Тюремные записки. Ч. 5. Гл. 4. Тюремное братство

Тюремные записки в прозе и стихах
Часть 5. По ту сторону решетки
Глава 4. Тюремное братство

Лучшим начальником ИК-3 в те времена был полковник Анатолий Петрович Юдов, разделявший, по всей видимости, взгляды Антона Семеновича Макаренко, выдающегося советского педагога и крупного теоретика  воспитания в трудовых коммунах беспризорников, воришек и хулиганов.  Воспитательная система Антона Семеновича, изложенная в знаменитой «Педагогической поэме», базировалась на трех взаимосвязанных принципах – труд, самоуправление и коллективная ответственность, а Анатолий Петрович следовал великому предшественнику и применял его принципы с учетом тюремной специфики.

С приходом Юдова в исправительной колонии № 3 повеяло демократическими переменами, усилилась воспитательная работа, в цехах наладились производственные процессы, активизировались мероприятия культурно-досугового центра «Исток». С наступлением решительных перемен присмирели вертухаи, прекратившие бесчинства над заключенными. Скалову Анатолий Петрович предложил написать книгу для детей-инвалидов двух подшефных садиков. Александр охотно откликнулся на предложение и, при финансовой поддержке колонии, издал сборник «Волшебные кошки и коты» на шестьдесят страниц о пушистых друзьях детишек. На каждой странице детской книжицы имелись рисунки для раскраски по теме стишка.

Наш котенок маленький,
Живет он в теплом валенке,
Еле ходит, но легко
Пьет из блюдца молоко.

Станица за страницей в книжке открывались новые кошачьи истории.

Ах, какая красота
Слушать сказки про кота!
Кот со шпагой в сапогах
На врагов наводит страх!
В жены взял себе лису
В заколдованном лесу.

Воеводой стал суровым –
Подати несут ему,
Вот медведь принес корову,
Волки – зайца и овцу.
Многое чего он может –
Бармалея уничтожить
И хозяина спасти,
Если тот устал в пути.


Встречи с детьми были замечательным праздником, бальзамом для истосковавшихся сердец сидельцев. Малыши, лишенные родительской ласки, облепляли добрых дяденек и, словно голуби на кормежке, порхали вокруг в нарядных одежках, получали подарки, щебетали и ластились к мужским рукам. Теплели и оттаивали суровые мужики, многие видели в них своих детей, где-то подрастающих без отцов, усаживали на колени, ласково поглаживая по головкам. Маленькие гости не оставались в долгу и под руководством воспитателей читали стихи, пели песенки, устраивали хороводы и танцы.
Фото Начальник колонии № 3 полковник Анатолий Юдов

Анатолий Юдов был назначен в исправительную колонию № 3 в августе 2017 года, но, к сожалению большинства заключенных ИК-3, если не всех, уже весной следующего года умер в возрасте сорока двух лет. Причиной была объявлена тяжелая продолжительная болезнь, но  что это была за болезнь, если в марте 2018 года он в полном здравии руководил колонией, а 15-го апреля неожиданно умер? Что-то здесь нечисто, переговаривались между собой осужденные. Отпевание происходило в Харлампиевском храме города Иркутска. За неполный год работы он оставил о себе наилучшие воспоминания у заключенных, а может быть, и у сотрудников. Странно все это, но почему-то лучшие уходят слишком рано.
 
С униженными и оскорбленными, но не утратившими человеческое достоинство, заводил товарищеские отношения Скалов, сам такой же изгой. Полковник Дворянов Виктор Федорович, выпускник Уральского госуниверситета и Высшей партийной школы при ЦК КПСС, доктор исторических наук, профессор, длительное время возглавлял кафедру Высшего учебного заведения МВД, пока не завершил свою блестящую карьеру в статусе заключенного Иркутской колонии № 3. Отчего такое головокружительное падение действительного члена Санкт-Петербургской Академии военно-исторических наук и Российской Академии юридических наук, сорвавшегося  с академических высот в тюремную зону? В откровенных личных беседах он пояснял, что его «подсидели» более влиятельные силы, отправив на отсидку в «места не столь отдаленные».

На полковника, ученого человека с высочайшей эрудицией, крайне удручающе действовало то обстоятельство, что он поступил в унизительное подчинение недалеких служак сержантского состава. Можно было понять доктора наук, который в тогдашнем Свердловске (ныне Екатеринбург) писал доклады для первого секретаря Обкома КПСС Б. Ельцина, хотя те доклады оказались творением, которое, что называется, оказалось не в коня кормом.

