Снова не реабилитировался

        Когда  у Сережки в жизни что-то не получалось,  ну,  или так как хотелось, всегда хотелось реабилитироваться, восстановить, так сказать, всю справедливость жизни, но и тут не всё и не всегда выходило.


        А тут снова,   кажется появился момент, когда можно было хоть в чем-то реабилитироваться.


                       Например в своих неудачах с женским полом.      С тем, что сидел сейчас за столиком, накрытым белоснежной густо накрахмаленной скатертью и выбирала себе из предложенного меню что-то на завтрак,  пока он, Сережка - любитель справедливости, поглядывал на неё  из- за угла, находясь в  положенном  ему месте официанта,   откуда он и  пытался   дать оценку своим шансам и откуда он, перекинув салфетку,  такую же белую и накрахмаленную, как скатерть,  через руку, выскочит как по приказу, подбежит к столику,  услужливо полусогнется, спросит чего желают, выбрали ли, те, кто из партноменклатуры, родители понравившейся ему  девушки, которая могла возродить официанта на выезде к жизни, к  неожиданно утраченной половой жизни,  к той функции, которая закономерно,  если не полностью, то частично и  иногда была утеряна. 


        А чего хотеть, не просто же так официант, а пьянки, гулянки, вечный градус, почти кипения,  что б держаться не на ногах,   а в руках себя держать.


         Потому и не капельки стеснения, что и девушка из партноменклатуры,  и её  родители,   да и сам он не первый раз на выездном столичном обслуживании.


        И  потому, да, ещё  раз выглянув из внутреннего помещения, убедился, что да, для реабилитации то, что надо, подходит.


      Хорошенькая, тоненькая, совсем молоденькая, лет  так 18- 19 не больше, а значит без большого опыта общения с мужским полом и у него больше шансов восстановить справедливость  утерянную в обычном образе жизни официанта,  что значит, если что, она и не заметит,  и не поймёт.


      И потому, уже вечером, не утром и не днём в обед, который он подал, как и завтрак, любезно согнувшись перед столиком партноменклатурщика  и его семьёй,  в другом ресторане в свободной одежде, без бабочки, но в галстуке, прижимая к себе шанс реабилитироваться,   лихо   отплясывал под звуки живой музыки, а танцевать он, как и его шанс, умел и любил.

   Потом, сидя за столиком, где теперь обслуживали и подавали ему его ресторанные  коллеги  в бабочках, а не в галстуках, в галстуке был он сам, и его  скромное признание,   на которое,  сидя напротив глубоко плевали, в том, что имеется пятилетняя дочь и жена, ему же надо было реабилитироваться, а это было понятно без лишних слов, как и то, что жена на эту роль уже не подходила. 

       Потому, так как выездное столичное обслуживание закончилось, а партноменклатурщик ещё по государственным делам решил чуть задержаться, то  доверил свою родную кровь  и, одновременно,   шанс  на реабилитацию, проверенному не раз в работе официантом  Сережке.


         И потому снова, теперь вагон ресторан в поезде, увозящем случайную парочку, домой.  Привычно выпитый коньяк, без него же никак, как и никакой реабилитации.


     Утро не в сосновом бору,  а почему-то  на верхней полке вагона, вдвоем, наверное,  потому что коньяк и  внизу понимающий всё  ночной пассажир, зашедший на полустанке. Причём,  понимающий, что справедливость не восторжествовала, по глазам молодой девушки и её  спутника, что скрыть у шанса по тому разочарованию, скользящему в  них,  не смотря на её  молодость,  на её 18 или 19 лет,  не получилось,  как и у Серёжки оправдаться выпитым коньяком и потому утраченной, как всегда,  потенцией, как и не  случившейся реабилитацией.


       И потому, как последняя надежда на  шанс, сидя у неё  дома на мягком диване, как подготовительный шаг к восстановлению вечной и бесконечной справедливости, какие- то записочки в  девичьем блокнотике,  положенном на колени, с галочками о проделанном за день и неделю.


      Красное от стеснения,  от невозможности вновь реабилитироваться,  лицо официанта, покачивающееся где- то там,  в своих мечтах оставаться полноценным мужчиной, не заметившим как за своим образом жизни, давно утратил сей статус, оставшись хорошо,  если с женой и пятилетней дочкой, как с напоминанием о том, что когда - то им был.


         —     И это весь твой секс?


        Прозвучало на прощание, когда стало понятно, что реабилитация снова не состоялась.




          А ведь он был, этот секс,  и в те незапамятные партноменклатурные  времена, когда говорили, что, вроде бы  не был.   Был, но не у всех, и по разным причинам, и совсем не идеологическим, когда и реабилитироваться ни в чем не нужно было, не только в своих промахах  в отношениях с женским полом.

27.04.2023 г
Марина Леванте