У камина

                Но я сам разжег огонь, который выжег меня изнутри (БГ)

Павлик сторонился соцсетей. Не то чтобы он что-то скрывал или стыдился. Не было причин ввязываться. Делиться новостями о приобретении нового перфоратора ему не хотелось, друзья всегда снимали трубку, а выныривающие из мутных сетевых глубин знакомые и незнакомые аватарки вечно хотели денег или, хуже того, времени. Погружение в прошлое тоже не ставилось целью. Жизненный опыт подсказывал, что войти в одну реку при желании можно и трижды, но с каждым разом пропасть между ожиданием и полученным удовольствием от купания становится все более зияющей. Впрочем, первый раз отличается лишь отсутствием ожиданий: человек не представляет ощущения, таящиеся в незнакомом водоеме – крокодильи зубы или ласковое тепло вечернего июльского озера.

Еще Павлик испытывал беспричинную, но отчетливую тоску. В последнее время судьба была явно благосклонна к нему и не напрягала проблемами профессионально-бытового толка, а годы коварным грузом лени придавили исправно работавший в молодости генератор мечтаний. Пережитые потрясения и мерно тикающий метроном будней с годами повисают на женском теле ненужными слоями, смазывая природную его красоту. Будучи мужчиной, Павлик с омерзением ощущал холодный студень отживших желаний, прочно обосновавшийся в его голове. По некогда стройным, упруго звенящим, уходящим стрелой в горизонт мыслям пролегли морщины сомнений. На лощенной поверхности «прекрасного далёко» явственно просматривалась патина предсказуемой бессмысленности дня грядущего…

Попался он в мессенджере, подключился к которому по служебной необходимости. На третий день к нему постучался Гоша – здоровенный статный парень из его группы. В институте они мало контачили, только на пирушках. Не удивительно: Павлик старательно учился, а Гоша не менее самозабвенно посвящал себя спорту. Наших героев точнее было бы отнести к категории даже не одноклассников, а неслучайных попутчиков на извилистом жизненном пути.

В завязавшейся переписке Гоша неожиданно проявил завидное упорство, граничащее с липкостью, свойственной торговым агентам и дурно воспитанным целеустремленным дамам. Павлик вел себя сдержанно-вежливо, всеми силами давя в себе гнев и раздражение, разгоравшиеся в животе неприятным багровым пламенем и болезненно сжигавшие нервные клетки по всему телу. Понятия вежливости, привитые в дремучие досетевые времена, не одобряли посыл людей в оранжевые дали, а банить собеседников считал не достойным мужчины проявлением слабости. Чтобы поставить точку или хотя бы точку с запятой, он согласился на очную встречу, на необходимость которой визави уже не намекал, а открыто настаивал. К тому же, ходили слухи, что Гоша достиг немалых социальных высот, и знакомство потенциально могло пригодиться.

Гоша вызвался спонсировать мероприятие и на этом основании выбрал место. Прибыв по означенному адресу, Павлик про себя порадовался, что не успел проявить гордыню и предложить разделить расходы. Заведение показалось ему бесстыдно крутым и способным одним ужином нанести не смертельный, но ощутимый удар по личному бюджету. Подскочивший метрдотель в строгом черном костюме проводил его к столику у зеркального окна невдалеке от роскошного изразцового камина с настоящими горящими дровами. Гоши еще не было. Павлик отправил официанта ждать прихода второго участника ужина, зацепил взглядом пошевеливающие серой золой угли в камине, вспомнил летние вечера вокруг костра и принялся наблюдать через полупрозрачные стекла за городской суетой.

Вскоре к тротуару плавно причалил огромный черный Мерседес. Выскочивший водитель открыл дверь, из которой степенно выбрался грузный мужчина. Не смотря на метаморфозы тела не признать Гошу было мудрено: по поднятой домиком левой брови его на раз вычисляли даже люди с атрофированной памятью на лица. Гоша любил пересказывать героические истории о происхождении особой приметы. Но на одной вечеринке невесть откуда взявшийся друг его детства шепнул под хмельком на кухне, что след оставил летящий чурбак во время массовой бестолковой разгрузки тимуровцами машины с дровами в пионерском лагере. Сплетня разлетелась, обходя стороной только ее героя, упорно продолжавшего взращивать красивую легенду.

