Утро отшельника

Хотелось просто посмотреть на звезды. От солнца он давно отказался по примеру какого-то святого, затворившего окна своей убогой хижины непроницаемой рогожей со словами: «Зачем мне видеть этот временный свет». Порой совсем не хотелось выбираться на воздух – была необходимость скорее техническая: вода, продукты, опять же огородик, который в этом жарком, нередко и до пятидесяти, с раскаленными камнями и сухим пыльным маревом, климате, едва выживал в межсезонье, приткнутый к каменной кладке, сложенного на скорую руку, забора. Со стороны – домик, просто каменный домик, покрытый ржавой, подобранной по соседству за ненадобностью брошеной жестью. Покосившиеся желоба, большой, как говорят в этой местности, танк – бак или бочка для сбора дождевой воды. Впрочем, за последние годы небо дважды нахмурилось и ни капли, просто ни капли не упало на изможденную засухой землю. Окрестные жители не выдерживали – пытались продать, а то и просто бросали дома и уходили туда, где вода, туда, где есть жизнь. Хозяину хибарки не внове было выживать среди дикой природы, но даже ему пришлось бы очень непросто, если бы не один престарелый серб из местной христианской общины, проникшийся и регулярно, два, а то три раза в месяц приносивший к хибарке продукты, воду, бензин для генератора. В соседнем городе есть сербская Церковь, хотя и без постоянного священника. Люди, собираясь по воскресеньям, служат обедницу, читают Евангелие, вместе пьют чай.
Хорошая нежаркая выдалась ночь. Ночи в этих широтах особенные. Если и вправду земля наша круглая, то это ее самая высокая часть, и звезды едва не касаются низкорослых, прижатых жарой и ветрами к камням эвкалиптов, окруженными зарослями диких кактусов. Весной они выбрасывают нежно-розовые пушистые соцветия и, кажется, только они во всем этом пространстве бесконечной суровости радуются палящим лучам, питаемые из сочных мясистых стеблей, стелющихся в редкой тени у самых стволов. Он любил даже ночью выйти за ограду хибарки и походить по пыльным, с провалами,  дорожкам, любуясь при полной луне соцветиями, такими жизнерадостными, жизнеутверждающими.

Лишь со стороны хибарка казалась простым убогим жилищем или скорее ; не предназначенным для жилья помещением. Секрет, и, если угодно, сокровище во всех смыслах таилось внутри – отвесный спуск в старую шахту. 20 метров по крошащимся, выдолбленным в породе выступам он спускался в свой мир, полный переливов драгоценных камней по стенам и нетревожимой, что казалось куда большим сокровищем, тишины. При самом спуске простым столовым ножом он начертал на камне слова Пастернака: «Тишина, ты лучшее, что слышал». Сколько лет уже в этой пещере, а тишиной, так и не смог насладиться и даже привыкнуть, всегда она казалась новой и каждый раз по-особенному значимой.

Пещерником он себя не считал и всегда восхищался тем, кто этот отвесный спуск и все эти подземные комнаты и галереи выдолбил вручную, каким-то примитивным инструменом вроде кайла и зубила. Делал со вкусом, как видно заботился не только о сапфирах, алмазах, возможно, опалах, он толком и не знал, что в этих шахтах добывали. Хотя и самому при расширении помещений попадалось что-то очень красивое, переливающееся на все оттенки при свете свечи. Сначала он хотел украсить этим хозяйством престол и иконы, а потом махнул рукой – еще на мишуру время тратить.
В каком-то древнем монастыре выстроили монахи храм – красивый получился, еще бы – для Бога трудились, а настоятель посмотрел на все это великолепие, на восхищение братии и послал за веревкой. Накинули сверху, потянули – перекосили строение. Братия огорчилась: храм Божий, не Пизанская башня, а настоятель повеселел – оградил братию от пустого тщеславия.
Камни, попадавшиеся иногда в изобилии, он сваливал в одну просторную залу, которую именовал чулан. Здесь хранились бытовые предметы: газ, мука, воск для свечей. Прежние хозяева также не об одном хлебе, лучше сказать, камне насущном заботились. Проемы были обрамлены колоннами, местами орнаментами в стиле барокко или поздней эклектики. По стенам виднелись резные изображения животного, растительного мира, персонажи произведений. В одной амфиладе он встретил Пилата, угрюмо смотрящего на Иерусалим, расстелившийся у подножия трона. Большая зала посвящена священной истории. Словно живые – вдохновенные пророки, апостолы, Христос на море Галилейском, в лодке и почему-то с ребенком в руках, улыбающийся. Не сложно понять о чем говорит Он собравшимся людям. И Крест, и терновый венец, и безутешная Мать в отдаленье.
