слабо облитая только луной и звёздами.- Наступает, надо отметить, критический момент, Роберт Олегович,- очерчивая задачу, строго говорил генерал, посматривая, впрочем, время от времени в чёрную прорву за иллюминатором, и глаза его от восторга в глубине затаенно лучились.- Вам, как лицу особо посвящённому в ход дела, я скажу: сроки, отпущенные нам сверху, истекают, и мы стоим перед необходимостью либо расписаться в своей полной беспомощности, я бы сказал даже больше - некомпетентности, и немедленно таким образом всем вместе во избежание позора подать в отставку, либо - совершить в деле реальный прорыв. Выбирайте. (Птаха обеспокоенно задвигался, и густые брови его, взлетев на лоб, предали его скуластому лицо выражение крайнего возмущения); генерал, взглянув на него, удовлетворенно крякнул.- Первое, я думаю, невозможно для любого человека мало-мальски имеющего чувство достоинства,- продолжал неторопливо он,- и - тем более для сотрудника прославленных органов. Второе. Вас устроило бы, скажите,- стал туже накручивать генерал, не в силах удержать режущую ему грудь тревогу, густо захмурил лоб,- разрушить свою карьеру в самом её начале, когда многого и многого ещё вам надо добиваться? Нет?-он ещё раз взглянул на явно начавшего нервничать Птаху.- Ну то-то... Я со своей стороны тоже не хотел бы на старости лет оказаться на улице ... Поэтому давайте сделаем так...- Миней Парфенович, соорудив из пальцев рук пирамидку и уставившись сквозь неё прозрачными, задумчивыми глазами, помолчал; заструил поспешно далее, будто спохватившись, что всё-таки - увы- просить в высоких инстанциях отсрочку в деле придётся, и от унижений определённого рода и подзатыльников уйти не удастся...
- Так или иначе,- выговаривая каждую букву, подытожил он.- Чтобы не произошло самое худшее, нужно разбиться в лепёшку, но задание руководства выполнить... Дальше генерал, внезапно подобрев, промурлыкал, что он много раз в своей жизни летал, но такой сказочной красоты за бортом, как сегодня, видеть ему ещё не приходилось. Он вдохновенно заговорил про вечно куда-то спешащие облака, о голубом до одури небе над головой, а потом - вдруг чёрно-фиолетовом, будто перекрасили волшебной кистью его в один миг; о стальных, рукотворных птицах, способных за какой-нибудь час преодолеть необъятное расстояние в тысячу километров; о том какими утлыми, беспомощными летательные аппараты были ещё вчера, в годы его молодости, и какими могучими стали они сегодня... Подошла к ним симпатичная, пышногрудая стюардесса с небольшим, но тяжёленьким подносом, закрытым сверху белой салфеткой, и, очень приветливо и, показалось, двусмысленно улыбаясь, свесив к ним в глубоко расстёгнута вороте фирменной блузы два своих вздувшихся мраморных шара,- сверкая белыми зубами, мелодично, томно пропела:
- Лёгкий ужин, товарищ генерал...- сдёрнув салфетку, протянула бутерброды с чёрной икрой, дымящийся кофе и изогнутые в дульки французские пирожные.
- Чёрт его знает, откуда им стало известно, кто я... - недовольно ворчал Миней Парфенович, набив рот, уплетая хлеб с копчёной колбасой.- Эти провинциалы готовы лоб расшибить, лишь бы выслужиться... Или это ваша работа Рудольф Олегович? - с подозрением уставился он на Птаху. Капитан виновато опустил глаза.
