Терновый крест

Часть первая Эпоха и судьбы
    Величава, могущественна Россия, бескрайни границы ее империи. Богаты и плодородны земли. И казалось бы, живи да радуйся во славу, народ. Но крепостное право раскололо ее мир, разделив его на два враждебных лагеря. Тяжелые унизительные условия доводили до отчаянья крестьян. Нищета и слезы наполняли чашу народного гнева. То и дело вспыхивали кровавые стычки, пылали барские усадьбы. Царская власть не церемонилась с мятежниками, жестоко покоряя их силой. Российские суды неустанно выносили суровые приговоры мятежникам. Сразу же за Уральским хребтом раскинулась матушка Сибирь. Именно она стала местом наказания непокорных. Через Тобольск днем и ночью тысячи каторжан шли по этапу, умирая от простуды и болезней. Весь Сибирский тракт был усеян людскими костями. Так в 1697-м году «боярский сын» Петр Мелешкин повел из Тобольска в Нерчинск этап ссыльных в числе шестьсот двадцати четырех душ, но к месту назначения пришли только четыреста три человека. Из двух тысяч пятьсот арестантов, отправленных из Соликамска опять же в Нерчинск, за семь недель этапа умерло от голода и болезней пятьсот семнадцать ссыльных. Либеральные реформы царя Александра II оборачиваются еще более резким всплеском численности ссыльных в Сибирь – около трехсот тысяч человек за период с 1862 по 1881 годы, то есть около пятнадцати тысяч в год. Доставкой колодников в Сибирь ведал Сибирский, а затем Сыскной приказ. В 1812-м году на том месте, где сливаются Иртыш и Ульба, посланец царя Петра I майор Иван Лихарев заложил Усть-Каменогорскую крепость. Названа она была так потому, что в этом месте Иртыш как бы вырывается из объятья каменных гор и гонит дальше свои воды по равнине – спокойно и величаво. Но вырывались здесь и вольно текли лишь сибирские воды, безжалостна была судьба узников этой крепости, немногим из них удалось выйти на свободу. В 1823 г. здесь для военнослужащих, осужденных на каторжные работы, отстроили особое Усть-Каменогорское военно-каторжное отделение. Невиданной жестокостью прославился этот острог. Невыносимые условия и тяжелый труд на каменоломнях сводил заключенных с ума, превращал их в зверей, заставляя бежать.

Беглец
    Морозной стояла зима 1864-го года на Алтае. Но с февраля потеплело, и задули метели. Серой мглой затянуло небо. Вот уж вторую неделю по Змеиногорскому уезду бушевал снег. Его белые хлопья тяжелыми шапками ложились на вековые соны, с треском обламывая их промерзшие сучья. Голодный волчий вой заполнил обезлюдившую степь. Боже упаси кому-то в это время оказаться вдали от жилья. Здесь дикий край, здесь от села до села сто верст.
Первыми сюда прибыли доверенные Акинфия Демидова, начав здесь рудное дело. Их медеплавильные печи требовали древесного угля. Бездонным кладезем для его производства стал барнаульский бор. Огромные березовые рощи этого лесного массива привлекли внимание демидовского приказа. С тех пор закурились дымком «волчьи ямы»(1), потянулись к Змеиногорску угольные обозы. До чего же чуден человеческий мир и подобен дикой природе! Вот возьмем, к примеру, травинку. Несло ее грешную ветром, зацепилась она в голом поле, глядь, а уж через пару лет на этом месте щетинится, зеленеет луг. Так произошло и с урочищем углежогов. Возведенные у леса рабочие казармы положили в этом диком краю основу человеческого жилья. Не успели обжиться рудокопы, как потянулся сюда народ. Обозами шли на Алтай казаки и вольные землеробы. Облюбовав в округе пригодные земли, ставили они свои станицы и села. В семи верстах от «Старых казарм»(2), вдоль кромки соснового бора, пристроился поселок Александровка. Изумительное место для жилья выбрали поселенцы. С одного бока вольные степи, с другого – дикие запасы богатейшего леса. В ложбинах слезой скользит родниковая вода. За полвека прижился здесь народ. В двух верстах от села основался кордон земской управы. Хозяйничал здесь смурый объездчик Федор Колычев. Этот жилистый чернобородый мужик был грозой всей округи. Жил Федор при кордоне со своим семейством — женой Еленой да белокурой дочкой Анфисой. Слыл в округе человеком нелюдимым, с темным прошлым, так как о своей жизни он не делился ни с кем, даже изрядно выпивши. За все годы своей жизни в Александровке, сдружился он лишь с местным охотником Мишкой Власовым. По сей причине в народе о нем ходили разные сплетни.
    — Тять, а тять! — будила в ночи, храпевшего отца Анфиса.
    — Чего тебе? — сонно хрюкнул через нос отец, повернувшись на бок.
    — Во дворе кто-то у нас. Слышишь, как в дверь шаркают, — тревожно шептала во тьме дочь.
    — В голове у тебя шаркает, — зевая, недовольно пробурчала разбуженная Елена. — Перезрела девка, мужа бы ей. Да где взять. Вот и чудится по ночам всякое. Иди, спи!
    — Цыц ты! — рыкнул на нее Федор, наострив уши. — Надысь и вправду, кто-то шкребется. Дойду-ка до двора, гляну. Ну-кось! — отодвинул он к стенке жену и шумно сполз с кровати.
В углу у печи замычал разбуженный телок.
    — Кызь ты шалава! —  отталкивая шаркающего языком телка, шарил Федор рукой валенки. Найдя наконец-то обувку, накинул тулуп и шмыгнул за порог. Вслед ему в распахнутую дверь ворвалась снежная буза, хладно облизав голые ноги Анфисы. А та, стояла, чуть дыша, вслушиваясь в густую темноту. Но до нее доносился лишь вой ветра. Вдруг резкий скрип прервал ее любопытство, она вздрогнула, — в дом вошел Федор.
    — Анфиса! — с выдохом просипел он с порога, смахнув пятерней таящий снег с лица. — Заблудший там упал. Одевайся и айда на двор. Пособишь занести его в дом, мне одному не осилить.
Наспех обув ноги, накинув старенькую доху, дочь тенью скользнула во двор. За порогом, липкими хлопьями бушевал буран. В недалеке, сдерживая его силу, сердито шумел сосновый бор.
В трех шагах от сеней, калачиком чернело чье-то тело.
    — Ну-ка, бери его за ноги, — сквозь вой пурги, орал Федор.
С трудом оторвав от снега незнакомца, шатаясь под порывами, они втащили его в избу. Елена, запалив лучину, поднесла огонь. Тусклый свет выхватил из темноты тело мужчины в заледеневшем арестантском бушлате. Его худое заросшее лицо было мертвецки бледно. Признаки жизни подавали лишь таявшие снежинки, слезой стекавшие с русой бороды. Скинув шубейку, Анфиса жадно всматривалась в черты незнакомца. — «Это он! Это он»! — истошно билось ее сердце.
    — Да это никак беглый! — прикрыв рот ладонью, ахнула Елена и быстро осенила себя крестом.
    — Беглый не беглый, нам какая разница, — сердито ворча прервал ее муж, стягивая с вялого тела рваную обледенелую одежду. — Откуда он у него?! — воскликнул вдруг удивленно Федор.
    — Чего? — не поняла жена.
    — Да крест, говорю у него, Фролки, брата моего! — указал он пальцем.
На обнаженной груди беглого темнел старообрядный терновый крест.
    — Ладно, мать, опосля про то познаем. Перевяжи-ка теленка к кровати и стели ему доху у печи. Анфиска, жир барсучий давай! Анфиса, шлепая босыми ногами, метнулась к висевшему шкафчику. Подав батьке чаплыжку, она встала за его спину и принялась из темноты разглядывать обнаженное тело. Это было ее первое знакомство с интимными местами мужчины. От увиденного груди ее вдруг наполнились, рука машинально скользнула между ног, а по телу пронеслась истомная дрожь. Не в силах сдержаться, застонала Анфиса в этот сладостный порыв.
    — Чаво вылупилась? Брысь отсюда! — услышав стон, прервал ее блаженство Федор, усердно растирая незнакомца.
Пыхнув жаром от стыда, Анфиса ужом скользнула в свою комнату и забилась под одеяло.
    — Ну вот и все, — укутав страдальца в тулуп, протянул жене опустошенную чаплыжку Федор. — Теперь он в руках божьих. Выдюжит, значит будет жить. И мы ложимся, мать, утро вечера мудренее.
Перекрестившись, Елена задула лучину. И зевнув, след за мужем рухнула на кровать. Не успела ее голова коснуться подушки, как она уже сладко захрапела. В унисон ей затянул свою сонную песню Федор.