Здесь, выдолбив отдельную нишу, он и устроил престол. Службы совершал по ночам, впрочем, только вначале, пока понял, что время мешает. «Счастливые часов не наблюдают». Зачем лишать себя счастья жить за пределами времени. Когда торопился, он спрашивал себя: «Куда ты спешишь, на электричку опаздываешь?» Иногда ежился, припоминая прошлую жизнь, он называл ее – беготня. Подъем, легкий завтрак на скорую руку, работа, служба, встречи, тренировки... Расписанного по минутам дня никогда не хватало. Тут спешить некуда. Жизнь давно состояла не из временных отрезков, а из циклов или форм жизнедеятельности. Проснулся, умылся, встал на молитву, затем легкий, все так же на скорую руку, завтрак. Возможно, на земле была ночь или день, но все равно он называл первую трапезу завтраком. Пытался тем и ограничиться, но ненадолго хватило. Хотелось, как древние: раз в два-три дня пару смокв и просфорку. На деле пришлось исходить из необходимости иметь силы карабкаться по отвесной скале, да и просто стоять не шатаясь в час Литургии.
Задумал древний монах предаться аскезе, а с кем посоветоваться? Спросил у ребенка, как говорится, у первого встречного:
- Если захочу вкусить пищи, что мне делать?
- Поешь, ответил недоуменный мальчишка.
- А если снова есть захочу, не унимался монах.
- Снова поешь.
- А коли опять голод подступит?
Тут ребенок не выдержал и со словами «Да, что ты, осел, что ли?» отправился прочь.
Вот, подумал монах с благодарностью, двух раз мне достаточно.
Он так и делал – слушал отрока-чрево. Приученное к воздержанию, оно и не требовало чего-то особенного. Иногда, ощущая озноб, и чтоб придать бодрости, он пил горячий крепкий чай с малиновым вареньем.
Иногда смущала мысль о том, что нет искушений. Были конечно, куда от них деться. Не только он сам  зарылся в пещеру, но и страсти  с собою зарыл. В  жизни, особенно в монастырской, он жестоко с ними боролся, налагал на себя различные подвиги – то морил голодом, то по снегу ходил босиком, пока понял, что совершенно безсилен, не поборол ни одной, а стяжал целый ворох. Аскетом  он также себя не считал, так – любитель тишины. Любые попытки пререкания с  помыслом завершались собеседованием с ним, сочувствием, нередко принятием и даже исполнением на деле. Погрязши в помысле, он иногда находил себя в этом болоте и, как кот, попавший в лужу, фыркал, отряхивался и старался сосредоточиться на одной лишь единственной мысли: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас, грешных...»
«Я не могу, ; порой, размышлял он в себе, ; а Тот, Кто предложил возложить на Него все печали свои, может. На Него аз уповаю». Искушений однако же опасался. «Начнут как великим являться чудовища во всех видах или завалят вход камнями и мусором..., ; и тут же одергивал себя: «Ты что ли великий? Кому ты нужен в этой яме? А потом уже: Где твое упование?»
Искушение, впрочем, пришло, и совсем неожиданно. Проснувшись в этот день или ночь, он по обычаю совершил литургию и побрел в трапезный зал. Пока возился с кофе, запаривал овсянку и сухофрукты, сверху послышался шум – скорее шорох, потом топот, словно табун лошадей несся к дверям его келлии. «Ну началось, ; подумал он, опасаясь лишь только тщеславия – не лучший соратник в борьбе с духами злобы». Он упорно не обращал внимания на все усиливающийся зловещий шум, тем более, что находился в одной из отдаленных амфилад нижнего яруса, пока сверху в отвесный проем не посыпались камни и не хлынула мутная, в один миг отрезвившая и вернувшая в реальность, вода.
Схватив нож, он бросился по скользким ступеням на верхний этаж, укрылся в чулане, который непосредственно прилегал к отвесному входу. Положение было критическим. Нечего было и думать, чтобы подниматься, когда в осыпающуюся шахту усиливающимся потоком, бурля, с клокотанием врывается водная масса, больше похожая на сель, полный камней и размытой породы.
