Веяние тихого ветра

Ревность Божию и;мут...
 Рим. 10:2

Небольшая полесская речка, петляя между берез и сосен, порой превращаясь в маленький, легко переходимый вброд ручеек, разливалась у стен древней обители в обширной живописной пойме в великое озеро со множеством тихих заводей, зарослей камыша и осоки, с гнездящимися в них дикими утками, с закатами и восходами отражающимися в тихой воде, и такими же тихими, как свет вечерний, распевами монастырскими.
Весна только вступала в свои права, и вода весенних разливов, превратившая окрестные луга и островки на реке в бескрайнее необозримое море, возвращалась в свои пределы, открывая блестящие на солнце, словно причесанные сильным течением, бледно-зеленые травы.
Селяне справлялись с хозяйством: чинили покосившие за зиму сараи и пуни, белили к Пасхе дома, вросшие в землю, а нередко и обложенные у основания для сохранения тепла, опавшими листьями в деревянных коробах. Во обители также начиналась страда и далеко в поле, с подокнутыми за пояс по;лами подрясников, можно было видеть монахов, мерно идущих за плугом, туго вспарывающим согретую землю, от которой, как от свежевыпеченного хлеба шел пар и особый, ни с чем не сравнимый аромат.
С седой благочестивой древности обитель разрасталась новыми насельниками, храмами, колокольней, созывающей на службы обитателей соседних деревень и дальних хуторов, прирастала новыми землями, пашнями, лесами, озерами. Старый, помнивший еще «дореволюцию» прихожанин сказывал, что монахи перед закрытием раздавали людям иконы на сохранение, топили колокола в реке в надежде на скорое возвращение.
Скорого возвращения не последовало. Был дом престарелых, длиною почти в 70 лет. Первые насельники появились здесь в конце девяностых. Наместнику, вдовому протоиерею, специально для открытия древней обители посвященному в малоизвестный ему самому монашеский чин, передали часть корпуса с домовой, застроенной вторым ярусом с комнатами для старичков, когда-то больничной Церковью, ветхий дощатый коровник и выгребную яму. С немногочисленными помощниками из числа энтузиастов, неизвестно какими судьбами заброшенными за монастырские стены, впрочем, и стен еще не было, но стали служить, начали во всех смыслах пахать.
Молодой, козлобородый послушник, как он сам себя называл за узкую плохорастущую клинообразною бороденку, с первого дня появления своего во обители, нес послушание в тра;пезной. Современные городские, да теперь уже и сельские, привыкшие к удобствам монахи, вам и не снилось, как это было. Воды натаскай, дров наруби, печь растопи и уж только потом принимайся за щи да кашу – монастырскую пищу нашу. Книги Божественные он читал по ночам. Закончит к полуночи со всеми работами, сядет за книжку, да так и уснет. Часа в три ночи настоятель, завидев свет, зайдет в пова;рню, увидит у затухающей печки чумазого послушника, спросит: «Ти що тут брат, робиш?»
«Книжку читаю, отче», ; спросонья, толком не понимая, что происходит, отвечает послушник.
Настоятель понимающе кивает и, уходя, потягиваясь при этом, бросает на лету;: «Я бачу, але йди  відпочивай».
Остановился и, обернувшись к послушнику с помятым за;спанным лицом, хотел что-то добавить. В голове игумена промелькнули слова из Писания: «Ревность Божию имеют, но не по разуму». Поднял правую руку, как будто собирался декламировать Гомера, да так и опустил, подумав лишь: «У таку заспаннiсть  слів Божих не вштовхнути».
Рано утром с рассветом начинался обычный, словно выкованный из трудов и молитвы, монастырский день.  По пути в келью он думал о том, что дрова на исходе, впрочем, очень возможно, что все это ему уже снилось.
Послушник, в отличие от других, возивших дрова на поварню на тачке, возил их во;зом. Специально для этого выучился как следует коня запрягать, набивал возок, а если кто спрашивал: «Ты чего брат творишь, куда столько?», со всяким благоразумием, придавая философский оттенок своим изречениям, говорил: «Подобает убо дровам быти со всяким достатком, да и подсохнут при пещи; возлежаще, как никак братию кормим, а кто кормит братию, по слову одного древнего отца – кормит Самого Христа».
