Приазовские плавни

Из цикла "Кубанские зарисовки"

Памяти моего отца Лесниченко И.И.

     Наш сосед по улице – отставной полковник, а ныне просто дед – Матвей Зырянов был заядлым охотником. Таким же заядлым, но только рыболовом, был и мой отец. На почве этих родственных первобытных страстей, мужики раз в год усаживались в старенький отцовский «Москвичок» и ехали за двести километров от дома порыбачить–поохотиться в Приазовских плавнях.
     Плавни вольготно раскинулись в месте впадения в Азовское море полноводной красавицы–Кубани и широкой полосой тянутся вдоль побережья почти на сто километров. Это причудливый мир с лабиринтами болот и лиманов, сплошь поросших высоким камышом, осокой, тростником, рогозом и ежеголовником, первозданный в своей природной дикости: где–то насмешливо гогочут гуси, тяжело ударяет хвостом крупная рыба, издалека доносятся тявканье шакала и одиночные выстрелы охотников.
     В непроходимых зарослях проложены многочисленные каналы – этакая приазовская Венеция. Во всяком случае, такими плавни были во времена моего детства.
     Больше всего в этих подтопленных низинах с пресной и солёной водой, конечно же, рыбы: судак и тарань, сазан и осетры, лещ и толстолобик, сом и щука. Идешь на моторной лодочке по узенькому каналу сквозь заросли, живущие своей загадочной жизнью и созерцаешь: проплывают рыбацкие хутора, стоящие практически на воде, вдруг открываются заросли лотоса с разлапистыми лаково–изумрудными листьями и одуряюще ароматными цветками, покачиваются на лёгкой лодочной зыби фарфорово–нежные кувшинки, дремлющие в предутренней неге, скользит по воде гибкое тельце ужа. Ни огонька! Свежий утренний ветерок холодит щёки. Вода – словно зеркало. Обнаруживается колония пеликанов. Их силуэты на фоне рассветного неба напоминают доисторических птеродактилей. Все эти картины и звуки невольно настраивают на лирический лад и застревают в памяти навсегда.
     Я родилась на благодатной кубанской земле, дарованной запорожским казакам  матушкой–Екатериной Великой. Большая часть моего сознательного детства прошла с удочкой в руках (в те годы все отцовские друзья звали меня не иначе, как «дочь рыбака»), когда я сидела рядом с отцом на берегу то Ейского лимана, то Пашковской переправы, то Должанской косы и, лишь однажды, – в лодке, увязшей в зачарованной воде плавней… 
     В начале сентября 1972 года наша дружная компания – мой отец, дед Матвей, я и бело–рыжий пойнтер Лада – отправилась в дорогу, которая заняла чуть больше пары часов. Съехав с трассы на ухабистый просёлок, наш «линкор» причалил к берегу. Разбив палатку и накачав надувную лодку, мы с отцом отправились рыбачить. А дед Матвей с верной Ладкой ушёл в камышовые заросли на бекаса.
     Мы несли лодку к воде, мягко ступая по цветам, и кузнечики зелёными брызгами разлетались в разные стороны из–под наших ног, показывая на миг разноцветные слюдяные крылышки. Цветочный ковёр покрывал берег до самой воды: лютики, шалфей, розовые соцветия железняка, вязель, полынь, алтей. Всё это разнотравье благоухало и оглушало стрекотанием кузнечиков. Воздух был вязок и сладок, как тягучий деревенский мёд. Знойное ароматное марево нежно вибрировало над цветочным ковром. Но в медовой сладости настойчиво присутствовала солёная морская нотка.
     Наша лодочка заскользила по заметно пересохшим прибрежным участкам с обнажившимися тайными корягами, облюбованными тысячами лягушек.
- По вечерам и перед дождем, – сказал отец, – эти «хористы» такие концерты закатывают! Но спасть под них уютно.
Сейчас, разморенные жарой, квакухи нехотя шлепались в мутную тёплую воду и затаивались под корягами, предполагая, видимо, что мы приплыли поохотиться на них.
     Местные рыбаки – хозяева плавней – ревниво наблюдали за нами издали. Убедившись, что браконьерить мы не собираемся, как и проверять их собственные браконьерские сети, они подплыли и начали знакомиться, давая заодно советы, иной раз вполне дельные.
     Клёв в тот день был отменным: в лодке у нас под ногами уже серебрились спинки некрупных судачков – подсулков – и бока тараней, уснула пара крупных лещей, бились живучие сазанчики. Один мелкий сазаний недоросль три раза подряд попадался ко мне на крючок. Я узнавала его по надорванной крючком усатой губе. Лишь после того, как был трижды отпущен в родной лиман, он оставил попытки поужинать дармовым дождевым червячком.
     Закатное сентябрьское солнце начало медленно погружаться в воду, наливаясь багряным жаром и окрашивая в кармин всё и вся. Пора было возвращаться. Мы нехотя свернули удочки и пошли к берегу.
