Практика общий охват извне07. 6

7.6. Отчуждение как фактор исторической ограниченности производства

7.6.1. В индустриальном обществе.

7.6.2. В постиндустриализме.


Примечания


7.6. Отчуждение как фактор исторической ограниченности производства



7.6.1. В индустриальном обществе.

Так как производство есть деятельность (работа, труд) по промышляюще-технической фабрикации потребных ему «вещных» средств и услуг, главенствующая цель здесь — достигать максимальный эффект, высокую производительность труда, доход. Этим, разумеется, дело не ограничивается. Индустриальное производство весь предметный мир, включая человека, оскопляя до «вещной» данности, ставит в наличие не просто ради служения промышляюще-технической работе, «капитализированию» (Маркс). Все дело, как раз, в том, что данная «работа» с капитализацией, отнимая подлинную жизнь у всего сущего, приносимого ей в жертву, присваивает себе эту жизнь и становится самовоспроизводящимся, растущим, всепоглощающим, вместе с тем, никогда не насыщающимся процессом самообеспечения.

На самом деле. Производство, говоря предельно кратко, подобно обыкновенной машине, которая довольно многое срабатывает, умеет. Но все это она делает лишь при условии постоянной «подпитки» энергетикой, материальными и духовными ресурсами. Если последние налицо, их безмерно много, производство будет функционировать, существовать сколь угодно долго.

Но в том-то и дело, что энергии и ресурсы всегда ограничены. Эту их ограниченность производство пытается превзойти, преодолеть собственными средствами. Например, так, чтобы замещать одни, иссякающие ресурсы другими, на худой конец, видоизменять потребительские запросы самого производства, людей, менять, совершенствовать технологию.

Именно потому оно не стоит на месте, а растет, расширяется. Быть расширенным производством в этом смысле — жизненная необходимость производства. Иначе оно погибает.

Однако, что бы ни делалось, собственными усилиями производству не удается преодолеть свою ограниченность, необеспеченность. Достаточно сказать, ассортимент ресурсов, которые ему может предоставить планета Земля, довольно ограничен количеством и качеством. Каждый новый ресурс для своего освоения, использования нуждается в куда больших затратах, нежели прежний. Для этого производство должно находить средства. В частности, — путем большего выпуска и реализации товаров, следовательно, расширения и в таком направлении. Отсюда, между прочим, каждый вновь найденный ресурс потребляется, истребляется производством более ускоренными темпами. Вообще, производство расширяется ускоренно.

Вместе с тем, силы производства добраться до ресурсов за планетарными пределами ограничены. Оно, как никак располагается на планете как-то и весьма многими «корнями» врощено во всеобщий планетарный процесс, хоть и «выпирает» в последнее время из него со всех сторон.

«Планетарная» ограниченность в известном смысле распространима и на научно-технический прогресс. Оказывается, в производящей форме он не может непрерывно и вечно осуществляться. Уже в современных условиях НТП, по сути, зашел в тупик (поговорим об этом еще ниже). Среди множества причин тому достаточно пока указать, хотя бы, то, что размахи технологических усовершенствований, пригодных для производящих целей техники, настолько могущественны (громоздки, энерго-и ресурсозатратны) настолько сильны и опасны в результатах и форме своего функционирования, что Земная экосистема их не выдерживает. Да и принципы, «дух классически-научного отношения к действительности» (В.С. Степин), внедряемые в современную технику, не позволяют создавать что-либо принципиально новое, эффективное. Неклассическая и постнеклассическая наука и, основанная на ней природоподобная техника, технология (точно также информатика), просто не втискиваясь в «прокрустово ложе» возможностей, предоставляемых современным производством, призваны быть, главное, работать на совершенно ином уровне. А именно, «запланетарном». Кстати, вширь в геополитическом, физическом (макро-и микромирном смысле) и вглубь (внутрь человека). Оба смысла требуют выхода в постпроизводство.

Выше мы уже видели, производство принципиально не способно (не заточено на то при всем «желании») культивировать в человеке (всяко отчуждая его) подлинно творческие, созидательные способности и потребности. Напротив, лишь множит потребительски-дебилизующую «ржавчину», океан которой, разъедая, изгаживая все вокруг, не оставляет ничего, куда б ни «дотягивал» свои тлетворные волны. Так что, «планетарные» пределы здесь еще более узки, нежели на остальных поприщах.

Может показаться, что мы видим происходящее искаженно, ложно, просто преувеличиваем возникающие трудности. И производство способно выбраться за пределы «планеты» рано или поздно. Да, — двигаясь в плане нахождения ресурсов не столько вширь, сколько вглубь: осваивая химический, атомный, субатомный, электронный, квантовый миры, разрабатывая соответствующие технологии. Точно также, — погружаясь в творчески-созидательные способности человеческого духа.

Как бы на это все не уповать, увы, дела тут далеко не так радужны. На означенных, поистине «космических» стезях, как и на пути реального выхода в космос, у производства возникают просто-таки, неразрешимые проблемы, «потолки». Повторяем (и ниже еще раз это сделаем): сегодня оно достигает таких размахов, потребляет столько ресурсов и энергии, — больше, само выделяет громадную энергию, материалы, в частности, как отходы, грязь (каковой становится и сам человек), — что планетарная экосистема не справляется с этой «лавиной», не выдерживает производственный натиск...

Помимо прочего, производство в процессе самообеспечения, вообще, функционирования создает столько продуктов, столько «вещей», которые просто не нужны. Во всяком случае, люди уже не в состоянии приобретать: некому их покупать, некому потреблять. Для одних она ничего не значит, в силу «непрестижности», для других — недоступна по цене, для третьих — чужда по культурным соображениям, слишком сложна, для пятых — политика мешает, шестым — неэффективная стихия рынка, превращающего, как бы ни расписывали капиталистическое хозяйствование, в «цивилизованное варварство» (В.И. Ленин)... А то и просто: выпущенной продукции настолько много, что ее некуда девать. И новейшие «инновационные методы» стимулирования потребительского спроса не помогают. Невостребованная продукция становится, впрямь, лишней, превращается в «потребительский мусор». Остается, разве что, привычное при капитализме: ее («чтоб не досталась врагу»), уничтожать всяко — сжигать, канализировать, травить, выбрасывать... Выходит, таким образом, «если в одних странах люди в буквальном смысле слова гибнут от голода, то в других наоборот еда идет на помойку. Так по подсчетам экспертов порядка 40% приобретаемых в США продуктов питания отправляется в мусорное ведро. В общей сложности американцы ежегодно выбрасывают на ветер порядка 165 миллиардов долларов» [161]. Уж точно, одни с жиру бесятся, другие от голода мрут, в одних регионах продукты некуда девать, их изобилие. И, если б правильно их распределять, — всем бы хватило, а между тем, Планета погрузилась в «продовольственный кризис» [162]. А сколько их, этих кризисов сегодня наплодилось? И разве они не суть свидетельства впадения производства в беспролазный тупик? Разве оно способно превозмочь последний?.. А относительно справедливого распределения, спросим риторически: может ли себе позволить это производство, будучи капиталистически, потребительски, бесчеловечно и безбытийно настроенным?..

Что трагичней всего, продукцией-мусором, «невостребованкой» развитого индустриального, особенно постиндустриального производства является «вещно»-атомизированный, потребительствующий и утилизируемый, отчуждаемый со всех сторон, омассовленный человек. Он как таковой тоже становится ненужным. Ненужным себе, другим, главное — производству. Современная техника вытесняет его ото всюду. Причем, — не только как «лишний рот», «помеха производства», но именно как участник, функция последнего.