Хорошо отдохнувшей, гладко, до глянца, выбритый, наодеколоненный, Миней Парфенович нёсся по утренней спящий ещё в Москве в темноокой, наглухо зашторенной машине, разгоняя только что начавший светлеть, серо-голубой морозный воздух. Где-то за высокими домами, разведя бесконечный оранжевый огонь, вставало невидимое ещё солнце; всё чётче вырисовывались очертания бугристых фасадов и крыш, обваливающихся вверх, в жиденькое небо; всё чаще кружились напыщенные площади с хмурыми, точно не выспавшимся, памятниками героям прошлых лет и козыряющими перепуганными милиционерами в овчинных тулупах и валенках. Между жёлто-сине-чёрными углами, залитых туманом, замелькали, наконец, рубиновые звёзды Кремля, и показались с ржавым, кровавым подбоем кирпичные высокие стены, застучали колёса по брусчатке главной площади страны. У генерала от великолепия и значительности картины защекотало под ложечкой. Глубокий, тёмный проход под кремлёвской башней проглотил на мгновение автомашину, и с обратной стороны, через секунду полной, тревожный темноты, воздух провалился, хлынул сверху чистый, яркий свет, замелькали дворцы, заботливо вычищенные, отштукатурнные в жёлтое и белое, шпили церквей высоко вознеслись; милиционеров стало до неприличия много. Миней Парфенович откашлялся и, разминаясь, подвигал широкими плечами. Машину плавно, бесшумно несло по асфальту внутреннего двора Кремля, и здания, церкви и монументы странно запрокидывать на бок и, задрав ноги и фасады, падали за спину, исчезали. Стремительно, выныривая справа, начал приближаться высокий мраморный подъезд и, едва не ударив в машину, остановился у них перед самым носом. Минея Парфеновича слегка тряхнуло, и он, чтобы удержаться, дотронулся пухлой рукой с золотой печаткой да поручня.
Наполненный свежим ветерком воздух был сладкий, пряный, точно его только что заварили на постном масле и лавровом листе. Евгений Парфенович, выйдя, пригнувшись, что-то прогудел водителю, и голос его потонул в громадных, колышущихся над ним прозрачных пластах, подходивших ему под самое горло. Чёрные, голые липы и пышные ели где-то вдалеке стояли, как уснувшие великаны, в сине-розовой дымке. Пронзительно вскрикивали на ветках вороны.
Дверь словно по волшебству беззвучно отворилась перед генералом, он вошёл и грузно поплыл вверх по лестнице, укутанной красным, пышным ковром. В гардеробе чьи-то руки его услужливо раздели, и он с наслаждением причесал залежавшийся прозрачный пушок на висках и затылке перед громадным ярким зеркалом, подёргал, пошевелил словно уставшими от безделья щеками и носом. В большой, сверкающей хрустальными люстрами и мрамором приёмной он уселся в мягкое кресло и сложил руки с синей в них папочкой. Красивый, важно нахохленный, пожилой секретарь в пиджаке идеального покроя из-за сияющей плиты своего совершенно пустого стола грустно, с сожалением на него смотрел.
Через минуту в приёмную ворвался взлохмаченный профессор Ктичпинг Роман Исидорович, взволнованный и припухший со сна. За ним гнался перепуганный лакей, стараясь на ходу стянуть с него пальто. Сию же секунду секретарь поднялся и лёгкими, мягкими, вкрадчивыми шагами направился к высокой двери, облитой золотыми бегущими змейками и ящерицами, вензелями, и исчез за ней. Генерал встал навстречу профессору и тепло пожал тому руку, в полголоса они обменялись фразами, и сейчас же лицо генерала заметно просветлело. Секретарь пригласил их входить.
За дверью, в большом помещении со взмывшим вверх потолком, в конце бордово-красной, как струя свежей крови, ковровой дорожки, бегущий от самого входа, откуда все появились, в порядочном отдаление от него, громоздился стол тёмно-коричневого дерева, и маленький, юркий, седовласый мужичок низко прилёг за ним, строча что-то на листе бумаги сверкающий ручкой с золотым колпачком, поглядывая в раскрытый перед ним дорогой фолиант. Увидев гостей, поднявшись им навстречу, он взмахнул рукой, указав на высокие стулья под стенкой. Все трое, сев, заговорили о прекрасной погоде, о том, что зиме скоро конец и что в политической жизни страны надвигается, наконец, переломный момент. Вдруг, нахмурив брови, чиновник сказал:
- Я надеюсь, господа, у вас положительные известия?
