Баррикады. Глава 40

Глава 40. Неожиданный поворот


Сотрудник департамента государственной безопасности в форме с погонами капитана расположился в чёрном кожаном кресле, положив руки впереди себя на стол и сомкнув кисти в замок. Напротив него, опустив голову и потупив взгляд, сидел запуганный парень с внушительных размеров шишкой на лбу. Он не знал, куда деть свои руки – то елозил ими по коленям, царапая тёмные джинсы, то нервно теребил пальцами ремень куртки из кожзама, то запускал их в свою отросшую чёрную шевелюру.

– Ещё раз повторяю вопрос: что ты делал накануне с одиннадцати вечера до четырёх часов утра? – говорил капитан чётко и уверенно. В его голосе слышались нотки металла.

– Говорю же, не помню ничего. В отключке был, – нервно выдавил парень и прикоснулся к шишке над бровью. – Башка до сих пор трещит.

– То есть, то, как ты вёл в съёмку в больнице, а потом вырубил двух сотрудников спецназа, ты не помнишь? – капитан пристально посмотрел на допрашиваемого.

Тот закусил губу и покачал головой.

– Да что ты миндальничаешь с ним, Кирюш? – раздался мужской бас со стороны дверного проёма, заставивший паренька на стуле вздрогнуть.

В кабинет вошёл громила под два метра ростом в тоненькой светло-серой футболке с изображённым на ней тигром, раскрывающим пасть. Внешне это была просто ходячая гора мышц. Подчёркивали это ощущение рубленые черты лица и очень короткая стрижка, позволяющая рассмотреть кожу головы под волосами. Громила направился прямиком к столу, за которым сидел допрашиваемый. Своей огромной тушей он навис над мальчишкой.

– Слышь, ты, глист патлатый! Ты тут под амнезию не коси, не прокатит! – его грубый бас разносился по кабинету, заставив даже капитана поёжиться в кресле. – Давай выкладывай как есть! Какого хера ты вчера припёрся в больницу? – Громила ударил по столу так, что молодчик аж вжался в стул. – И напал на наших людей! – цедил сквозь зубы Решко, и стол снова испытал всю мощь его кулака.

– Я не… не нападал, – дрожащими губами произнёс черноволосый и снова заелозил руками по штанам, а потом и вовсе спрятал руки между колен.

– Слышь, ушлёпок! Ты уж определись: ты или не помнишь, или не нападал! – Здоровяк схватил пацана за шиворот и посмотрел в лицо.

Парень постарался отвести взгляд от грозного силовика, переводя его то на высокие шкафы из красного дерева, то на винтажную люстру с хрустальными подвесками. В конце концов, он начал рассматривать декоративное панно на стене в виде карты Адмиральска, изготовленное из яшмы, агата, малахита и нескольких оттенков янтаря, в обрамлении бирюзы, изображающей реки, омывающие город.

– Ты глазками-то не гуляй, придурок. Что, память отшибло? Сейчас вшибём обратно! – громила сжал ладонь в кулак и демонстративно замахнулся на парня.

Тот затрясся и в ужасе закрыл лицо руками…

Молодчик был задержан командой Решко сегодняшним утром. По документам, которые были изъяты в больнице, было известно, что зовут его Виталий Карпенко, учится в ПТУ № 21, является членом организации «Белый коготь», известной своими неонацистскими взглядами, и бойцовского клуба «Питбуль». Найти его труда не составило. Однако вёл он себя несколько странно. Обычно преступники, совершив очередное «дело», старались затихариться, и если их не удавалось найти по горячим следам, то приходилось долго шерстить и ждать, прежде чем они объявятся на месте преступления или дадут о себе знать каким-то другим способом. А этот, казалось, и не собирался прятаться.

В ПТУ, куда сначала прибыли дэгэбисты, его не оказалось. В местах, где обычно собираются радикалы, его также не обнаружили. Он мирно дрых у себя дома, и когда ребята Решко пожаловали к нему в гости, спокойно открыл им дверь в трусах, думая, что его пришли проведать братки по бойцовскому цеху. На вопросы по поводу вчерашнего инцидента в больнице он делал круглые глаза и испуганно мотал головой. Божился, что в больнице его не было, что ни на кого он не нападал. И даже утверждал, что не он, а НА НЕГО вчера напали. Чем-то оглушили, после чего отобрали рюкзак, документы и мобильный телефон. И рассечение брови над правым глазом, которое сейчас было залеплено пластырем, он получил именно там.

Правда, установить детали этого нападения даже с его слов оказалось непросто. Сначала он утверждал, что лиц нападавших не видел, так как было уже темно. Когда же дэгэбисты начали расспрашивать о конкретном промежутке времени, он говорил, что произошло это в пять часов вечера, хотя в это время было ещё светло. Парень всё время юлил, и это бросалось в глаза.