Желая накормить как можно больше братии – свою и чужую,  послушник, взяв на себя добровольную миссию подкармливать старичков, то и дело носил им гостинцы от монастырского изобилия. В трапезную, как во дворец падишаха, приходящие в храм простые добрые деревенские люди приносили, кто хлеба, кто овощей, картошку-капусту от сел и подавно возили телегами, да и свои коровки снабжали молоком и творогом, так что часто им же и приходилось все это скармливать. На этом фоне, проходя мимо главного собора обители, видел он, как там дедушек-бабушек потчуют супом из кабачков, салатом из кабачков, были и там свои коровки, но в отличие от малочисленной братии старичков было много и все, за редким исключением, нетрудоспособные.
«Почему же в соборе?», ; спросит благочестивый читатель. Да потому что в соборе все эти годы находилась столовая с кухонным отделением в алтарной части. В Святая Святых тояли массивные, влитые в бетонный пол электрические чаны, где те самые кабачки и варились, благо, много их неприхотливых к погоде и почве на полях произрастало.
Случалось так, что с миссией наведывались к старичкам и протестанты. Монахи жили своей молитвенно-трудовой жизнью и с проповедью, хотя и одно пространство делили, к этим бедным людям не лезли. Приезжали протестанты, как правило, парами – двое мужчин, двое женщин и, набрав книг и буклетов с короткостриженным по-американски улыбающимся Иисусом на пестрых обложках, шли проповедовать.
Поравнявшись с лохматым, не стриженным со дня прихода в Православие послушиком, ведущим под узцы лошадку, везущую, громыхающий по камням мостовой воз, протестанты чисто, с иголочки одетые, мужчины гладко выбритые, молодые женщины, источающие ароматы, прижались к невысокой ограде яблоневого сада, сделали совершенно отрешенный вид, как будто нет или их, или его вместе с лошадью. Да, именно такими они себе православных монахов и представляли: нечёсаный, в замасленном, туго на поясе затянутом, и, как видно, давно не развязываемом фартуке, в коротких подраных штанишках, босиком... И еще улыбается.
Дрова приходилось укладыть как можно компактнее, под самый потолок, чтобы не загромождать и без того небольшое помещение кухни. Носил охапками, крепко прижимая к себе, занозил руки, и без того исцарапанные, как будто он не книжки по ночам читает, а сражается со всем деревенским кошачьим сообществом. Хотел отряхнуться, но видя что пыль дровяная летит в открытые, закипающие на огне кастрюли, вышел в коридор, где встретил благочинного отца Феодосия и выразил свое недоумение. Прочитав уже несколько книжек, послушник знал, что нельзя выражать осуждение и даже суждение во избежание осуждения, выражать небезопасно, он выражал недоумение, в данном случае по поводу посещения обители группой проповедников веры евангельской. Недоумение в том состояло, что здесь монастырь – «источник веры, училище благочестия, хранимый бережно ковчег догматов». Он любил выражаться книжными фразами, хотя далеко не всегда знал точный их смысл. К недоумению о том, зачем нужны проповедники в таком богоспасаемом месте примешивалось недоумение о том, почему сами они престарелых не посещают, за редким исключением – покушать принести или какую пару рубах из монастырской рухольной передать. Думать об этом было более, чем не просто – с какой стороны не подойди, любое размышение упирается в суждение, а оно, как известно ведет к осуждению - небезопасно.
Отец Феодосий был подлинный аскет и подвижник. Внешне строгий, с вытянутым умиротворенным лицом, истонченной или скорее истощенной фигурой, в залатанном, всегда чистом подряснике, очевидно, не видел никах противоречий и на высказанное недоумение безразлично, как человек пребывающий в ином невещественном мире, ответил: «Йди  скажи їм, щоб  вони  крутили педалі, поки ж їм не дали.» Может быть он шутил, хотя никто не видел шутящим отца Феодосия, может говорил как-то иносказательно и скорее всего сразу забыл обо всем, погрузившись в любимую им молитву Иисусову, но послушник с некоторым нетерпением, как конь на морозце, порывая копытцем, дослушал тераду отца благочинного, имевшего во обители за чистоту своей жизни, непререкаемый авторитет и не пошел – помчался исполнять послушание. Кастрюльки на печечке подождут. Послушание выше поста и молитвы. Благо бежать было недалеко. Через дорогу в корпусе бабушек он разыскал мирно беседующих о Евангелии, как их называли в той местности – «ви;руючих».