Через минуту Гоша радостно жал руку одногруппнику. Усевшись напротив, осведомился о кулинарных предпочтениях приятеля и, не заглядывая в меню, уверенно озвучил заказ приторно вежливому официанту, обращавшемуся к гостю по имени-отчеству. Через минуту на столе материализовались причудливые емкости с незнакомым Павлику алкоголем, и хозяин вечера начал длинное восторженное повествование о своей жизни. Он с видимым удовольствием рассказывал немного смешные и вполне жизненные истории, достойные телесериалов средней руки. Сюжеты и действующие лица отличались разнообразием, но смысловая фабула сводилась к полной и неизбежной победе Гоши над обстоятельствами и недоброжелателями.

Павлик спокойно и внимательно слушал, периодически поглядывая за спину сказителя на гипнотически раскачивающиеся желтые язычки в черной пасти камина, смягчавшие уютным теплом стальной холодок клинков гошиных рассказов. Но неприятная смутная мысль назойливо свербела в мозгу. От шикарной обстановки и изысканного стола закрадывалось сомнение: не шепот ли это банальной зависти к более проворному и успешному однокашнику. При взгляде на снисходительно уверенного визави подозрение усиливалось, но вид беспристрастно спокойного огня вовне непостижимым образом стряхивал нестойкий покров внутренней нерешительности, словно пыль с подоконника. Ум возвращал холодность и ясность, а сердце без колебаний ставило клеймо «чужой».

Постепенно сквозь героическую вуаль эпоса стали проступать не очевидные сходу моменты. Гоша тщательно обходил молчанием события 90х, как будто целую декаду пролежал в анабиозе. Еще, с каждой новой историей и рюмкой все явственнее сквозила неясная тоска. Павлик не мог уверенно определить, вызвана ли она скрываемыми проблемами или пресыщением неизбежностью успеха.

Через час, основательно захмелевший рассказчик вдруг оборвал очередную байку на полуслове и поинтересовался житьем-бытьем кореша. Павлик в нескольких предложениях описал свои обстоятельства, как вполне заурядные и даже скучные на фоне услышанного. Он нисколько не лукавил. В складывавшейся модальности беседы поведать было, действительно, не о чем. Судьба не одарила его ни экзотическими путешествиями, ни захватывающими дух перипетиями пламенной борьбы со злодеями и судьбой, ни громкими победами, ни заметными деньгами.

– Подозрительно скучно живешь. А ведь подавал надежды в институте… Темнишь, брат, – довольный своей проницательностью, оскалился улыбкой Гоша. – Самая закрученная жизнь у тех, кто считает ее скучной.

– Ты спросил о моей жизни, а не об ощущениях от нее.

– И как ты ощущаешь?

– По-разному, но только не скучно. Путешествие за знаниями оказались нисколько не тусклее поездки на берег под пальмы.

– Ты, случаем, не из этих, у которых разные «тонкие миры»? – С плохо скрываемым презрением поинтересовался Гоша.

– Не бойся, не принадлежу никаким сектам и последователям самозванцев не являюсь. Хотя и в идее тонких миров предосудительного не нахожу. Электрическое и магнитные поля существуют отдельно только теоретически, но проявляются исключительно в паре. Более того, способны менять себя лишь через взаимные превращения. Мир мыслей необходимо дополняет материальный…

– Сравнил тоже! Ощутимое и строгое с вольными фантазиями.

– Это из осязаемого мысли кажутся мутными, вольными и неопределенными. Впрочем, как и мир вещей при обратном взгляде или, скажем, романтика чужой профессии. Правильно выстроенное ментальное пространство столь же жестко и фатально, как законы физики…

Гоша резко перебил приятеля раздраженным взмахом руки, будто отгоняя мешавший ему воображаемый табачный дым, и сокрушенно покачал головой:

– Жалеешь о зря потраченных годах?

– Нисколько, – почти равнодушно ответил Павлик. – А усилия никогда не бывают бессмысленными. Чаще не результат, а они сами и оказываются главным сокровищем.

– Буддист что ли? – С искренним удивлением, граничащим с полным непониманием, воззрился на него приятель. – В страданиях бесцельного пути удовольствие нашел?