     Сколь ни хороша непосредственно рыбалка, но неотъемлемые её составляющие – и ночной костерок, и котелок наваристой ухи над ним, и чай со степными травами из закопчённого чайника, и терпкий аромат тлеющей полыни, чей горький дух отпугивает прожорливое комарье, в изобилии плодящееся в заводях. Сколько романтики и уютности в этих нехитрых радостях!
     В глубоких сиреневых сумерках к нам на огонёк заглянули волхвами, дары приносящими, давешние местные рыбаки с ведром разрумянившихся в кипятке крупных раков и надеждою на городское пиво (до потерявшихся в плавнях хуторов в те годы пиво не довозили). Пенный напиток у нас имелся. Он был предусмотрительно помещён отцом в большущий китайский термос, расписанный лотосами. Эта новость вызвала оживление в рядах местных мужичков.
     Все расселись в кружок у костра и стали «вечерять». Мне в миску со всех сторон подкладывали очищенные раковые «шейки». А когда всё было съедено и выпито, пошла в ход забористая махра, и потекла под душистый чаёк неспешная беседа на охотничье–рыбацкую тематику. Первым, по старшинству, начал гуторить сиво–седой крепкий дедок: 
     – Приходилось мне ещё до войны бывать на хуторе Красный Конь. Там прямо за околицей сеяли тогда овёс для лошадей. Другой край овсяного поля прямёхонько к плавням примыкал. Помню, выйдешь лунной ночью к полю, а на нём в разных местах горбы да головы кабаньи торчат. По нескольку десятков! Они овсом приходили полакомиться. Стреляли их мужики, по съестной надобности, прямо возле своих заборов, чтоб далеко мясо не таскать. Прорва зверя была!
     –  Когда я охотился на кабана у Ханского лимана, – вступил дед Матвей, – там гусей на зорях сидело столько, что они криком заглушали разговор. Приходилось орать друг другу в ухо. За кабаном идешь «на послух» и ничего не слышишь, пока птица не улетит или не угомонится. А вечером сядешь, бывало, в «засидку», а гуси летят над головой с кормёжки к морю, неба не видать! Летят сытые и, мама дорогая, помёт сыплют дождём. Без толку было укрываться от него, с головы до ног уделывали.   
     –  Утку было и не сосчитать! – заметил первый дед, пуская густые клубы вонючего махорочного дыма в усы. – Глядишь, а небо сплошь накрыто летящими стаями, и это продолжается часами. Вверху такой широкий свистящий звук стоит от крыльев, аж уши закладывает. Вот уж где стреляй – не промахнёшься!   
     –  Да, и дичь была, и рыбка водилась. Весной бывало по поверхности воды в Протоке спины осетров повсюду, как акулы, – начал второй дед. – Перекупщик, приезжавший к нам на дальние хутора, давал, бывало, за кошёлку чёрной икры не деньги, а какое–нибудь городское баловство: кулёк конфет, печенья але пряников. «Денёг, – гуторил, – нема. Другим разом сплачу». И мужики брали охотно, баб да ребятишек порадовать–потешить. Икру и есть никто не хотел, в каждом дому была. Нынче от тех хуторов дальних и фундаментов не осталось, и названия их забываются
     – Рясной, Кущные…      
     –  Эх, раньше надо было родиться! – вздохнул мой отец. 
     –  Я читал в старой книжечке, – заговорил моложавый рыбак в растянутой тельняшке, Коля, – что птицу и кабанчика стреляли в екатеринодарских плавнях чуть ли не с порога избы. А в некоторых степных кубанских речках весною был такой ход рыбы, что всадники не могли по броду перейти, – сбивала их коней рыбная лавина!   
    –  Где ж ты такое вычитал про рыбу? – удивился сивый дед.
    – Да у тётки в Краснодаре на чердаке книжку дореволюционную нашел. Автор – казачий генерал Иван Попко*. Тётка говорит, что это был лучший знаток казачьей истории! 
    – Мой дед сказывал, – опять подал голос первый дедок, –  что во время нереста в станицах под запретом был даже колокольный звон в церквах, чтоб не мешать рыбе. Нонча-то всё иначе. 
    Мужчины замолкли, согласно кивая головами и усиленно дымя самокрутками. Но даже въедливый махорочный дым не перебивал аромата разнотравья и дремлющих плавней. Этот медово–пряный коктейль кружил голову и убаюкивал, несмотря на оглушающий лягушачий хор. Я усиленно боролась со сном, хотя глаза буквально слипались, – уж очень хотелось мне послушать ночную беседу.      
Потрескивал костёр. Мужчины периодически подбрасывали в него охапки горькой полыни. Под боком у меня угнездилась горячая, уютная Лада. Она и во сне продолжала охотиться: то вдруг взбрыкивала задними лапами, то тихо взвизгивала и оскаливала крепкие белоснежные клыки. Тогда я легонько поглаживала упругий бархатный бок, и собака ненадолго успокаивалась, а потом снова бросалась в виртуальную погоню.