Воет ветер угрюмый
Беззаботный мой брат,
Я сижу перед рюмкой,
Льется дум водопад.

Для чего я на свете,
Сам того не пойму,
Словно заяц я в петле,
Кто я? Нужен кому?

Интерес к своей жизни
Я давно потерял,
И по морю-отчизне
Я гоню мутный вал.

Воет ветер угрюмо
Над избушкой моей,
Словно пес над могилой
Одного из друзей.

Я сижу, угасая,
Как свеча от огня,
И тоска неземная
Убивает меня.

Перед расставанием Виктор Федорович подарил Скалову одну из своих книг, «Жаркое лето 2010 года», проникающую глубоко в душу и заставляющую сопереживать. Скалов, не оставшись в долгу, вручил ему адресное стихотворение:

Читаю книгу «В. Дворянов»
И вижу сердце без изъянов,
Читаю горестную быль
И всюду запустенья пыль.

В  заброшенных страной деревнях
В садах засохшие деревья,
Измученных пенсионеров,
Что сделаешь? Капиталистов эра …

Ценю Ваш труд! И труд немалый,
И безупречность Ваших знаний,
Ваш взгляд, то грустный, то усталый,
И стойкость выпавших страданий.

Жаль, нас возможности лишили
Вливать печатному листу
Свои закованные силы,
Но мы остались на посту.

Но все же вырвется из туч
Испепеляющий наш луч!
И грянет гимн седых певцов
В рядах бесстрашных храбрецов.

Фото – полковник Виктор Дворянов

Полковник Дворянов, а с ним спецназовец Сергей Реснянский, певец Мартехин вместе со Скаловым составляли крепкое товарищество, в котором, как у мушкетеров, один за всех и все за одного. И это была не полная когорта блистательных лиц, какие могли бы украсить коллектив любого учреждения, любой фирмы. Их можно был встретить в литературном кружке, в редколлегиях и студиях самодеятельности. Это о них писал поэт-диссидент Игорь Губерман:

Тюрьмою наградила напоследок
Меня Отчизна-мать, спасибо ей,
Я с радостью и гордостью изведал
Судьбу ее не худших сыновей.
***
Важное для каждого заключенного занятие состояло в изготовлении к праздникам или дням рождения поздравительных писем родным и близким. Эта экслюзивная работа выполнялась Скаловым вместе с художником  Сергеем Николаевичем Реснянским, окончившим московскую Академию художественного мастерства. Он же поэт, он же прошел боевую школу спецназа на чеченских войнах, когда Северный Кавказ захлестнула смута сепаратизма. Под Грозным Реснянский получил тяжелое ранение, когда в грудь вошел  неразорвавшийся заряд так, что на его месте образовалась воронка с торчавшим хвостовиком смертоносного устройства. Военные хирурги под контролем сапера-консультанта извлеки заряд, и сапер сбросил его в канализационный колодец, где грохнул взрыв.

Люблю с характером людей.
Внутри которых твердый стержень,
Надежней нет их и смелей,
И ничего их не удержит.

С таким нигде не пропаду,
Спасет он под обстрелом метким,
Без колебания пойду
С таким в глубокую разведку.

Глоток последний и кусок
Отдаст, порой сам умирая,
И выстрелит себе в висок,
Чтоб не терзала волчья стая.

Сергей подлечился и снова подался на службу в действующие войска, где не сдержал праведного негодования, набив холеную морду  высокопоставленного чина, по вине которого погибло подразделение бойцов-соратников. Возмездие было чисто условным, с назиданием наперед. Что значит побитая морда в сравнении с погубленными жизнями спецназовцев? Ан, нет, суд рассудил иначе, отправив защитника Отечества в колонию на «исправление».

Чувство обостренной справедливости
Не покинет никогда поэта,
Ждет скорее пулю он, из милости,
Не жалея ни о чем при этом.

И готов он за нее бороться
На всех уровнях суровой власти,
Вьется прах над огненным колодцем,
Не козырные ему упали масти.

Сергей был ростом под два метра, физически очень силен, но главное – его на зоне уважали все, от охраны до последнего зека. Реснянский увлекался игрой в футбол, а еще более -  рисованием и стихосложением. Ниже одно из них:

Бездны пасть распростерлась
Под моими ногами,
Сердца часть откололась –
Я ведь снова не с вами.