    Не спалось лишь одной Анфисе. И на то у нее были свои причины. Два месяца назад ходила она к бабке гадалке. А в сочельник, уединившись в горенке, гадала Анфиса на суженого. По наказу бабки, зажгла она у иконы свечку и трижды прочла молитву. Выполнив обряд, Анфиса зажмурила глаза. В начале была темнота. Потом вдруг предстал яркий круг, от которого плавными волнами растекался ласкающий свет. Желание Анфисы было так велико, что она, поборов страх, шагнула в этот золоченый омут. Холод, пронизал тело. Перед ее взором предстало лицо бородатого мужчины. Ледяные сосульки свисали с его русой головы, а на щеках застыли бусинки слезы. Как на иконе Христа, сиял над ним золотой ореол. Мужчина открыл свои голубые глаза, посмотрел на неё и сквозь посиневшие губы издал жуткий крик: — «Замерза-ааю я, любимая-ааа»!
Вскрикнула в ужасе Анфиса. Ноги ее подкосились, и она с грохотом рухнула на пол. На шум принеслась перепуганная спросонок Елена, обозвав дочь перезрелой дурой, задула свечку. С той поры нарушилось ее девичье спокойствие. Жила она в ожидании какого-то страшного события. «Неужто это свершилось. Неужто это он?» — мучилась в догадках девица. Томно ворочаясь в постели, она ненароком вспомнила про бабку.
— «Бабка! Вот кто может все истолковать! Завтра же схожу к ней». От этой мысли ей стало легче, и она уснула.               
    (1) «волчьи ямы», — для отжига древесного угля отрывались ямы, в эти ямы закладывали сухие сучья и березовые стволы, затем их поджигали и присыпали землей. Эти ямы в Сибири назвали «волчьими».
    (2) «Старые казармы», — название поселения, ныне — это село Сросты Егорьевского района.

    Анфиса
    В семье Колычевых Анфиса была единственным ребенком. Ее рождение было радостным событием. Впервые свет она увидела утром под весенние раскаты грома, в аромат бушующих трав. Вопреки бурной природе, появилась Анфиса тихо. Принимавшая роды бабка-повитуха сразу же это приметила.
    — Славная у тебя, Мироновна, внучка. Смирная будет.
    — Твои бы уста, Михеевна, да до Бога! — перекрестилась та, вспомнив то час крутой норов своего чада.
Последнее время Олеся Мироновна жила при дочери, карауля ее на сносях. Под вечер, с клубами пыли, прилетел на кордон вспотевший дед, Титок Иван Григорьевич
    — Где внучка? — кинулся с порога он.
    — Спит, — поправила косынку побледневшая после родов Елена.
    — Дай хоть глазком взгляну, — шагнул к люльке дед.
    — Да пошел ты! Как черт вонючий. Сглазишь еще! — преградила путь Мироновна. — Иди-ка лучше отца поздравь. Вон, кажись, Федька с объезда вернулся.
До утра пил Титок, обмывая рождение внучки.
    — «Нет, батя, кукиш тебе! — говорил он злобно сам себе, глотая полугар под цветущей черемухой. — Плевал я на твое проклятие, будет наша любовь жить!» — Федька, ты даже не знаешь, как меня уважил, — пьяно икая лобзал он зятя. — Теперь мне и помирать не страшно. Мы одной семьей должны держаться. Олеська пусть за внучкой приглядывает, дурного не будет. Да я, ежли что, любому горло порву! Правильно я говорю?!
Но охмелевший зять лишь кивал головой. Крепкая сивуха, без особого труда сломила непьющего Федора.
Так и выросла Анфиса на два двора. Впитывая в себя ласку бабушки и грубое общение родителей. А в мае, когда ей исполнилось шестнадцать годков, на кордон неожиданно завернул друг отца Михайло Власов. Пробыв немного, обсудив с родителями что-то, распрощавшись, уехал. В скорости под вечер прикатил он со своей женкой. Елена накрыла стол. Из горницы Анфиса слышала, как, чокаясь, они шумно обсуждали ее сватовство. Но в этот самый разгар вдруг у ворот заржал конь. Скрипнула дверь, и в дом вошел дед Иван.
    — Что это вы здесь за праздник устроили? — недобро взглянул он с порога.
    — Да вот Анфиску пропиваем. Присаживайся к нам, батя, — почувствовав неладное, затрусил перед ним Федор.
    — Во как!? А с нами вы посоветовались? Или мы вам уже не в счет?
    — Сыну мому, Митьки, приглянулась ваша Анфиса. — «Как цветочек, говорит»! Вот хотим породнится, — влез в разговор подвыпивший «новоиспеченный» сват.
    — Не этот цветочек твому Митьки рвать, — оборвал его радость Иван. — Пущай пока растет. Конец сватовству! Поворачивайте оглобли до дому.
Побледнел Михайло Власов.
    — Забижаешь, Григорич! Мы люди не последние, смотри, не прокидайся. Митька мой, жених видный, за него любая пойдет.
    — Вот и ступайте с миром, выбирайте себе любую. О нашей пока никакого толка не будет, — решительно отрезал Иван, выпроваживая за дверь сватов.
Озлобленно хлопнув калиткой, вылетел со двора Михайло.
    — Батя, зря ты так! — понурился Федор. — Не по-человечески это.
    — Вечно ты не в свои сани лезешь! — поддержала мужа разозлившаяся Елена.
    — Поговорите мне еще! — строго осадил их Титок.
Дурная слава об этом сватовстве вмиг разлетелась по округе. И вот уже свой двадцатый год ходила в девках Анфиса...

    Сибирское казачество
    Когда то привел в Сибирь свое войско атаман Ермак. Укрепившись по Иртышу, двинулись казаки к подножью Алтайских гор. По древним славянским поверьям, таилось здесь где-то чудное Беловодье. Проливая кровь в сечи с кыргызами(1), рыскал Ермак в поисках этой райской земли. Но так и не найдя мифического уголка, погиб он в пьяной стычке. Потеряв атамана, разбрелись казаки по Алтаю. Блуждая по диким местам, прибились они к чалдонским дворам(2). С подозрением отнеслись те к пришлым братьям. Но вскоре сблизил их единый русский язык. К тому же, в местных поселениях женская половина испытывала мужской голод. Тяжелый быт и свирепый климат первыми вырывали из семей мужчин. Переженились казаки на местных девках. Осели на Алтае и разбили свои первые курени. Сытно зацвели их станицы. По округам паслись стада овец и коров, нагуливая вес изобилием сочных трав. Вот так и положили выжившие ермаковцы и их дети основу Сибирского казачества Особый рассвет получили станичники с приходом Демидова. Окрепшие в морозах, хорошо владевшие оружием, они стали лучшей охраной для перевозки грузов и городовой службы. Испокон богатства Сибири манили чужеземцев. Пользуясь бесконтрольностью границ, потянули они свои грязные лапы к несметной кладовой России. Тогда-то, наконец, и встревожились в Питере. Огромную роль для сибирского казачества сыграл посланный Петром I князь М. П. Гагарин. Хоть и повешен был Матвей Петрович, но сделал он для укрепления Сибири немало. При нем закладываются и строятся новые крепости: Омская, Железинская, Ямышевская, Семипалатинская, Устькаменогорская, Бийская, Петропавловская и Пресногорьковская. По ходатайству Гагарина, начинается создание линейного казачества. Он же добивается введения должности единого сибирского атамана. Позже, им становится сотник Железинской крепости Федор Анциферов. Началось массовое заселение сибирской пограничной линии. И уже к концу текущего столетия было сформировано Сибирское Казачье Войско. По новому положению, оно носило название «Сибирское линейное казачье войско». Впервые в истории сибирское казачество получило правильное военное устройство в составе десяти отделов мирного времени. На тот момент на службе в Сибирском линейном казачьем войске состояло около шести тысяч человек. Величайшим указом был определен служивый статус: — каждый курень получал пожизненное право на земельный надел от шести десятин на душу; — на службу в казачьи полки зачислять с семнадцатилетнего возраста; — служивых наделить жалованием: для низших чинов от шести рублей, взводным урядникам от восемнадцати рублей, вахмистру от двадцати шести рублей. С оплатой один раз в два месяца. В военное время казачье жалование удваивалось. — ежегодно выдавать казенный паек по три четверти муки на каждого в год; — для конного состава – фураж по семь четвертей овса на год; — закрепить право заготовлять сено по цене две копейки за пуд и беспрепятственно ловить рыбу на всех сибирских реках. В военное время отделы преобразовались в конные полки. В 1809 году полкам пожалованы десять знамен в виде бунчуков, а войсковым знаменем стало знамя томских казаков, полученное в 1690 году. С 1812 года отделы были ликвидированы и переименованы в десять казачьих полков. За заслуги перед Россией сибирское войско было удостоено особой форменной одеждой уланского типа, не имевшей аналогов ни в каких других казачьих войсках. Кроме того, только сибирским казакам разрешили носить оружие по старинному обычаю сибиряков — карабин на левой стороне, а боеприпасы на правой. За «усердие и исправность к службе» войско получило свою первую награду — флюгера на пики с надписью «В ввящее отличие, усердие и исправности в высочайшей службе». В начале девятнадцатого века открыли первые школы для казаков действительной службы, а через два года после их открытия было введено обязательное начальное образование. Для подготовки офицеров в Омске в 1813 году создали войсковое училище, и уже в 1830-х годах образовательный уровень офицеров-сибирцев был выше, чем у их сослуживцев по Киргизской степи — уральцев и оренбуржцев. Тогда же войско стало выделяться образованностью урядников и многих рядовых казаков. Но не только караульную службу и охрану границ несли казаки, но возродили они и культуру земледелия. Казацкая косуля впервые резанула девственные алтайские земли. Тесня вековые ковыли, густо заколосились хлебные поля. Не виданное доселе зерно получили сибирские казаки. Каравай с его муки имел божественный вкус, а хлебный дух разносился до семи верст в округе. Еще сама императрица Екатерина Великая, отведав сибирский ситный, с восторгом воскликнула: — Это изумительно! — и посмаковав немного, добавила властно, — пора вам, господа, пересмотреть свои колониальные взгляды на Сибирь и взять ее под заботы империи. Ибо скоро она может стать яблоком раздора за право владеть ею.