– То есть, ты утверждаешь, что на тебя напали в пять или в шесть часов вечера, – с угрюмым выражением лица спрашивал Егоров.

– Да, – отвечал молодчик.

– А что же ты в самом начале утверждал, что это было после восьми?

– Да то я перепутал.

– Допустим. На улице было светло или темно?

– Темно.

– Темно, потому что у тебя в глазах потемнело? – тут же разрядил напряжённую тишину раскатистый бас громилы Решко.

С местом нападения тоже получалась неразбериха. Пятачок, где это якобы произошло, он описал довольно точно, и с утра его даже обследовала группа дэгэбистов. Но там не осталось ни следов его крови, ни любых других признаков, которые указывали бы, что вчерашним вечером здесь на кого-то напали. Компьютерщик Самокуров отыскал в системе наружного видеонаблюдения записи, сделанные расположенной на торце здания камерой. Ничего похожего на нападение или потасовку там не наблюдалось. В промежуток времени, на который указывал Карпенко, в обзоре камеры не было и самого Карпенко. Посмотреть, что происходило на этом же пятачке между восемью и девятью вечера, не представлялось возможным, так как в системе наружного наблюдения произошёл какой-то сбой.

Когда же Карпенко просили описать маршрут, по которому тот двигался, он начинал тушеваться и утверждать, что ничего не помнит. Парня можно было бы обвинить во лжи и надавить, как это любил делать Решко, но Егоров просил не задействовать подобные методы. Можно было бы даже списать эту спутанность в показаниях на ретроградную амнезию, которая бывает у человека при травмах головы. Однако сразу же, как только Карпенко был доставлен в управление ДГБ и начал жаловаться на то, что подвергся нападению, его осмотрел ведомственный врач. Никаких признаков, указавших бы на травму или её последствия, у Карпенко он не обнаружил. В глаза бросалась лишь шишка и ссадина над правым глазом. Молодчик утверждал, что она была получена при падении на люк.

– Говорю же: на меня напали, меня ограбили. Я был без сознания, очнулся на улице. Больше никуда я не ходил, нигде не был.

– Хорошо. Перед тем, как на тебя напали – откуда ты шёл? Куда направлялся?

– Я не помню.

– Что ты делал перед этим? Где ты был? С кем общался?

– Не помню…

Единственное, что он помнил – это то, что в момент нападения у него был при себе рюкзак с его личными вещами и документами, и средства защиты, которых, очнувшись нападения, он также при себе не обнаружил. Решко посчитал этот момент особенно забавным.

– А нахрен они тебе нужны, если ты не умеешь ими пользоваться? – снова раздался грубый бас дэгэбиста.

– Умею, – огрызнулся молодчик. – Просто их было много. И они вырубили меня электрошокером…

– А как так получилось? – в недоумении уточнял Егоров. – Тебя что, кто-то держал?

– Не держал никто. Они далеко были.

– Что значит далеко? Ты же говоришь, что тебя поразили электрошокером.

– Да! Но они были на расстоянии…

Решко вздёрнул бровь и хмыкнул.

– Сначала за мной шёл один человек. Стрёмный такой, в капюшоне. Я попытался завернуть в арку, где начинаются жилые кварталы, но оттуда мне навстречу пошёл ещё один тип. Я повернул в обратную сторону. Но… там были гаражи, спрятаться особо негде…

– А почему ты решил, что должен от них прятаться? – развёл руками Егоров. – Может, они по своим делам шли.

– Нет, – замотал головой молодчик. – Они шли конкретно за мной, потому что куда бы я ни поворачивал, они всё время были сзади. Дальше начинались ****я, и я понял, что меня пытаются куда-то загнать. Я побежал, думал, смогу оторваться. Эти двое ринулись за мной. Но наперерез мне спереди выехала машина и попыталась перегородить мне путь.

Егоров и Решко недоверчиво переглянулись.

– Я резко завернул налево. Там стояли будки и между ними был проём, в который я смог протиснуться. Водитель машины сделал рывок в мою сторону и врезался бочиной в бетонный столб. Какое-то расстояние мне удалось пробежать по пустырю. Но там была сухая трава, куча всякого мусора, бежать было трудно. И один из тех двоих, что за мной гнались, видно, оббежал полукольцом по нормальной грунтовке и оказался впереди… Или, может, это уже другой был… В общем… Он вытянул руку, в ней был то ли пистолет, то ли… какая-то вспышка вылетела и… дальше не помню. Пелена перед глазами…

– То есть, ты подозреваешь, что тебя чем-то поразили на расстоянии, – резюмировал Егоров. Лицо его сохраняло предельную серьёзность и напряжённость.