–  Это ты так спросил, чтобы мазохистом меня не называть? – Рассмеялся Павлик. – Ни то, ни другое. Я, правда, не страдаю. Даже не задумывался над этим до твоего вопроса. Если нет особых мечтаний, то и разочарований не последует. Привык и смирился.

– Бред! Не огорчай меня! Ты в натуре лузером по жизни заделался. Какое смирение?! Действовать надо, пока силы остались.

– У нас с тобой разное представление о слове «смирение». Ты его, вероятно, трактуешь как терпение. А я – как понимание. Оно ведь от слова мир…

– Не болтай ерунды! Терпимость для лохов, – брезгливо процедил Гоша.

В этот момент у Павлика в голове сам собой сложился план. Он понял, что хочет и может сделать эту встречу последней. Натянув вытащенную из пыльных глубин памяти строгую маску поучительности, не спеша начал свое выступление.

– Терпимость – вообще не в тему. Термин применим только к социуму в целом. Всего лишь политкорректное обозначение социального лицемерия в угоду продлению видимой стабильности общества, пораженного непреодолимыми внутренними противоречиями. Терпение же, и в том соглашусь с тобой, – зачастую проявление слабости. Если терпящий неожиданно окажется в обстоятельствах, где никто и ничто не оказывает сдерживающего воздействия, взведенная пружина раскручивается и человек ввергает себя во все тяжкие. Другое дело – понимание. Если удалось осознать причины сложившегося положения, и взглянуть на него с различных сторон, легче избавиться от проблем. Но чаще в результате оказывается: принимаемое за проблему вовсе ей не является.

Гоша поставил рюмку на стол и, положив вилку, слегка подался вперед, как бы готовясь к атаке. Тем временем Павлик продолжал, нарочито вплетая в речь интонации занудной учительницы.

– Мы много желаем. Власти, радости, здоровья, признания… Но любое достижение требует ресурсов. На все человека просто не хватит. Есть люди посильнее, есть слабые. Но различие одних от других не так и велико, как может показаться. Потенциальная мощность любого индивидуума – величина примерно одного порядка: одна человечья сила, так сказать. А хочется чем-то выделиться. Особенно мужику…

– Коли бы так, на земле всегда был социализм. Но как только узду ослабили, немедленно выяснилось, что люди разные и удача любит не всякого.

– Ты говоришь об обретенном материальном вознаграждении, я же – о вложенных усилиях.

– На несправедливость жизни намекаешь, – высокомерно ухмыльнулся Гоша.

– Нет, просто контекст уточняю.

– Какой еще контекст?

– Смысловой. Дабы в словах не запутаться, лучше взять что-то попроще и привычней. Представь наполненный жидкостью воздушный шарик…

Гоша громко и развязно захохотал, вероятно вспомнив озорные проделки детства и вид наполняемых водой резиновых изделий пикантного назначения. Павлик, слегка улыбнувшись в ответ, продолжил:

– Только вместо воды запас энергии человека. Каждый мечтает раздуться и поглотить весь мир. Но не получается, ибо вокруг такие же шарики, но чужие. Но люди борются, используя наличный ресурс умело или не очень. А содержимое оболочки ограничено в двух аспектах: в объеме и подвижности. Объем можно слегка нарастить, неустанно работая над собой. Этим и отличаются слабые от сильных. Но повторюсь, результирующий разброс все равно скромен. Сколько не тренируйся, тонну не поднимешь.

– Надо стратегию правильно выстроить. Только и всего, – со знанием дела констатировал Гоша и вальяжно откинулся в кресле.

– Это вторая возможность. Менять формы, вытягиваясь в выбранную сторону. Хотя самая уютная форма – шар.

– Уютный, потому, что гладкий?

– И это тоже. Шар идеален минимальным отношением поверхности к объему. Утомленные мужчины и мудрые женщины к ней инстинктивно стремятся. Не телом конечно… Хотя почему бы и нет.

Гоша поднял на говорящего тяжелый взгляд, но промолчал. Вошедший за десятилетия в привычку порыв раздавить оппонента сострунило неожиданное любопытство. Павлик невозмутимо продолжил.