Профессор и генерал, заверяя, горячо затрясли щеками и подбородками, наперебой защебетав, что причин для беспокойства абсолютно никаких нет.
- Вот и хорошо,- с явным облегчением выдохнул мужчина, улыбнулся и выпростал на маленьком розовом запястье из-под манжеты свои томно жёлтым сверкнувшие часики.- Через два часа Президент ждёт вас, приезжайте.- Он уселся за стол и снова занялся бумагами.
- Как - Президент?! - побледнев, воскликнул генерал; махая крыльями обширного пиджака, запорхал на кончиках ботинок к столу и упал ладонями на стекло.- Мы готовы лично перед вами отчитаться о проделанной работе, прямо сейчас... Ведь мы именно так с вами и планировали сделать, вспомните?- тихонько застучал баритоном он, с мольбой наклоняя голову то в одну, то в другую сторону.- Можем и в письменной форме - хоть как! Правда, Роман Исидорович?- повернул генерал ужасом перекошенное лицо с непомерно развивающимися ноздрями, как у рысака, к Ктичпингу. Профессор немедленно подлетел.
- Ну зачем же так - к Президенту? За что, Григорий Васильевич, голубчик?- сначала широко, приветливо улыбнулся, затем же кисло скривился профессор, задёргал нервно туфлёй под столом.
- Человек предполагает, а бог, как говорится...- развёл руками неумолимый секретарь.- Повышенный интерес к вашей теме; вдруг, понимаете, лично захотел проконтролировать...- он странно рассмеялся, подозрительно взглянул.- Что это вы, товарищи, прямо детский сад какой-то - я не знаю... Чего вы переживаете? Вы же сами только что сказали - всё у вас в порядке! Не понимаю... Через два часа, пожалуйста, будьте здесь, и непременно...- безапелляционно он закончил и тотчас уткнулся носом в какую-то бумагу.
Без сил привалясь друг на друга, профессор и генерал вышли.
В кабинете у Евгения Ивановича на Лубянке собралось маленькое совещание. Были: страшно взвинченный сам генерал, подавленный и примолкший профессор Ктичпинг, толстых безмолвствующих доцентов - двое и с квадратной жующей челюстью капитан Птаха Роберт Олегович.
- Выгонят с работы к чёртовой матери, как пить дать - выгонят...- громыхая каблуками, выхватывая из кармана носовой платок, вытирая ем шею и затылок, дёргая воротник рубахи и галстук, метался по кабинету генерал, в страшном волнении ломая себе полные, сочные кисти рук.- Всех поснимают, побросают, как цуциков...
Профессор схватился за сердце, стал хлопать губами, его потащило куда-то в стену, глаза у него стали вылазить из орбит на переносицу.
- Вот видите, видите!- всё ваша работа! Провалили, прозявили! Почти до инфаркта человека довели. Мы все теперь на волоске висим, и вы - вы, слышите! - в первую очередь, вам Ясно? У-у-ух!..- генерал тоненько подвывать начал, замахнулся лапой в лицо безмерно страдающего капитана. Прямее, чем он, капитан Птаха, в природе, кажется, в данный момент предмета не существовало.
- Может быть, не всё так плохо,- несмело прострекотал один из доцентов.- Мы, в сущности, близки к решению проблемы как никогда...
- Что вы в этом понимаете - близки!- немедленно откликнулся, гневно заверещал Ктичпинг, пожирая доцента вывалившимися белками глаз, задёргал на полу ногами.- Только предварительные результаты имеются, и то - на бумаге..
- Да я так, предположил только...- чрезвычайно уменьшившись в размерах, виновато вышептал его подчинённый.
