Василий Тёркин. Рассказ третий

* * *
Это случилось на больших учениях в январе 1978 года в Группе советских войск в Германии. Дивизия форсировала Эльбу. Когда мы вышли к реке, то сразу заметили, что выше по течению что-то случилось, пульс переправы бился нервно, тревожно. Однако переправа продолжалась, и мой взвод, три бронетранспортера, вошел в воду и, стреляя на плаву, двинулся к противоположному берегу… Лишь на привале нам стали известны подробности: как под водой остановился танк, как, выполняя приказ, экипаж затопил машину, как прыгнул в катер командарм и, отчаянно ругаясь, выхватил солдата из воды, и что сказал каждый член экипажа, когда пришел в себя. Эти подробности потом долгое время пересказывались в казармах и курилках, но вот что интересно: вопреки распространенному мнению, они ничем не обрастали. Слушая солдатские разговоры в пятый, в десятый раз, я всегда слышал про экипаж то, что я услышал в первый раз.
К сожалению, я не знаю фамилий того экипажа, зато знаю, что герои моего рассказа действовали бы и думали бы так, как я об этом написал. Потому что это солдаты моей роты, парни, служившие вместе со мной.
Ю. Хамкин












Июль, 1985 г.
Ю.М. Хамкин










«ДЕТИ ПОБЕДИТЕЛЕЙ»
Рассказ третий

«ВАСИЛИЙ ТЕРКИН»
И ЭКИПАЖ ТАНКА «317»












В этот день все было серым. Серое январское небо сливалось с мутно-серым широким потоком воды, тяжело стремящимся к морю. Раздавленные тысячами колес и гусениц пологие берега Эльбы превратились в грязно-серое жидкое месиво ила, песка, нестаявшего снега.
Танки уходили под воду. Расплескивая грязь, неуклюже покачивая воздухозаборными  трубами, они осторожно спускались к урезу воды и, завывая на первой передаче, медленно, один за другим скрывались в волнах. Через несколько секунд от вошедшего в воду танка видимым глазу оставался лишь небольшой кончик воздухозаборной трубы, медленно продвигавшийся к противоположному берегу.
Происходящее называлось «Форсирование водной преграды танковыми подразделениями вброд в зимних условиях».
В свой черед миновав исходный рубеж, приблизился к кромке берега танк с бортовым номером «317».
Механик-водитель ефрейтор Кудря, своевременно осуществив переключение передач, плавно, без всплеска ввел танк в воду. И тут же услышал в наушниках ликующий голос сержанта Ахметова: «Хорошо идем, товарищи!»
 – А будем идти еще лучше! – немедленно заверил Кудря тоном крупного руководителя на многолюдном собрании. Со всех сторон раздался смех. Экипаж веселился.
Танк, предельно напрягая стальные мускулы, елозя гусеницами по дну, погружался все глубже и глубже, отдаляясь от берега. В триплексы плескался расплавленный свинец, тускло горели плафоны освещения, стоял ровный тяжелый гул. Вспышка веселья угасла. Экипаж настороженно сидел на своих местах, бездельничал, а Кудре доставалось за всех. Сузив глаза от разъедающего пота, он из-под сбившегося шлемофона напряженным взглядом следил за дрожащей стрелкой гидрополукомпаса.
Отныне его взгляд, его тело и мышцы рук, вцепившиеся в рычаги управления, были связаны с этой стрелкой незримой чуткой нитью, прочность которой сейчас определяла успех форсирования.
Прошло достаточно времени. Напряжение спало. Заряжающий рядовой Ергалиев, положив сцепленные руки на затыльник пулемета, кемарил; наводчик Садыков, косясь взглядом на сержанта Ахметова, сдержанно зевал. Никто и не заметил, когда в ровный гул двигателя вплелся чужой рассекающий звук. Внезапно он быстро разросся до самой высокой ноты, танк резко тряхнуло раз, другой, и сразу наступила тишина. Танк остановился.
«Звездец, приплыли», – холодея, подумал Кудря и бессильно откинул на спинку сиденья сразу ставшее чужим тело.
Трое в боевом отделении вздрогнули, переглянулись и сначала ничего не поняли.
Из отсека механика-водителя послышался яростный скрежет переключаемых рычагов и непривычно-растерянное Кудрино: «Сичас – сичас – сичас». Так продолжалось довольно долго, и постепенно до сознания остальных стало доходить, что именно случилось.
Ахметов, наклонившись вниз, насмешливо-спокойно окликнул Кудрю: «Сема, чего стоим? Нам ведь вперед надо, Сема!»
– Сичас – сичас – сичас, – сквозь скрежет и возню. Наконец снизу выглянуло бледное без кровинки лицо Семена, и все услышали безнадежный злой шепот:
– Не заводится, зараза! Хоть ты тресни!
Ахметов мгновенно боковым зрением отметил испуг на округлившемся лице Садыкова, жестко сузившиеся беспощадные глаза Ергалиева, требовательно и звучно скомандовал:
– Тиха! Объявляется осадное положение! Сколько раз я объяснял вам: что бы ни случилось с танком – каждый лично виноват. Под этой башней невиновных нет! Все соглашались; Галя, ты тоже соглашался, а?
– Соглашался, – отводя взгляд подтвердил Ергалиев.
– Бояться пока нечего, в панику впадать – последнее дело. Сема, освободи место водителя, я попробую. Успокойся. Как? Нашатырный спиртик? Водичку?
– Водичку…, – громким прерывистым шепотом повторил ефрейтор. – Да мы ее тут напьемся, холодненькой, ключевой…
– Сема, очнись! Ты, как герой бессмертного романа, «потерял лицо». Возьми себя в руки. Ау, двигайся, двигайся.
Ахметов протиснулся к рычагам. Его слова и действия малость отрезвили Кудрю. Он стал чутко вслушиваться в родные звуки: в визг стартера, в хлопки пневмопуска, в скрежет переключаемых передач. Наконец сказал обычным, чуть усталым голосом:
– Бесполезняк, Ренат. Или подшипник полетел, или шестерня в коробке. Даже если заведем, не поедем. Кончай. Посадим аккумуляторы, останемся без связи.
Он обвел всех недоумевающих взглядом:
– Понять не могу, что случилось, как случилось.
– Закон подлости, – тихо сказал Садыков. – Что будим делать?
– Что делать? – хлопнул его по плечу Ергалиев. – Как не в армии служишь, Садик. Докладывать сначала будем.
Ахметов взялся за тангенту радиостанции.

