Электрички

Посвящаю моим попутчикам


О, любви железная дорога,
жаль, что ты не детская уже,
словно у соседа дорогого
Ромы - на домашнем витраже.
Собираешь рельсы, паровозик
ходко едет по своим кругам,
и глядит задумчивая осень
в окна, словно это дань векам.

В комнате особая погода:
полумрак и детские глаза
пристально следят за скорым ходом
пОезда...........................
.................................и вот уж поездА
подхватили выросшего дядю
на руки полнейшей нищеты
и помчали прямо на ночь глядя
по России веры и мечты.

Ладно б одного, а то с девчонкой,
с новыми друзьями и женой -
ехали все время и о чем-то
думали проезжей тишиной.
От Иркутска, например, до Томска,
или от Москвы до Томска же,
или от Самары и подростка
до, прости, уже Улан-Удэ.

Дальние маршруты, если ехать
электричкой, ночевать в пути,
уповать на пищи и ночлега
доброту, заветную почти.
Дай вам Бог здоровья, контролеры,
что жалели нас и никогда
не бросали с поезда на клены
или на березы, господа.

Раз пропустишь электричку - "окна"
между ними вырастают до
многих поколений, где намокло
наше терпеливое окно.
Словно амнистированный плачет
о своей загубленной судьбе,
нервно шаря по карманам сдачу
с папирос, завещанных тебе.

Сколько лиц, походок и оттенков
настроенья, человек-вагон,
в каждом перегоне наших предков,
вышедших за поездом вдогон.
В холодок, по шпалам, как бывало,
с посохом, с привычною сумой,
сладок ее хлеб, а если мало -
попроси у Истины Самой.

Все, как люди, едут поездами:
там плацкарт, там сытое купе,
а у нас домашнее заданье
электрички с жестким канапе.
Но зато какое сачстье, если
контролер и дальше разрешил
добираться до любимой песни
на скрижалях алчущей души.

Едешь, едешь, лишь столбы мелькают,
спешно рапортуют, что они
всё еще стоят, а не летают
вдоль дорог снарядами брони.
Вот и Троицк, но не тот, что рядом
знаменит своим монастырем,
словно угодившим под снаряды
нашей лжи и злости всех времен.

Троицк тот, что вышел под Челябинск
собирать малину и грибы,
а потом шалаш построил, пятясь
от навязшей городской гульбы.
И сидит там девушка в окошке
справочного скромного бюро,
и ее зовут Оксана Божья,
взявшая любимое перо.

Помните, Оксана. Это снова
тот немного странный человек
предлагает Вам дорогу Слова
в обрамленьи тихих райских рек.
И не заставляйте меня ездить
через пол-России ради фраз,
сказанных, как подобает песне
под названьем, скажем, Ренессанс.

Помните, как Вы всю ночь рыдали,
вспоминая прежние грехи,
и ходили мимо поезда ли,
наши ли приезжие стихи...

От Москвы до Нижнего дорога
и обратно - тоже хороша.
Там Владимир плачет у порога,
Вязники подходят неспеша.
И Гороховец бежит за хлебом
или за вином, как Петушки,
и пируют города под небом,
как немногословные дружки.

Да простит нас Веня Ерофеев,
но былое пьянство в поездах
вышло в перепуганные двери,
чтоб войти в поэму на задах.
Это информация студентам,
что весьма порою и весьма
проникались неким дерзновенным
шумом на аншлагах мастерства.

Это - шум в ушах произведенья,
а сама поэма далеко
отстоит от оного музея
разговоров в стиле рококо.
Там, вдали, - как говорил Астафьев.
Это ли дорога в Петушки,
если прочно втиснулись в сознанье
только непотребные смешки.

Всё гораздо интересней, глубже,
даже если по вагонам пьют, -
все равно имеют Божьи души
некий шанс, который им дают
Ангелы-Хранители... у Вени
получилось всё наискосок:
это шум несчастных поколений,
впавших в штормовое колесо...

Разве покаяние - бравада,
упоенье собственным грехом?
Эрудит на фоне комбината,
чинно зарастающего мхом?..
Это пьянство, но не бытовое,
а скорее около того.
А еще верней: прифронтовое,
во главе угла у  н и ч е г о ...

Там, где книга Вени завершилась,
нужно было только и начать
старую и добрую крушину
пригородных вседорожных чад...
Пусть бы они плакали по Вене,
ибо это Австрия души,
вставшая на курские колени
наших путешествий у межи...
Наших чудных в Господе прибытий
к месту назначения любви,
где порою приходилось выйти
на границе неба и семьи...

Есть у электричек поднебесья
дружбы выразительный полет,
но о ней уже другая песня,
шедшая на полшага вперед...
Вот и Миша, ехавший в Челябинск
и усыновивший малыша
по пути, сбежавшего от пьяниц,
ибо всё же Божия душа.

Здравствуй, здравствуй, Игорь свет Угловский,
город Братск в беспомощном ручье,
некой исцеляющей повозки,
ехавшей куда-нибудь вообще...
Все равно куда. Его обидел
этот мир, и он решил умчать
от него на самом хрупком виде
транспорта, проникшего в печать.
И душа его преобразилась
в этом путешествии к тому,
что бывает истинная милость
Божья к человеку одному.

Мы у Чернореченской расстались,
а с тобой, кормилец, у Тайги,
и ребенок, словно новобранец,
дотянулся до моей щеки...
Миша, я заплакал, если честно.
Он за что меня поцеловал?
А за то, что было интересно
ехать по Сибири по словам,
что мы рассыпали по дороге,
он таких не слышал на дому,
если был там дом, не будем строги:
дай Господь спасения ему!

И рассвет под страшным Мариинском,
и продрогший Киров немоты,
помоги вам Господи смириться
с видом человеческой езды...

Есть еще любовь на белом свете.
Бескорыстье, состраданье, мир
на душе от общего бессмертья,
правды в людях, истины любви...
И когда уж никого не станет
на перронах в искаженьях дня,
пусть мои стихи тихонько славят
ваши бутерброды для меня...

И улыбки ваши и наказы,
может быть, желавшие пойти
дальше по пути заветной фразы,
по довольно узкому пути...

Я вам благодарен, электрички,
за такой подробный бедекер
и Сибири и страны-москвички,
впитанной душою на манер
видеомагнитофонной ленты,
где стоят вокзалы, как дворцы,
и идут по краю русской лепты
поезда и Царские Часы...


2010, июнь, 28