Егоров и Решко ещё раз переглянулись. Это было примерно то, что рассказывали бойцы спецназа после того, как неизвестный удрал через окно туалета Первой городской больницы. И было непонятно: либо молодчик действительно подвергся точно такому же нападению, как те силовики, и тогда дело приобретает неожиданный поворот, либо он сам же напал на спецназ и применил точно такую же технологию, о которой теперь рассказывает дэгэбистам, но стараясь выставить пострадавшим уже себя.

– Описать поразившего тебя человека сможешь? – сухо спросил Егоров. – Толстый-худой? Высокий-низкий?

– Да наверно с меня ростом. Может, даже ниже, – напрягся молодчик.

– Что-нибудь ещё помнишь? Сможешь составить его фоторобот?

Карпенко замялся.

– Ну, он в куртке с капюшоном был. А нижняя часть лица у него была закрыта балаклавой. Ну, знаете, маски такие, – начал объяснять молодчик.

– Которые вы сами любите надевать, когда идёте на «подвиг»? Уж мы-то поди знаем, что есть балаклава, – с раздражением отреагировал Решко. – Ну, а верхнюю часть лица того человека ты же видел?

– Я видел только чёрные патлы, торчащие из-под капюшона.

– Ну, это ты прямо себя описываешь, – многозначительно произнёс Решко, сверля Карпенко своим взглядом.

Егоров задумался, потом достал из папки фотокопию портрета диверсанта, нарисованного Настей в военном госпитале, и положил её перед Карпенко. Парень, который до этого сидел перед дэгэбистами, вжавшись в стул, вдруг резко оживился и стал на нём аж подпрыгивать.

– Он! Точно он! – воскликнул Карпенко. – Такой же капюшон, такой же точно взгляд!

– А посмотришь, так копия тебя. – Решко взял со стола портрет и переводил свой взгляд то на него, то на молодчика.

От человека, изображённого на портрете, Карпенко практически ничем не отличался. Впрочем, лица на этом портрете было мало. В основном внешние атрибуты, указывающие скорее на принадлежность к субкультуре, нежели на какие-то индивидуальные особенности. Опознать человека по такому портрету довольно сложно.

– Давай, рассказывай, что было потом.

– Потом… Я очнулся от ощущения, что меня куда-то волокут, – продолжал молодчик уже почти плачущим голосом. – Я приоткрыл глаза, и увидел перед собой какую-то флягу. Один из этих людей приставил мне её ко рту, чтобы я выпил. Я подумал, что меня пытаются привести в чувства и дают воды. Я отхлебнул, но то было… то ли вино, то ли компот… Какая-то слабоалкоголка.

– Что за люди? Как они выглядели?

– Не знаю. Они все были в капюшонах.

– Что было после того, как тебя напоили?

– Помню только, что… после этого меня поволокли и… запаковали в машину.

– Машина была другая, или та же, что подрезала тебе дорогу?

– Наверное, та же. Потому что… она перед этим въебенилась в столб, и боковушка у машинки была примятая.

– Что за машина, ты разглядел? Марка, модель…

– Тёмно-красного цвета… Какая-то допотопная. Совковое говно. То ли «Жигули», то ли «Москвич»…

Егоров подумал, что примерно так же выглядела машина, которая увозила с территории больницы телевизионщицу Алютину и её оператора после того, как она стащила из больницы телефон молодчика. Но он тут же отогнал от себя эту мысль. Не может быть, чтобы было столько совпадений.

– Что было дальше? Тебя куда-то увозили?

– Не знаю… Я очнулся на том же месте, где на меня напали. Стояла скорая и какие-то люди приводили меня в чувства.

– То есть, увозили тебя куда-то или нет, ты не помнишь.

– Не помню. И вещей моих при мне уже не было.

– И? Что дальше?

– Дальше меня уже осматривали врачи. Я видел мигалки. Рядом стояли какие-то люди. Видимо, они вызвали скорую, потому что я лежал посреди тротуара. Они хотели отвести меня в машину скорой помощи, но я отказался.

– Почему ты отказался?

– Решил, что я в порядке, – поджав губы, ответил парень, и почему-то опустил глаза.

Егоров потянулся за стопкой бумаг на краю соседнего стола, вынул один из листов и положил его перед задержанным.

– Тогда пиши заявление.

– О чём? – испуганно спросил молодчик.

– Пока о том том, что на тебя напали, – вздохнул Егоров, пряча портрет обратно в папку. – Полностью опиши все обстоятельства, всё, что помнишь. И что есть вероятность, что тебя похитили. Опиши всё, что у тебя забрали – рюкзак, документы, средства защиты.

– Так это же всё у вас.

– У нас оно появилось после того, как мы это изъяли в больнице. Но ты же утверждаешь, что тебя там не было.

– Не было.

– Значит, оно у тебя пропало в каком-то другом месте. Вот подробно это всё и опиши. И обязательно укажи, что у тебя пропал телефон. Это даст возможность его разыскать.