О, если бы он просто сказал заповеданное, так он же еще и от себя добавил: «Я уполномочен вам заявить, щоб ви крутили педалі, поки ж вам не дали! Еретики! Аки пси повадились во святую обитель...» Да, любил он книжные фразы, не понимая при этом, почему люди на него часто кося;тся.
Исполнив святое послушание свято и ревностно, с чувством исполненного духовного долга, завершённой возвышенной миссии, он возвратился к котлам с нехитрыми явствами. И лишь потом, себя судить он совсем не боялся, в душу закралась, как паутина липкая неотвязная мысль, оставлявшая без сна и покоя: «А верно ли он поступил - напугал старушек, особенно одну, очень аккуратную худощавую бабушку в вязаном с кружевами пледом. «Она стояла, ужаса полна», припомнились ему слова татарского поэта. Да и протестанты, какими они нас запомнили?»
Через несколько месяцев, когда он, как говорится, пошел на повышение и нес послушание в храме – пономарил, кадило подавал, храм убирал, ситуация повторилась, и он смог взлянуть на «себя» со стороны.
Несколько слов необходимо сказать о самом Свято-Николаевском храме. Мало-по малу в порядок его привели, сняли прекрытия второго нагороженного этажа, смастерили иконостас, сверху на хо;ры установили перила. Весь Великий пост послушники при открытых дверях – храм задумывался, как больничный и выходил боковыми дверьми в корпуса, шлифовали заготовки колонн под эти перила и то и дело бегали на клирос почитать одну из кафизм, коих Великим постом полагается великое множество. Перестелили полы или, точнее сказать, сняли старые, прямо там в храме установили станок, почистили доски фуганком и неспешно, дедовским методом, поджимая топориком, плотно, так, чтобы не было ще;лей, без всяких пазов, как в вагонке, установили на место. Свежий, как новый, пол блестел новой темно-коричневой масляной краской до первого воскресения, когда с окрестных деревень, хуторов, кто в телеге, кто на мотоцикле, кто в сапогах, кто в калошах по весенней еще не высохшей грязи, потекли во обитель селя;не, в тот день не так много – человек двести пятьдесят или более. Помолившись, умиротворенные продолжительным монастырским уставным богослужением потекли назад в свои села. По;ла не было видно. Толстый слой подсохшей, кое-где с корочкой, грязи равномерно покрывал всю территорию храма. Осторожно, чтобы пыль не поднять, нужно было все вымести, вымыть, часто меняя воду, которую приходилось носить из реки. Если одному – до вечерней службы никак не управиться. Хорошо, одна бабушка помогала, ревностная во всем – если молилась, то не сходила с места, часто полагала поклоны, сосредоточенная. Если мыла полы, то разводов и слишком влажных недотертых мест не оставалось.
По пути к реке за очередным ведром студеной чистой воды, послушник заметил протестантов – от корпуса бабушек, где он недавно им сам «проповедовал», они шли к своей темно-синей машине, оставленной у колокольни или, вернее сказать, от о;стова колокольни без купола и колоколов, превращенной в хозяйственный склад. Через считанные минуты, уже возвращаясь, перебрасывая полное ведро с впивающейся в ладони дужкою из руки в руку, он увидел, что от темно-синей машины у колокольни идут навстречу по городскому одетые двое мужчин и двое женщин. «Ненапроповедовались еще», подумал послушник, почему-то считавший, что сарказм ; это не осуждение или, во всяком случае, – лучше иметь здоровый сарказм, не;жели осуждение. Вошел в храм и, погрузившись в заботы о фитилях для лампад, точас забыл о посетителях. Как вдруг через две-три минуты дверь отворилась, и эти самые, по городскому одетые, двое мужчин и две женщины без платков входят в храм. «Сарказмом тут не спастись», подумал он про себя, покачивая при этом головой, словно говоря: «Ну зачем же вы так, зачем в храм...». Он пытался собраться с мыслями и выстроить в уме диалог максимально вежливо, конфиденциально. «Если звезды зажигают, значит это кому-нибудь нужно», ; смутно припомнил он то ли Экзюпери, то ли Владимира Маяковского, в том смысле, что, если людей, пусть даже