В уме еще звучал читанный перед этим  псалом:
«Ты еси Бог, творяй чудеса, видеша Тя воды, Боже, видеша Тя воды, Боже, и убояшася: смятошася бездны, множество шума вод, глас даша облацы, ибо стрелы твоя преходят. Глас грома Твоего в колеси, осветиша молния Твоя вселенную: подвижеся и трепетна бысть земля. В море путие Твои, и стези Твоя в водах многих...»
Мутная жижа быстро заполнила нижний ярус и быстро поднималась  к жерлу пещеры. Как видно, пошли обильные дожди. Пещера находилась в обширой долине, обрамленной холмами, при взгляде с которых казалась старым, потерявшим очертания руслом древней реки. Вся вода с холмов и верховий собиралась в эту долину.
Он притаился в кладовке, где нашел свечи. Собрал их в пучок, зажег и при их свете попытался оценить ситуацию. В проем хлестала уже не грязь, первый поток, несущий муть и мусор, очевидно, прошел, хлестала вода, но подниматься вместе уровнем не представлялось возможным – камни по-прежнему падали. Нужно выжидать пока вода поднимется полностью. Под водой предметы изменяют свой вес – встреча с ними опасна, но все же оставляет надежду.
Он начал готовиться. Знал это свое предательское свойство. Набирая воздуха в легкие, он не мог надолго удержать в себе воздух – начинался позыв к зевоте и приходилось делать продышку. Это чуть не закрыло ему доступ в команду. На медкомиссии он задержал воздух на четыре секунды, когда по нормам было – 3-4 минуты.
Продышавшись короткими резкими вздохами, он снова и снова задерживал воздух, пока позыв к зевоте прекратился. По кладовой уже плавали вещи, свечи нужно тушить, чтобы сохранить, не пережигать кислород. Скоро вода была уже по грудь, воздушный карман сокращался. Продышавшись в последний раз, он неспешно втянул в себя воздух, но не на полную грудь, чтобы не сдавливать внутренних органов и сохранить свободу движения. И, вдруг, выдохнул. «Главное позабыл. Ведешь себя, как на работе, ; подумал он строго и произнес то, что и было сейчас самым главным:  «Господи, если суждено мне погибнуть, прости меня грешного, если, возможно, спаси».
На глаза натянул шерстяную шапочку, в которой всегда находился в пещере, чтобы случайно открыв их, не нахвататься мути, втянул в себя воздух и нырнул в эту самую холодную муть. Это даже показалось забавным  - прежде, без воды спуск и подъем походили на весьма рискованное предприятие: двадцать метров по отвесной шахте, цепляясь за небольшие выдолбленные в стенах проемы... Теперь же, облегченное в воде тело, могло отталкиваться ногами от стен. В какой-то момент обдало леденящим, парализующим чувством страха: «Домик над шахтой может обрушиться под напором воды и вход в пещеру завалит». «Не раскисать», ; стиснув зубы, сказал он себе и в этот момент ощутил колебание давления в шахте. Быстро сориентировался: «Что-то тяжелое надвигается сверху. Прижался к стене насколько возможно и выставил вперед руки, как будто собирался принять идущий сверху удар. Касание, сначала по тыльной стороне ладони, локоть, слишком узка была шахта, чтобы избежать столкновения. Предмет, отрекошетив от стены, сильно ударил в спину, ниже плеча. Это был большой тяжелый генератор. Он не помнил, как они разошлись, сознание отключилось, пришла тишина... Резкая боль вернула в сознание. Рука повисла, как плеть. Отталкиваясь ногами, он скоро приблизился к выходу. Он был заблокирован. Стоявший у стены массивный деревянный шкаф, подобранный пару лет тому на улице города, куда его выбросили за ненужностью, полный теперь инструмента, не всплыл, выкинул из недр своих генератор, но сам не всплыл и всем своим намокающим телом лег на устье шахты. Каким-то чудом, нож не выпал из рук. Левой рукой, а потом и поврежденной правой, с медвежьим от боли мычанием, он рыл проем. Намокший каменистый грунт не спешил поддаваться. Просунув левую руку в образовавшеесся небольшое отверстие, он потянул шкаф на себя и, наконец, смог выбраться, опираясь на шкаф.