    (1) кыргызы, — так славяне называли местные народы тюркских племен.
    (2) чалдонцы, — часть славян, сбежавшая в Сибирь после разгрома Золотой орды. К ним смело можно отнести Емельяна Пугачева, Кондратия Булавина. В дальнейшем так стали называть и староверов, всех тех, кто не признавал власть Москвы.

    Григорий Титок               
    Стекая с вершин Алтайских гор, сливаясь с мелкими речушками в отрогах Тигирецкого и Колыванского хребта, берет начало вьюнок Алей. Спустившись с гор, стремительно несет он горные воды в Приобское плато. Свое название, «Элей» (1), эта река получила в пятнадцатом веке от прибывших в Сибирь чалдонцев. Подметили они, что его воды, как масло ускользали, найдя новое русло. До их прихода местные тюркские народы все что текло, называли «катунь», что в переводе означает «река». Змеей льется Алей по алтайским степям, то появляясь, то стремительно исчезая за поворотом. Быстры и сильны его воды. Здесь когда-то проходил караванный путь из Бухары до Томска. А в конце восемнадцатого века осуществлялись попытки доставки грузов с Змеиногорского рудника на Барнаульский сереброплавильный завод.
    Начало активного заселения его берегов пришлось на рубеж семнадцатого и восемнадцатого веков. Тогда-то и облюбовал этот дикий уголок казацкий сотник Бобок. Отстроились у зарослей лесной поймы казаки. Так и родилась станица Бобковская. Место и впрямь дивное. Хоть и не широк Алей, но богаты рыбой его бурные воды. Косяками изобиловали в нем окунь, щука, хариус, таймень, лещ, судак, сазан, карп. А в трех верстах от станицы, плещутся воды степных озер. Щедра была и природа. В густых зарослях черемухи и калины сплошным ковром чернела ежевика. Дикая клубника стелилась так, что негде было ступить. В тени забоки кружит голову запах черной смородины, гнущейся под тяжестью своих плодов. И вокруг божественная тишь, лишь белые березки шуршат, перешептываясь с водами реки.
    В ста шагах от берега, в зелени сирени, кутается курень Григория Титка. Ладный хозяин Григорий Макарович. Уютно в его доме, чисто в его дворе. Заботлива и ласкова его жена, красавица Марфа Тимофеевна. Когда-то «выкупил» (2) он ее у староверов. Выкупил не для забавы, приглянулась она ему. Вот уж сорок лет они вместе, душа в душу.
    В свою молодость, служил(3) Титок в Змеиногорске. За хорошую службу, по лету, дали ему побывку домой. Дорога до дому лежала через кумандинские земли. Неспокойно там было в то время, кыргызские кочевники то и дело чинили свои разбойные набеги. Но приелась казаку колива(4). «Карабин и шашка при мне, отобьюсь, ежли что. Не отобьюсь, так Калмык(5) вынесет», — неведомой силой тянуло его на волю.
Не стал казак дожидаться обоза и двинулся в путь один. Налегке прошел он верст десять от «Змеевки», покинула сердце тревога. Осталась лишь последняя сопка. «Ну вот, до Курьи уж рукой подать, а там и дом видно», — радостно подумал Григорий, покачиваясь в седле.
Но едва обогнул он этот скальный горб, как вдруг зафыркал, затрусил под ним конь. А из зарослей березняка заржала чья-то кобыла. Не успел Титок и глазом моргнуть, как на него уж неслись пятеро верховых. Вмиг повернул коня казак, но вновь, в половой охоте(6) заржала кыргызская кобыла. Не слушая плети, заржал Калмык, танцуя на месте. Не учел Титок эту древнюю хитрость кыргызов. Выпрыгнул тогда он из седла, снял из карабина ближнего, а перезаряжать уж времени нет. С гиком подлетели к нему кочевники, взяли его в «карусель» (7), закрутили свои тугие арканы. Но верток, силен был казак и востра его шашка. Обозлились кочевники, выхватили сабли, а молодой, скуластый, оскалив свое смоляное лицо, метнул в него дротик. И предстать бы Григорию пред Богом, но видно ангел был в этот час где-то поблизости. Отбили Титка возвращавшиеся с охоты курьинские староверы(8). Привезли в общину, выходили.
Вот тогда-то и приглядел он местную красавицу Марфутку. Ох, и красива была девица! Стройный стан, руса коса до пояса, а с лица только божью росу пить. Любая княгиня позавидовала бы сему творению природы. Кинулся в ее двор Григорий, хоть и не блистал тонкостью своей внешности. На его удивление, отец белокурой красавицы дал свое согласие, но запросил с него «калым» (9) по старому обычаю.
    — Возьми моего коня, — предложил казак. — Двадцать целковых за него калмыкам отдал.
    — А зачем он мне! — усмехнулся его будущий тесть Тимофей. — У меня свои не хуже, девать некуда.
    — А что же ты хочешь?
    — Ружье мне отдай и припасы к нему, тогда сговоримся.
Не пожалел, отдал Григорий ему свой новенький тульский карабин.
    Так ли сильно полюбил ее тогда Титок? На этот вопрос он не мог бы ответить и сам. Тогда ему ясно было лишь одно — она ему нравилась. А все, что ему нравилось, он стремился получить любой ценой.
    Добротной женой оказалась Марфа Тимофеевна. Трех сыновей и дочку родила она Титку. Дочь Марию, что за старшим Петром, замуж выдали. Живет не хуже других, трех внучат на радость им родила. Младший Иван уродился всем на зависть. Лицом в мать, рослый, широкоплечий, да и силой не обижен. На службе вот уж третий год состоял. Смел и надежен казак в любой стычке. Зауважали его станичники, а бобковские невесты, вздыхая, сохли по нему в ночи. Но острый глаз Григория Макаровича в этой девичьей густоте отыскал истинную красавицу.
В нынешнем году, на пасху, после церковной службы подошел он к тучному казаку Мирону Крылову. Мирон Крылов слыл в станице как человек зажиточный. Имел он близкую родню на Дону, а некоторые языки поговаривали, что даже и в самом Питере.
    — Христос воскрес, Мирон Гордеич! — раскинул руки для объятий Григорий.
    — Во истину воскрес, Григорий Макарыч! — облобызались станичники.
    — Как поживаешь, Мирон Гордеич? — начал свой подход Титок.
    — Да ничего, справляемся, — сняв фуражку, вытер лысину Мирон. — Ну и жара стоит нонче, прямо как на югах.
Титок никогда не был на югах и поэтому не придал его словам никакого значения, а продолжал гнуть в разговоре свою линию.
    — Дашка то, вон какая у тебя вымахала. Не планируешь ее замуж выдать? Девки-то, они товар скоропортящийся, — и вопросительно взглянул он на Мирона.
    — Не волнуйся, моя не залежится, ее красота от Бога, и приданым не обижена. Женихи все пороги уж обили. Но пока не вижу достойного.
    — Ну, а Иван тебе мой, как? — в ожидании вытянул по-гусиному шею Григорий.
