Это Короленко

     В начале двадцатых, когда красный маршал Буденный смог убедить Луначарского в насущной необходимости возрождения не только племенного конезаводства, но и правильного освещения этой поистине государственной задачи в периодических изданиях Советской России, я копался в своем архиве, пытаясь отыскать красочную афишку то ли девятьсот четвертого, что ли девятьсот восьмого года с улыбающимся графом Рибопьером, уж и не помню точно год триумфа орловских рысаков в двойном гандикапе Брайтона, по - моему, все же девятьсот восьмой, как раз после бунтов и вспышки террора. В Кремле благосклонно расценили настойчивость Буденного, связавшись по старой памяти со мной, как сказал ничтожный прыщ Бухарин, тряся нечистой бороденкой, вам и карты в руки, Владимлексеич, кто еще так знает спортивное и племенное коневодство, как не вы. Меня прельстил паек. Я понимал, что эти жулики не смогут восстановить уничтоженное ими же, перед ними стояла куда как большая цель мировой революции, они скорее отправят пару пудов золота немецким или венгерским бандитам, но никак не на дело восстановления спаленных к такой - то матери заводов и пастбищ. Паек был богат. Знали проклятые большевики стимулы, разбойной своей сметкой били в больное место, умели очаровать и напомнить о былом величии страны, корчащейся в тисках военного коммунизма, можно сказать, купили они меня чуть не с потрохами, в те голодные годы люди за селедку и ржаной сухарь глотки рвали, а мне всего - то и нужно было покопаться в архиве, найти афишку и отдать ее в ДетГИз, где точно так же подкупленный Чуковский трясся от ужаса, не умея обновить ржавые матрицы и гнилые станки, даже персонал бывшего издательства Гроссмана распылился в лихолетье, уехав за границы РСФСР, погибнув или сбежав в медвежьи углы, где никто не напомнит о банкете в особняке Рябушинских и не ткнет кулаком под вздох, требуя иного происхождения от проститутки и пьяного бродяги.
     - Польский вор Иоаганн Карлович Пшиемский, - прочел я на смятой, захватанной жирными пальцами визитке, лежащей почему - то в скрепе с бундовской листовкой девятьсот пятого года. Вроде, там Успенский поучаствовал, своей любознательностью разрушив еврейский заговор в самом начале, хотя и не уверен, не та стала память. Да и плевать. Я бросил визитку в камин, отложив листовку на бытовые нужды, ежели ее перевернуть, то на подтирку пойдет. Смотрел в огонь, вспоминая или просто грезя, не знаю, во всяком случае, вроде бы, даже придремал.
     - Дрыхнет.
     Я вздрогнул и открыл глаза. На пороге стоял, браво выпятив грудь, усач Буденный, сзади лезла козлиная бородка Луначарского, нашей балерины, как именовал его их разбойный атаман, но третьим совершенно неожиданно был грузин Джугашвили, в привычной шинели и сапогах, молча посасывающий погасшую трубку.
     - Чем обязан ?
     Не считая нужным приподняться, я прислонил палец к уху и покачал головой, как лошадь, вверх и вниз. Этому меня научил Циолковский. Тот делал вид, что ничего не слышит, а я вот юродствую, изображая крайнюю степень рассеяности.
     - Не прокатит, - засмеялся Сталин, расталкивая маршала и балерину, - товарищ Гиляровский, я знаю, причем очень хорошо знаю, что дай Бог всякому вашего здоровья и таланта. Да вы не беспокойтесь, - говорил он, усаживаясь рядом со мной у камина, - нам до Рибопьера и дела нет, лошади - тьфу, мы самолеты и танки мыслим, вон, с самим Генри Фордом контракт заключаем, будем машины делать.
    - Я - то тут при каких ? - пожал я плечами, подавая грузину коробок спичек.
    - Мы по другому вопросу, - блаженно пыхал сизым дымком Сталин, раскуривая трубку. Спохватился, полез в карман шинели и угостил меня папиросами. Закурил. Приятна все же хоть какая учтивость.
    - Да чего вокруг да около ! - гаркнул, звеня шпорами, Буденный, но наткнувшись на ледяной взгляд Джугашвили потупился, взял под ручку Луначарского и вышел во двор. Слышно было, как топочет и ругается. Плевать.
    - Простите за дураков, - тихо сказал Сталин, жестом отказываясь от папирос. Видимо, дарит. Что ж, все прибыток.
    - Давайте прямо, - предложил я ему, стряхивая пепел в камин.
    - Угу, - буркнул Сталин, выбивая трубку о медный экран, - прямее некуда. Вы, Владимлексеич, не только спортсмен, репортер и знаток воровского мира Европы, но также и гурман.
     Я согласно кивнул. Есть такое. Вернее, было. Из их селедок и сухарей ничего не сообразишь, будь хоть гурманом, хоть кулинаром, нету ингредиентов - не хрен и трепыхаться. Сталин, по всей видимости, понял несказанное мною, так как встал и потянул меня за рукав.
     - Организую спецстоловую, - шептал он мне, неприятно обдавая кислым запахом из - под порыжелых усов, - для себя и близких, через год или два укреплю личную власть, всю эту шелупень, - показал кулаком на ходящих по двору Луначарского и Буденного, - к ногтю. Приглашаю консультантом с неограниченным бюджетом, сами будете рецепты искать, сами будете парижских и миланских поваров контрактовать, машину с шофером, охрану и мое честное слово : никто вас не тронет и мизинцем до конца ваших дней.
     Я почему - то сразу ему поверил. Много позже, когда встретил я в Кунцево бывшего полковника царской армии Лукашева, понял, что не прогадал. А уж в начале тридцатых, познакомившись с Отто Скорцени, лишний раз убедился, что можно верить и людоедам, даже быть им верным, потому как после всех вихрей и разгромов лишь в верности была истинная честь.