*  * *

Командир роты капитан Сидоров сидел на башне своего танка, поставленного вплотную к урезу воды, и провожал глазами уходящие машины.
Полчаса назад, построив роту и пристально из-под капюшона всматриваясь в молодые внимательные лица, Сидоров сказал экипажам:
– Эльба – крупная западноевропейская река, важнейшая водная артерия Германии. Форсирование ее танками в условиях европейской зимы – задача огромной важности, боевая значимость которой неоценима. Всем предстоит пройти по дну на глубине до пяти метров и, не мешкая, вступить в бой на плацдарме. Все что есть в вас лучшее: ваша смелость и отвага, ваше воинское мастерство и солдатская самоотверженность, – все должно быть без остатка брошено на выполнение этой задачи.
Оценку ниже «отлично» получить не имеет права: получим, к примеру, «хорошо», из дома напишут: «Эх вы, шляпы. По вас еще не стреляют, а вы всего-то на «четверку» воюете. Что ответим?»
Сидоров обвел взглядом застывший строй:
– Конечно, всякое может случиться. Самое страшное – паника. Хладнокровие, решимость, трезвый расчет подскажут вам выход из любой сложной ситуации. Короче, ушами не хлопать! Говорят – орел, так надо быть и выглядеть орлом! К машинам!
Первые танки пошли на переправу. В эфире царил легкий хаос.
– К воде, к воде! – закричали экипажи.
Сидоров наводил порядок, сторожил, стращал и сердцем был с каждым экипажем, погружавшимся в стылую воду.
Однако на нервы действовал собственный механик-водитель Клемпач. Ну и трепло! Рот не закрывает даже во сне.
– Товарищ капитан, смотрите, «314-ый», во мандражист! Задом как баба виляет.
– Товарищ капитан, а Гуськов сейчас на второй передаче в воду влезет, потеха!
Другой командир уже давно бы заменил механика-водителя за «понос слов», но Сидоров привязался к Клемпачу. Он любил его за какую-то особую бесшабашно-веселую лихость: с незакрывающимся ртом с белозубой улыбкой Клемпач постоянно рвался совершать самые отчаянные дела. Сейчас ему не терпелось «нырнуть».
– Товарищ капитан! Ползут как черепахи. Чего телятся-то, чего телятся? Раз – и тама!
Нет, эту назойливую муху Клемпача пора приструнить. Сидоров применил испытанный прием:
– Вася, что-то прелым сеном запахло.
Клемпач мгновенно напялил противогаз, но даже в противогазе он продолжал мычать и размахивать руками. Немного погодя Сидоров пожалел своего механика-водителя и объявил «отбой», но воспитующе пристыдил:
– Не солидно, товарищ Клемпач. Вы участник заметного события в истории военного искусства, форсируете мощную водную преграду, а ведете себя как в деревне на посиделках.
Король волгоградских дискотек Клемпач, пропустив мимо ушей «деревню» и «посиделки», завозмущался:
– Какая там мощная преграда? Где? Эта что ли? Да здесь нечего форсировать! Если хотите знать, товарищ капитан, то эта Эльба по сравнению с Волгой – вот, вот, – Клемпач размахивал из люка кончиком указательного пальца, непрерывно уменьшая кончик.
Но капитан Сидоров не поинтересовался, какова величина реки Эльбы по сравнению с рекой Волгой. Его недвижимый взгляд был устремлен туда, где как раз на середине реки одиноко застыла чуть видная отсюда точка – часть воздухозаборной трубы остановившегося под водой танка.
Гром переправы стал глуше. Люди по обеим берегам реки бросали свои дела, оборачивались, указывали пальцами на злополучной место. Сырой стылый воздух над рекой пронзили нити беды и тревоги.
Сидорова из оцепенения вывел прозвучавший в наушниках очень четкий и очень правильный доклад сержанта Ахметова:
– «Ива-3», я – «Ива-8». Отказал двигатель, вышла из строя коробка передач. Дальнейшее движение невозможно. Я – «Ива-8», прием!
«Вот оно, вот оно, черт возьми! Конечно. Все шло слишком гладко».
С трудом выдерживая обычный тон, Сидоров сказал, пренебрегая правилами связи:
– Ну, парни, теперь – держаться. Я могу только повторить – держаться! Что вам предстоит, знаете…