На самом деле. Пребывая еще на производстве (не только в качестве безработного, ждущего работу), — будучи поставкой производства, многообразно отчужденный, доведенный до «атомарной пыли», «кнопкодава», безликой функции, — он тут, разве что, «терпим», покуда еще не заменили надежным роботом-автоматом, того лучше, киборгом. А приняв во внимание, что таких как он масса, — в чем проблема: его всегда просто заменить. А потому, и небрегать, «не жаловать» его. Кстати, — особенно после разгрома СССР и мировой системы социализма как фактора сдерживания неуемной эксплуататорской гонки «железной пяты»...

К тому же, как неоднократно указывалось, вследствие отчуждения, каждый из людей на производстве, — уже не человек в собственном смысле (со своими личными потребностями, «заботами», «свободами», субъективными качествами и т.д.). Служа производству, нельзя вести себя действительно по-человечески. Человек нужен (пригоден) здесь единственно как специалист, кадр, функционер производства. Рабочий, инженер, мастер, директор, — все функции производства. И поставленные на обеспечение производства, «трудящиеся» буквально слиты с исполняемой функцией, не затребованные никак иначе, не знача (в том числе для себя) ничего, кроме исполняемой функции. И в этом смысле тоже они (человек вообще) нивелированы производством.

Слившийся, ведущий себя в функции, скажем, рабочего, — разве может выразить подлинно человеческое? Коль скоро работник, в придачу к выполняемой работе, еще осуществляет какие-то другие «отсебятины», — (возможности, умения, способности) или что-либо еще другое, — разве не будет он тогда мешать нормальной реализации своих функциональных обязанностей и нормальному движению заведенного процесса? Именно потому, кстати, что перед нами не человек, его в качестве рабочего (другого специалиста) вполне заменяют соответствующим роботом, куда производительным и эффективным, главное — «непритязательным».

Но беда сказанным не кончается. В качестве, ограниченного до одномерности, функционера рабочий (и не только) выступает и за воротами производства. Последнее превращает, отчуждая, человека в свою вещно-техническую функцию, даже когда он не работает, выброшен за стены фабрики как безработный. Верно, он (о чем выше шла речь) пребывает в известной, обесчеловеченной функции производства, поскольку есть поставка, состояние-в-наличии последнего. Даже став ненужным, он сохраняется некоторым средством, возможностью для производства. Коль скоро производству понадобится, — оно воспользуется данной «возможностью» (человеком в функции возможности) в нужном себе плане. И сам «безработный» принимает себя уже пребывающим в такой мобилизованности: чтобы всегда быть наготове и в состоянии обеспечить производственные нужды, полностью отверженный от самого себя.

Наиболее удобное состояние, коим пребывают трудящиеся в индустриальном производстве и за ним, — это масса, откуда и возникает так называемое «массовое общество». Оно и понятно. В конечном счете, вся жизнь общества опроизводствлена, массифицирована, стандартизирована, скалькулирована и т.д. Потому и живет безработный (а пока еще работающий потребляет после работы) в той же, омассовленной, «вещно»-технической, использующе-потребительской функции. Причем, — столь же одномеризованно, безбытийно. Еще пуще — оскопленно, обесчеловеченно. Так что вещно-техническая одномерность, к тому же, с клиповым сознанием [163], насаждаемым СМИ, — это неотъемлемая черта нашего массового функционера, где бы не пребывал, на работе или вне нее.

Но люди становятся также изгоями производства. Особенно это наблюдается в условиях постиндустриализма. В таком своем качестве, выброшенные полностью (как мусор) из производства, они, действительно, никто и ничего не значат.

Продолжив разговор об этом ниже, пока заметим, что человек, полностью обезличенный, превращенный, особенно развитым индустриализмом, в «вещь»-функцию, тоже почти ничего не значит. Кто он такой, помимо своей функции? На что способен, что понимает? Как он может развивать даже само производство, технику, не говоря уже о том, чтобы изменить собственное положение, обновить мир? Оно, понятно, человек, омассовленный, сведенный к функции, вроде бы выгоден капитализированию, дешево обходится. Но, повторяем, чего от такого функционера ждать в подлинно творческом смысле? Что он может создать принципиально нового, помимо репродуцирования и тиражирования все того же, не выводящего из тупиков? Напротив, множащего их. В этом смысле вполне прав г. Маркузе, что от так оскопленного человека труда (рабочего ли, представителя другого класса) нечего и ждать критического приятия наличной действительности, способности к революционной борьбе за ее преобразование.

Как знать, не стоит ли для нахождения сил, способных сопротивляться сложившемуся положению вещей, (больше, как надеются неомарксисты, быть «новой революционно-освободительной силой») обратиться к категориям, общностям (например, маргинальным) людей, которые как-то еще сохраняются от всеобъемлющего отчуждения, будучи не вполне втянуты в производящую «топку»? Хотя, - существуют ли они, по большому счету? Разве так называемые «социальные меньшинства», «изгои», «люмпены» (на кои делается ставка), так уж не заражены производящей «ломкой»? Вряд ли! Надо ведь понимать, что их «сопротивление», интересы, наконец, борьба даже за свои права, «свободы», «жизнь», - все это весьма мало что созидательного несет в себе. Оно, скорей, деструктивно направлено. И организовать их волю, энергию, движение в нужном направлении – куда сложней, нежели проводить подлинную работу в широких массах в обществе в целом. К тому же, кто будет все это делать? Где такие силы, кадры? «Новые левые», что ли?..

Аналогичное в плане разбытивления и расчеловечения относимо не только к данным категориям людей, не только к эксплуатируемым на производстве трудящимся, но и к другим участникам-функционерам, вроде, господствуюдщим тут. Функция капитала (капиталиста «хозяина») тоже не человеческая в строгом смысле работа. Перед нами функция производственного капитала. Производство нуждается в известном наборе работ, которые и объединяются в функции капиталиста, без них производство невозможно.

Видели б дети (еще не захваченные производственной гонкой) своего родителя в качестве исполнителя этой самой функции на предприятии — они б его возненавидели. Ибо им бы явилось, что близкий им человек пренебрежительно, использующе-потребительски относится к своим подчиненным. Он агрессивно-алчен, одержим волей к власти. Часто толкает подчиненных выполнять человечески противное, унизительное, ненужное, порой даже жизненно опасное. Дети бы видели, что отец их бездушен, причем, не только к себе. Во имя производства он обрекает трудящихся работать на калечащих и уродующих процессах. Работники превращены в придаток машины, «винтик» конвейера. За такой свой адский труд получают по сравнению с барышами, извлекаемыми «хозяином», почти ничто, обрекаясь, тем самым, на голодное, животное прозябание. А как хозяин (частный собственник) производства в погоне за прибылями готов попрать любое право, принцип, вплоть до Бога! Он заставляет работников из жажды наживы, ради дешевизны затрат и выгоды совершать противозаконные и вопиюще безнравственные акции. Что только капиталист не сделает, на какие преступления не пойдет ради наживы, ради присвоения все новых и новых вещей в целях обогащения [164], — глаза б даже не поверили. Правда, коль скоро еще не прониклись бы той же самой психологией наживы, потребительства, вещного присвоения, если б не оказались мобилизованы, зафункционированы, подобно их родителю, производством...