– Этим умением отличаются мудрые от бестолковых. При должной внутренней гибкости и способности концентрироваться на главном, можно преуспеть значительно. Но лишь в одном-двух направлениях. Вырастив, образно говоря, на оболочке шипы. Но вкачивая энергию в выбранное дело, неизбежно приходится черпать ее из других мест. Полководец, создавая перевес для главного удара, вынужден ослаблять фланги и тылы. И если не рассчитает, и противник окажется хитрей, последствия будут печальными. Рискованный фланговый проход за бакинской нефтью однажды обернется Сталинградом. Мудрость и состоит в умении приспособиться к обстоятельствам, не переборщить с концентрацией, превращая ее в идею-фикс.

– Складное ты себе оправдание придумал, – хмыкнул Гоша. – Коли ему следовать, ничего не добьешься.

–  Смотря чего хотим достичь. Хорошо, когда желание одно, но их всегда слишком много. Скопив кучу денег, вдруг выяснятся, что хочется еще признания или, не дай бог, здоровье запустил. Или есть известность и всеобщая любовь, а за душой ни гроша.

– Не поверишь, как легко решаются проблемы за нормальные бабки, – назидательно заметил Гоша.

– За деньги хорошо решаются проблемы, которые без них и не возникли бы. Лечить надо где болит, – вызывающе сверкнув взглядом, парировал Павлик. – Остальные варианты затратные и малоэффективные, если вообще не плацебо или яд. В модели шарика это значит, если где-то образовалась проблема в виде вмятины, надо поработать над ней, сняв силы с другого места. Но люди склонны вести себя странно. Вместо чтобы ужать избыточный поток в направлении главного удара, они пытаются черпать силы, где и без того уж скудно. В итоге болячка просто перекочевывает с одного места в другое. Все равно как чинить гниющий дом, переставляя доски с одной стены на другую, попутно вывозя тонны новых стройматериалов на продажу.

Гоша неопределенно хрюкнул, видимо, вспомнив историю из нерассказанных.

– Частенько случается и вовсе нелогичное. Человек начинает действовать не в проблемной точке, а где он более силен. Кажется, сработает: вот еще продвинусь вперед в публичной известности, поднатяну оболочку и вмятина в семейной жизни сама распрямится. А вот хрен: она немного затянется, а потом порвется. Пытаясь разгладить морщины подтяжкой, можно ненароком уши на затылок затащить.

– Фигня, – попытался возразить Гоша. – Когда отдаешь себя большой цели, все остальное в жизни само разглаживается…

– Не скажи! Кроме главной цели-выступа, форму основного нашего объема определяет множество факторов: врожденные склонности и таланты плюс масса левых, наведенных воспитанием желаний. Человек с детства тащит за собой воз зависти и страхов. Форма выходит неровная, перекошенная, все эти выпуклости и лакуны создают лишнее трение вокруг. Цепляясь выступами, люди искрят конфликтами. Во впадинах заводятся паразиты или, если кто-то случайно нежно запал в ямку, рождается симбиоз. Даже если взаимовыгодный, сцепившиеся становятся чересчур зависимы друг от друга. А любая зависимость – мать страха ее потери.

– Ты же сам предлагал смириться. Варианты? – Гоша вдруг сделался предельно деловит и рационален.

– Искать иное место в жизни или меняться под существующее. В любом случае для начала придется понять себя и разобраться в ситуации, в которой оказался.

– Диспозицию всегда полезно изучить. Однозначно. А себя я хорошо знаю. Шестой десяток живу и вполне успешно, – с гордостью провозгласил Гоша. – Значит, действую верно.

– Не уверен. Себя можно узнать только по отражению в людях. Судя по твоим успехам и статусу, рискну предположить: от зеркал тебя давно льстецы оттерли. Превзойдя всех, неизбежно остаешься один, – Павлик заметил в глазах собеседника нехороший огонь, от которого прошел холодок по спине, но продолжил, так как именно такой реакции и добивался. – Без взгляда наружу мы себе кажемся сферой…

– Ты снова на мою комплекцию намекаешь? Что выросло, то выросло, – неожиданно сдержанно отреагировал Гоша.