Экипаж знал. Предстояло, используя плавжилеты и позволяющие дышать в воде изолирующие противогазы, затопить себя вместе с машиной, открыть люк, выйти на поверхность. Другого способа преодолеть давление пятиметрового водяного столба и покинуть машину не существует. Затопить танк можно только сняв приборы наблюдения – триплексы, тогда в образовавшиеся щели хлынет вода.
Все это не раз отрабатывалось экипажем на занятиях. Но в каких условиях! В бассейне с теплой прозрачной водой, под десятками внимательных глаз, с медицинским постом под рукой. А тут…
Ахметов обвел взглядом экипаж и сказал:
– Отсюда одна дорога, другой нет. Давайте готовиться. Пусть каждый сначала все решит в самом себе. Мысленно проиграйте ситуацию, продумайте каждый жест, каждое действие, которое вам предстоит выполнить. Порядок выхода: первый – Садыков. Ему помогает Ергалиев, который откроет люк. Второй – Ергалиев. Третий – Кудря, за ним – я.
– А можно, я последний? – улыбаясь как ни в чем ни бывало, произнес Кудря, – что мы тебя одного тут будем оставлять?
– Без глупых разговоров!
– Так я все равно за ствол зацеплюсь и тебя подожду, Ренат, – пообещал Кудря.
– С тебя станется, – подумал Ренат. Он предложил им прежде, чем решиться на отчаянный шаг, навести порядок в собственной душе. А у него – порядок? С Фаридой, бывшей женушкой, четко разобрался. Эта рана давно затянулась. Как жить дальше и к чему стремиться, тоже более или менее ясно. Сентябрьский разговор с командиром роты запал в душу, выявил ориентиры и рубежи. Вернется домой, закончит университет. В армии он неплохо изучил военное дело; знания, полученные в университете, тоже дорого стоят. Все пригодится, если твердо решил помочь очистить мир от скверны. История – это не столько прошлое, сколько настоящее и будущее планеты людей. ЕЕ мало просто знать и понимать, историю надо творить! Сейчас, сегодня вот этими руками, головой, огнем автомата.
Но сначала надо выбраться из танка. И вырвать из водяного плена экипаж. Ахметов украдкой оглядел товарищей. Все задумались, каждый о своем. А ему, Ахметову, сейчас нужно думать за всех. Труднее всех придется Садыкову. Молодой солдат, закалка невелика еще. Пустыня! Ни к воде, ни к холоду не привык. Ахметов внимательно взглянул на солдата. Садыков сидел съежившись, прислонившись плечом к броне. Поза бойца выражала настороженность, во взгляде сквозила тревога, однако, выражение испуга исчезло, и признаков особого беспокойства не сосредоточенном лице солдата Ренат не заметил.
«Выйдет вместе со всеми, – решил он, – про Ергалиева и речи нет, этот парень из железа. Кудря… Не на шутку струхнул сначала, но быстро оправился. Ведет себя так, как будто ничего не случилось. Сам выйдет и другим поможет…»

Донесение об остановившемся под водой танке быстро полетело наверх, от инстанции к инстанции, везде встречаемое возмущенным матерком.
Командир обедал у себя в штабе в присутствии Члена Военного Совета, когда вошедший дежурный офицер, щеголеватый подполковник с волевым холеным лицом, коротко и точно доложил о случившемся. Генералы переглянулись, оставили ложки. Командарм грузно поднялся, и легкий складной столик от толчка опрокинулся, зазвенела разбитая посуда.
Командарм тяжело шагнул к побледневшему офицеру и выдохнул:
– Вертолет!

Кудря сидел на полу в боевом отделении, опустив голову. Было над чем подумать. Он, Кудря, загубил танк. А кто? Не Ергалиев же с Садыковым и не Ахметов, щедро разделивший вину на всех. За безотказную работу двигателя отвечает механик-водитель Кудря, завоевавший на этом танке звание лучшего в дивизии по воинской специальности. А теперь танк предстояло затопить и покинуть. От этой мысли у Кудри до боли сжималось сердце. О себе он не думал – со стыдом и недоумением вспоминал он минуты паники и испуга. Все произошло слишком быстро и неожиданно, захлестнуло острое сознание собственной вины перед экипажем, вот он и дрогнул. А кто сначала не испугался? Все испугались, даже Ахметов, хотя он и виду не подал, артист. Впрочем, все это пустяки, они то выйдут, а вот танк. Одно успокаивало – танк здесь не бросят. Вызовут водолазов, подгонят тягачи и вытащат, не сразу, конечно, но вытащат. И тогда он, Кудря, приведет танк в порядок, вернет в строй. До демобилизации время есть, он постарается. А уж Зойке напишет! Сразу, как только доберется до своей тумбочки в казарме. По порядку, все как есть. А то прошлый раз наплел ей, что задержал шпиона из иностранной миссии. Проглотила. Прислала восторженное письмо. А теперь и врать ничего не надо, вспоминай да пиши. Жизнь! Кудря улыбнулся.