Созерцая такую психологию с установкой, невольно проникаешься пониманием, что человек как носитель функций капиталиста, — тоже по-своему одномеризованный, представляющий вещно-техническую функцию, дополняя то, чем выступает непосредственный производитель, рабочий, — столь же неполноценен, столь же беспомощен в плане преодоления затянувшей и полностью поработившей его производящей поступи. Внутри последней он, действительно, на многое способен, весьма даже инициативен, предприимчив, смекалист. Но, — только и только внутри производства, одержимый производящей логикой, отчужденный от самого себя как человека и от бытия. Что бы ни говорили о его изобретательности, о том, что он в состоянии преодолеть любые преграды, решать какие угодно задачи, что нет ему пределов прогресса в таком плане, — все это вздор. Капиталист — всего на всего олицетворение производства, его функционер. И лишь внутри производства он на что-либо пригоден, но выйти из него, — никогда. Во всяком случае, это касается капиталиста индустриально настроенного.

И не очень-то важно, что на империалистической стадии, когда утверждается развитое индустриальное общество, капиталисты как бы объединяются, монополизируются (обобщается) в фирму, монополию, даже становятся государственно-монополитстическим капиталом, выходят за пределы одной страны, обретая форму транснациональности. В этом случае, благодаря так называемому разделению собственности, капитал (в лице своих номинальных владельцев просто превращается в паразитический атавизм хозяйствования, поскольку в основном функцию непосредственного управления и пользования делами фирмы перебирают на свои плечи специалисты, менеджеры. Последние, разумеется, не «излечиваются» от той же аномической болезни, не позволяющей им выйти за колею-логику заведенной производящести...

Вот почему и в случае с данными отчужденными функционерами производства то, что называется гибельным кризисом, не только не преодолим, но, напротив, надвигается еще неотвратимей. Так что прежде, чем производство сумеет-таки, вырваться (это, вообще-то, принципиально невозможно) за достигнутые уже пределы, шествуя торными путями, оно просто-напросто сгубит саму планету, все живое здесь. Следовательно, — самое себя. Собственно, не это ли происходит нынче на наших глазах...

Продолжая сказанное выше (6.5.-6.; 7.5.) относительно кризиса и возможностей производства на будущее, если б производство было бесконечным, самодостаточным, самообеспечивающимся, оно бы, разумеется, могло совершаться вечно. Точно также, будь капитализм системой, способной к самообеспечению без постоянной экспансии вовне, он, понятное дело, стал бы вечным, бессменным. Преодолей, не допусти он отчуждения человека, — тем более!..

Но всего этого нет. Между тем, рядом с производством, даже внутри, со всех сторон от него существует мать-природа, которая именно тем, как раз, отличается, что творит вечно, творит бесшумно, безотходно, творит самообеспечиваясь. Ничто и никто в ней не отчужден, не живет, пребывает ложно, извращенно...

Несколько повторим здесь сказанное. Собственно, именно то, что производство всячески воспроизводит отчужденную жизнь, обрекает самого главного своего агента (человека) не только на отчуждение, извращенное, отпавшее от бытия существование, но даже на смерть, — разве не является уже это свидетельством-аргументом относительно его исторической ограниченности, бессмысленности, необходимости преодоления? У производства, стало быть, нет оснований на продолжение, сохранение иначе, как уподобиться природе, стать природоподобным. Только так оно имеет шансы на сохранение. Но тогда оно должно радикально перемениться: из производства стать произведением.

Пока же есть «простор» (например, в пору классического (промышляющего) становления и, не захваченных производством, доступных человеческих и природных регионов, ресурсов) производство может сохраняться, самообеспечиваться, наращивая свою волю к власти ради тотального господства и прибирания к рукам всего, до чего экспансивно «дотягивается». Собственно, это единственное и главное, на что оно способно и ради чего существует, чему подчиняет, завоевывая, новые и новые области природы, человеческий материал (коль скоро они еще остались) посредством всего того, что уже поставлено, захвачено. Практика в таком виде окончательно утрачивает личную и, вообще, антропологическую окраску, обретает самоцельность, самодостаточность как безостановочное объективное движение самореализации путем непрерывной фабрикации себя не только в «вещах» и людях, но также целым миром, культурой, действительностью человека. И даже — монстрами сверхчеловечности, являемых постиндустриализмом.



7.6.2. В постиндустриализме.

Выше мы установили: благодаря первому («вещно»-техническому) отчуждению, отправная точка отсчета и власть, которые непосредственно волит себе человек поначалу, на известном этапе становления производственно-творческой практики неизбежно перерастают, опосредствуясь, превращаясь, в безоговорочную волю к власти самого производства. Ярчайшим выражением такой ситуации является эпоха индустриализма, особенно в пору развитого индустриального общества. Здесь человек полностью отчужден и раздавлен ростом, расширением и самоутверждением всегда недостаточной в себе (и потому, занятой непрерывным обеспечением лишь себя самое), машинообразной производственной активности. Не составляет исключения в плане отчуждения (следовательно, эксплуатации, угнетения) постиндустриальный способ производства. Осмысление последнего (как, впрочем, индустриального производства и отчуждения) осуществлено нами в других работах [165]. Потому, здесь укажем хотя бы некоторые штрихи отчуждения человека в данных условиях, ведущие к обреченности производящего существования.

Производство в форме империализма в постиндустриальном обществе, пользуясь плодами научно-технического прогресса, а также сближения экономик, культур народов планеты, охваченных единым всемирно-историческим процессом, приобретает глобальный характер. Одновременно усложняются, глобализуясь, беды, несомые им. Самое страшное начинается, когда постиндустриальный империализм доходит до крайних форм проявления своей воли к власти, сопровождающимися означенной техногенной перезагрузкой природы. Причем, — как вовне, так и внутри человека. По сути, тем самым, «плацдарма» для борьбы и преодоления его мощно-неостановимой хватки просто не остается! Все мобилизовано, все поставлено на службу производства. Все так в данном направлении отчуждено и превращено относительно подлинной сути человеческой и бытия, что ее уже и не распознать... Отсюда, кстати, весьма распространенное явление симукляризации (с отмеченными в предыдущем разделе, следствиями) человека. Обозначенное положение вещей очевидно даже самому производящему сознанию, коль скоро оно, правда, хоть немного приглядится к вершащемуся.

Уже при ближайшем видении, среди прочего, обнаружатся ужасающие превращения в качестве социальной жизни, окружающей среды, людей. Очевиден экспоненциальный рост проф. заболеваний, стрессов, растет уровень загрязнения (в том числе новоявленной компонентой, бессмысленной и вредоносной информацией) среды обитания людей. Появляются неслыханные прежде сферы преступности (глобально разросшийся терроризм, вот-вот, перерастающий в мировую войну, компьютерные и Интернет-преступления, информационное насилие). Планетарные катаклизмы, — то экологического, то социально-экономического, технологического, политического характера, не говоря о беспредельно углубившемся глобальном кризисе, — непрерывно сотрясают современный мир. Он, впрямь, дошел до стадии раскрутки очередной мировой войны. Последняя уже развернута в так называемой «гибридной форме. А по сути, в открытой, где Россия противостоит натиску 31-й стран преимущественно запада на многострадальной земле Украины.

Невиданно облегчены (а потому сплошь да рядом вершатся) вмешательство и манипулирование, как личной, так и общественного целого жизни. Причем, — не только со стороны структур в рамках соответствующей страны, властными институтами государства, масс-медиа, Интернет, но, что опасней всего, транснациональными корпорациями, закулисной власть предержащей кликой, самоизбравшейся в «элиту». Последняя уже открыто вершит свою депопуляторскую политику, и тут, — в строительстве самоспасительного «ковчега», другими словами, «нового дивного мира», — ей почти ничто не мешает., если не благоприятствует

Так возникает опасность полнейшего раздуховления и расчеловечивания посредством тотальной дивидуализации, манипулирования, симулякризации, киборгизации, трансгуманистических аберраций с человеком. Растет и опасность падения жизненного уровня, экологических, медицинских, генно-инженерных и многих других катастроф, отливающихся так называемыми «глобальными проблемами современности», с которыми последняя просто не способна совладать.