Шкаф этот был для него очень дорог. Они были похожи. Тогда, в далеком двадцать первом, он со своей  группой по приглашению германских коллег работал в федеральной земле Северный Рейн Вестфалия. Сейчас на фоне многих других страшных природных катаклизм и жертв, связанных с ними, мало кто помнит насколько масштабным и разрушительным было то наводнение. Под воду ушли целые города, первые этажи домов  оказались затопленными. В своей старой родной трехболтовке, видавшей глубины холодных и теплых морей, он уходил под воду в надежде найти живых людей в немногочисленных воздушных карманах. В мутной воде ничего не было видно, то и дело натыкался на предметы быта и на людей, которых уже не вернуть. Заходил в каждое помещение, в некоторых из них действительно были карманы, по верху плавали вещи, вымокшая остроухая кошка в одном из них сидела, вжавшись в матрас, вцепившись в него когтями, издавала ошалелые вопли.
«Если вода не поднимется больше, тебе ничего не грозит, отделаешься «легким» испугом», ; подбодрил он одинокоплавающее на матрасе животное и погрузившись  под воду, на ощупь прокладывая дорогу, пошел в поисках уцелевших. В какой-то момент прекратилась подача воздуха, его насосом закачивали через шланги с поверхности, попробовал ручную помпу ; не идет, шланг перекручен, вернуться назад не хватит воздуха. Идти к кошке в воздушный карман – сам с себя не сможешь снять шлем трехболтовки. Возможно, именно в эти минуты он стал верующим по-настоящему. В такой профессии без веры не прожить. Захаживал в храм, заказывал молебны перед командировками, но так, чтоб всей душой, всем существом обратиться, этого не было. Пытаясь не паниковать, он не почувствовал ропота или обиды на Бога, последние две-три минуты хотелось благодарить... Когда удушье уже подступало и грудная клетка машинально пыталась сделать пустые тщетные вдохи, он попятился назад и наткнулся на воздуховод, перекрученный вокруг притопленного стула. Он жесткой конструкции, не должен был перегнуться и заблокировать подачу воздуха. Потом компетентная комиссия установит совершенно иную причину инцидента, связанную с умышленным или неумышленным человеческим фактором. Подача воздуха возстановилась, по рации слышалось требование возращаться немедленно, но он еще не зашел в одну комнату. В воспаленном сознании крутилась мысль, что там, возможно, есть кто-то живой. С поверхности, не получая ответа, попытались вытравливать шланг. Обкрутив его вокруг того же стула и заблокировав в дверном проеме, он вошел в последнюю комнату. В воздушном мешке плавал на спинке массивный старый деревянный шкаф. Живых не было. Но чувство не покидало, словно что-то мешало ему возвратиться или Кто-то не позволял уходить. Достав инструмент, он поддел петли дврцы. Шкаф плавал под самым потолком и не переворачивая, на что не было сил, заглянуть внутрь не получалось. Бесполезная, в общем, затея – человеку не поместиться в шкафу, но внутренний голос настойчиво требовал. Стянув дверцу и накренив шкаф на себя, он, наконец, смог заглянуть в его недра. Там было сухо, на чистом белье, аккуратно уложенном на полку, привыкшей к порядку, хозяйкой, свернувшись калачиком, спали двое детей. Натерпевшись страху при подъеме воды, все было ночью, они спрятались в шкаф. Знал ли бургер-ремесленник столетье назад, с немецкой педантичностью подгонявший каждую досточку, что его детище станет ковчегом спасения?
Вспомнились другие дети, которых они спасали из пещеры в Тайланде.  Детям сложно объяснить все азы подводного плавания. Тот опыт подвиг на разработку капсул спасения. Нужно было сообщить на поверхность, вызвать капсулу, но он лишь смотрел на мирно спящих детей, родители которых, возможно, попадались ему на пути, по щекам текли слезы и из сердца изливалось благодарение за двойное или лучше сказать за тройное спасение.
На какое-то мгновение он потерял себя, не понимая отчетливо где он находится, все еще там, в водах разлитого Рейна или... Вода, проникшая в разбитые окна и унесенную течением дверь, бурлила и клокотала. «Нельзя», ; сказал он себе, представив как поток  уносит его в неизвестность, и уперевшись в стену ногами, начал всплывать. Под потолком еще сохранился воздушный карман. Перевел дух и быстро возстановил дыхание. «Просто продолжаем работать», ; обратился он к себе, снова стискивая по-крепче зубы, ; «Просто продолжаем работать».