По берегу, стеная и заламывая руки, метался командир батальона Алексеев, сдобный толстомясый майор с тугими розовыми щеками. Год назад он был выдвинут из небытия в комбаты волей и энергией замполита части подполковника Лебедева, чью бдительную душу сумел усыпить тончайшей лестью и всегда красиво оформленной, своевременно представленной «пред очи» документацией ППР.
На новом поприще он особого вреда не приносил, но имел одну неприятную особенность: как только положение в батальоне по какой-либо причине обострялось, он тут же впадал в панику и, находясь в состоянии прострации, нес такую ахинею, что парализовывал все меры выхода из кризиса. Когда выход все же находился, Алексеев в грамотно составленном рапорте ненавязчиво проводил мысль о том, что и на этот раз положение спас никто иной как он, Алексеев. Понаблюдав новоиспеченного комбата в действии, командир полка и замполит схватились за головы, но было поздно. Оставалось единственное средство – послать в академию. Подписывая представление, Черных долго крутил носом, бросал ручку, вскакивал, заверял Лебедева, что нет, не может «кривить душой», но в конце концов махнул рукой:
– Не мы первые, не мы последние. – И подписал.
– Накрылась Академия, – ныл Алексеев, – это же надо на мою голову… Ведь предлагали отпуск, уже собрался и вот, черт дернул остаться.
– Не понимаешь, дятел, что теперь-то тебя с утроенной силой будут пинать из полка, – подумал Сидоров, а вслух сказал, – Академия от вас никуда не уйдет, – и допустил ошибку. Надо было молчать. Алексеев вспомнил о существовании подчиненного.
– Вы! Виной всему ваша личная недисциплинированность! Я давно ждал ЧП в вашей роте! Утопили людей, а теперь успокаиваете?
– Пока еще никто не утонул, – невозмутимо ответил Сидоров.
– Вот именно – пока! Доухмылялись! Доострились! Там экипаж погибает. Ваш, ваш, Сидоров, экипаж!
Но терпение капитана Сидорова было поистине безграничным.
– Пока еще никто не погиб. И не собирается, – хладнокровно произнес он.
– На словах вы герой! А почему лично не проверили машину? Как допустили такое?
Безграничное терпение капитана Сидорова иссякло:
– На последний вопрос, если что-нибудь, мы вместе ответим прокурору, товарищ майор.
– Прокурору! – взвизгнул Алексеев, бледнея, – но имейте ввиду, товарищ капитан, по одной статье проходить не будем.
– Конечно, – согласился Сидоров, – но вам, полагаю, больше дадут.
Неизвестно, чем бы закончился этот разговор, но тут в небе послышался характерный звук мотора. Оба задрали головы. Низко над рекой с грохотом пронесся вертолет командующего и закружил, выбирая место для посадки. Алексеев заторопился:
– Я – в батальон. Оставайтесь здесь до конца. Потом доложите. Что бы ни случилось, батальон обязан выполнить поставленную задачу! – истерично выкрикнул Алексеев и исчез.
Из подкатившего «уазика» выскочил командир полка Черных и бегом кинулся к танку. Выхватил у Сидорова шлемофон, надел, торопливо щелкнул тангетой:
– Как дела, Ахметов?
То, что он услышал в ответ, заставило командира полка улыбнуться.
– Молодцы, так держать! Сейчас командующий будет говорить с вами.
Сорвал шлемофон, вернул Сидорову со словами:
– Ну и орлы у тебя! Где Алексеев?
– С главными силами.
– Понятно. Как думаешь, что же все-таки произошло?
– Товарищ майор, машине три КЭМЭ до капремонта оставалось, но мы же со дня на день ждем прибытия новой техники… Наверняка произошло усталостное разрушение какого-нибудь узла под воздействием подводных перегрузок. Не получилось «на авось».
Черных кивнул. Таким ответом он был удовлетворен: «тянуть до прибытия новой техники» – указание свыше.
– Ну, бывай, – командир полка бегом кинулся к «уазику» и через несколько секунд «уазик» рванулся к садившемуся вертолету.
Наводчику орудия Галимджану Садыкову было не по себе. Вода, веселая, солнечная, игристая, несущая счастье и процветание его землякам, вдруг превратилась в смертельного врага. На чужой земле, в чужой реке за тысячи километров от родного кишлака она обступила его, враждебная, холодная, тяжелая, и подстерегала, чтобы погубить. Погубить? Но почему же не боится Ахметов, почему так спокоен Сальман, почти земляк; чему улыбается Кудря? Они не испугались чужой воды. Амирджан ничем не хуже их. Он это доказал. Кто лучший в полку наводчик? Служить тяжело. Сердце Амирджана каждый день бывает дома. Но служить надо. Отец без руки пришел с войны, провожая, говорил: надо. При всех односельчанах говорил с сыном парторг колхоза Юнус Садыков. Мать плакала сильно, люди под руки держали, но говорила: надо. Старший брат – пограничник, год назад из армии пришел, хлопал по плечу, тоже говорил: надо. Амирджан и сам знает, но иногда такая сильная тоска хватает за сердце, что он уходит с глаз долой и долго сидит где-нибудь в одиночестве, пока кто-нибудь из экипажа не разыщет его, не приведет назад. Сейчас уйти некуда, да и вообще не надо уходить от этих хороших, веселых ребят. Он с ними до конца, всем письма будет писать, домой вернется. Время быстро летит. Но только не надо думать о том, что предстоит. Не надо! Все выйдут. И он. Не бросят же его они здесь. Так не бывает.