Преобладающей массе населения планеты грозит безработица, а то и окончательный выброс за пределы производства, с множеством, вытекающих отсюда бед. Означенные и иные факторы духовного и практического характера влекут буквальное осатанение людей... И, конечно, все это грозит невиданными доныне размахами и формами отчуждения, уничтожающими мир.

С постиндустриализмом, как известно, человек, благодаря второй и третьей волнам НТП, при благоприятствующих условиях жизни в странах метрополии начинает выходить из процесса «непосредственного производства». Наблюдается дальнейшее обобществление производительных сил, собственности и труда. Существенно множится производительность. Роль человеческого капитала («человеческого фактора»), как и информатизации, в экономике и других сферах общества чрезвычайно возрастает. Больше, открывается возможность некапиталистического (социалистического) пути движения. Благодаря данным и другим факторам (в том числе колониализации, организации мирового порядка так, что метрополия стала имперски наживаться на народах и регионах периферии, утилизуя их доступные, главное, «почти дармовые» ресурсы, рынки), характер капиталистической эксплуатации, соответственно, отчуждения в метропольных странах несколько смягчается в социальном плане. Растет благосостояние людей. Это, кстати, дает кой-каким буржуазным идеологам основания называть постиндустриализм «посткапитализмом», вплоть до «общества благоденствия» и т.п.

Между тем, сравнительно высокая материальная и социальная обеспеченность людей стран метрополии — вещь, довольно призрачная, базирующаяся на беззастенчивом грабеже, лимитрофизации периферии. И, как сегодня проясняется, имперски-колониальный миропорядок, навязанный ими планете, уже рушится. Вместе с ним прекращается возможность беззастенчиво паразитировать на других народах и уголках планеты. К тому же, источников «дармовой» наживы уже не остается. Потому, между прочим, трудящимся метрополии приходится все сильней затягивать пояса: уровень жизни их неуклонно и быстро падает. Сводить концы с концами становится все трудней. Размахи недовольства и борьбы «низов» за улучшение своего положения усиливается.

А с другой стороны, в постиндустриальном шествии буржуазным направлением люди по-прежнему, «вещно» отчуждаемы в различных, пусть новоявленных, формах: «рыночного человека» (Э. Фромм), «дивидуума», «изгоя производства», манипулянта, «потребляста-пожирателя», «трансхумана» и проч. Эксплуатации подвергается уже не столько узко производственный (предметопроизводящий) план человека («рабочая сила»), сколько его потребленческая сторона: душевно-духовные качества, психика, воля, эмоции, переживания, настроения, — то, что называется «человеческим капиталом».

Оно и понятно. Ведь нужно как-то справиться с множащимися тупиками от экспансивно-экстенсивного движения (экономики, культуры), перевести все это на рельсы интенсификации, так сказать, «импансивного развития». Именно в этом смысле активность потребления, «человеческий капитал» (что то же, «человеческий фактор») буквально напрашивается, если не становится, преимущественным источником дальнейшего буржуазного обогащения, развития экономики.

Поскольку же «человеческий капитал» (особенно в информационной данности) довольно безграничен, в сферу потребления втянуты не только работающие на производственных предприятиях, но также весьма широкий контингент людей, пребывающих вовне, не являющихся непосредственными участниками производства. Эксплуатации (извлечению прибылей) подвергаются, тем самым, не просто трудящиеся, но почти все население страны (пенсионеры, домохозяйки, учащиеся, даже навсегда отправленные «за борт» производства), общество в целом. В этом смысле имеются основания утверждать не только об отчуждении человека как труженика, но всех людей данного общества. Ниже обо всем этом еще пойдет разговор.

Заметим пока, что, как бы забегая наперед, означенные перемены, связанные с эксплуатацией человеческого фактора, хоть и позволяют на довольно короткий срок стимулировать оживление экономики, даже рост, тем не менее, вскорости оно все начинает пробуксовывать, быстро выдыхается. А все потому, что к человеческому фактору, стало быть, интенсификации экономики, вообще, дальнейшего движения общества, истории подходят, не выбираясь из пут производяще-технического, ставшего ограниченным и заводящим в кризисные тупики, подхода. Для подлинной интенсификации движения экономики, пробуждения в ней внутренних истоков роста, следовательно, подлинного расцвета общества и человека, необходимо последнего культивировать не производяще, не буржуазно, не «вещно»-потребительски. Но именно этого-то наличная система мироустройства не может позволить себе, не преобразовавшись радикально.

Больше того. И сам человеческий фактор (человеческий капитал) наличная система понимает и использует для дальнейшего развития экономики и общества в совершенно извращенной форме. Точнее, превратив в пассивный предмет эксплуатации, подобный любому веществу природы, который капитал привык преобразовывать, навязывая ему нужные себе формы и меры. Сфера потребления, таким образом, превращается в нечто, подобное вещепроизводству дабы стать источником обогащения. Человек как носитель человеческого капитала уподобляется обычному пассивному предмету труда, служащему объектом наживы. Финансово-спекулятивная модель экономики и инновационная экономика наизнанку, коими вооружается постиндустриализм, как будет показано ниже, во многом просто не нуждаются в человеке как производителе (по крайней мере, в классическом смысле) для гонки наваров. Тем более не ведают они человека, по-настоящему созидающего, да непроизводяще...

Вообще, чиня беспредел (вдобавок к индустриальной эксплуатации труда, культурному насилию, «овещнению» и омассовлению людей), постиндустриальное производство объективно и субъективно устремлено, как нетрудно понять, к нивелировке (в лучшем случае, подмене) человека не только в непосредственном производстве вещей, но и в самом человеке. Не надо забывать, человеготворческие отношения (в том числе образование) тоже носят производящий характер. А, с другой стороны, достижения второй и третьей волн НТП, — автоматизация, роботизация, освоение новых источников энергии, сырья, научная организация труда энерго-и материалосбережение, информатизация, информо-емкая технология, сокращение предприятий вещепроизводства, вывоз капиталов, производства и проч., — существенно сказываются на занятости. Весьма большое число людей лишаются привычной работы, пополняют ряды безработных, прекариев, оказываются вообще ненужными производству, уподобляются, превращаются в «отходы» последнего, вконец расчеловечиваются.

Остановимся теперь, хотя бы на некоторых намеченных моментах. Начнем с перемен в труде.

Благодаря внедрению постиндустриальных технологий, активизации человеческого фактора, возникают новые виды труда, меняющие традиционно-производящее отношение к нему. Действительно, особенно в связи с высвобождением человека из процесса непосредственного производства труд его наполняется иным, нежели прежде, творческим содержанием. Конечно, он (труд) везде и всюду характеризуется свойством творчества. Вопрос, потому, о специфике творчества здесь. По сравнению с трудом как labour (arbeit, travel, tred) людей предыдущих этапов производства, новая разновидность труда, реализуемого людьми в качестве человеческого фактора, выглядит чем-то, что многозначительно именуется «Creativity» [166]. Как полагает известный специалист в области постиндустриального общества, В.Л. Иноземцев, в нем очевидно доминирование интеллектуального, когнитарного начала.