Говоря эту фразу, Егоров испытал даже какое-то облегчение. Если он примет сейчас у молодчика такое заявление, у него будут все основания затребовать этот телефон уже не как вещдок, сохранность которого дэгэбисты не обеспечили (в том числе и по его, Егорова, вине), а как личную вещь, о пропаже которой заявил задержанный.

Однако указывать, что у него похитили телефон, молодчик почему-то не решался.

– Да я не знаю. Может, я его потерял.

– Подожди. Ты говоришь, что на тебя напали, и после этого ты не нашёл свой телефон.

– Ну… я не уверен, что у меня его забрали. Может, выпал из кармана, когда я падал.

– Ну, так мы и разберёмся, выпал он у тебя из кармана или у тебя его забрали. Пиши! У нас есть подозрение, у кого твой телефон может быть, – обнадёживающе сказал Егоров. Однако по реакции сидевшего перед ними парня было видно, что его это не обрадовало, а словно даже испугало. Он как-то резко поднял свой взгляд и у него задрожали губы.

– Давайте я напишу, что на меня просто напали. А телефон…

– Слушай, я чё-то не понимаю, – недоумённо отреагировал Решко. – О том, что на тебя напали, ты готов написать. Но ты почему-то в упор отказываешься заявлять о том, что у тебя украли мобильный.

– Ну, я же не знаю, они это, не они… Вы же сами предупреждали меня об ответственности за дачу ложных показаний…

– Хорошо, напиши тогда по отдельности. Что в тот же вечер, когда на тебя напали, у тебя пропал мобильный телефон. Напиши в этом же заявлении, что ты не помнишь обстоятельств пропажи телефона и ты не связываешь вот этот инцидент с вот этим.

– Да стыдно как-то. Он дешёвый был…

– Ну, что значит «дешёвый»? Ну, он же тебя пропал? Это же твоя собственность! – убеждал молодчика Решко.

Дэгэбисты вышли на перекур. Лица у обоих были вымученными и уставшими. Это только в боевиках допросы показаны в виде молниеносной процедуры, во время которой уже через пять минут подозреваемый начинает раскалываться и признаваться во всём содеянном. На деле же они часто длились часами и превращались в рутину.

– Юлит! Так не хочет заявлять про телефон! – прервал напряжённое молчание Решко. – Видимо, знает, что на том телефоне много зашквара, и он крайне не хочет, чтобы мы его разыскали.

Пятиминутная разгрузка мозга дала свой результат: Егорову пришла идея, что для того, чтобы отправиться к телевизионщикам за телефоном, который они похитили из больницы, заявление от владельца ему вовсе необязательно, так как показывать его он всё равно не обязан.

– Значит, поедем сейчас за этим зашкваром, – сказал Егоров и тут же принялся звонить Бэлле. – А ты пока можешь продолжить разговор с этим ублюдком. Я знаю, он тебе понравился.

– Нет уж, Кирюша, я не следак. Не перекладывай на меня вашу с Бэллочкой работу. Я буду ждать тебя, телефон с видеозаписями, и дальше вести работу только под протокол. А пока пойду, засуну что-нибудь в желудок. С ночи ничего не ел, – серьёзно, но не без иронии, заметил Решко и, не церемонясь, отправился в буфет перекусить.



* * *


На Тупик Тральщиков с Суворовского проспекта завернула машина Департамента госбезопасности и подъехала к воротам телецентра. Из неё вышли двое мужчин в серых костюмах, одним из которых был начальник управления по борьбе с терроризмом и экстремизмом Адмиральского городского управления ДГБ Кирилл Егоров. Вслед за ними из салона вальяжно выплыла изящная шатенка со строгим каре в синей ведомственной форме. Все трое статной походкой направились в сторону проходной, а водитель взял в зубы сигарету и, выпуская изо рта обильные клубы дыма, принялся осматривать местность, где вчерашним вечером, по всем сводкам и новостям, было совершено зверское нападение на местную журналистку Веронику Калинкову.

На пороге дэгэбистов встретил высокий хорошо сложенный мужчина в гогглах и кожаной куртке, стилизованной под лётную. На вид ему было 35 лет.

– Где ваш Соколов? Нам нужно с ним срочно поговорить, – с ходу заявила брюнетка, не утруждая себя приветственными ритуалами.

– Ну, Соколов – птица вольная, на месте сидеть не будет, – со свойственным ему чувством юмора ответил ведущий, открывая двери проходной и приглашая гостей из спецслужбы внутрь телецентра. – Наш директор скоропостижно ушёл в отпуск. А на время его вынужденного отдыха его обязанности выполняю я, Герман Эрнестович Галактионов.