х х х

Подготовка к эвакуации экипажа шла полным ходом. Стянутая к переправе для усиления СЭГ  флотилия катеров и моторных лодок прочно перекрыла Эльбу ниже по течению, другая часть катеров вертко кружила в назначенных точках фарватера.
На берегу, неумело ругаясь, пыхтя и поминутно стирая градом катившийся из-под папахи пот, распоряжался толстый медицинский полковник. В его ушах еще звучал голос командарма «…Я Вашу контору знаю… чтоб лучших специалистов… чтоб самые эффективные средства…, чтобы все возможные и невозможные меры…»
Элита армейского госпиталя суетилась тут же, срочно доукомплектовывала всем необходимым пункт приема и оказания первой помощи – просторную палатку с белоснежными постелями, дощатыми полами и очень уместной печкой.
Стояли машины, крутились должностные лица, чего-то делали, кем-то командовали. Здесь были люди, абсолютно необходимые при проведении спасательных работ, однако многие были притянуты сюда своими начальниками просто для того, чтобы быть «на подхвате» и при случае (а мало ли что!) разделить ответственность с начальниками на законных основаниях.

Заряжающий Сальмен Ергалиев сидел на своем месте, не шелохнувшись, в обычной позе. Его бесстрастные острые глаза, не таясь, скользили от одного лица к другому.
«Никто не боится, – отметил солдат. – Все хорошо. Как сказал Ренат, так и сделаем».
Убедившись, что рядом все в порядке, Сальмен углубился в собственные мысли. Как всегда в непростые минуты, Сальмен вспомнил об отце.
Отец… Самый дорогой, самый сильный, самый справедливый человек на свете. В семье боготворили отца. Маленький Сальмен всюду ходил за ним хвостом, во всем старался угодить, ловил на лету каждое слово. Долгими зимними вечерами, когда на улицах маленького целинного поселка выла метель, Сальмен, сидя за столом в жарко натопленной комнате, слушал рассказы отца о войне, о восьмой гвардейской дивизии, о товарищах, которых звал отец по именам и которых давно уже нет, о генерале Панфилове, вручившем два ордена отцу, о черных ползущих по снегу, останавливающихся, вспыхивающих танках. Да, колхозный конюх Назарбек Ергалиев повоевал на своем веку. Четыре раны принес с войны. Три затянулись, четвертая в конце концов свела его в могилу.
Как-то раз маленький Сальмен спросил отца:
– Ата, где были наши танки? Почему все их да их?
– Не знаю, сынок, – ответил Назарбек, – только сначала у нас было совсем мало танков. Зато потом стало много, очень много. Танк – хорошая машина. Нам легче сделалось, из немца только пух полетел, – тонкие губы отца презрительно сжались, а глаза мстительно сверкнули.
После смерти отца Сальмен твердо решил стать танкистом.
Положение, в котором оказался экипаж, сначала вызвало у Сальмена злую досаду: «Угодили в капкан из воды. Как глупые суслики. Рота уже на том берегу». Но делать было нечего, и все дальнейшее Сальмен воспринимал с философским спокойствием.
Танк, конечно, жалко. Хорошая машина. Вытащат, однако. Вот тогда-то он с Кудрей переберет весь танк до последней детали, изучит машину. Потом Кудря научит его вождению, он давно обещал. Им вместе осенью уходить, времени достаточно. Сальмен придет домой, на трактор сядет. Баранов пасти хватит…
– Экипаж! – через воздухозаборную трубку зазвучал сильные властный голос. – Я командующий армией генерал-лейтенант Герасимов. Кто командир танка?
– Командир танка сержант Ахметов, – по привычке вскакивая и обо что-то больно ударяясь, закричал Ренат и обвел экипаж быстрым строгим взглядом, что означало: говорит он один, остальным молчать в тряпочку.
– Протиснитесь ближе к трубе. Как настроение экипажа?
– Настроение отличное, товарищ командующий. Экипаж готов к эвакуации.
Командарм удовлетворенно отметил: «Сержант, и тот в курсе».
В свое время командарм запретил обращаться к себе по воинскому званию: «Генералов в армии пруд пруди, а командующий один!» Но так как данный запрет противоречил уставному положению, предписывающему обращаться к начальнику по воинскому званию, а не по должности, то командарму пришлось приложить определенные усилия, чтобы вбить свое требование в упрямые головы распоследних армейских тугодумов-уставников.
Генерал улыбнулся и с веселой строгостью укорил:
– Машину угробил – и настроение отличное. Ну, молодцы!
Ахметов смутился.
– Мы не про машину, мы про эвакуацию, товарищ командующий. А машину мы восстановим, честное слово! – горячо заверил Ахметов, ловя благодарный взгляд Кудри. Ефрейтор еле сдерживался, чтобы не влезть в разговор.
– Верю, – отозвался генерал, – я помню вас. – Сержант, есть ли у кого-нибудь сомнения в надежности средств эвакуации – противогазов, плавжилетов?
– Никак нет, товарищ командующий, мы все проверили уже.
– В таком случае, когда реально сможете начать выход на поверхность?
– Через десять минут, товарищ командующий!
– Хорошо. Помните, что мы ждем вас, – генерал кратко, но достаточно подробно перечислил меры, предпринятые для спасения жизни и здоровья экипажа.
– Так что примем как родных, – заключил он, – Действуйте!
Последние слова генерала эхом отозвались в танке, и в наступившей тишине Семен Кудря произнес:
– «Доспех тяжел,
как перед боем.
Теперь твой час настал.
Молись!»
– Зачем – «молись»! – не понял рядовой Ергалиев, практик и атеист.
– Так, к слову, стихи хорошие, – ответил ефрейтор Кудря, романтик и поэт. Но тут же перешел к прозе:
– Братцы, по последней сигаретке. Такой запас махры топим. Душа кровью обливается.
Тут все ощутили зверское желание курить. Даже некурящий Садыков попросил сигарету и честно давился дымом вместе со всеми.
Кудря балаболил:
– Сейчас, братцы, зальемся и сходу пробками наверх. Там нас сразу за ж... В зубы – стакан спиртяги.
– Держи карман шире, – усмехнулся Ахметов, остальные недоверчиво покачали головами.
– Ну! Ты что, не слышал, что сказал генерал? «Все для вас сделаем». Ослепительные сестрички веселой стайкой окружат. Вознесут.
– Куда – вознесут?
– Ну… Я вообще говорю. Когда я лежал в армейском госпитале, так такие были кадры. Балдеж!
Кудрю понесло.
– Кадры – это потом, в счастливом будущем, – Ахметов, погасив «бычок», выпрямился как мог. – Парни, точка! Топить машину!
Они еще раз, не торопясь, тщательно проверили подгонку плавжилетов друг на друга. Вынули противогазы, произвели контрольный осмотр. Ахметов напомнил порядок эвакуации, а Кудря объявил себя замполитом экипажа и обратился к «собравшимся» с речью:
– Советскому солдату, – заявил он тоном прожженного оратора, – присущи высокая политическая зрелость, несгибаемый моральный дух, а также смекалка, сноровка, закалка, тренировка. Я напоминаю собравшимся, что сейчас не май месяц, и мы не в Сочи. Газы!
Народ заулыбался и неспеша натянул изолирующие противогазы. Осмотрели друг друга, пощупали патроны , и Ахметов поднял над головой скрещенные руки, что означало: триплексы – долой!
Экипаж сноровисто выполнил приказ. В машину хлынула январская Эльба. Бойцов окатили ледяные струи, в тело впились тысячи игл. Уровень воды поднимался, заполняя отсеки. Быстро? Медленно? Ужасно медленно – казалось бойцам. Вот холод железными тисками охватил ступни ног, вот колени, вот и грудь, и казалось солдатам, что их тела заковывают в железный панцирь, который одновременно сжимают с неодолимой силой. «Выдержит ли сердце?» – эта мысль посетила каждого. Они стояли в тесноте башни плечом к плечу, поддерживая друг друга.
– Только бы никто не потерял сознание, – думал Ренат, внимательно следя за всеми. – Эх, грешные души.
Склонившись к Садыкову и прижав свой лоб к его лбу, стараясь улыбаться глазами и смотря сквозь противогазные стекла в его глаза, Кудря глухо и сильно повторял:
– Держись, Садик! Держись! Держись!
Солдат отвечал ему благодарным и жалобным взглядом.
Вода, заполнив пространство, накрыла экипаж.
И наступил момент!
Ахметов тронул Ергалиева за плечо и указал на люк. Двигаясь как невесомости, Сальмен дотянулся до защелки. Три запрокинутых кверху лица в противогазных масках напряженно следили за каждым его движением. Сальмен коротким рывком отжал защелку и без усилия распахнул люк: путь свободен! Упершись шлемофоном в потолок, Ергалиев схватил Садыкова за шиворот и потянул. Снизу Амирджана поддерживал Кудря. Солдат протиснулся в люк и, преодолевая водяную толщу, быстро пошел вертикально вверх.