– Нисколько. Я о внутреннем самоощущении. Где бы ни располагал человек свой центр, в голове, сердце или животе, от него всегда субъективно равное расстояние что до макушки, что до пальца на ноге. То же и с самооценкой ума, характера и темперамента. Каждый для себя идеально гармоничен, а мир вокруг угловат и неправилен. Но это правда лишь наполовину. Мир настолько же шероховат, сколь и мы сами. В том и состоит суть осознанного смирения – составить максимально точную карту примыкающей среды обитания и потом уже решать, исправляться ли самому или менять обстановку. А может, и вообще все в порядке.

– Философия, пригодная для лентяев, – Гоша на секунду задумался, подбирая аргумент. – Большие деньги – большая власть. Поэтому и действовать приходится масштабно. На самокопание время остается у бездельников и неудачников.

– Оценка масштабов весьма субъективна, – Павлик действовал с невозмутимой немецкой методичностью автомата. – Представь себе матрешку. Внутри – «я». Оно заключено в «мое», еще снаружи – «чужое», а самая внешняя – «остальное». Если говорить об ощущениях, то матрешка может быть и вывернута: внутри остальное, снаружи – «я». Но не это важно сейчас. Поговорим о размерах. Картинку представил?

– Да. Валяй!

– Тогда скажи честно, как соотносятся друг с другом размеры матрешек в этой картинке.

– Примерно одинаковые, – с некоторым подозрением ответил Гоша. – То есть по толщине одинаковы.

– Значит каждая следующая удваивается, и объем растет в кубе. Примерно в восемь раз. Запомним цифру. Теперь посмотрим со стороны. На Земле семь миллиардов двуногих. Большая часть – голодранцы, и их можно не считать. Есть золотой миллиард, владеющий всем. Допустим, ты богаче в тысячу раз среднего западного обывателя. Извини, если недооценил, я не знаю твоего состояния. Получается: ты владеешь всего одной миллионной земных богатств. Мил-ли-он-ной. А ты весьма успешен, что же говорить об остальных. Близко не лежит с выведенной цифрой восемь – отношении объемов «свое»-«чужое». Про «остальное», которое тоже в восемь раз больше «чужого», ошибка еще больше. Достаточно сравнить шар нашей планеты со скромными кучками ценностей, нацарапанных с его поверхности людьми. А есть еще необъятный космос, практически бесконечный по отношению к человеку. Можно сделать предположение, что и с субъективной оценкой отношения «я»-«мое» тоже не все ладно.

– Все же ты буддист, – с грустью заключил Гоша. В интонации угадывалось разочарование от несоответствия собственным представлениям то ли услышанного, то ли говорившего. Несомненно, Павлик не походил на засевший в голове фантомный образ ботаника тридцатилетней давности.

– Честно говорю – нет. Я вообще не религиозен.

– А я верующий. Жизнь заставила. Не только молитвой за успех привлечен, но объяснением многого. Без знания о душе жизнь не постичь. Неужто не замечаешь, что она сложнее, чем нас яйцеголовые учили в институте.

– Конечно, замечаю. Впрочем, и ученые того не отрицают. Ни одна из наук, которые нам давали, не пыталась объяснить вообще все, а строго держалась в очерченных частных рамках.

– Ты тоже в рамках? Не интересно разве, как на самом деле? По молодости кайф просто от того, что жизнь бьет ключом, и похер, как она устроена. Но с возрастом становится сначала интересно, а после почему-то важно. Даже мне при всей практичности. Никогда не поверю, чтобы ты, да не искал ответа.

В вопросе звучало не столько любопытство, сколько тайное желание получить простой и ясный отказ, означавший капитуляцию, оставляющую Гошу в состоянии спокойной уверенности на вершине жизненного успеха.

Выбирая между нежеланием обижать в общем-то неплохого в прошлом парня, и возможностью навсегда уйти из гошиной жизни, рядом с которой чувствовал себя неуютно, как у гудящего автобана, Павлик взглянул на дрова, воздевающие к небу крылышки танцующего пламени. С самых их кончиков, мелькнув синим огоньком, срывалось, становясь свободным, и уносилось в загадочную высь дымохода нечто невидимое, заключенное до сей поры в жесткой и мрачной темнице бревен. Он мысленно поблагодарил огонь за подсказку, собрался с духом и продолжил.