    – Вот старики гуторят, что раньше было богато рыбы и дичи, – начал моложавый.
    –  Я всё думал, а когда это «раньше» было–то? Давно ли? Батя меня почитай с десяток лет пугает, что моим внукам придётся отдавать по десять кило денёг за выстрел да за рыбалку. Я всё не верил, спорил с ним. А тут вдруг сам начал замечать, что там судак пропал, здесь кабана не так много стало, как было уже на моей памяти. И понял я: нет, не внукам, а детям нашим ни рыбалки, ни охоты прежней не видать...   
    В камышах, под самым берегом, громко ударила рыба. Я вздрогнула от неожиданности, потревожив, но не разбудив, усталую Ладу.
    – Сом играет, – заметил второй дед. – Самый его час.
    – А может щука, – предположил моложавый Коля. 
    – Нет, щука сейчас затаилась. Это в осенний жор она сама в руки идёт. В жор её брать – не велика заслуга. А летом, в жару, да в тёплой воде, сам знаешь, поди, возьми её. 
    – Да, ни одна не попалась сегодня – согласился мой отец. – А вот случилось мне как–то по весне ловить судака, – продолжил он. – Практически «вприглядку»: вода была чистая, место мелкое. И заметил я такую вещь: судаки разделились на тех, что стояли на гнёздах и тех, что пытались первых с гнёзд согнать, что б икрой их полакомиться. «Стражники» были абсолютно пассивны: хоть перед носом наживку держи, никакой реакции. Только когда лодкой уже накроешь, они уходят ненадолго, а потом опять возвращаются и стоят, как вкопанные. А вот вторые – «разбойники» –здорово ловились. И все пойманные, кстати, оказались самцами.   
    –  У нашего Коляна чёрный пояс по судаку, – подал голос, молчавший до сих пор, мужчина в растянутой майке и наброшенном поверх неё бушлате. – Он его буквально голыми руками на мелководье берёт. 
    – Не-е-е, – засмеялся Коля, – кудыж без спиннинга. Забросишь и ждёшь–пождёшь. И думку думаешь, за что тебя сегодня, с утра пораньше, соседский Шарик облаял, когда мимо его забора на рыбалку шёл. 
    – А я карповую рыбалку уважаю, – заметил мой отец. – С бережка, не с лодки: сидишь на зелёной травке, с пивком, размышляешь… Бывает, правда, невезуха, когда карп не догадывается, что ты его ловить пришёл, и не клюёт. Зато хоть пивка выпьешь на природе!
    Все от души смеются, а потом надолго замолкают. Коля задумчиво ворошит толстой камышиной угли в костре. Вдруг он хлопает себя по лбу, резко вскакивает и убегает к лодке, на которой «аборигены» приплыли. Возвращается с литровой молочной бутылкой, заткнутой сухим кукурузным початком.
    – Вот, совсем позабыл, у меня ж первачок припасён. А то что–то прохладно становится…   
    Мужички оживляются и одобрительно кивают. Только дед Матвей отказывается, говоря, что «уже принес в жертву охоте собственную печень». «Огненную воду» разливают по кружкам, а мне подогревают чаю, а то «дитё совсем замерзло». Одной только Ладке не достается ничегошеньки. Впрочем, она даже не просыпается.
    –  Вот уж, воистину, кроме охоты всё ей в этой жизни без надобности, - замечает дед Матвей и нежно треплет за ухо свою любимицу. – У меня ж всего транспорта – мотоцикл. Так вожу её поохотиться в рюкзаке, за плечами. Только скажу ей: «Лада, на охоту!», она в зубах рюкзак притаскивает и пытается в него залезть.
    – Как говорится, охота пуще неволи! – смеётся второй дедок. – Как раз тот случай.  Хорошо тебе с такой помощницей.
    – Что да, то да, хорошо. По осени, правда, она у меня в воду за уткой не идёт. Потрогает лапой, вода холодная! Так ляжет, бестия, на берегу и смотрит на меня своими маслинными глазами. Приходится самому за утицей лезть! Благо, химдымом разжился…   
    Мужчины снова смеются и поднимают кружки за то, чтобы в Азовских плавнях не переводились дичь да рыбка.
    Я так и засыпаю под неспешный мужской разговор. И весь остаток ночи мне снятся розовые лотосы и носатые пеликаньи профили.

*Иван Демидович Попко - генерал Кубанского казачьего войска, предводителем уездного дворянства Ставропольской губернии. Учился в духовной академии, служил в Черноморском войске, участвовал в сражениях Кавказской и русско-турецкой войн. Знал, в дополнение к родным для него русскому и украинскому, шесть языков. Труды его по казачьей истории были высоко оценены в Петербургской академии наук.