Они прошли по длинному коридору, увешанному фотографиями, изображающими операторов, монтажёров и телеведущих в процессе работы. Основная экспозиция первого этажа содержала чёрно-белые снимки, сделанные ещё на заре телевидения. По мере продвижения к лестнице экспозиция приближала созерцателя к современности – фото были с неяркими цветами, но какой-то невероятной теплотой. На них можно было рассмотреть интерьеры студий времён СССР и заставки телепередач того времени, что неизменно вызывало ностальгию у любого, кто на этих передачах вырос.

Лестница вела на второй этаж. Здесь на стенах уже красовались фотографии последних десятилетий. Внимание Егорова привлёк баннер, высотой почти во всю стену, с эмблемой телеканала и девизом «Все на абордаж!». На баннере была изображена молоденькая телеведущая, по возрасту ещё совсем подросток, с нарисованными веснушками на лице и в рыжем парике с косичками, торчащими в разные стороны, в окружении резвящейся детворы. Вот только вместо яркого и нелепого наряда Пеппи Длинный-Чулок, образу которого соответствовали её грим и причёска, на телеведущей была тельняшка, поверх которой был наброшен пиратский китель, украшенный карманными часами на цепочке. Эта девушка обладала настолько яркой внешностью и харизмой, что ни мультяшный грим, ни этот смешной парик её не портили, а лишь придавали эффектности и подчёркивали оригинальность образа. Лицо девушки показалось дэгэбисту знакомым.

– Ланина? – с удивлением произнёс Егоров.

– Да. Одна из первых ведущих популярной детской передачи – игрового шоу «На абордаж». Странно, что вы этого не помните, – просвещал дэгэбиста Галактионов. – Кстати, сама же её и придумала. По мнению многих экспертов, один из лучших авторских проектов за всю историю адмиральского телевидения. Разумеется, после шоу «Коридоры».

Галактионов фактически похвалил сам себя, так как это был его авторский проект. Он пользовался популярностью среди более взрослой аудитории и заключался в освещении каких-то социально значимых проблем, для решения которых Галактионов с оператором ходили по кабинетам власть имущих, часто делая это без предупреждения, чем часто заставали их врасплох, и задавали им неудобные вопросы. Что-что, а в этом Герман был мастак, и дэгэбист отдавал должное его смелости и профессионализму.

Ещё через пару метров взгляд Егорова остановился на фотографии с каким-то молодым человеком в серой кофте с узорами. Он стоял над режиссёрским пультом, опираясь одной рукой на стол, а другой что-то показывая человеку за пультом.

– А это кто? Громов? – рот Егорова словно сам произнёс эти слова.

– Он самый, – снова подтвердил ведущий. – После окончания учёбы два года здесь проработал. По воспоминаниям бывалых, самый талантливый и перспективный стажёр из всех, с кем они когда-либо имели дело. Его упрашивали остаться, но он предпочёл «сольную» карьеру. И сделал её вполне успешно.

В конце коридора Галактионов открыл дверь кабинет, на которой красовалась табличка с надписью «Григорий Иннокентьевич СОКОЛОВ, директор НТК «ФАРВАТЕР».

– Ещё вчера он был на месте, я лично разговаривал с ним на площадке. А сегодня уже в отпуске. Как интересно, – выдохнул Егоров, глядя на табличку. В его словах ощущался сарказм.

– Ну, бывает и такое, представьте себе, – с лёгкостью ответил, пожав плечами, Галактионов. – Просто случай, который произошёл вчера у ворот телецентра с нашей коллегой из «Баррикад» Вероникой Калинковой, очень подкосил его здоровье. Он ночь не спал, почувствовал себя плохо…

– …И решил не отвечать за незаконные действия своих сотрудников, переложив эту миссию на одного из своих подчинённых. Надеясь, что его имидж клоуна сможет сгладить эти острые углы, – съязвила девушка в синей форме ДГБ, намекая на амплуа самого Галактионова и пронзив в этот момент своим пристальным взглядом.

– А о незаконности действий и наших, и ваших сотрудников мы, уважаемые представители следственных органов, с вами сейчас и поговорим. Проходите, – без тени смущения проговорил Галактионов, даже не обидевшись на Бэллочкин подкол.

Он открыл дверь в кабинет директора и приглашающим жестом указал гостям. Егоров и сопровождавший их дэгэбист вошли сразу, брюнетка же была настолько обескуражена его невозмутимостью, что какое-то время смотрела на собеседника и решилась войти лишь потом, не спуская при этом с него глаз. Его ответ показался ей унизительным и хамским, и она даже не знала, чем ему оппонировать.

Галактионов заглянул в проход, который был в боковой части кабинета, и махнул головой, приглашая оттуда ещё кого-то. Из параллельного помещения вышли девушка с рыжими кудрявыми волосами, приподнятыми заколкой, и крупный лысый мужчина в ярко-зелёной футболке. Они обменялись с дэгэбистами недружественными взглядами и уселись за стол. Галактионов сел рядом с ними, а дэгэбисты с противоположной стороны.