Возможно, оно и так. Но, все же, «новый труд», коего, вдобавок, удосуживается, скажем так, весьма небольшая часть работников, не менее техничен, технологичен, чем иные разновидности труда, коими вершится производство в том же постиндустриализме («постмодерне») да и индустриализме. Труд по-прежнему отчуждает человека. В частности, — от результатов и форм своей жизнедеятельности, от самого себя. По сути, он так же характеризуется тем, что называется «работа», со всеми негативными коннотациями, коими данный термин издавна светится. Возникающие в связи с означенными переменами нужды рационального использования способностей и талантов работников, снова-таки, не находят достойного и адекватного применения.

По преимуществу своему, описываемый технологический труд, — как регулирующий, целезадающий, программирующий, исполнительски-оперативный, налаживающий, — характеризуется не только репродуктивной, но также продуктивной когнитивностью. В общем-то для производства, утилизующего «вещи» ради «вещных» же прибылей, вполне достаточны прагматические учет, исчисляющий расчет и рассудочность, дальше чего, собственно, описываемый когнитивный труд не идет. Такой прагматический (утилизующий, нацеленный на «вещно»-наварный эффект) труд, разумеется, не может не гипертрофировать (извращать) подлинно когнитивную активность работника (если только она у него осталась в связи с расчеловечиванием) в ущерб остальным его способностям и формам жизнепроявления. Особенно — духовности, морально-этической активности.

Но, с другой стороны, знаменуясь серьезным сдвигом в сторону тотального краха, постиндустриальная практика, вытесняя человека из непосредственного производства, в частности, обрекая на производственный сервис, отчуждая означенным образом, существенно преображает его (причем, в массовом порядке) место и роль здесь в еще другом, куда более значимом отношении по сравнению с тем, как воспринимал и осуществлял себя производящий человек до сих пор. Об этом давно заявляют во всеуслышание многие ученые. В энциклопедии «Глобалистика» (2003 г.) прямо записано, что «традиционное определение человека как существа разумного уже не соответствует новым условиям его жизни» [167].

На самом деле. Вытесняемый из непосредственного производства, трудящийся не совсем покидает последнее. Хоть он и не является непосредственным производителем, все же, производителем остается. Но, уже переведенный в план сервировки производства. То есть, труд его в основном приобретает обслуживающий характер. Среди прочего, это означает, что он уже не предполагает проникновение в суть вещей, не преобразование их, но лишь, так сказать, внешнюю помощь, поддержание, сохранение, обеспечение, реализацию. Процессы производства как бы протекают сами по себе, а роль работника сведена всего-навсего к функции контролера, наладчика, уборщика, сторожа, снабжения, счета, доведения сработанного техникой, запущенным процессом до потребителя и т.д. Очевидно, вряд ли что подлинно творческого, значимого такой труд, — тем более специализированный, — может нести в себе.

 Вряд ли конвейерному работнику, наладчику, регулировщику автоматизированной линии, или простому перекладывателю бумаг, оператору, консультанту-справочнику, клерку, счетоводу большего надо по части творчества. Вряд ли от него что-либо лишнее ждут и работодатели с производством вообще. Разве должен чиновник, служащий, — скажем, регламентируемый всеобъемлюще разработанным сводов законов и кодексов, подробно расписанными инструкциями, да на всяк случай, а то и управляемый современным искусственным интеллектом или Big Data, — действовать, мыслить иначе, нежели ему предписано, предложено свыше. К тому же, «сверхразумной» техно системы?.. Сегодня это даже расценивается как большой «плюс» против своеволия служителей, чиновников, особенно во властных структурах.

Итак, в буржуазном постиндустриальном мире сервисной работой человек многое теряет по сравнению с тем, кто выступает непосредственным производителем материальных благ. Он отрывается от природы, имеет дело лишь с «мертвым», как бы сказал Э. Фромм. У него, крутящего гайки и болты, орудующего техническим «железом», алгоритмами и проч., складывается соответствующая психология. Во всяком случае, в духовно-мыслительном процессе созидания он многое теряет. И само качество человечности, конечно же, тоже снижается такой работой. Повторимся, для сервисной работы на автоматах, оператора, клерка, сторожа, курьера, телохранителя, подавальщика и т.п. достаточно выглядеть, уметь двигаться, нажимать кнопки, перекладывать бумаги, следить за экраном, манипулировать располагаемым, выдавать справки, которые, опять же, можно вычитывать с того же экрана. Нужен человек, — не столько умеющий создавать, сколько умеющий потреблять...

Нужны, конечно, и создатели, но можно малым числом их («избранников») довольствоваться. К тому же, привлекая извне...

Вконец опустошенные трудом и обстоятельствами существования, СМИ, образованием, коммуникативно потребляемой информацией и т.д., люди одномеризуемы. В них сохраняется, разве что, потребительская способность, опять-таки, в силу уже «вещного» ее настроя, трансформируемая в потреблятство. Оно-то, к тому же, усиленно навязываемое массам превращается в поприще капиталистического извлечения наживы. Иначе, чем превращение людей в потреблястов, современный хапиталюга не способен производяще извлекать барыши. Специально создаваемая для этого, индустрия потребления, и то, что мы называем «инновационной экономикой наизнанку» (о чем ниже), ему в помощь.

Из непотребности современному производству умного трудящегося, из нужды снизить планку сознательности и образованности людей, примитивизировать массового человека, как раз, столь очевидная нынче (причем, повсеместно) девальвация народного («массового») образования. В частности, обессмысливание массового высшего образования. Означенная потребность-тенденция, кстати, проистекает также из соображений идеологического (вплоть до депопуляторства) характера. По любому, мы сегодня констатируем далеко не случайно, что выпускники современных вузов в качестве так называемых бакалавров, специалистов ни на что другое не пригодны, помимо функций примитивного манипулятивно-репродуктивного, планктонального оперирования на работе, при исполнении службы. Причем, — далеко не единственно с информационными сетями, автоматизированными линиями и процессами, компьютерной техникой и т.п. Спросим еще раз, разве нужно (за редчайшим исключением) особых талантов, поэтического творчества, подлинной продуктивности при «кнопкодавно» обслуживающем исполнении какого бы то ни было вида работ (например, тиражировании документов, заполнения бланков, анкет, выписки квитанций и т.п.) из современной сферы услуг? Не потому ли такой труд с легкостью перекладывается «на плечи» незатейливой робототехники? Не потому ли современный массовый работник ничему конкретно не научен, кроме элементарных кнопкодавных функций и манипулирования «вещами»? Он как бы уже готов перейти от одной такой примитивной работы, не требующей ума, учения, к другой. Сегодня одна работа, завтра — другая, а потом — снова новая. Утром сидеть за кассой, после обеда тасовать товары на полках, потом — протирать пыль, успевая угождать начальству... Для чего учиться всему этому, и без того ясному. Кстати, сидя перед «зомбоящиком», того лучше в информационных сетях, всему этому можно научиться даже с лихвой.

Правда, наряду с описанным («массовым») образованием существует и другое: для избранных, «для элит», «господ». В эксплуататорском обществе такое, кстати, всегда имеет место. Но туда выходцу из «масс» дорога, в принципе, закрыта. Хотя, как еще знать, — так ли уж там и образуют человека в подлинном смысле. Поговорим об этом в другом месте.

Наряду с примитивизацией в духовном отношении, работники, люди массы достаточно неплохо «готовятся» системой их образования для постиндустриальных нужд. Точнее, в этом даже не столько «вина» школьного образования, сколько самой реальности жизни, СМИ. Речь о том, что к непосредственно-чувственным переживаниям, эстетически, аффективно, дабы быть нормальными «пожирателями» изобилия услуг, уготавливаемых рынком потребительского общества, люди очень даже неплохо настраиваемы. Бурно развивается индустрия «свободного времени», «индустрия наслаждений», развлечений, рекламный бизнес. Не забудем — все это «вещно»-потребительского достоинства. В результате чувственно-эмоциональная (сведенная, по сути, к животности) сторона жизни неуклонно разрастается и подавляет логико-рациональную, т.е. в человеке уничтожается разум, способность нормального размышления. Люди начинают жить чувствами и инстинктами, влекущими, по существу, к жизнепроявлению в поисках наслаждений, «фриков», «стримов», все новых и новых «вещей» для потребительства.