Шаткий мост подо мною
Ветхой лентой провис,
Грань душевного зноя -
И падение вниз.

Я безликою тенью
Камнем в пропасть сорвался,
Подчинившись мгновенью,
Но собою остался.

Растрепались нервишки,
Рана сочно кровит,
Не попасть бы в психушку,
Сердце жжет и болит.

Сорвавшись в тюремную пропасть, Сергей Николаевич, отважный спецназовец и защитник Отечества, мучительно, с болью в душе, переживал свое заключение, видел себя львом, загнанным в железную  клеть.

В вольер железный лев могучий
По воле случая попал,
В спокойном взгляде силой жгучей
Звериный огонек сверкал.

Степенно, мягко, по-кошачьи
У металлических штырей
Прилег и взглядом мрачным
Обвел собравшихся людей.

Сквозь прутья толстые решетки
Взирал на люд и тосковал,
Рык грозный клокотал из глотки
Из каменных клыков - оскал.

 Не заслужил ли он лучшего к себе отношения со стороны государства, за которое стойко воевал и проливал кровь? Почему он оказался лишним в обществе, которому готов был отдать лучшее от себя? И как ему, уголовнику, восстановить свое доброе имя? И сам же отвечал на трудные вопросы.

Отрезок этого пути не будет легким,
Но вынужден его пройти;
Как будто лишним оказался в лодке,
На чуждый берег мне пришлось сойти.

Быть может, мне подскажут позже,
Что заслужил и сколько задолжал,
Я шел всегда путем по жизни сложным,
Как лист осиновый, от страха не дрожал.

Но что-то щелкнуло во мне и перемкнулось,
Себя мне трудно стало понимать,
Как маятник, жизнь сильно покачнулась,
Я не успел ей лучшее отдать.

Я мысленно со всеми попрощался,
Боюсь, что позже время не найду,
Душевный крик куда-то вдаль умчался,
И вот за ним я наугад иду.

При аресте Реснянский был вырван среди ночи от семьи, детей и любимой жены. Все происходящее казалось ему диким кошмаром, но с прошлой жизнью, счастливой и благополучной, он не мог расстаться и на расстоянии, рвался к ней из сибирской зоны всеми мыслями и чувствами:

Далекой осени я вспоминаю дни,
В лучах заката стройные березки
И журавлей курлыкающий клин,
Плывущий в небе сомкнутой застежкой.

Как, не дыша, к калитке подходил
Чуть раньше, чем назначено тобою,
В окно заветное фонариком светил
И от волненья не владел собою.

Ты выходила не спеша и тихо
Принцессою со сказочных страниц,
Как факел, сердце мое, вспыхнув,
Вмиг затмевало всполохи зарниц.

В лесу по тропке осень расстелила
Златисто-алый изумрудный след,
Мелодию любви нам осень пела,
Рябиной рясною глядела нам вослед.

Слезой скупою плакал дождь осенний,
В порыве ветер золотом тряхнул,
И в темном небе, справив новоселье,
Красавец-месяц спину изогнул.

Прощались мы, промокшие до нитки,
Тебя хотелось мне поцеловать,
Но жалобный, тревожный скрип калитки
Просил еще немного подождать.

Воды немало утекло с тех пор,
Мы вместе тоже прожили немало,
В глазах твоих скользит сейчас укор,
Прости за то, что ждать  меня устала.

К сожалению, тюремные сроки нередко разбивали крепкие, добротные семьи. Если Скалов, убежденный реалист, сразу после суда объявил супруге, что она свободна от брачных уз и может строить дальнейшую жизнь по своему усмотрению, то Реснянский тянул тюремную лямку в надежде воссоединиться с семьей после освобождения. Увы, но жизнь продиктовала ему свои установки.

Читаю вновь твое письмо,
Души твоей смятение,
Понять заставило оно
Твое сердечное влечение.
Слова из длинных строк твоих
Над всем взымели власть:
«Меж нами не было любви,
Была лишь только страсть».

Ты этой черною чертой
Прошлась по всем годам
И точку вместо запятой
Поставила ты нам.
Подумай в тихий час вечерний –
Тебе я нужен ли такой?
Израненный войной чеченской,
К тому ж, испорченный тюрьмой?

Не время нам шутить и врать,
Изображать в письме любовь,
Настало время, чтоб порвать
Все сразу и всерьез.

Я это все переживу,
К лишениям привык,
Очищу душу и сорву
Пришитый мне «ярлык».