    — Иван-то!? — пауком впил в него свои глаза Мирон.
Напрягся Титок от этого. Нет, он не страшился, он стыдился быть униженным отказом.
    — Отчего ж не породнится, сын у тебя недурен, — снял, наконец, напряжение Мирон.
Выдохнул облегченно Григорий Макарович. Счастливый был этот день для него. Еще бы! Первую красавицу станицы с одного захода увел он для сына. Такую радость он испытывал всего лишь раз, когда с коньком «нагрел» шурина. Так и сговорились в тот день казаки. Дали слово, ударили по рукам, а сватовство назначили к покрову.
    Но не все так гладко шло в семействе Титка, не обошло и горе его двор. В двенадцатом повел на Бонапартия из Каменогорской добровольную(14) сотню старший Петро. Попрощался он у ворот с женой и сыном, обнял мать с отцом, вскочил на коня и ушел в галоп. Ушел не один, привязался к нему младший брат Мишка. Семнадцать годков всего лишь тому было. Сгинули они оба где-то под Бородино. Лукерья, женка Петра, как только получила казенное извещение, заколотила окна своего куреня и пришла в дом тестя.
    — Как хошь, батя, гони нас с Ваней, не гони, а мы все одно с тобой жить будем.
Выдавил слезу Титок, поклонился ей за верность мужу.
    — Сколь хошь живи, ну а коли сватать станут, тебе решать.
    В том же году прирубил он к куреню трехстенок. Вот уж десять годков живет в нем вдовая сноха. Приезжали, сватали ее не раз, но осталась она верна своему мужу. Подрос и Ванюшка, сын Петра, ну прямо вылитый батя. Даже походку отцовскую взял. Смотрит на него Григорий, а из груди стон так и рвется: — Эээх! — протяжно сглатывает он горький ком.
Тяжела ноша смерть сынов, не дай Бог, кому-нибудь испытать это при жизни. До гроба, как ржа, гложет отцовскую душу чувство вины. Смог бы тогда этот старый, израненный в сечах казак, как отец спасти, удержать своих детей, отговорить их от похода. Как отец — наверно смог бы. Но не сделал он этого как воин, как защитник Отечества. Ибо защита России для него была святым делом.
Тяжко бы пришлось Титку доживать свой век, если бы не его младший сын. Всю свою отцовскую любовь и заботу посвятил он ему. Эх, знать бы тогда ему, чем все это обернется!
    (1) Элей — со временем Элей стали называть Алей, так как буква «А», была более приемлема для местного населения.
    (2) выкупил — заплатил калым.
    (3) служил — все казаки проходили обязательную службу в линейных полках с семнадцати лет.
    (4) колива — казацкая казарма.
    (5) «Калмык», — имя коня.
    (6) в половой охоте, — брачный период, в котором кобыла допускает к себе жеребца.
    (7) в карусель — скакали вокруг него, стараясь закружить жертву, чтобы с легкостью набросит свой аркан.
    (8) староверы, — православные, не принявшие реформу Никона.
    (9) калым — компенсация отцу за то, что он растил дочь, этот обычай частично сохранен до сих пор.
    (10) добровольная сотня, — официально сибирские казаки в войне 12-го года не участвовали, на них была возложена охрана границ. Но несколько сотен добровольцев все же было отправлено на защиту России.   

Иван Титок
    Младший сын Григория Макаровича Титка появился на свет 19-го мая 1806-го года, в день поминания Святого Варвара (1). При крещении, бобковский поп отец Василий нарек его Иваном. О чем тут же, шустрый дьячок Дионисий, приняв чарку за его здравие, сделал запись в Метрической книге.
    В Титковом семействе, Иван был последним и самым любимым чадом. Частенько, прилюдно гордился им Титок.
По тем временам, в Боковской, как впрочем и по всей Руси, любимым занятием стариков был спор о мужицкой силе. Собравшись кутком в "шинкарке", они до хрипоты спорили отстаивая своих кандидатов. Хитрый от роду Титок постоянно отмалчивался в этих спорах. Но если выбор был не в его пользу, то с ходу бил "под дых".
    — "Сильнай казак, спору нет — нараспев соглашался он. — Но все жа, на чуток, послабжа будет моего Ивана".
Хоть и недолюбливали его за наглость, но под давлением совести сникшие старики принимали его сторону.
    — Да... Сын у тебя Григорий что надо. Редкой породы казак!
Эти победы, над "сивобородыми", доставляли ему неписанное удовольствие. Домой Титок летел в приподнятом настроении.
    — Тимофевна! — вертаясь, кричал он с порога. — Мечи на стол все что есть. А то я проголодался, как волк.
     — Ты часом Макарыч не в шинок ли вхаживал?  — видя приподнятость мужа спрашивала догадливая жена. — Что-то веселый ты сегодня больно.
     — Какой шинок Тимофевна? День сегодня хороший. Ванька то когда приедет?
     — Я почем ведаю?  — отвечала жена наспех смахнув материнскую слезу.
    Да... Титку и впрямь, было кем и чем гордится. Его сын вырос на славу. Верно подметили старики, — редко природа рождает "породистого" человека. Человека в котором сочетается сила, смелость, ум и красота. О таких в народе веками слагали легенды и песни, а в историю они входили как незаурядная личность. Таким, мужская сторона с молоду оказывала уважение, а женская, молила бога по ночам, послать ей в мужья.
    Иван Григорьевич Титок, внешне выглядел так. Отроду жилистый, мослатый, плечи прямые, широкие. Роста высокого, более сорока вершков (2). Не смотря на чуть изогнутые в коленях ноги обладал стройной фигурой. Походка мягкая, уверенная. Лицом, в мать. Высокий лоб, прямой нос, волос темный, глаза выразительные, карие.
В миру слыл человеком доброй души. Но защищая свою жизнь или жизнь близких, приходил в дикую ярость и не знал страха. В жизни был рассудительным и обладал врожденной притягательностью. К нему как магнитом тянуло людей, - иные хотели услышать его мнение об интересующих их событиях, а слабые видели в нем защиту и покровительство.
На службу Иван поступил, как и гласил казачий устав, по исполнению семнадцатилетнего возраста. 19-го мая 1823 года он был приписан к Змеёвскому крепостному гарнизону в чине рядового казака линейной службы. А уже через год, на побывку, прибыл с нашивкой урядника. Его приезд стал праздником для Григория Титка. Выпивавший строго по церковным, в сей день, он упился до "поросячьего визга". Еще бы! Никому из станицы, не удавалось за год достичь таких высот.
    — Петро с Мишкой показали, а Ванька еще больше покажет, кто мы такие! — напялив на себя, сыновий кафтан, доказывал во все горло Титок неизвестно кому.
    — Мы Титки, еще с Еремой на Алтай пришли! Мой дед...
    — Уймись ты, дед! — успокаивала его жена. — Ваня, сынок, доведи отца в постель.
Заматерел, возмужал Иван за год службы. Как ребенка, под колени, хватил он пятипудового отца и бережно уложил на овечий тюфяк. (3)
    — Хватит бурчать. Спи батя. Голова уже болит от тебя.
Довольный Титок, с трудом изобразил подобие улыбки и тут же захрапел.
    Но не радостью пьяного отца запомнил Иван свою первую побывку. Этот приезд, как топором, до гроба зарубил в его голове образ любимой женщины. То что произошло с ним, часто встречается в среде "однолюбов". Наверное по тому, что они выбирают свою половину сердцем, раз и навсегда. И не приведи господь, когда злой рок судьбы отнимает  их идеал. Мучаясь, они ищут его на всем жизненном пути, но к сожалению редко находят и умирают в одиночестве.
    В вечер перед отъездом, собрался он на вечёрку. (4) Собрался , да не дошел. По пути, встретилась ему вдовушка Глафира Лучкова. Чертовски красива и стройна была казачка. Да годами, всего лишь лет на семь старше его. Глядя на закат, "висела" она на калитке своего двора, маясь от одиночества.
Шесть лет назад, мужа её, урядника Мишку Лычкова, срубили кыргызы на колыванской линии. На восьмом месяце была тогда Глашка. Как увидела она мужа поперек седла, так впала в истерику. Кое-как бабковские бабы "отлили" её водой. Отлить то отлили, но не доносила Глашка Мишкиного дитя. Выкидыш вышел. Года два опосля не выходила она в люди. Кроме подружек в дом никого не пускала. Но с годами по немногу оттаяла, стала общительней.
    — Доброго вечера Иван Григорьевич! — мягким говором пропела Глаша. — На вечерки путь держите?  —  полюбопытствовала тут же, кутая лицо в козью шаль
Её слова на миг смутили казака. Глашка никогда не называла его по отчеству.