Поговорив с экипажем, генерал посмотрел на часы и велел командиру катера отойти чуть вниз по течению.
Над притихшей речкой загремел мегафон: объявили готовность спасателям.
Время тянулось медленно, люди в катерах напряженно вглядывались в водяную рябь. Стало почти тихо, но тишина взорвалась воплем:
– Вон! Вон!
На катерах после секундного замешательства все пришло в движение, офицеры бестолково замахали руками, послышались беспорядочные команды, крики:
– Скорей, скорей!
– Впи-иред!
– Куда, дурак!
– А где, где?
– Да вон же, вон…
– Быстрей, мужики.
– Багор хватай, багор…
Вырвавшись вперед и круто развернувшись, катер командарма быстро шел наперерез, увлекаемый течением, темной бесформенной фигуре. Однако рулевой промахнулся, катер, поднимая фонтаны брызг, с ревом промчался метрах в десяти выше.
Течение уносило солдата.
Генерал не сдержал ярости:
– Вы что, долдоны, человека спасти не можете? Кому вы нужны такие?!
Он схватил за шиворот рулевого, швырнул с места, крикнув командиру катера:
– Садись сам!
Катер пошел описывать дугу.
– Положе бери, положе, опять промахнетесь, мать вашу… Возьми багор, старший лейтенант, стань здесь, – приказал генерал вцепившемуся в борт медику. Катер под углом приближался к одетому в комбинезон безвольно стремящемуся по течению телу.
– Приготовься, доктор. Цепляй осторожно – и к борту. Так!
Генерал быстро нагнулся к воде, обеими руками схватил солдата за ворот комбинезона, приподнял, резко рванул к себе и, не удержавшись на ногах, вместе с солдатом свалился на дно катера.
– Фу, черт!
Старший лейтенант, присев на корточки, склонился над солдатом. Смуглый скуластый боец, казавшийся худым даже в разбухшем от воды зимнем комбинезоне, лежал на боку, свернувшись калачиком, не подавая признаков жизни. Неестественно откинутая вбок правая рука сжимала за цевье автомат. Медик, взяв оружие за рукоять, осторожно потянул к себе, но вместе с оружием студенисто шелохнулось все тело.
– Быстро к берегу, – крикнул врач в повернутые лица, распахивая сумку с красным крестом.
Над рекой стрекотали моторы, метались катера, звучали команды – вытаскивали остальных.