– Нас интересует телефон, который мы изъяли этой ночью у нарушителя и на котором были записи, представляющие большую важность для следствия. На каком основании ваша подчинённая его забрала? Да ещё и сбежала, сев в такси, – строго выговаривал Егоров, косо зыркая на Алютину. – Юлия Николаевна, вы понимаете, что это такое? Воровство. Тем более, воровство вещдока. Ваши действия подпадают под уголовное преступление.

– Вы знаете, ваши действия тоже подпадают под уголовное преступление, – с эмоциями, но без перегиба ответила Алютина. – И в вашем случае оно усугубляется ещё и должностной халатностью. Потому что вы оставили эту вещь без присмотра.

– А вы этим воспользовались и взяли то, что вам не принадлежит, – продолжал наседать дэгэбист.

– Господи, да валялась на подоконнике! Эту вещь мог взять кто угодно, включая нарушителя, которого вы упустили, его сообщников и любого посетителя больницы. А то, что эту вещь взяла я, так можете считать, что я обеспечила её сохранность. Вся информация на телефоне осталась, никто ничего не удалял. Я вам хоть сейчас его отдам – забирайте! – звонко прощебетала журналистка и поднялась из-за стола, чтобы направиться за сумочкой.

– Ну, так просто уже не получится, – важно вздохнув, сказала Бэлла Артамонова, стараясь придать своему голосу максимум деловитости. – Возвращать вы нам его будете путём изъятия, по описи. Потому что длительное время этот телефон пробыл у вас. – И, направив грозный взгляд на Галактионова, добавила: – С нашей стороны в любом случае последует реакция. А вам, Герман Эрнестович, следует передать Григорию Иннокентьевичу о необходимости огласить ей выговор, с занесением. И уведомить нас об этом.

– Ну, отчитываться о своих действиях, а тем более о действиях директора телеканала в отношении его подчинённой, я перед вами не должен. Ваши полномочия не безграничны, поэтому не требуйте от меня того, что я делать не обязан, – спокойным голосом ответил ведущий. Говорил он жёстко, но в голосе слышалось больше злости, чем напряжения.

– Что значит – не обязаны? – изобразила недовольство дэгэбистка и начала повышать свой голос. – Вы распорядились секретными записями. Она украла телефон, а вы пустили их в эфир, раскрыв тем самым тайну следствия. Приуменьшать вашу вы даже не пытайтесь.

– Как вы сказали – секретными? – ухмыльнулся новоиспечённый замдиректора телеканала, нагло скрестив на груди свои руки. – А кто их наделил таким статусом?

– В смысле?! – с недоумением переспросила дэгэбистка.

– Ну, покажите мне постановление, из которого следует, что на записи, изъятые с этого телефона, наложен гриф секретности.

На это отреагировал третий дэгэбист.

– Кирилл Александрович, давайте я сейчас съезжу в управление и через час-полтора привезу это постановление, – сказал он, обращаясь к Егорову.

– Подождите-подождите. Так дело не пойдёт – замотал головой Галактионов. – Упрёк по поводу кражи вещдока вы мне высказываете СЕЙЧАС. И наказать нашего человека за кражу вещдока вы тоже требуете СЕЙЧАС. Поэтому я и прошу вас предъявить мне документ, который подтверждает, что сотрудница НТК «Фарватер» действительно унесла предмет, являющийся вещественным доказательством, и что этот предмет содержит информацию, которая не подлежит разглашению. Вы же знали, зачем ко мне ехали, и предполагали, что я у вас об этом спрошу. А за «час-полтора» я вам и сам любую бумажку рожу.

Для дэгэбистов это был контрольный выстрел в голову. Егоров опустил глаза. Третий дэгэбист переглянулся с Бэллой, после чего едва не заорал:

– Так она же не дала нам оформить это как вещдок! Она забрала его, хотя была понятой!

– В таком случае, у меня к вам уточняющий вопрос: а что вы тогда собрались мне везти через час-полтора, если даже протокола о том, что этот предмет приобщён в качестве вещественного доказательства, у вас нет? – развёл руками Галактионов.

Это был «второй контрольный». По реакции дэгэбистов было видно, что Галактионов «перетянул одеяло» на себя, и им это крайне не нравилось.

В разговор вступил оператор Потапов, который до этого просто сидел и слушал.

– Коль уж вы говорите о воровстве, которое якобы совершила моя коллега, то как вы тогда охарактеризуете СВОИ действия, когда ваши сотрудники силой отобрали у меня камеру и вытащили оттуда кассету. Кажется, это были вы, – оператор сурово глянул на третьего дэгэбиста, что того аж перекосило. – И вы мне её до сих пор не вернули. Это вы воровством не считаете?