    — Здравия желаем! — быстро подавил смущение Иван. — Зорьке радуетесь Глафира Петровна?
    — Скажите тоже! Горька радость в одиночестве. Пирожков вот нонче напекла, самовар запалила, да не естся одной. Может составите компанию? — с надеждой посмотрела Глаша, ножкой чуток приоткрыв калитку. — Таких же, что ты мальцом, с Мишкой Вольных крал у меня на свадьбе. Паренная свеколка с калиной.
Толи бес под ребро, толи неведомая сила, но что то  толкнуло Ивана в ее двор. Наскоро оглядевшись, он вошел в ее дом.
Ох и скора была Глаша! Видно впрямь люто истосковалась ее плоть по мужской силе. С ходу затащила она Ивана в постель. Сладко охнув, раздвинула согнутые в коленях ноги и ощутив его в себе, принялась страстно работать тазом. А тот, испытывая неписанное блаженство, с каждым движением извергаясь выпадал из нее. Стыдясь своего бессилия, он сполз с её разгоряченного тела. Затем. С жадно бьющимися сердцами, они молча лежали в темноте, пока природа вновь не взяла своё.
    — Погоди Ваня. — нежно отстранила его руку Глаша. — Я сейчас.
Томясь, ожиданием во тьме, слушал Иван плеск воды у кадки. Летевшие минуты казались вечностью. Наконец-то, освеженная Глаша, шлепая босыми ногами, улеглась рядом.
Второй, третий и последующие заходы происходили уже как то по иному. Нет, страсть в них не угасла, просто они научился чувствовать друг друга. Редко кому с первого раза удается достичь такой гармонии. Природа идеально создала их друг для друга, как мастер создает ключ и замок. Лишь под утро, утомленные, они уснули "без задних ног".
Очнулся Иван лишь во второй половине дня. Солнце уже шло на закат. Осторожно, стараясь не потревожить сладко сопевшую Глашу, он снял ее руку с плеча. Приподнявшись, тихо присел на край кровати. Но почувствовавшая расставание сердце Глаши пробудило ее. Откинув одеяло, она села рядом. И они, забыв обо всем, молча наслаждались духовной близостью. Ивану нужно было торопиться, догонять своих. Казаки ушли еще поутру. Их блаженство нарушила Глаша.
    — Спасибо тебе Ваня за эту ночь. Ох и налюбилась я за все эти шесть лет! Как святой водой смыл ты с моей души слезы и печаль одиночества. Впервые в жизни почувствовала я что такое бабье счастье. Мой то покойный, слаб был на это дело. Да и я была дуреха, думала что так у всех. А теперь тебе пора. Ступай огородом, улицей не ходи. — укладывая растрепанный волос поднялась с кровати Глаша.
     — Сам знаешь, ежли наши бабы прознают не будет житья мне в станице. Христом богом молю тебя, забудь это и сюда более не приходи.
    Прокравшись забокой к своему двору, Иван ужом скользнул в калитку. На ее скрип из сеничной двери вынырнул племянник.
    — Живой? — обрадованно вылупил глаза он. — Дед с самого утра, причитает. К "корягам"(5) уехал искать. Думает утоп. Приедет колом тебя воскресит. Где был?
    — Отвяжись сопляк! — отмахнулся дядька входя в дом.
Мать увидя его поняла все. Не зря говорят в народе, что материнское сердце чувствует свое дитя будь оно хоть за тридевять земель.
    — Ванятка! — открыв дверь позвала она внука. — Езжай деда кликни. А то будет до потемок блукать в поисках.
Через час в дом влетел, грязный и взмокший Макарыч. Минуты две он стоял с открытым ртом жадно хватая воздух. Увидя живого сына, его мозг раздвоился. Он не знал что делать, - толи выпороть стервеца, толи плакать от счастья.
    — Ииии! — наконец выдохнул Титок и махнув рукой вышел во двор. До отъезда сына он больше не произнес не слова.
По утру, Иван оседлал коня, привязал дорожную суму и обняв мать, вскочил в седло. Отец провожать не вышел.
По приезду в крепость, его вызвал комендант. После приветствия, он сразу перешел к делу.
    — Урядник Титок, вы почему на сутки отстали от взвода?
Иван, спокойно воспринял его вопрос и глядя ему в глаза ответил:
    — Виноват господин капитан. Женщину встретил. Не смог.
    — Впервые? — взглядом оценив его, усмехнулся комендант. — Понимаю вас голубчик. Эти бестии такие. Не оторвешься. Ну что ж! За вашу честность, на первый раз я вас прощаю. В следующий раз пощады не ждите!
службе был строг.
    Третий год уж ломал он службу в Змеиногорской крепости и за свое усердие к двадцати годам был произведен в вахмистры(6). Его взвод нес погранично-патрульную службу. Сам комендант крепости, атаман Куделин, обещал ему вскорости офицерские погоны. И достичь бы казаку в службе высот, но судьба повернула иначе. Как-то в «петровки» вел Иван с дозора свою полусотню. Духота стояла, сил нет. Сморились в седлах казаки. А рядом Алей журчит, манит своей прохладой. Не вытерпел Иван и как только прошли Оловишниково(7), высмотрел тропинку к берегу.
    — Ну что, браты, может передохнем, искупаемся? — предложил он повернувшись в седле.
Казаки сонно:
    — Не! Дома лучше отдохнем и искупаемся.
    — Как хотите! Передал Иван полусотню приписанному(8) красноярскому уряднику Максиму Вольных, а сам к берегу свернул. Облюбовав одинокую раскидистую иву, спешился в ее тени, расседлал взопревшего Воронка. Освободившись от седла, конь рьяно потянул его к реке.
    — Ну! — сжав удила прервал конскую прыть казак. — Остынь пока. Вначале я охолонусь, а потом и до тебя очередь дойдет. Но едва он успел спуститься к реке, как услышал за спиной чьи-то шаги. По тропинке, к берегу, босой ногой мягко спускалась девица с коромыслом. Стройная, в белом вышитом сарафане, она как пава проплыла мимо опешившего Ивана. Подойдя к воде, сняла коромысло и загорелой ножкой пощупала воду. Ошалел от ее красоты казак, застыл как столб. А девица подол ручкой приподняла и в воду. Зачерпнула ведро, взор на него свой перевела: — Эх ты, кавалер! Стоишь, глаза таращишь, нет бы девушке помочь!
Буряком вспыхнул от ее слов Иван, кинулся в воду. А та, хохочет:  — Ты хоть бы сапоги скинул, жених! Подлетел он к ней, выхватил ведро, встретились их васильковые взгляды. Дрогнула, смутилась красавица.
    — Ну что пристал, пошутила я! – пыхнув маково, легонько толкнула она в грудь казака.
    — Как тебя зовут, девица? — очнулся наконец Иван. — Ты оловишенская? Что-то я тебя раньше не замечал.
    — Важный ты больно, потому и не замечал! — усмехнулась красавица.
    — Прям, уж так! — поймал ее взгляд казак.
    — Олеся я, дочь Филиппа Петренко, — снова смутилась девица.
    — А я Иван. Из Бобковской. Сын Григория Титка.
    — Ладно, Иван Титок, пойду я, — встревожилась Олеся. — А то мамка будет сердиться. Боится она вас казаков, говорит, что вы девок крадете.
    — А если я захочу такую красоту украсть. Как тебя найти?
    — Если захочешь, найдешь! — обернувшись у ивы, крикнула Олеся.
    С этого момента все изменилось для Ивана. Любовь проникла в его сердце. Любовь, это чувство неописуемого восторга, это когда человек начинает замечать и ценить красоту. Но любовь многогранна и обманчива. Не каждому дана возможность любить. Часто бывает так, что возвышенные чувства всего лишь плод собственной похоти. И эта похоть с годами превращается в растленного уродца. Вечна и божественна лишь духовная любовь. Это когда две любящие души, по случаю или воле Бога, находят друг друга в нашем грешном мире. Блаженна и хрупка такая любовь. Немногим пришлось насладиться ей в земном бытии. Зачастую жестокий мир, утерявший эти чувства, нещадно рушил это хрупкое духовное создание. Лишь только сильным удается сохранить свой божественный дар.
    Расставшись с Олесей, Иван вошел в воду. С силой оттолкнувшись от берега, он с головой погрузился в хладное русло реки. Бурный поток Алея подхватил его, стремясь подчинить своей воле. Но молодое тело было неподвластно ему. Сильными гребками прошел казак от берега до берега, покоряя буйный норов реки. Остудив свою страсть, выкупав коня, уже по темному, подъехал к дому Иван. Услышав его у ворот, к нему кинулась счастливая мать, слезно лобызая свое чадо.