– Искал, конечно. О душе и теле мой ответ покажется странным, но попробую. Мир состоит из двух пространств: идей и материи, включая энергию, – камин благодарно салютовал рассказчику вылетевшей с веселым хлопком искоркой. – Если ты еще помнишь, чему нас учили в институте про устройство компьютеров, приведу одно сравнение. Есть такая гарвардская архитектура. Суть ее в размещении программ и данных в физически отдельных пространствах памяти.

– Ну, было что-то. Кажется, делали такие компьютеры…

– И сейчас есть. В них алгоритмы и данные – жители разных пространств. В процессор втекают те и другие, а вытекают новые данные. В нашей сказке данные – мир материальный. В нем все меняется и все как-бы индивидуально, разделено на предметы, разных размеров и структуры. Предметы можно собирать в более крупные, но все в конечном итоге состоит из элементарных частиц. В компьютерах данные тоже группируются в различные структуры, но все состоят из битов…

– Ну это понятно, – раздраженный унижающе излишней подробностью перебил Гоша. – В конце концов, компьютеры и придуманы как слепок с реальной жизни.

– Верно. А алгоритмы составляют мир идей. То есть, мир компьютерных душ. В гарвардской архитектуре программы живут отдельно. Они не занимают места в памяти данных. Возвращаясь к нашему образу, душа кажется нематериальной. Она ничего не занимает в мире данных. Но это совсем не означает ни что ее нет, ни что она невесома. Некоторые программы заметно больше по размеру, чем данные, с которыми имеют дело…

– Такое и на земле тоже есть. Святые и могучие правители, – обозначил свое понимание обсуждаемого Гоша.

– Взятые по отдельности оба компонента бессмысленны. Данные кажутся хаотичным набором бит. А алгоритмы – неизреченной бесполезной мудростью. Встречается парочка только в процессоре, где алгоритмы меняют данные, создавая новые из старых. И эта движуха промеж людей называется жизнью. Поэтому во вселенной все преходяще, а относительно вечны только законы, по которым вещи рождаются и умирают. Все живое – как бы процессор. Именно через него пролегли мостики между двумя мирами. Человек, кошка, жук, дерево, бактерия – процессоры, разной сложности и мощности.

– А неодушевленные предметы? Они тоже движутся.

– Само слово подсказывает: в них нет душ-алгоритмов. Они целиком в материальном. Тепловой шум. Сырая незадействованная компьютерная память. Неиспользованный запас ресурсов. В компьютере информация постепенно стирается под натиском времени, так же и неодушевленная природа строго следует путем нарастания энтропии. То есть, каждое преобразование – это мелкий локальный сбой или крупная авария. Горы разрушаются и осыпаются. Вулканы, взламывая равнины, возносят их вновь. Кажущийся осмысленным круговорот, не более чем чередование разнонаправленных катастроф, отличающихся характером и силой.

– Так значит, ты признаешь существование души! А говоришь, не верующий.

– Все мы во что-то верим. Не принадлежать конфессии, не означает не верить, – с едва уловимой печалью заключил Павлик и продолжил: – Как алгоритмы меняют состав данных, так идеи меняют мир. Идеи – это не только в наших головах. В головах вообще не пойми какая свалка. Поговаривают, мозг – только приемник. Интерфейс к общей библиотеке смыслов…

– А кто писал программы для нас? – задал Гоша напрашивающийся вопрос и немедленно сам же на него ответил: – Бог!

– Пусть будет бог. Хотя компьютерным программированием и обжигом горшков занимаются люди. Для железок мы – боги. Для нас непостижимы даже силы, пишущие код наших душ. Человеческая программа – самая сложная, но и самая перспективная. Во всяком случае, на земле и сейчас. Поэтому люди переполнены грехами, как всякая бурно развивающаяся система ошибками. Невозможно уверенно сказать, кто и зачем создал и продолжает развивать человечество. Вдруг, мы давно уже пишем сами себя. Здесь аналогия упирается в отсутствие достойных примеров в мире компьютеров. Может быть пока, а, скорее, вообще.

– Бог един. Языческое многобожие осталось в далеком темном прошлом.