– Это уже не говоря о том, что вы воспрепятствовали законной профессиональной деятельности журналистов, – поддержал его новоиспечённый заместитель генерального директора. – Чем не предположительно, а конкретно нарушили статью уголовного кодекса.

– Ваша профессиональная деятельность в этот момент не была законной, – зарядил оператору дэгэбист, чувствуя себя, однако, посрамлённым.

– Значит, два часа я снимал, и всё было законно. А когда малолетний фашист, которого вы пошли умывать, уложил в параше ваших спецназовцев, а ваша баба закрылась в кабинке и начала орать, как ненормальная, про диверсанта, который хочет всех убить, моя деятельность вдруг стала незаконной?

Услышав это, Егоров аж побледнел. Сидящая рядом с ним Бэлла от злости поджала губы. Она недолюбливала сестрёнку и в другой ситуации и сама не погнушалась бы добавить пару ласковых уже от своего имени. Но в данной ситуации это звучало как пощёчина, и адресована она была отчасти и ей.

– Вы не судья, чтобы определять, что законно, а что нет, – грубо и высокомерно попытался заткнуть оператору рот дэгэбист.

– А кто судья? Вы? – огрызнулась за Потапова вернувшаяся в кабинет своего шефа Алютина. В руках у неё был телефон. – Значит, я у вас воровка, а себя вы ворами не считаете? Вы у нас кассету украли! С отснятым материалом! Это ли не воровство?

– Не украли, а изъяли. Коль уж вы заявляете о ваших якобы нарушенных правах, будьте добры руководствоваться юридической терминологией, а не дворовым сленгом, – поджимая губы, говорил Егоров. – По какой причине и на каком основании изъяли, вам и вашей коллеге уже объясняли. И возвращаем мы вам ваше имущество не через месяц, не по решению суда и не в результате долгих уговоров, а на следующий день, как и обещали в больнице.

– Давайте будем откровенны: если бы моя сотрудница не утащила телефон, на котором были, как вы говорите, «материалы следствия», ехать сюда возвращать нам кассету вы бы не торопились, правда? – снова перехватил роль ведущего в диалоге с дэгэбистами Герман Галактионов. – Особенно умилил ваш пассаж про «тайну следствия», которую мы якобы раскрыли. Вы имеете в виду разрисованный свастикой памятник? А сколько лет, простите, вы его расследуете? Если я не ошибаюсь, два? С такими темпами эти материалы могли бы оставаться «тайной следствия» ещё лет десять, а то и навсегда.

Для Егорова это был удар ниже пояса.

– И ещё, ребят, – продолжал Галактионов. – Там ведь была не только запись нападения на Калинкову и разрисованного памятника. Там были и ваши сотрудники, отличившиеся в задержании 95-летнего деда. Со своей сотрудницей я разберусь. Но давайте и вы тогда разберётесь со своими. Из тех записей, что были на телефоне, в эфир пока пошла только две – в одном случае радикалы рисуют на памятнике жертвам нацизма свастику, на другой избивают Калинкову с таксистом. Поэтому давайте мы с вами договоримся: вы сейчас нормально покидаете наш телецентр с телефоном, который вам возвращает моя коллега, а я не запускаю в эфир ту позорную запись, где вы нападаете на старого немощного ветерана, сбиваете его с ног и чуть ли не в наручники его заковываете. Уж поверьте, из того дела, которое вы нам пытались вменить, мы уж как-то выкрутимся, потому что нашей вины в том, что произошло, нет. А если вокруг этого дела поднимется шумиха – а она, поверьте, поднимется – нам это пойдёт только в плюс. А вот как вы будете выкручиваться из того позора, который вы устроили в больнице, это уже вопрос. Потому что ваша репутация после этого пошатнётся очень сильно. Столичное руководство по головке вас не погладит, и я не исключаю, что многие головки просто полетят.

Бэлла Артамонова открыла рот, чтобы парировать, но Галактионов не дал ей вставить и слова, эмоционально продолжая свою мысль.

– Вы даже можете кого-то из нас арестовать. Ту же Юлию Алютину, которую вы сейчас так щедро обвешиваете ярлыками – воровка, преступница… Но что реально вы можете ей предъявить? Что она унесла телефон, который вы должны были приобщить к делу как вещдок, но вместо этого оставили его без присмотра? Или что нам по вашей халатности стали доступны файлы, которые вы не смогли уберечь от чужих глаз? Или то, что наш оператор имел наглость снимать, когда ваша не совсем адекватная сотрудница орала из кабинки мужского сортира? Больше вопросов возникнет к вам, а не к нам. А нашему каналу это только добавит рейтинга. И повысит градус возмущения в обществе. Чего вам, я думаю, тоже не хотелось бы, – положа руку на сердце, сказал Галактионов.

Егоров зло зыркал на телеведущего, но молчал.