Нельзя не заметить, не только в силу дегуманизации (декогнитаризации), но и от того, что исполнительный (репродуктивный) труд эмоционально-негативен, не столь физически обременителен, не захватывает все силы и возможности человека, — остаются, так сказать, «излишки» (особенно на эмоциональном, переживательно-аффективном уровне) человечности, требующие своей реализации, овнешнения. Потому, обеспечение разгула чувственности, удовольствий с аффектациями становится важнейшим направлением контроля и управления людьми. Это, иначе говоря, далеко не просто злокозненные «ухищрения неких мерзавцев во власти», но социальная необходимость, атрибут постиндустриализма на буржуазной основе.

Отсюда, равно из других особенностей постиндустриальной стадии производства, — как бы последнее ни трансформировало свою классическую (индустриальную) данность, но сохраняет частнособственническое присваивающее отношение к человеку и миру, — произрастает целый ряд последствий. Особенно под влиянием прихода монетаристской и, так называемой «инновационной» моделей экономики, соответственно, выдвижением финансово-торговых, потребительских (купи-продайных, рыночных) связей на передний план. Складывается отношение к человеку, уже не просто как к безличному придатку машины, не как к бездушной функции, которая от него ожидается (инженер, капиталист, рабочий и т.п.), а как к «человеку». И что важно, — не в буквальном смысле, а в смысле «рыночного человека» [168].

Да, развитое индустриальное общество и первая стадия постиндустриализма предпочитают людей (работников) в качестве рыночного человека. Видимо, с этого начинается полное расчеловечивание человека, в том числе его симулякризация. Разумеется, рыночный человек всецело пребывает в пределах производства, не перестает нести на себе и являть товарно-денежные отношения. Тем не менее, он довольно другой, нежели обыкновенный труженик условий классического капитализма. Там он предоставлял эксплуатации свою рабочую силу как только одну из, принадлежащих ему, способностей (или принимался целиком в такой данности). Теперь же товарную форму приобретает, на рынок выносится все, чем он располагает, весь он (целиком и по частям) в качестве некоторой «упаковки» надлежащих качеств и достоинств. Рыночный человек видится неким агрегатом всевозможных «блоков», которые можно потреблять безотносительно к другим. Как правило, сам по себе, в целостности, тем более, по подлинности человек никого не интересует. А в качестве дивидуума или постдивидуума (характерных проявлений рыночного человека) его по своей прихоти, играючи и наслаждаясь, пакует, потребляет сама «фирма», хозяин, наконец, рынок...

Разумеется, каждое утилизуемое качество само по себе тоже может служить извлечению соответствующих потребительских наваров, нужд. Пришедший в мир при господстве развитого индустриального общества, в постиндустриализме рыночный человек (возможно даже постлиберальный «дивидуум», во многом совпадающий с симулякром), видимо, будет оставаться достаточно долго в качестве, востребованной для использования. И надо понимать, в «упаковке» рыночного человека или дивидуума, а то и трансгумана, находимы не только качества для получения чувственных удовольствий, но также и для удовлетворения производственных нужд. Не останавливается же последнее, в конце концов. Значит, находимы творческие силы и энергия, его обеспечивающие...


Такой дивидуальной упаковкой человека принимают, потребляют не только хозяева, фирмы, где люди работают. Сами они тоже относятся к себе и другим таким же образом. Собственно, будучи «вещами»-товарами, люди на развитых этапах капиталистического производства (во всяком случае, при прочих равных условиях) не могут не относиться к себе и другим дивидуально. Они и фабриковаться начинают таким образом, а выход из непосредственного производства ничуть не мешает этому. Что здесь важно, они «пакуются» не как угодно, тем более, не подлинно человеческими качествами и достоинствами, но так, чтобы являть набор, снова-таки, утилитарно-потребительских (но «надлежащих») «достоинств» для соответствующих чувственных наслаждений, ловли экстрима, кайфа, острых ощущений. Причем, — не только формирующимся, но другими, главным образом, «заправилами дела» в них. Фабрикация, симулякризация в этом отношении доходит до того, что человек буквально держит наготове (на «лотке» своих услуг) ожидаемое от него потребительское «качество», чтоб тут же им и угодить (по староизвестному, но в иные времена культивированному и иначе осмысленному, принципу «Чего изволите-с...»). Короче говоря, продажа людьми себя и своих телесно-душевных качеств, принадлежностей, как говорится «врозь и оптом» становится обыкновением в ряду явлений купли-продажи.

Повторимся, выражает ли такая дивидуальная «упаковка» в себе что-либо от собственно человека, — большой вопрос. Ведь уже при переходе на вторую ступень постиндустриальности, тем более, в сложившемся информационном обществе, где, по сути, призвана развернуться технология четвертой волны НТП, а в действительности (не забудем, капиталистической) все сферы жизни, включая рынок, в растущей мере подчинены информационно-цифровой техно-логике от третьей волны. К тому же, — трансгуманистически идеологизированной. Человеку здесь уготовано полнейшее вырождение в то, что называют «постчеловеком», «хомо супером», киборгом, трансхуманом и проч.

Возникает даже сомнение, что к такому человекоподобному существу (неважно, что «спакетирован») прилагаемо определение «рыночный». Тем не менее, предметы данные совместимы-таки. И качества, коими пакетируем человек, с соответствующими технологиями вполне уместимы в круге «симулякр». А рынок, — он уже существенно трансформируется тотальной информатизацией с цифровизацией из своей классичности (в условиях, так сказать, «шарехолдер капитализма»).

На самом деле. По мере утверждения информационного общества как второй ступени постиндустриализма власть над миром прибирает к рукам элитический симбиоз финансовых и информационно-цифровых корпорации. Они опираются по возможности на технологии третьей волны НТП, — повсеместную роботизацию, автоматизацию, внедрение мощных систем искусственного интеллекта, средств коммуникации, информационных сетей, — обеспечивающих, особенно благодаря тотальной цифровизации, аватаризации человека, полнейший контроль над всей жизнью планеты. Это, в свою очередь, не может не вести к тому, что Классический рынок по сути своей минимизируется, если не полностью отпадает. Действительно, о каком рынке может идти речь, коль скоро утвердится новый мировой порядок, коим грезят депопуляторы! Ведь там все регламентировано, жестко отлажено, глобальной техносистемой (как ее ни называй) схвачено и направляемо «как следует»...

Нужно, в дополнение к сказанному, заметить, что, осмысливая роль техники будущего, — причем, далеко не информационно-цифровой, но автоматизированной системы производства, — В «экономических рукописях 1858-1859 гг.», Маркс показывает, что она (техника, научно-технический прогресс) ведет к преодолению классически рыночных отношений и, вообще, так называемых стоимостных отношений в экономике. Больше того. НТП, нормально развиваясь, объективно ведет за производство, стало быть, всякие рынки...