- А впрочем... - взялся за подбородок задумчиво профессор, притих.
- Не сметь на пушечный выстрел подходить к органам!- вскричал тем временем из своего угла, убежав туда, генерал начавшему синеть Птахе.- Вот из-за таких субъектов, как вы, мы - я имею в виду наша страна - всегда топчемся на месте... Саботаж!
- Да замолчите вы! - негромко, но я внушительно рявкнул на него Ктичпинг. - Результаты, действительно, у нас кое-какие имеются... Добавить немного красок и - можно отрапортовать, получится вполне убедительно, а? Понимаете вы? Есть план.
Генерал, как бульдог, тряхнул массивными щеками, недовольна сопел.
- То есть, банально наврать. От нас действий ждут, а не слов,- был категорически не согласен он.- Передо мной была чётко поставлена задача: изловить это... не знаю даже, как назвать его, изловить живым и наверх предоставить. А я не выполнил приказ - а вы мне тут о каких-то липовых результатах и высосанных из пальца формулах городите - этого мало будет!- генерал окинув зверски глазами профессора и его испуганно примолкших подчинённых, перевёл взгляд на окаменевшего, как соляной столб, капитана; его глаза чуть глубже провалились в глазницы, сузились, и в них отразилось бурная, настойчивая работа мысли.
- Да, да!- теперь уже профессор панически заверещал, запричитал, побежал вприпрыжку, нервно заламывая руки, по комнате.- Так и есть! Провал, полный провал, фиаско! Нет никакого выхода, просто - тупик! Где, скажите, взять живой экземпляр? О чём вообще идёт речь, если мы только на предварительном этапе исследований находимся - мышей и лягушек режем! Всех к чёртовой матери поснимают! И вы у меня полетите, как миленькие, не спрячетесь, не отсидитесь!- с видимым наслаждением набросился на доцентов он, остановившись перед ними, весь содрогаясь таким образом, будто пинал их ногами, скрюченными пальцами у них перед носом замахал.
Наконец, воцарилась гнетущая, звенящая, напряжённая тишина. Внизу, с улицы, едва слышно сквозь хорошо подогнанные пакеты окон долетал гул машин и троллейбусов.
- В говорите, кое-какие основания для оптимизма у вас имеются, Роман Исидорович?- бархатно прошебуршал отчего-то развеселившийся генерал и всё глядел на загипнотизированного им, качающегося из стороны в сторону Птаху, но уже теплее, с затаённой, зазвучавшие во взгляде надеждой. Капитан заметно осунулся, на квадратных скулах у него явственно высыпала серая пружинистая щетина, глаза потухли и не двигались.
- Да какое там!- махнул рукой совершенно раздавленный профессор, отвернулся.
Генерал вплотную подошёл к Птахе, уперевшись в него круглым шаром живота под обширным пиджаком, и, задрав наверх голову, крепко взял его руками за плечи.
- Успокойтесь, расслабьтесь, Роберт Олегович! Всё, всё!- широко улыбался он.- Сейчас примите, пожалуйста, ванну, побрейтесь, причешитесь, приведите себя, короче, в порядок - вы должны будете хорошо выглядеть... Это у меня есть прекрасный план... - вывернув назад голову, сказал он, адресуясь к профессору; отошёл, напевая что-то яркое, весёленькое.
- Что, что?- вскричали все, сгрудившись вокруг него. ...
... Под резным дубовым столом переминались ноги в синих с искрой, змеящихся брюках и в чёрных, блестевших, как лакированные лимузины, туфлях. На полных лодыжках высокие носки сидели тёмно-синие же, ладные, с ромбами и бегущей полосой. Ступни ног устроились, наконец, в следующую позицию: носки победно разбежались в стороны, а пятки по-солдатски упрямо сдвинулись, и вся эта конфигурация торчащих под столом конечностей излучала почти осязаемые - несокрушимую уверенность, вальяжность и недюженную силу духа. Рядом нервно юлили и и прыгали две худые кочерги; маленькие, сморщенные туфельки словно низко присевшие, зашуганные зверьки - вытанцевали неудержимо бешеную, с изломанным ритмом чечётку.