– Поэтому, Кирилл Александрович, давайте так. Я вам возвращаю телефон, который принесла моя сотрудница. Возвращаю спокойно, под роспись. А вы нам возвращаете нашу кассету. Со всем материалом, который отснял наш оператор. Конфликтовать с вами у меня нет абсолютно никакого интереса и никакой выгоды. У вас конфликтовать со мной, стало быть, тоже. Поэтому давайте сойдёмся на том, что вы выполняли свою работу, сопряжённую с рядом своих сложностей и нюансов, а мы выполняли свою работу, в которой тоже есть масса своих сложностей. Всё в рамках закона, нигде никто ничего не переступил. Понятно, что где-то были свои шероховатости, недоработки и неоправданные эмоции. Но давайте спишем это всё на человеческий фактор и форс-мажорные обстоятельства. И я вам даю слово самого честного в Адмиральске ведущего, что лица ваших сотрудников мы выставлять на всеобщее обозрение не будем, а если будем, то максимально их заретушируем. Но если вы после этого позволите себе какие-то действия в отношении меня или моих коллег, поверьте, я тоже в долгу не останусь…


* * *


В управление Егоров и Бэллочка вернулись с постными лицами. Триумф, на который рассчитывала Бэлла по пути на телецентр, не состоялся. Все аргументы, которые она продумывала и которые, как её казалось, должны были сразить наповал работников телеканала, были разбиты в пух и прах этой телевизионной троицей. К такому поражению она готова не была.

– Вот же суки, а! – не находила себе места Бэллочка, отбросив свою сумочку и едва ли не швырнув телефон на стол, что комьютерщику Самокурову пришлось едва ли не ловить его. – Значит, спасибо мы должны им сказать, в коленки поклониться! Вот же мрази! Я никогда ещё не чувствовала себя такой униженной!

– Даже в квартире у Верховцевой сегодня утром, после того, как нас попёр оттуда Воронцов? – механически, уже даже без осуждения, заметил Егоров, не глядя на Бэллу.

– Представь себе, Кирилл, да! Даже там! – выпалила Бэлла, раскрасневшись от злости. – Если бы не ты и не Галактионов, я бы этой курице волосики там повыщипывала.

«Боже, какая дура, какая идиотка, – думал Решко, стоя у окна с сигаретой и искоса наблюдая за происходящим. – Рассориться с независимым телеканалом. Который в принципе ничем им не обязан. Ещё и угрожать им от имени ДГБ».

От поведения Бэллы и Егоров был не в восторге. В этот момент он остро ощутил, как же ему не хватает Насти. В паре с ней они довольно неплохо работали, изображая доброго и злого особиста. И когда он прессовал и давил на фигурантов, которые чего-то недоговаривали или не желали в чём-то признаваться, появлялась добрая и участливая Настенька, которая начинала сочувствовать допрашиваемым, располагала их к себе и те начинали ей доверять, раскрываясь перед ней, аки бутоны лотоса в период цветения. Грубая и амбициозная Бэлла, заменившая свою сестричку после вчерашнего срыва в больнице, всё только портила. Что было красноречиво продемонстрировано на обыске в квартире Калинковых. Когда у них был запланирован обыск у родителей журналистки, он рассчитывал на то, что будет, как обычно, очень жёстко с ними разговаривать, а Настя будет успокаивать и говорить, что ничего страшного не будет, если рассказать всё как есть. Работая в тандеме, у них получалось собирать довольно большой пласт информации. Чего нельзя было сказать об амбициозной и грубоватой Бэлле, которой невозможно было заткнуть рот, которая шла напролом и не понимала элементарной тонкости работы, и которая явно была не на своём месте, и гордыня и пафос мешали ей это осознать.

И вспоминая то, что было этой ночью в больнице, он корил себя за то, что отдал распоряжение отобрать у оператора камеру. Он понимал, что дальнейшие действия Алютиной во многом были спровоцированы этим. И, общаясь на телецентре с телевизионщиками, он понимал, что во многом они правы. Он сам дал им повод так себя вести. Просто он был настолько напуган рецидивом Настеньки, и настолько ярко представил себе, как это будут обсуждать жители Адмиральска и как будет выглядеть всё их управление и его отдел, что там, в больнице, решил сделать всё, чтобы этой записи у телевизионщиков не оказалось. Тогда Егоров думал не умом, а эмоциями. И теперь он понимал, что тоже нарушил закон. И у телевизионщиков против него появился козырь.

Егорову было крайне неприятно об этом думать. Нужно было хоть какое-то дело довести до конца. Хоть одно.

Он взял телефон, который они с такими эмоциями увезли из телецентра (хотя теперь он понимал, что если бы не Бэллочка, можно было бы это сделать более мирно и тихо), он отправился вместе с Решко в комнату допросов и дал указание снова заводить туда Виталия Карпенко.