А ты живи, мечтай и жди,
Забудь меня как сон,
Забудь ту осень, и дожди,
И звездный небосклон.
Забудь цветы и луч в окно,
Тугую писем стопку,
Спрячь их подальше под сукно,
А лучше брось их в топку.

Огонь, лаская, облизнет
Армейские конверты,
И пепел птицею вспорхнет,
А дым развеет ветер.
Забудь и первый поцелуй,
И жар прикосновений,
А я все это сохраню
До смерти, без сомнений.

После сердечного разрыва с любимой спутницей жизни Сергей Николаевич углубился в себя. На зоне даже самые близкие товарищи, фактически – друзья и без того не делились между собой самым дорогим и потаенным, таков был лагерный закон, а после внутреннего надлома он стал молчалив и затаен, словно в нем потух огонек надежды. Реснянский освободился за два года раньше Скалова и подарил другу небольшой сборник авторских стихов, из которого познакомим читателя еще с одним поэтическим опусом Сергея, для которого лагерная жизнь заслонила призрачный семейный очаг:
 
Жизнь «курортная» мне стала по нутру,
В роль вошел я, как артист народный,
Мне баланду принесут к утру
И чаек, чуть сладкий и холодный.

Мысли, будто льдинки на реке,
В паводок гонимые теченьем,
То замрут вдруг в тихом закутке,
Запасаясь жизненным терпеньем,
То, кружась, друг друга обгоняют,
То затором станут для других,
И вот я сам уже не успеваю
Их различать, хороших от плохих.

В мастерской творческого тандема поэта и художника рождались шедевры художественных открыток, даже с краткими гороскопами на заданные темы, каких не отыскать в почтовых отделениях. Сергей великолепно рисовал именные открытки  родителям или другим родственникам. Стихи писали оба, Скалов и Реснянский.
Восторженные адресаты просили адресантов отблагодарить исполнителей замечательных посланий, по возможности сами высылали им подарки и угощения, что служило весомым подспорьем мастерам-оформителям. Некоторые наивные люди с воли вкладывали в письма или посылки денежные купюры для изготовителей открыток, но их изымали не в пользу тех, кому они были предназначены.

  Творчество объединяет, скрепляет родственные души как ничто другое, как никакие деньги или служебные и бытовые услуги. Соратники по духу и  перу, Александр и Сергей, тянулись друг к другу, не уставали от общения, а то напевали понравившуюся им пиратскую песню (слова американского поэта Джорджа Стерлинга):

              Ветер воет, море злится,
              Мы, корсары, не сдаем!
              Мы спина к спине у мачты
              Против тысячи вдвоем ….

              Нож на помощь пистолету,
              Славный выдался денек,
              Пушка сломит их упрямство,
              Путь расчистит нам клинок …

Не обходилось, конечно, без самой известной блатной песенки о Мурке, всегда популярной среди студентов и заключенных всех поколений, распевавших ее в самых разнообразных вариантах (слова народные):

Раз пошли на дело я и Рабинович,
Рабинович выпить захотел,
Отчего не выпить бедному еврею,
Если у него нет срочных дел.

Ну, а если выпить, значит, и покушать,
Мы зашли в приличный ресторан,
Там сидела Мурка, у нее под юбкой
Дробью был заряженный наган.

- Здравствуй, моя Мурка, здравствуй, дорогая,
Здравствуй, моя Мурка, и прощай!
Ты зашухарила всю нашу малину
И за это пулю получай!

Рабинович стрельнул! Стрельнул – промахнулся!
И попал маленечко в меня …
Я лежу в больнице, Мурка на свободе,
Рабинович пьет уже три дня.

Пусть не создастся у читателя впечатление, что в колонии отбывают люди, в основном, порядочные, попавшие в передрягу волей рокового случая или по своей неопытности и неосмотрительности. Не случайно в нашем произведении описана долагерная жизнь главного героя, обыкновенного советского человека с активной жизненной позицией, со всеми сильными и слабыми сторонами натуры, обладавшего большим творческим потенциалом. Вокруг него и сплотились сокамерники, в душах которых горели огни прежней созидательной деятельности. Однако в этот круг доверительных товарищеских отношений проникали осужденные, совершившие злостные правонарушения. В тюрьме они напускали на себя законопослушание и благородство, прикидываясь добропорядочными людьми. Не зря же в одном из стихотворений А. Скалова звучит строка: «Здесь сразу станешь благородным…». В наши времена в тюрьму обыкновенно попадают по заслугам.