- Прибыли, Григорий Васильевич, говорите?- треснул наверху лениво и значительно голос, и большие ноги, проплыв, отбили по наглаженному паркету триумфальную дробь. А маленькие, наоборот бесшумно стали убегать куда-то.
- Прикажите звать? - услужливо пропел голосок.
- Зовите.
В тронный зал, гудящий, звенящий от тишины и ярчайшего света, вошли трое с лицами, перекошенными улыбками, мялись, как сваты. Один - крупный, в брюках-мешках, в пиджаке, обвалившемся с плеч на громадной круглый живот, с мясистым розово-синим носом, живущим словно своей собственной, отдельной от тела жизнью; второй - мускулистый, высокий, как гора, весь до последней точки собран. Был и третий - как единица тощий, бледный, пузыри глаз надрываются, на выкате, рукой руку нервно трёт.
- Проходите, господа, располагайтесь...
Они уселись на жёсткий, бордового бархата диванчик. Погода, здоровье, политики чуть-чуть - вокруг да около главного...
- Господин президент...- переменил тон, наконец, толстяк, поднялся. Президент повернул к нему холёную белоснежную голову.- А ведь у нас большой победа, да... Вот он, взгляните...- сияя весь, как новый рубль, подтолкнул он надувшего под пиджаком мускулы Птаху на всеобщее обозрение, поближе к середине комнаты. Капитан лихо шагнул, выгнув грудь колесом, отчего та стала похожа на угловатый валун с берега горной реки.- Наша гордость, наша надежда и наша горячая любовь, результат напряжённой работы сотен специалистов под руководством профессора Ктичпинга... Но и под нашим, разумеется, неусыпным контролем...
- Подойдите, Роман Исидорович, к президенту,- негромко, но назидательно сказал худой и непомерно волнующийся секретарь. Профессор, крайне неуверенно передвигаясь, ступая, как по трясине, подошёл и двумя ладонями приклеился к руке Президента, часто замахал лбом и острыми ушами. Глаза его, казалось, повисли на самом кончике длинного, тонкого носа.
- Теперь вы, пожалуйста,- кивнул генералу Григорий Васильевич. Миней Парфенович, пробежав проворно пальцами по пуговицам пиджака, точно на нём был военный мундир, высоко осанясь, отчеканивая по сверкающем паркету каждый шаг, поплыл и вставил руку в вялую ладонь Президента, дёрнул вверх-вниз шаром головы.
- Ну-ка, молодец, подойди и ты сюда,- весело и озорно улыбаясь, поманил пальцем мускулистого гиганта всемогущий хозяин кабинета, вылепив улыбку на розовом, чуть одутловатом лице.- Посмотрю на тебя поближе. Ух ты! Как звать?
- Первый!- зверски шевельнув ноздрями, прорычал Птаха.
- Что, так и звать? Нет имени?- кокетливо повернулся Президент к чудовищно взволновавшимся Ктичпингу и генералу; и те закивали, заизвивались, точно через них электрический ток начали пропускать.
- Вишь - "пе-ервый"! Ладно... Что умеет делать?- обратился он к профессору, тот заплямкал пересохшими, посиневшими губами что-то невразумительное.- Через Атлантический океан может тайно с грузом боеголовок переплыть?