х х х

Из четверых, поднявшихся со дна реки, в сознании был один Кудря. Он сидел на дне лодки, бессмысленно озирался кругом и, слабо отпихивая склонившихся над ним людей, упрямо повторял, что не надо его никуда везти, чтобы его отпустили, оставили в покое, потому что генерал приказал ему вытащить танк и он, механик-водитель Кудря, сейчас должен идти и вытаскивать танк, он вытащит, но пусть ему не мешают, пусть все уйдут…
Он впал в неспокойное забытье уже в палатке, после третьего укола.

х х х

Ренат открыл глаза и уперся отсутствующим взглядом в зеленый брезентовый потолок. Долго лежал неподвижно, бездумно, расслабленно, ощущая в себе неясное чувство беспокойства, наконец, тяжело приподнялся, опираясь на локоть и сразу услышал голоса в углу. Один тонкий, девичий, с нотками отчаяния и усталости, монотонно успокаивал:
– Все хорошо, солдатик, миленький, тише, тише, не волнуйся, лежи спокойно…
Другой упрямый, задыхающийся, не слушая, требовал:
– Давай автомат, давай. Он был со мной. Где он? Давай автомат, сейчас давай…
– Галя бунтует, – радостно определил Ренат, осмотрелся и сразу увидел Кудрю. Ефрейтор лежал раздетый и храпел, запрокинув рыжую голову, скомкав от жары одеяло.
«Как с гуся вода!»
Чуть дальше трое в белых халатах поверх кителей склонились над Садыковым.
– Все! – облегченно выдохнул сержант и, откинувшись на подушку, мгновенно провалился в сон.
После окончательного воскрешения для экипажа наступили часы триумфа, который открыл своим появлением командарм в сопровождении Члена Военного Совета, командира дивизии, других офицеров. Расспрашивали о самочувствии, о настроении, называли «молодцами», хлопали по плечу, благодарили за службу. Экипаж полулежал в койках и с подобающим видом терпеливо пожинал лавры.
Далее последовали отцы-командиры рангом помельче, затем еще помельче; палитра вопросов, правда, не потускнела, но и не обогатилась. Заглядывали и случайные люди, растерянно потоптавшись, останавливались посреди палатки, застенчиво улыбались, смотрели восхищенными глазами на экипаж. Залетел бойкий корреспондентишко, представился капитаном Изюмовым, задал для затравки несколько вопросов и тут же начал строчить. Невозмутимый Ергалиев, заглянув капитану в блокнот, удивленно приподнялся, долго сопел и, наконец, не сдержав любопытство, спросил, на каком языке пишет товарищ капитан. Корреспондент засмеялся и тут же увлеченно изложил солдату азы стенографии…
Последним пришел командир роты капитан Сидоров. Опустился на табурет, вздохнул:
– Ну и жара у вас!
Стянул с головы шлемофон, оглядел всех веселыми глазами:
– Как жизнь, орлы?
Бойцы вразнобой заверили, что хорошо и лучше не надо. Они, усевшись на койках, смотрели на своего командира влюбленными глазами и улыбались.
– О здоровье не спрашиваю, – сказал капитан, – догадываюсь, что этим вопросом вам сегодня плешь проели, – и попросил:
– Выздоравливайте скорее, танк вытаскивать собираются, надо будет восстановить.
– Да мы не больные, по крайней мере, я, – всполошился Кудря. Я хоть сейчас. Когда вытащат?
– Работы уже идут. Нет Сема, не так быстро: пока вытащат, пока транспортируют в часть… А вам отсюда в госпиталь: исследования, анализы… с неделю. Успеете.
– Товарищ капитан, а роте оценку не снизят из-за нас? – задал вопрос Ахметов с утра мучивший его вопрос.
Сидорово помедлил. Он знал ответ, но огорчать сержанта не хотелось, врать тоже.
Ответил уклончиво:
– Разбора еще не было… При чем здесь оценка! Рота гордится вами. Вот приедем с учений, сразу ждите делегацию.
– Товарищ капитан, письма пусть не забудут, – подал голос Садыков.
– Не забудут, – заверил Сидоров и спросил:
– Амирджан, признайся, страшно было?
– Да, – кивнул головой солдат и поежился. – Сначала показалось – один я. Очень страшно. Потом смотрю – все на месте, никто не боится. Не очень страшно стало.
Сидоров кивнул, развел руками:
– А ля гэр ком а ля гэр!
– На войне как на войне! – радостно перевел Кудря. – Я книжку читал! Тоже про танкистов.
– Вот именно. На вас они похожи… Ну ладно. Подумайте-ка хорошенько, что кому срочно нужно, чтоб при первом удобном случае передать.
– Письма, больше ничего не надо, – ответил Ахметов.
– Как! А сигареты! Наши то тю-тю, утонули, – напомнил Кудря.