    — Ну, полно вам, мама! — легонько отстранил ее смутившийся сын.
    — Пойдем в дом, сынок! — Ты же голодный с дороги, — украдкой утирала со своей красы слезу радости Тимофеевна.
Годы щадили, не старили ее. Вслед за матерью шагнул Иван в свою отчину (9). Родной с пеленок запах куреня встретил его с порога. Сладостно защипало сердце, пахло молоком и свежим хлебом. Сняв амуницию, он присел к столу.
    — А где же батя с Лукерьей? Ванюшкой где?
    — По заре еще уехали на покос. Явятся по потемкам. Отец нонче как сбесился, все луга в захаровской балке захапал. Совсем Лушку с Ваняткой заездил. — Гремя крынками, делилась новостями Тимофеевна.
Поев кислого молока с хлебом, утомленный дорогой, Иван прилег на полати. Он не слышал, как приехал отец со снохой и внуком, как радостно лаял Волчок, бежавший впереди телеги, звонко оповещая станицу о своем возвращении. Иван спал. Поутру снилась ему бескрайняя степь, по которой, подминая седые ковыли, крепко держась за руки, шли они с Олесей. Их сердца были наполнены счастьем. Над их головами светило солнце, а в лазоревом небе пел жаворонок. Вдруг свет померк, скрылось солнце, и закружил ураган невиданной силы. Схватил Иван Олесю, прижал к своей груди, крепко сцепив руки и …
    — Вставай, соня! — прервал его сон племянник.               
    — Ты че гавнюк? — скрипнув полатями резко повернулся к нему Иван. — По ушам хочешь гад!
Ванятка был всего лишь на пять лет моложе и по этому их отношения были приятельские. Наделенный от природы колючим языком, он всегда старался "поддеть" дядю.
    — Баба на стол накрыла. Вставай, а то сейчас дед с кочережкой придет, - грозно пуганул ершистый племянник.
Взбрыкнув ногами, Иван спрыгнул на пол. Было раннее утро. Поигрывая разводами, в окно пробивался малиновый рассвет. На дворе, настырно горланил проснувшийся петух.
Подпрыгивая, поочередно переставляя ноги, Иван натянул шаровары и вышел из спальни. На кухне, сгорбившись у стола сидел отец.
    — Ну что, со свиданьицем! — вскочил он с лавки, едва сын просунулся через порог. - Приехал значит. А мы уж с бабкой заждались тебя! — труся ногами от радости, развел руки.
    — Здорово батя! — ласково прижал его к плечу Иван
    — Надолго? — спросил расчувствованный встречей Макарыч незаметно смахивая слезу. Гордился и по отцовски любил Титок сына. И не было в этом ничего предрассудительного. Иван был для него последней радостью жизни. А последнее, человек всегда ценит больше всего.
    — Куделин на покос отпустил. Через две недели должны быть в "Змеевке".— присел за стол Иван.
    — Ну давай умывайся по-быстрому. Завтракаем и на покос. —  уняв восторг встречи, перешел Макарыч к делам насущным.
    — Батя, вы езжайте. Я вас на Воронке догоню, — поев наскоро, встал из за стола Иван.
    — Ху, ты! Вечно не как у людей! — сменив радость на гнев, возмутился отец. — Поехали бы все вместе, за дорожку о жизни потолковали.
    — Успеем еще, за день наговоримся, — отмахнулся сын.

 

    Стрелы Амура
    Сенокос, — праздник души и тела человека. Сколько песен сложено о нем в народе, видно особой страницей записан он в наших генах. В сенокос, бередят душу цветущие травы. А их скошенный запах пропитанный соком земли, до последней минуты хранится в нашей памяти. Испокон веков, отбитое стальное жало сближало человека с миром природы. Здесь, русский мужик сызмальства набирал свою силу и впитывал дух земли.
   Три дня, избавляясь от вязкой тоски, изнурял себя работой Иван. Но образ стройной красавицы, как заноза засел в его мозгах. Насыщая тело «ключом» (1),  скирдуя пахучее сено, он всюду видел лицо Олеси. Его сердце жаждало встречи.
    На четвертый день, к обеду, наметав четыре стога семейство Титка управилось с покосом. Увязав макушки(2), Григорий Макарович сполз на земь и деловито осмотрелся.
    — Ну вот, кажись управились! — перекрестился он. — Теперь можно и до дому. Бабка уж, поди баньку истопила. Наказывал я ей.
Загнав в оглобли полусонного мерина, Макарыч заботливо усадил на воз семейство и взмахнул кнутом: — Но-оо! Сивый!
Сивый, поднимая клубы пыли, протрусив немного, тут же лениво перешел на шаг. Иван на Вороном, ехал им в след. На большаке у развилки он остановился и повернул коня на Оловишниково.
    — Ты куда?! — крикнул ему в след возмущенный отец. — Вот ведь натура «кержацкая», весь в мать!
    — Да ладно тебе батя! — заступилась за шурина Лукерья. Казак ить он, ему вольный ветер друг, а не пыль за телегой.
    — Так то оно так! — согласившись вздохнул Макарыч. Некогда властный, жестокий он, с годами сдал и стал мягче, женственней. В нем проснулась ревность и материнская забота о сыне. Ему хотелось что бы тот всегда находился подле него.
   В галоп летел Иван к Оловишинской, с одним желанием увидеть ту, которая отняла его покой. Отскакав версты полторы, у "Чистенького" (3) ему встретился казачий дозор. Дозор несли "красноярцы", урядник Васька Кныш и пожилой казак Тихон Меркушин.
    — Здоровы бывали служивые! — приостановив коня поприветствовали их Иван.
    — Добренького здравия и вам! — ответил Тихон.
    — Куда намылился? — протянув руку, полюбопытствовал подъехавший Кныш.
    — Не твоего ума дело. — пресек его любопытство Титок.
    — Да тут много ума и не надо, знаем куда. К "оловишенской" Оксанки. Ваня, та с норовом, не ты первый к ней подъехал. Всех отшила. Но мы по дружески можем тебе помочь, у речки подкараулим и в кустах "обабим". Ну а опосля, она посговорчивей станет. — нагло ухмыльнулся урядник. Злобой пыхнул Иван от его слов.
    — Только попробуй, пальцем тронуть, до жопы разрублю, а дальше сам развалишься! — сжав зубы протянул Титок, положив налитую руку на рукоять шашки. Страх молнией прошил не только Ваську, но и его коня. Скосив испуганные глаза, шарахнулся он боком разводя всадников.
    — Тю дурень! Да пошутил я. — силой удерживая жеребца за узду, напугано оправдывался Кныш.
    — Смотри у меня! —  в полуоборота предупредил Иван и подстегнул Воронка.
 Подойдя к Оловишинской, спешился у кряжистой ветлы. На берегу реки, сидел лишь конопатый малец, удивший рыбу.
    — Эй, малый иди сюда! — позвал его Иван.
    — Чего тебе? — недовольно повернулся тот, рассматривая казака из-под козырька выгоревшего картуза.
    — Тебя как звать то?
    — Федькой.
    — А не знаешь ли ты Федька, где живет краса девица, Олеся?
    — Отчего же не знаю. Это сестра моя. А зачем она тебе, женихаться, что-ль приехал? — ехидно сощурился малец.
    — Не твоего ума дело. Смог бы ты ее сюда позвать.
    — За так, не пойду, да и батька будет ругаться. А вот ежли пятак дашь, тогда вызову.
    — Ну если она придет, я тебе братец рубль дам. – с жаром уверил его Иван и вынул из кармана «ефимок»(3).
    — А не соврешь?! — вскочил удивленный Федька.
    — Слово казака.
Смотав снасти, мелькая пятками, стрелой полетел Федька к дому. Томимый едким ожиданием, застыл у ивы казак. Держа под уздцы Воронка, сквозь слепящие лучи солнца, он с трепетом выискивал знакомый силуэт. Но время шло, а на тропинке было пусто. И уж было решив, что Федька его надул, он вдруг увидел Олесю. Она была еще прекрасней, чем в их первой встречи.
    — Зачем звал? — спросила девица, как только унесся ее осчастливленный братец.
    — Люба ты мне!
    — Эх казак, напрасно ты Федьке рубль отдал! Другому я наречена.
    — А это мы еще посмотрим. Я свое никому не уступлю!
    — Ой ли! — кружась захохотала Олеся.
Не в силах сдержать свои чувства кинулся к ней Иван. Обнял ее хрупкий стан и нежно поцеловал в девичьи уста. Робко вздрогнув, ответила девица на поцелуй, но тут же оттолкнула его.
    — Эй, казак! Скорый ты больно. Еще раз так сделаешь, больше не приду!