– Вряд ли нам суждено добраться рассудком до Единого. Все, что можно по этому вопросу осилить умом, ты уже сказал вслед за Спинозой: он един и единственный. Остальное – додумки от Лукавого.

– Не богохульствуй, – недовольно проворчал Гоша и, показалось, мысленно перекрестился.

Павлик снова засомневался. Он старался не вступить в споры с ярыми приверженцами любой идеи, будь то религия, наука, политика или технология: оппонента не убедишь, сам измараешься, а до истины точно не докопаешься. Дело не в характере учения, не в предписанном им пути, даже не в эмоциональной привязанности. Корень фанатизма лежит в банальной привычке к безальтернативному мышлению. Стоит однажды волею случая познать иную возможность и человек вдруг начинает слышать, интересоваться, сравнивать и принимать самостоятельные решения, сторонясь большой толпы и маленьких сект.

Взгляд непроизвольно скользнул по камину, в котором в этот момент с треском развалилось надвое массивное полено, лежавшее сверху и потому прогревшее раньше других. Шелест осыпающихся угольков, отозвался состраданием к могущественному приятелю. Секунду поколебавшись, неожиданно для себя Павлик потянул за другую нить клубка мыслей.

– Есть еще фоннеймановская архитектура. В ней данные и программы в общей памяти живут. Все серьезные компьютеры сейчас такие. Двинув один флажок, данные в любой момент можно перевести в разряд алгоритмов, объявив их программой. Если сделать это осмысленно, можно усовершенствовать их. Может статься, алгоритмы строят в нашем мире обновленные образы себя и в какой-то момент удачные поделки возводятся в сан и начинают править данными. «По образу и подобию.» Иисус побродил тридцать лет человеком в пустынях, а стал суперидеей для половины населения на пару тысячелетий.

– Это не про нашу жизнь, – печально констатировал Гоша. – Я знаю много влиятельных людей, но ни одного с волшебной палочкой. Потому что нет ее. Все приходится вырывать силой и хитростью.

– Отчего же. Раз есть модель, существует и прототип. Но доступ к палочке-флажку дается на время и очень избранным. Тем, кто понял, к чему приведет; осознал невероятную ответственность одного взмаха и ничего не желает для себя лично.

– Чушь! Каждый под себя гребет, и особенно рьяно кричащие об общем благе. Иногда выпадает и остальным польза, но не более как побочка. Жизнь проста и жестока: кто первый придумал, тот и сорвал банк, пока конкуренты не прознали секрет. Все по честноку.

– Потому и не дают людям доступ к волшебной кнопке. Ибо алгоритм меняет поведение всего мира сразу, в отличие от любых данных. Представь, что удалось-таки смастерить промышленный термоядерный реактор, и электричество стало дешевым и безопасным. С человеческой алчностью лет через десять взорвем планету. Нынешний углеродный след покажется лучиной против пылающей нефтебазы…

– По-твоему выходит: мы подопытные мыши в лаборатории необъятного вселенского разума, – с понятной грустью заключил Гоша.

– Кто знает… В жизни нет ничего одностороннего. Третий закон Ньютона не только про сталкивающиеся шарики. Люди придумывали компьютеры себе в помощники, но постепенно кремниевый интеллект начал оказывать неслабое обратное влияние на нас. Так же и идеи оживляют мир на фабрике жизни с целью усовершенствовать себя. А может, просто позабавить бога или автоматизировать учет грешников. Материя тому лишь рада. Без движения она не способна осознать свое существование. А хочет, ибо единственный доступный и понятный ей смысл – изменение.

– Железки и программы ниже нас. Над нами только ангелы и Всевышний, – заявил Гоша решительно, но в его голосе сквозила рассеянность.

– Я не сказал ничего противоречащего священным писаниям. Просто замени данные на земных тварей, алгоритмы на ангелов, Творца на разработчиков компьютеров, и ты не найдешь ни одного сюжетного противоречия. Слова – лишь символы. Математика буквами заменяет вообще все в подлунном мире, но от этого ее выводы не становятся ошибочными.

Гоша на минуту задумался, потом усилием воли выскочил из размышлений, взял себя в руки, надел привычную респектабельную маску делового человека.