Между прочим, как-либо улавливая происходящие перемены, вместе с тем, из соображений идеологических, буржуазные авторы все чаще для обозначения качества так обновленного общества используют выражения, всяко упрятывающие существо капитализма. Стало обыкновением везде и всюду подменять, комуфлировать выражения «капитализм», «капиталистический рынок», используя вместо них целый ряд других выражений-паллиативов («демократическое общество», «общество благоденствия», «посткапитализм», «стейкхолдер капитализм», и проч.). В их круге удерживаются также «рыночное общество», соответственно — и «рыночный человек». Обычно при этом не дают себе отчета в том, что они уже несут во многом новые (в частности, от информационно-цифровых технологий и порядков в мире) коннотации. И, Какие бы названия ни придумать для складывающейся действительности, в подлинном человеке нет нужды. Вместо него приходит «постчеловек», в лучшем случае, мутант человека (обо всем этом разговор пойдет ниже).

Собственно, иначе и не может быть. Если в индустриальной действительности техника в безличной (машинизированной) форме мобилизует все и вся, включая людей, — превращая в вещно-одномерный «придаток», «винтик» своего процессирования, — то в постиндустриализме общественное производство и жизнь отдельного человека, как бы олицетворяется, определяясь при этом возможностями и интересами господствующего буржуазно-ограниченного сознания, идеологии, отчужденно захваченных логикой движения процессов и результатов второй и третьей волны НТП. Они духовно опустошают, вычерпывают человечность, формируя массового человека, одержимого разгулом чувственности, «хотений» посредством системы образования, манипуляциями через телекоммуникационную технику, СМИ, индустрию образов, рекламу и т.п. В последнее же время «обезглавливание», эстетизация (в смысле разгула потреблятской чувственности) человека, его такое пакетирование дополняется симулякризацией и аватаризацией средствами информационно-цифровых технологий.

Но пойдем дальше. Перестав быть непосредственным участником вещепроизводства, став над последним как его регулировщик, контролер и т.п., человек, — неважно, на какой стадии постиндустриальности пребывает, индивид, дивид он или еще кто, вплоть до трансхумана, — конечно же, не утрачивает связи с производством. Ближайшее рассмотрение позволяет видеть: он вещепроизводством занят опосредствовано; в известном смысле даже еще глубже и основательней, нежели допускало его непосредственное участие на допостиндустриальных ступенях. Собственно, отсюда и рост значимости, роли человеческого фактора в системе постиндустриального производства. Причем, — не только главенствующим, инновационным началом последнего, но также объектом (в качестве потребителя) труда (преобразования, фабрикации).

Собственно, и на информационной стадии постиндустриализма, даже предельно развитой, от факта человека никуда не деться. Допустим, здесь царят продвинутые (вплоть до сингулярности) искусственные агенты, Big Data, информационно-цифровые алгоритмы, даже «цифровой левиафан», как все это утверждается сегодня, кстати, далеко не только так называемыми устроителями «нового мирового порядка». Человек же, предварительно симулякрованный, аватаризованный, наконец, смутированный в постчеловека, предстает, как полагают архитекторы рассматриваемой действительности, «полуфабрикатом для подпитки» господствующей техно системы. Стало быть, он, — будучи не столько субъектом, активной инновационной стороной производства, сколько предметом потребления техно системы, — непосредственно никак не включен в активное производство материальных благ. Тем не менее, как-то да участвует в процессе производства.

Это, кстати, уже очевидно на первой ступени постиндустриализма, предельно обобщившего и обобществившего труд. Здесь эксплуатации (стало быть, извлечению наваров) подвергается не просто какая-либо часть, общность (класс), а все население: начиная от учащихся, пенсионеров, покупателей в маркетах, кончая домохозяйками, безработными. А, коль скоро представить, что все они, ко всему прочему, суть рыночными людьми, т.е., «упаковкой» (угодных) качеств, — как же велик тогда ресурс капитализирования, бизнесования на инновационности навыворот!..

Как ни крути, прибыли, навары несут только и только люди, но не инструменты. Последние лишь служат, облегчают, расширяют круг людей, для гонки наваров. Лишать их (инструменты) обеспечения, подобающей подпитки, так сказать, «экономить» на этом, невозможно, поскольку они перестанут функционировать.

Между тем, на людях «экономию» вполне можно строить, чем и пользуются капиталисты, пока могут это позволить себе. Где еще они обогащаются, гонят навары, да бесцеремонно, как во многом на данной «экономии»? Другими словами, эксплуатации людей. Что есть отчуждение в этом смысле, нежели эксплуатирующее урезание содержания, лишение людей возможности не только подлинной самореализации, но даже нормального прозябания неким функционером? Не благодаря ли подобным «урезаниям», «изъятиям», присваивая высвободившиеся средства, обогащается, растит прибыли частный собственник? Потому-то везде и всюду в данном процессе воспроизводится ситуация «хищник — жертва»...

И если последняя еще не «сожрана», то только потому, что не перестает нести «золотые яйца», нельзя без нее. То же относительное благополучие «жертвы» (трудящихся), равно экономики, стран Запада (метрополии) в целом, которое наблюдалось некоторое время, снова-таки, объяснимо единственно тем, что оно достигалось за счет безудержной эксплуатации, достающихся почти даром, ресурсов (человеческих, материальных) периферии. В последнее время, между тем, мы являемся свидетелями, как эта «лафа» заканчивается, и «железная пята» вновь обнажает свое истинное лицо...

Но вернемся к осмыслению отчуждения человека именно на первой ступени постиндустриализма, свидетельствующему исчерпание производящей практики. О состоянии дел в данном отношении в информационной действительности речь пойдет в следующем разделе. Будем при этом кратки, спешить, ибо поневоле приходится повторять сказанное выше, а также в разделе 7.5.

Как нетрудно понять, в данном обществе наблюдается острейший «дефицит человечности». Он «восполняется «ростом количества формальных коммуникационных контактов» [169], призванных удовлетворять господствующую технологику, предполагающую, кстати, постмодернистскую иронию в стиле Деррида и Рорти. Благодаря возросшему материальному благосостоянию (оставим вопрос о факторах такового), на второй план отходят утилитарные для предшествующих ступеней интересы (преимущественно непосредственно производственные, имперские, «общие»). Происходит известный поворот «к человеку» (в означенном смысле). Однако, «человек» здесь выступает не по подлинности своей, и даже не просто как человек, а некто в виде упаковки», одномерной атомарности и т.п. Потому к нему не может быть развита доброта и любовь (как «к ближнему», что заповедано), а «погоня за информацией и интеллектуальной собственностью, престижное, символическое потребление» [170]. Оно, повторимся, сплошь «вещно», утилитарно, выражает чувственность, гонку за наслаждениями, следовательно, «эстетизированное» (С. Кьеркегор) «самоутверждение».

Потребление как использующе-потребительское пользование предметами в качестве «вещей» (утилизация) ни «наверху», ни «внизу», не преодолевает частнособственнически-присваивающее, безбытийное, античеловечное отношение к жизни. Уж конечно, ведущее к деструкции человека и мира, такое потребление (человекообразование) объективно порождает, крепит отвратительные сценарии того, что называется «потреблятства». Вместе с тем формируются образы депопуляторски-будущего мироустройства, за, иной раз, благовидной оболочкой коих таится только гнусь, мизантропия, полнейший духовный деграданс...

Будучи дивидуумами, симулякрами, люди (в массе своей безликие, несвободные, хоть и мнят о своей «свободе») в сложившемся мире не выбирают, не ищут. Ибо нет ценностей, нет идеалов. Последние как бы «обнулились». Человек живет чем «выпадает». Если он и выбирает, то лишь на уровне «мелочевки», как бы в «ящике», куда «свалено» все без разбору (в виде хлама). Поскольку духовное начало «умерщвлено» (в лучшем случае, пребывает под «наркозом»), остается, разве что, биологическая (самое большее, примитивно эстетизированная) суть, как могут люди себя выразить. Причем, — днем сегодняшним...