    — Прости меня дурня Олеся. Я и сам не понимаю, как это вышло. — смутился Иван.
    В свои двадцать, это был его не первый поцелуй и близость женщины. Год назад, в Змеиногорске познакомился он с вдовицей Варварой. Но там было все иначе. Опытная Варя знала, чего она хочет и не особо утруждалась нежностью. А здесь же, перед ним, было невинное создание и, он терялся, боясь навредить едва проклюнувшемуся зернышку их любви. Его душевный порыв создал их неловкое молчание.
    — А хочешь я тебе покажу васильковое поле? — прервав тишину предложила вдруг Олеся. — Пойдем! Там очень красиво.
    — Хочу! — обрадованно согласился казак.
И они держась за руки, молча шли по степи подминая седые ковыли. Следом за ними, звеня уздой ковылял притихший Воронок.
    Васильковое поле было рядом. Оно скрывалось в маленькой ложбинке, как отколовшийся кусочек неба. Белыми облаками, средь этой густой синевы, робко жались ромашки.
    — Вот гляди! — повернулась к нему Олеся. — Хорошо. Правда же?
    — Да! — улыбнулся счастливый Иван.
Ему сейчас было действительно хорошо, будь даже в этом месте, метровые сугробы. Близость с ней, сделала его блаженным.
    — Я сейчас! — шагнула Олеся к одинокой ромашке.
Сорвав цветок, она быстро повернулась спиной и что-то нашептывая стала обрывать его лепестки.
    — Что ты делаешь? — удивился Иван.
    — А вот не скажу! — вскинув руку, радостно закрутила девица над своей головой облысевший цветок.
Воистину, стремительно летит время для влюбленных. Не успели Иван с Олесей испить свои чувства радости, как закат пробил час их расставанья. Грусть нависла у склонившейся ивы.
    — Ну мне пора, — вздохнула девица.
    — Завтра после полудни, под этой ивой. Я буду ждать тебя! — поднял на прощание руку казак.
    — Я приду! — махнув рукой ответила ему Олеся и повернувшись пошла к поселковым мазанкам(4).
    Уж в сумерках, ставил Иван в загон Воронка. Управившись с конем он вошел в дом. С порога его встретила мать: — Ваня, сынок, ну где ты запропастился? Я уж вся испереживалась. Да и батька тебя ждал, ждал, так и не дождался, один с баньки причастился.
    — Коня я мама выгуливал. — успокоил ее сын. — Я же казак.
    — Наши уж спят, а вот Ванятка вражина, на посиделки сбежал, опять я его углядела. Ну иди в баньку сынок, теперь впотьмах мыться будешь.
    — Эх мама! — ласково обнял ее счастливый Иван.
    С этого времени, стали тайно встречаться Иван с Олесей. Сладостные часы встреч, стремительно сблизили их сердца. В часы разлуки, разъединенные души стремились друг к другу.
    — Ты что же это сынок, все с конем да с конем? — спросил как-то одним из вечеров Макарыч. — Сходил бы на вечеринку, повеселился. Дашка Крылова, спрашивала о тебе давиче.
    — Успеется! — выводя Вороного, отмахнулся Иван. — Мне коня надо привязать(5), дикует он еще, как бы не подвел. А Дашутку пусть пока Ванятка повеселит, нечего ему на вечеринках из лопухов выглядывать.
    — А не боишься что отобью? — взъерошился в ответ племянник.
    — Ростом не вышел. — улыбнулся Иван.
    — Ну почему же. Ты Иван и я. Ты Титок и я, в чем разница?
    — В том разница, что женилка у тебя еще не выросла.
    — Выросла не выросла, а поболее твой будет! — нагло огрызнулся племянник, шмыгнув за спину деда.
Захохотал довольный Макарыч: — Вот бисова душа. Весь в батю!
Как сон, пролетел для Ивана месяц, но подошла пора расставания. Закончилась побывка казака. Надо было возвращаться на службу. Еще с утра отправил он вестового по казачьим дворам, назначив сбор на завтрашней заре у церковной площади.
    — Сынок, ты бы хоть один вечерок побыл с нами. Ванятка пусть, погоняет твоего коня. — умоляла сына мать, собирая ему дорожную суму.
    — Ванятка пусть козла Борьку с огорода гоняет. Если хоть раз подойдет к моему коню, я ему уши оборву!
    — Нужен мне твой куцый мерин! — обиделся племянник. —  Дед сказал, что мне под седло, Игреньку отдаст.
    — Конечно отдаст! Когда у него все зубы выпадут, — захохотал Иван.
    (1) ключ  — в старину, вода из родника.               
    (2) «ефимок» — на Руси, а позже в России так называли серебряный рубль.
    (3) увязав их макушки —  связал на стогу верхушки срубленных берез, испокон веков на Руси, так уберегали от ветров уложенное сено.
    (4)чистенькое - местное название ручья.
    (4)мазанка — изба из частокола, обмазанного глиной, часто поверх глины наносился слой извести.
    (5)привязать, — казак, обучал своего боевого коня так, что бы тот признавал только его.

    Игренька
    «Игренька», был любимым жеребцом Григория Макаровича, опять же доставшийся ему по «случаю».
    Пару годков назад, в день Февронии и Петра, ездил он с женой к своему другу в Змеиногорск. Погостив у него немного, завернули Титки на ярмарку. Закупив там кое-что по мелочам, выехали домой. На обратном пути упросила Тимофеевна мужа заскочить к своим, проведать, да завести гостинцы. Хоть и недолюбливал Григорий жёнкину родню, но на сей раз уступил. Но вскоре пожалел об этом, почти у самой Курьи застал их ливень. Укрыв на возу жену клочком палатки, пол часа прятался он под телегой. Изрядно вымокший и злой подъехал Титок ко двору Марфиного брата Степана.
После радостной встречи с братом и снохой Евдокией, жена засобиралась на кладбище и вопросительно взглянула на мужа.
    — Ты Марфуша сходи лучше с Дуняшкой, по пути посудачите, а мы пока посидим тут, потолкуем по-родственному. — открутился обсыхавший Макарыч.
Не сильно-то огорчившись, жена увязав узелок, ушла со снохой на погост.
Между родственниками нависло молчание. Разговор, о котором говорил Титок явно не клеился.
    — Может за встречу? — прервал холодок зять.
    — Оно бы, можно было конечно. Да где взять? — тяжко вздохнул шурин.
Хоть в поселке, давно уж не праздновали все строгости канона, но за варку «бурды» (1) могли изгнать из общины. И староверы всегда испытывали нужду в спиртном.
    — Да есть у меня! Неси посудину. — неожиданно раздобрился Григорий.
К восторгу удивленного шурина, пошарившись в возу, он достал купленную в Змеиногорске четверть (2).
Усевшись на кедровый сутунок, откупорили бутыль. Степан нащипал лучку и свежих огурчиков. Сразу же после первого ковша полугара(3), лед тронулся. Подвыпивший шурин, начал хвалится своим хозяйством. Что дескать, одна из его кобыл покрылась от донского жеребца и есть у него «стригунок» (4) не виданных кровей.
    — Врешь! — отмахивался от него Григорий, зная его склонность к хвастовству.
    — Не веришь? Пойдем, посмотришь! — горячился в хмелю Степан, подталкивая его.
Пробравшись кое как к загону, Титок остановился у огромной лужи, метрах в пятнадцати от ограды. На сей раз не врал шурин. Сквозь редкие жерди ограды, он сразу же заприметил годовалого красавца. И положил на него глаз.
    — Ну и что в нем донского? Я таких каждый день вижу. — начал он свой торг.
Но Степан не слушая его, пробрался к загону и подманил к себе стригунка.
    — Ишь красавец. Иди поближе! - опершись о жерди, позвал он Титка.
Нет, наверное, в мире казака, который бы не любил лошадей. Сызмальства срастались они с конем, получив в народе прозвище степных кентавров. Испокон веков, красота лошади магически притягивала их.
По зову Степана, как завороженный Григорий шагнул в лужу. Прошлепав по грязи он стал рядом с ним. Жеребчик к его удивлению, не сбежал, а лишь скосил на него свои черные глаза. Защипало под ложечкой у старого казака. Вынул он из кармана кусочек раскисшего хлебца, вытянул руку, слизнул его губами стригунок.
    — Дааа, хорош! — протянул в восхищении Титок. — Сколько ты за него хочешь?
    — Ни сколько. У меня на него, уж покупатель имеется. По осени заберут. — омрачил его торг шурин.
Заерзал от этих слов Григорий, не в его правилах было упускать добычу.
Осмотрев Степанов табун родственники продолжили веселье. Но после второго ковша, Титок заткнул четверть.               