Это строение - дело его собственных рук. Он помнил каждый камень, который катил нередко издалека по ночам от жары, помнил, как поднимал эти камни на высоту. Потолок он делал по принципу теплого пола – набивал планки на лаги и по ним укладывал доски в стык, пленку и перемешанный с рубленной соломой известково-глиняный раствор. Попробовал надавить плечом – не поддаются. Засохшая глина превратилась в камень. Ножом в стыках между досками прорезал клеенку. «Нужна точка опоры» ; подумал, и, корчась от острой боли в плече, ухватившись за сырые скользкие лаги руками, одной ногой уперся в стену и второй ударил в доски потолка. Меняя ноги, с трудом выбил пару досок, которые с кусками разломившейся глины, посыпались в воду. И снова препятствие – стойматериалы на чердаке. «Нестяжательность – слава монаха», ; с сарказмом припомнил он чьи-то слова. «Плюшкин, насобирал хлама, теперь продирайся». Расталкивая бруски и доски, штабелями уложенные на чердаке, он не без труда выбрался из подступившей под самый потолок воды на чердак и только теперь снял свою шапку, сполоснул водою в проеме, выжал, протер глаза, натянул шапку на голову ... «Ни-зги», ; подумал со вздохом, ; ночь на дворе, переждать? А что если домик рухнет под напором воды и погребет заживо, да и прибывает она, вода».
Давно бы он рухнул – спасал выстроенный на скорую руку забор или стена – солнцезащитная, как он ее называл. Именно у ее подножия, скрываемый от палящего солнца, разместился, теперь уже – размещался его скудный, тем не менее кормивший свежей зеленью огородик.
Вода поднималась, в любой момент могло сорвать крышу или произойти обрушение. Он начал шарить по сторонам в темноте и, вдруг, закричал себе: «Стоп! Что ищешь, что ты паникуешь, думай, прежде чем делать». Крик заглушала вода. Сосредоточившись, он понял, что в глубине подсознания уже созрел план, и руки начали его исполнять, но сознание, сознание еще не осмыслило. «Ну-жно найти верев-ку или трос», ; почти по слогам сказал он себе повелительно. И твердо ответил: «Здесь нет». «Что-нибудь в этом роде?» «Да!» Метнувшись к дальнему углу чердака, он вытащил из коробки костюм пчеловода. Задумка не осуществилась, в этом климате почти нет медоносов, но все необходимое для пчеловодства было собрано. Пришел и костюм, полученный по почте, костюм невероятно большого размера с непомерно длинными рукавами и такими же непомерно большими штанинами. Он то был сейчас и нужен. Расстелив его на уже мокрой поверхности, он начал аккуратно, подбирая размер, укладывать доски, бруски, снова доски, потом туго рукавами увязал конструкцию с одной стороны и штанинами с другой. Хочешь, не хочешь, а домик уходит под воду и в плавание отправляться придется. Ему неоднократно приходилось сплавляться по горным рекам, он очень отчетливо понимал, что его ждет – завалы, заломы, гребенки, топляк, валуны, перекаты, плывущие и стоящие в воде деревья... А выхода не было. Плот уже поднимало водой, оставалось только оттолкнуться и через проем чердака выйти в бушующую неизвестность, что он и сделал. Обхватив плот руками и как та кошка, вжавшись, вцепившись в конструкцию, он ежесекундно ожидал столкновения. Первое же дерево, оцарапав своими ветвями сорвало его с плота и погрузило под воду. Дна не достал, но и плот, ухватившись за рукав пчелокостюма, не выпустил. Вскарабкался снова и тотчас, отскочив от валуна, вместе с плотом вошел в свирепый перекат, погрузивший его под воду вместе со спасательным средством. Течение как будто замедлилось. «Где берег, в какую сторону грести? Го-спо-ди!»
Течение снова понесло, стремглав надвигался шум переката или сужения. Вжавшись, он ощутил мощный, буквально сорвавший его  с плота, удар, бросивший на груду острых коряг и нагроможденных друг на друга деревьев. Зыбкий остров качало и нужно было ожидать, что новый, вывернутый с корнями эвкалипт сорвет его с места. Ощупью по скользким стволам он карабкался к берегу, всем существом ощущая бурлящую в проемах воду. Срывался и втянутый под воду по пояс, выбирался наружу. «Где же земля? Го-спо-ди!»
Сложно было поверить, что земля вообще есть, и когда, в очередной раз сорвавшись, он не ощутил под собою течения, не поверил, думая, что все уже кончилось и он погружается в бред. Но это была земля, мокрая, скользкая, но все же твердая и настоящая. Изможденный, израненый, отполз на два-три метра от прибывавшей воды и рухнул на землю. Кошмарная ночь подходила к концу, на востоке забрезжил бледным румянцем рассвет. И было утро – утро отшельника.

18-21 июля 2021 года