– Ну тебя! Вечно умняк гнал.

– Восприми как забавную сказку. Коньяк у тебя очень хорош!

– Придется. Если всерьез в такое поверить, жизнь ненароком сломать можно, – он взглянул на часы, потом еще раз внимательно на Павлика. – Мне пора. Если хочешь, еще посиди. За все вперед заплачу.

– Я тоже пойду.

На улицу вышли вместе. Метрах в десяти возле машины в ожидании стоял водитель. Павлик молча пожал протянутую ему руку. Гоша решительно двинулся к услужливо открытой двери лимузина, не обернувшись плюхнулся на заднее сидение и скрылся за двойными густо тонированными стеклами.

«Больше не позвонит», – мысленно подвел итоги саммита Павлик, не испытав ни облегчения, ни радости, ни досады. Бросил прощальный взгляд на аккуратное, но скромное по сравнению с интерьером крыльцо пафосного кабака. Погрузившись в приятное хмельное безмыслие, неспешно зашагал по улицам до усталости знакомого и вечно нового города. Двойственное ощущение декораций покоилось на надежном основании каменных глыб домов, застывшая на века форма которых обволакивалась новой незнакомой и местами непонятной жизнью. Он ощутил себя одиноким странником в бесконечной чужой вселенной, провожая краешком глаза нарядные и не очень фасады, за которыми в вязком потоке обыденности с удовольствием тонули горожане.

От созерцания торжественного великолепия поминутно отвлекали сценки бурления дня сегодняшнего. Угрюмые озабоченные взгляды усталых вечерних прохожих. Успевшие стать привычным городским антуражем деловито спешащие курьеры с разноцветными сундучками. Разномастные подростковые стайки, привлекающие своей беззаботной веселостью ревниво-завистливое внимание окружающих. Эхом насмешки над испытанной миллионами лет мудростью природы тут и там вертелись бесполые на вид парочки: юноши в парадных спортивных штанах и кислотного цвета кроссовках на босу ногу, с проколотыми ушами, разноцветными тату, окутанные сладковатым цветочным дымом электронных сигарет, в сопровождении визгливо-обиженно ворчащих от вечного проигрыша в мужских играх дев, облаченных в мешковатые одежки, заменившие отвергнутые по лени и глупости юбки – проверенный веками атрибут мягкой силы, средство наступательной обороны, несокрушимую женскую фортецию обольщения и персональный ядерный зонтик безнаказанности.

Подобно бескрайней театральной люстре медленно тускнело небо, а во след пустела кажущаяся нескончаемой сеть тротуаров, по которым, позабыв о времени и не заботясь о направлении, прогуливался Павлик. Досаждавшее и неприятное еще вчера воспринималось сегодня не более чем медитативный фон внутреннего покоя. Бесстрастно наблюдая за преображающейся картиной городских улиц, пытался угадать, что останется в памяти от событий вечера. Из всего разнообразия продуктов и слов запомнился один согревающий уютный огонь камина. В противоположность смешавшимся в утробе яствам огонь непостижимо разделился на тепло и свет. Первое устроилось в груди пушистым котенком благодарности странной цепочке событий, приведшей к неожиданной развязке. Второе, слегка колеблясь от незримых дуновений фраз, раскачивалось в голове холодным необжигающим пламенем, превращая мусор накопившихся рассуждений в чистый свет ощущения.

Павлик аккуратно накрыл огонек мягким покрывалом молчания. Эхо словесного потока стихло, последний раз отразившись от стен ненужной более логики. Потраченное время и приложенные усилия оказались напрочь сожженными стопкой горящих в камине дров. Раздражение бесследно испарилось в синевато-серых городских сумерках. Вместе с ним, растаяв в пламени, исчез из мироздания образ Гоши. Разбуженный для психологической защиты рой заумных мыслей, перестал казаться сколь-нибудь значимым. Место вечного спора с собой об устройстве жизни неожиданно заняло понимание. Всего на мгновение, но то самое, к которому Павлик, не подозревая того, стремился всю жизнь. Он еще не знал, что с ним будет делать и повторится ли оно, но уверенно чувствовал, что это не имеет никакого значения.

                EuMo. Декабрь 2021.