- Образец экспериментальный, возможности строго ограничены,- поспешил прийти на выручку генерал, сверкнул недружелюбно в сторону вконец растерявшегося Ктичпинга глазами.- Обеспечено главное: невосприятие к боли и полная сопротивляемость организма инфекциям, начальная, так скажем, ступень...- генерал недобро, мутно, повелительно глядя в переносицу Птахи, щёлкнул пальцами, и тот, побелев, с каменным лицом строевым шагом тотчас приблизился к нему и, завернув манжету рукава, вытянул обвитую синими бугристыми жилами руку; генерал извлёк из кармана узкий, хищно сверкнувший стелет и, коротко им взмахнув, проткнул белое, тугое предплечье капитана. Ни один мускул не дрогнул на лице у того; заткнув пульсирующую дырку платком, он, чётко, размеренно двигаясь, отступил два шага назад.
- Ого!- чуть побелели щёки и лоб Президента.- Впечатляет... Не больно ему? А что это у него за шрам там на лице такой огромный? - он подозрительно, брезгливо сощурился.
- Сорок минут назад был проведен контрольный эксперимент, полоснули ножом,- судорожно соображая, не слишком уверенно пояснил генерал.- Как видите, почти мгновенная заживляемость.
- Браво, друзья мои! Это - победа! - воскликнул президент и, подойдя, крепко пожал руки Ктичпинга и генерала, с опаской далеко обминув стоявшего столбом у него на пути Птаху.- Теперь нам будет что продемонстрировать этим сукиным детям американцам, утёрли им нос! Друг Билл просто обзавидуется... А что тот... Из этого города Н? Которого создал м-м-м...
- Профессор Нирванский,- хором помогли ему все.
- Да-да. Что он, это чудище? Его взяли?- наморщился президент, с трудом вспоминая приготовленный заранее вопрос. Он явно стал терять интерес к происходящему, зевнул скрытно в ладонь, отвернулся, посматривая на приоткрытой шкафчик, в котором виднелись недопитая бутылка и рюмка.
- Поймали гада,- через зубы, злорадно, очень артистично прозвенел генерал и сейчас же широко и преданно улыбнулся.- Но он вскоре внезапно скончался. Увы. Слишком, оказалось, несовершенная конструкция. Поранил палец, бедняга, понимаешь, заболел и и - фьють!.. Того - летальный исход...
Выйдя из расписанной золотом и резьбой двери, профессор Ктичпинг почти без чувства упал на руки генерала и серыми, истончёнными в нитку губами прохрипел, что вот сейчас у него точно произойдёт сердечный приступ. Генерал ветер мокрые лицо и шею носовым платком в трясущейся руках, грубо оттолкнул тощее тело учёного от себя.
- Прекратите истерику, профессор,- каменным голосом приказал он.- Всё уже позади, и, слава Богу, благополучно закончилось... Раз обстоятельства приняли такой оборот,- повернулся он к невозмутимому, выбритому и вычищенному до блеска Птахе. - Этого Серафимова, или как там его, из города Н. вам придётся убрать, капитан. Уничтожьте его, слышите? Он нам больше не нужен, теперь даже опасен. Дело зашло слишком далеко. Всё.
- Как это это - убрать?- вдруг очнулся Ктичпинг, завертел птичьим носом и круглыми глазками.- Это же колоссальной важности научный образец, ему цены нет... Вы что себе....
- Помолчите, уважаемый профессор, - огрызнулся генерал, страшными глазами пронизав самую душу Романа Исидоровича.- Вы что не понимаете, какова ситуация? Всё посыпится, если мы его, как вошь, ногтём не раздавим, и прежде всего, дорогой мой, ваша голова покатится... А у меня внуки, дача под Москвой не достроена... Да я сам вот этими руками его задушу - только дайте мне его!- сотворив страшную физиономию, вывалив глаза, зашипел он.- Роберт Олегович, вы поняли моё задание?- он повернулся, пылая весь яростью, к капитану.- Если провалите дело - вам не жить...
1994
Роман Объединение Физики. Ч. 2, гл. 9
© Copyright: Павел Облаков Григоренко, 2023
Свидетельство о публикации №223042700100
Свидетельство о публикации №223042700100
Рецензии