протестантов, что-либо приводит в храм, значит, значит «нужно мысли достать из заначки...» Ему, с его впечатлительностью с детства, совершенно нельзя было припоминать даже фамилии авторов, ибо он мгновенно перестраивался и начинал говорить то слогом Есенина, то, как теперь ; Маяковского. Не успел он собраться с мыслями и выбрать нужный лексический стиль, в последнее время, читая книги преимущественно на славянском языке, он и говорил по-славянски, приводя в замешательство и украинцев - обитель на Украине, и немногочисленных русских, дружно обвинявших его в гордыне и самочинном юродстве, как взор его упал на согбенную бабушку, ревностно выжимавшую тряпку. Хорошо выжатая половая тряпка, серая, из мешковины была похожа на бейсбольную биту, только немного изо;гнутую. Бабушка заметила вошедших, переменилась в лице, и так красном от согбенного состояния, с засучеными по локоть рукавами, с «бейсбольной» трякой, с капающими с нее темными каплями, ринулась в атаку и надтреснутым от гнева голосом, устрашающе воздвизая тряпку, разразилась громом и молниями: «Как вам не стыдно, осквернять святую обитель, так еще дерзаете в храм заходить...» Послушник пытался остановить, умири;ть, вернуть незаладившееся с самого начала общение в «русло конструктивного диалога», опять припомнил он слоган от агентства ТАСС, но бабушка, не только не замечала его, но, отмахнувшись, пошла дальше в атаку. Вошедшие переглянулись и с широко раскрытыми глазами, не зная, как реагировать, попятились к выходу. Не вдруг, медленно, еще не внятно, начала проясняться в сознании мысль, что, возможно, эти люди не протестанты. Ведь могло так случиться, что одна темно-синяя машина уехала, а другая такая же стала на ее место. «Машины протестантов и православных – не различи;мы, одежды тех и других могут быть очень похожи». Эти мысли привели его в ужас от нелепости положения. «Да и ведут они себя не по-протестантски. Тех на собраниях учат, готовят, именно такими православных и представляют. По этому они бы не испугались и не попятились, но с пафосом, громко, отрепетированными словами, стали бы вещать что-нибудь, вроде: «Вот, такие вы православные, Иисус говорит о любви, равенстве, дружбе народов...»
Эти не говорили ничего и уже не оглядывались, только тянули в несколько рук на себя массивные, окованные потемневшим от времени железом, двери. Они уже были на улице, а вслед все неслись пожелания кары небесной, крепко выжатая тряпка, похожая на бейсбольную биту, все еще воздвизаема была на высоту и мутные грязные капли, разбиваясь на тысячи брызг , падали на пол.
Послушник поспешил за отшедшими. В несколько прыжков, чем еще больше их напугал, догнал отступавших, и прижав к сердцу скуфейку, начал оправдываться: «Только что здесь были протестанты и бабуля подумала, что это вы...» В ответ послышалось лаконичное: «Да, да, мы все понимаем».
Подняв пыль, машина уехала. Солнце склонялось к горизонту, обдавая нежным розовым сиянием тихие заводи. Из камышей поднялись утки, вспугнула ли их большая рыба, или просто решили они искупаться в нежно-розовом свете. Солнечные блики золотили резные верхушки далеких елей на том берегу речной поймы, монахи в длиннополых рясах и кло;буках, развевающихся при ходьбе, неторопливо и грациозно прорезая закатное марево, шли на вечернее правило, пионы, густо насаженные под окнами храма и келлий, благоухали, кивая при легком дуновении ветра, словно приветствовали идущих в храм или сами, начали уже поклонами и всем своим нежно-розовым цветом разлапистых лепестков возносить незримое благодарение Источнику невечерняго света.
Послушник присел на скамью и, прикрыв глаза ладонями натруженных рук, припомнил, словно сам он там находился, видение пророку Илии у пещеры на горе Хорив: «Большой и сильный ветер, раздирающий горы и сокрушающий скалы пред Господом, но не в ветре Господь; после ветра землетрясение, но не в землетрясении Господь; после землетрясения огонь, но не в огне Господь; после огня веяние тихого ветра, (и там Господь). 3 Царств 19: 11-12.

7 сентября 2021 года