В силу того, далее, что, так «сработанным», людям, опять же, нет нужды в идеалах, нет устремляющих целей, нет высших смыслов, налицо означенная ненужность, по сути, никчемность их в посюсторонней реальности. Для такого массового, безликого элемента преимущественная сфера жизни самое большее — не актуальная реальность, а виртуальная. Там он может позволить себе, скомпенсировать все то, чем обделен в актуале, реализоваться так, как не позволяет этот самый «актуал» [171]. Да, это лучший выход. Тем более, коль скоро возникает-таки нужда, попытка самосохраниться, обрести свою, какую-никакую, идентичность. «Виртуализация», конечно, отнюдь не спасает на деле, не возвращает подлинную человечность. Зато «расслабляет», «высвобождает» от ненужной «загрузки мозгов», от нужды решать смысложизненные вопросы, переустраивать жизнь к спасительному свету...

Так постепенно материализуется человек — бездуховный, пассивный, человек в животной данности, лишенный особых жизненных зацепок. Он может себе позволить фриковать, фейковать, ловить «стримы», особо не заботясь о подлинности вершимого. С переходом к информатизации его «мозги» все более клипируются, пустеют смысложизненными регулятивами, мысли квантуются («куриные мозги»), обретают сходство с вырванными из всеобщего контекста, «вещами». За деревьями теряется лес; теряется мир, поток сознания, «Я» атомизируется. Опять же, сам индивид в целом одномеризуется, почему его легко «пакетировать»... Шаг за шагом он приближается к своей симулякризации, чтобы затем, с воцарением информационно-цифровых технологий оказаться аватаром постхуманом. Нет нужды обосновывать, почему к этому всему его влечет преимущественно переход к третьей волне НТП, повсеместная информатизация, к тому же, осуществляемая в извращенной коммуникативной форме.

Как должно быть понятно, за собственный вклад в оптимальное функционирование, созданной господами, системы жизни рядовой (массовый) человек как ее социально пассивный и обездуховленный «атом», вместе с тем, служащий «подпиткой» («человеческим капиталом») данной системы, получает удовлетворение, разве что, своих эстетических, физиологических, животно-чувственных, эмоциональных, «но не разумных, потребностей» [172], достаточных для его воспроизводства как такового. Так что далеко не призрачно маячит, а в известном плане утверждается трансгуманный миропорядок, где царит кастово-иерархичный тоталитарно регламентированный феодально-полицейский строй, спроектированный теоретиками и практиками «золотого миллиарда». В последнее время он корректируется, в свою очередь, «бриллиантовыми кучкистами» и «цифровыми генералами».

Надо сказать, этот «миропорядок» давно в виду сильных мира сего. По крайней мере, с вваливанием последнего в общепланетарный кризис-свидетельство заката производящего способа существования. При этом модель нового мироустройства постоянно, переосмысливаясь, уточняясь, наполняется новым содержанием, конкретикой, целями, средствами его реализации в соответствие с открывающимися технико-инструментальными возможностями, предоставляемыми НТП, внутри-и внешнеполитической обстановкой, вообще, в силу складывающихся жизненных обстоятельств.

Можно теперь и некоторый итог подвести. Человек постиндустриализмом первой ступени не просто присваивается как вещная поставка (это наблюдается уже в модерне), а, нивелированный, низводится буквально до зверя, примитивно-дебилизованного дивидуума, наделенного лишь чувственностью и волей к удовольствиям, которые, как раз, и эксплуатируются «хозяевами жизни». Ничего собственно человеческого (пусть даже выступающего в «овещненной» форме) от него производству уже не нужно. И не принципиально важно: работает реально человек на производственном предприятии, или выброшен за ненадобностью из последнего.

Таким образом, производственные устремления (конечно же, не сводимые к сугубо экономическим) в неуклонно растущей степени подавляют личные интересы простых людей, нагнетая как традиционные, так и новые формы отчуждения, социальной несправедливости, угнетения. Причем (и что примечательно), — не только человека «социальных низов», но и из так называемой «элиты», власть предержащей. И дальнейшему отчуждению подвергается не только человек, но также мир, бытие.

Отсюда чрезвычайно важно понять: для преодоления данного отчуждения, производящей инерции, логики производящего существования, производственной онтологии вообще, недостаточно. Невозможно здесь рассчитывать на само производство. Какие бы формообразования последнее ни принимало. Силы, располагаемые им, никогда и никак не дадут превозмочь, не говоря уже о положительном упразднении его. Даже приход информационного общества, — тем более, в его полноте, не оскопленной данности, — остается под большим вопросом. Для преодоления производства и сопряженных с ним форм жизни, необходимо сознательное, субъективное перерождение человека, его новое образование и воспитание. В частности, на началах осваивающе-практического мировоззрения, каковым, по глубокой сути, есть марксизм. В противном случае, повторимся, ни постиндустриализм как таковой, ни информационное общество, — буде оно осуществлено и достигни какого угодно уровня развития, — собственными средствами, реалиями, духом ни при каких обстоятельствах не обеспечат транспроизводственную «раскрутку» творческой активности человека. А вместе с этим — утвердить постпроизводственную реальность. На это способны лишь сознание, воля и дела, трансцендирующие производящую действительность к событийному человеческому бытию. И под силу такое, шаг за шагом, преодолевая отчуждение, разворачивая осваивающе-произведенчески уровень человеческой истории.

Понятно, событийная практика (равно событийное сознание и воля) начинается не просто за «упразднением» (пусть даже положительным) производящего существования, не по окончании его, а внутри самого производства, по ходу исчерпания им своих возможностей роста, с процессом наполнения результатов трансценденции производящей практики конкретными смыслами и содержанием, отрицающе-отрицающим приятием наличной истории. Так, по крайней мере, «сеется», «прорастает», вызревает постпроизводственная действительность в идеале, духовно-практически. А, благодаря последнему обстоятельству, практика все более сознательно насыщается элементами произведенческого освоения. Адекватным выражением данного процесса, складывающейся практики и событийного человеческого бытия, не может не выступить философия марксизма, превозмогающая при этом догматические и метафизические формы своей данности. Тогда она способна возвысить понимание, реализацию практики на уровень осваивающего утверждения человека миром и событийно.

Примечания


161. Американцы выбрасывают еду на $165 млрд. в год // http://vsimferopole.ru

162. В 2013 году мир настигнет продуктовый кризис? // http://mk.ru. См. также: Продовольственый кризис // https://ru.wikipedia.org/wiki/(2022).

163. См. об этом: Алиев Ш.Г. Философские основания образования событийного человеческого бытия // Там же.

164. См. об этом: Маркс К. Капитал. Том первый // Там же. — С. 783.

165. См., например: Алиев Ш.Г. Философские основания образования событийного человеческого бытия // Его же: Человек: смысл и способ существования //Там же. — разделы 6.5.7. и 6.5.8.

166. См. об этом: Иноземцев В.Л. Экспансия творчества — вызов экономической эпохе // ПОЛИС. Политические исследования, М., 1997. — № 5. — С. 110-122.

167. См.: Глобалистика-2003. Энциклопедия (ред. — сост. И.И. Мазур и А.Н. Чумаков). — М.: Радуга, Диалог, 2003.

168. См. об этом: Фромм Э. ИМЕТЬ ИЛИ БЫТЬ? Перевод с английского. — М., 1985. — С. 167-173.

169. См.: А Кутырев В.А. Духовность, экономизм и "после" драма взаимодействия // Вопр. Философии, 2001. — № 5. — С. 64.