– Это предусмотрел, – Сидоров вынул из полевой сумки несколько пачек сигарет. – На первое время хватит. Ну что, парни, надо догонять колонну.
Помолчал, вглядываясь в опечаленные лица экипажа, помешкал. Виновато повторил:
– Колонну надо догонять. Приедем – сразу к вам.
Коротко пожал каждому руку и, не оглядываясь, вышел.
Экипаж взгрустнул. Стало непривычно тихо, за окном сгущались сумерки. В палатке с экипажем остались только дежурный майор-медик, увлеченно что-то писавший за столом, и сестра с тонкой книжкой в руках.
Кудря хищно огляделся и уперся взглядом в спину майора.
– Товарищ майор, – вкрадчивым голосом начал он, – между прочим, после аналогичной бани знаменитый герой Василий Теркин получил от полковника стопарь. И был намек на второй.
Майор засопел, но промолчал. Медсестра хихикнула. Кудря ринулся на штурм. Ефрейтор отлично понимал, что он сейчас «на коне», и по его мнению, не воспользоваться ситуацией – непростительный грех.
– Товарищ майор, – с укором тянул Сема, – вы не любите Александра Трифоновича и его бессмертного героя. Один знал, что просить, другой знал, что писать. Не доверяете классикам. Какие проникновенные строки:
Доктор, доктор, а нельзя ли
Изнутри погреться мне?
– Изнутри-и, – сладостно пропел ефрейтор. – Хотя, конечно, о чем я. У вас, наверное, отсутствует чувство прекрасного, возвышенного. Я понимаю, скальпель и поэзия несовместимы. Скальпель требует…
– Совместимы, – сказал майор. – Совместимы.
И вздохнул. Он любил Твардовского.
– Света, дайте им по пятьдесят грамм.
Услышав двузначную цифру, Сема пренебрежительно сощурился, но промолчал:
«Закрепимся на достигнутом, дальнейшее продвижение вперед без серьезной подготовки опасно».
Он временно перенес направление главного удара на отмеривающую мензуркой спирт сестру, делая ей красноречивые знаки, обворожительно улыбаясь и ласково шепча:
– Долей, Светик, не стыдись.
Сестра в ответ сияла улыбкой, кокетничала, но налила всем ровно пятьдесят, лишь одарив Кудрю «первым бокалом».
Экипаж развеселился, свесил ноги с кроватей, поерзал, побалагурил, переглянулся и выпил. Не бравший доселе в рот спиртного Садыков поперхнулся, закашлялся, но был исцелен Кудрей, получив крупный удар кулаком «по горбу».
Сема приставил палец к губам, обвел экипаж смешливым взглядом и замигал в сторону майора. В наступившей тишине громогласно вопросил:
– А еще нельзя ли стопку, потому что молодец?
Но майор, хоть и сидел спиной к экипажу, на этот раз был начеку:
– Молодец, а будет много сразу две! – упреждающе отрубил он и, разминая сигарету, вышел из палатки, оставив Кудрю с открытым ртом.
– Обманул тебя майор, – засмеялся Ергалиев. – Поздно рот открыл.
– Лажанулся, Сема!
– Муху отловил!
– Ладно, мужики. Все забываю сказать. Я что слышал краем уха: Командарм, выходя, комдиву небрежно бросил: «К медалям всех четверых».
– Трепач!
– Клянусь! Я ближе всех к выходу лежу.
– К медалям, не к медалям, а отпуск вам обязательно дадут. Мне уже ни к чему: 63 дня до приказа, – рассудил Ахметов.
– Галя, а нам с тобой сколько? – подхватил Кудря популярный в солдатской среде разговор.
– Я не считал, – отмахнулся заряжающий.
– А зря! Двести пятьдесят пять дней! Садик, а тебе еще как медному котелку.
– Я знаю, – печально кивнул солдат, – вы все уже домой пойдете, я останусь.
– Да не горюй, Садик, – улыбнулся Ахметов, – дембель неизбежен, как крах империализма!
Услышав свою любимую поговорку, бойцы заулыбались. Повисла тишина. Все думали о доме, о родных, оставшихся далеко-далеко, о том, как все будет, когда они вернутся домой
Кудря вспомнил Зойку, веселую продавщицу из «Детского мира», чей звонкий голос то во сне, то сквозь рев мотора часто звучал в Кудриной душе. Вспомнил свои мысли в танке. А что? Правильные мысли. И напишет. Все как есть, даже то, что испугался сначала, не утаит. Важен результат! А уж когда вернется… Но что-то мешало Кудре предаться полному блаженству, какая-то заноза сидела в душе, не давала покоя. Не привыкший копаться в самом себе Кудря долго мучался, недоумевал: что такое? И вдруг отчетливо понял: не поверит. Не поверит, – упрямо высвечивал мозг. Не поверит, – вторило сердце.
Чудачка! Такую лапшу на уши вешал, такое загинал – всему верила, а вот этому, пожалуй, действительно не поверит.
Ефрейтор низко опустил голову, уставился в пол и тяжело вздохнул.
Ему стало обидно.