     — Все! Это мне для дела нужно. — поднимаясь, объяснил он сникшему шурину.
     Проста и весела душа русского человека. Но мрачит ее серость повседневного быта. Рвется она из этих тисков, хочется ей праздника. Как ключ от ее темницы, придумали люди вино. Померкла в этот миг душа Степана, прервал ее полет хитрый Титок. Зависла она где-то на середине не давая ему покоя, толкая его на необдуманный шаг.
    — Подожди! — вдруг остановил он зятя. — Давай десять рублей серебром и, конь твой. Ставь магарыч(5)!
Опешил от этих слов Григорий. Хоть и нагло он вел свою игру, но совесть все же у него была.
    — Не кидайся добром Степан. Конек у тебя хорош!
Затем, подумав немного добавил, — Тридцать целковых даю тебе, ну и четверть с меня. По рукам!
    — По рукам! — воскликнул обрадованный шурин.
На следующие утро, выехали Титки до дому, а позади их воза, робко трусил в узде молоденький жеребчик.
Как родное дитя лелеял и любил этого донца Григорий Макарович. За свой рыжий окрас получил он имя Игренька. За два года, превратился Игренька в стройного красавца. Теперь этого жеребца и объезжал внук с дедом.
    К вечеру, не смотря на материнские мольбы и уговоры, вывел Иван своего коня.
    — Да будет вам, мама! — вскочил он в седло, и тронул повод.
Заплясал радостно застоявшийся Воронок, рванул в галоп унося его на встречу с любимой.
    — Эх как сидит! — глядя в след сыну, расчувствовался Макарыч. — Да ладно тебе слезу лить мать! Пущай порезвится, скоро его Дашутка стреножит около себя — успокоил он поникшую Марфу.               
    — Ванятка! Седлай Игреньку. Да смотри у меня! Плеткой не очень. Застегаешь жеребца, убью! Словом учи.
    — Не бзди дед! — радостно поддел деда доселе скучавший внук. — Я толк в конях знаю.
    (1)бурда — бурдой называли забродивший хлебный солод, сырье для выгонки полугара.
    (2)четверть — в России, основной единицей измерения водки, было ведро равное 12,3 литра. Четверть (ведра) — 3,075 литра.
    (3)полугар — продукт полученный в результате перегона хлебного солода. В дальнейшем он стал носить название самогон.
    (4)стригунок — жеребенок, подросток.
    (5)магарыч — угощение вином по поводу заключения выгодной сделки. Его ставит сторона, получившая прибыль. На Руси магарыч выставлялся обычно при купле-продаже лошадей.

    Раскол
    В начале XI века, по воле Бога, явился Миру тот, чье имя изменило ход развития человечества. В семье волхва, Иоана и ведуньи Марии родилось дитя, нареченное Радомиром. С рождения, Радомир впитывал знания волхвов и обладая магическим даром обрел силу искусного целителя. За свои изумительные деяния, получил он в народе имя Христос(1). Странствуя по свету, видел Христос зарождающееся Зло. Веря в то, что силой слова, можно изменить ход мысли, он создает Новый завет. Основой, становится славянский инглиизм переведенный с руницы на глаголицу. Своей активностью, Радомир навлекает гнев фарисеев и эллинов. По настоянию влиятельных лиц, Пилат приговаривает его к казни. В феврале 1085 года, под рев собравшейся толпы, Радомир был жестоко распят на кресте.
И все же, Христос как спаситель выполнил свою миссию. Веками его последователи исцеляли человечество, а Новый завет положил начало борьбы со Злом. Крестовые походы, уничтожили и рассеяли фарисейский духовный центр.
Но умирая в муках, Христос не мог предположить, что зарожденное им учение, будет извращено и использовано как зерно человеческого раздора. Одним из таких примеров, является захват Русского православного царства католиками Речи Посполитой.
    С 1598-го, Россия вступает в тяжелые времена смутного времени. Ее ослаблением тут же воспользовалась польская знать, подстрекаемая Ватиканом. В 1607 году, выдав мошенника и вора(2), за чудом спасшегося царевича Дмитрия(3), католики начали возношение «воскресшего наследника» на русский престол. Усадив в Тушино на трон самозванца, взяв под контроль большую часть России, в сентябре 1608-го года польско-литовские легионы осаждают Москву, запирая в ней царствующего Василия Шуйского.
    В этот роковой момент, немаловажную роль в борьбе за независимость России сыграл молодой московский воевода Михаил Скопин-Шуйский. В жутких противоречиях, раздирающих Россию, используя свой военный и дипломатический талант, в конце 1608-го, он заключает союз со шведами. И уже в мае 1609 года, во главе сформированной русско-шведской армии, Скопин выступает на Москву.
Освободив Старую Руссу, нанеся тяжелое поражение польско-литовским интервентам под Торопцем, его войско осадило Тверь. В битве под Тверью в результате предпринятого юным полководцем обманного манёвра был наголову разбит польский воевода Зборовский.
Стремительное продвижение армии Скопина встревожило польского короля Сигизмунда III. И в сентябре 1609-го года, он официально объявляет войну России. Поляки во главе гетмана Жолкевского осадили Смоленск. Теперь Сигизмунд уже открыто вынашивает свои планы, цель которых, усадить на царствование сына Владислава.
Над Россией нависла угроза оккупации. Понимая это, Скопин-Шуйский стремительно движется к Москве. В октябре он освобождает от войск вора Переславль-Залесский и входит в Александровскую слободу. А к началу 1610 года снимает осаду с Троицко-Сергиева монастыря. И 12 марта русская армия триумфально вошла в Москву.
Но Скопину не удалось осуществить свои планы по изгнанию интервентов. Вскоре после освобождения Москвы он умер от лихорадки. Тучи великой смуты вновь сгустились над Россией.
В сентябре 1610-м года, Станислав Жолкевский без особого труда входит в Москву. Свергнутого русского царя Василия Шуйского* увозят в полон. Начинается оккупация русских земель. На землях Руси полыхают погромы, проливая кровь православных, повсюду бесчинствуют католики.Русские города, под силой кровавого террора, присягают новому королевичу Владиславу.
    Но мародерство и насилие польских оккупантов быстро порождает волнение русского народа. В 1611-м году, князь Дмитрий Трубецкой и Прокопий Ляпунов формируют первое ополчение. Вскоре ополченцы взяли Китай-город, но неожиданно вспыхнувшая рознь между казаками (4) и дворянами, завершается убийством Ляпунова. Движение ополчения, гаснет у самой Москвы.
Оттянув основные силы польских интервентов на оборону Москвы, Трубецкой и Ляпунов дают возможность Пожарскому и Минину, создать второе ополчение. Наняв на юге казаков они выдвигаются к Престольной. У ее стен, к ним примыкает ополчение Трубецкого. Объединившись они берут Москву, разбитые поляки запираются в Кремле.  В августе 612-го года, объединенные русские силы под командованием Пожарского, разбивают посланное им на помощь войско Ходкевича и заставляют его отступить к Смоленску. Потеряв надежду на спасение, осажденные в Кремле поляки сдаются в плен.
    После изгнания польских интервентов от стен Москвы, земским собором, к власти на Руси был приведен Михаил Романов. Его усилиями удается договорится с поляками и литовцами о подписании перемирия. В 1618 году было подписано Деулинское перемирие на 14,5 лет, по которому Речи Посполитой были уступлены Смоленская, Черниговская и Северская области. Русско-польская война на этом закончилась, но лютая злоба на века засела между этими народами.
    Процарствовав тридцать два года, Михаил Романов, оставил трон сыну Алексею и скончался в возрасте сорока девяти лет. Новый царь Алексей Михайлович был спокойным, рассудительным, добрым и уступчивым. По тому и за ним в истории закрепилось прозвище «Тишайший». За годы своего правления, не смотря на разногласие общества, Алексей Романов делает немало для будущего России.
Его первопроходцы, Семен Дежнев и Василий Поярков, расширяют границы на востоке.  Их трудами Россия пополнилась землями Сибири и Дальнего Востока. Были основаны города Нерчинск, Иркутск, Селингинск. Значимым достижением его дипломатии, становится воссоединение Украины с Россией, подписанное 8 января 1654 года.
    Но на ряду с благими деяниями Алексея Михайловича, им было допущено ряд катастрофических ошибок, вызвавших многочисленные волнения и расколовших русский мир.               
Так 25-го июня 1662 года, его попытка прировнять медные деньги к серебряным, вызвала недовольство населения, и переросла в Медный бунт. Бунт был жестоко подавлен стрельцами, а медные деньги отменены. Часть бунтарей сбежала на Дон, где властвовал принцип «С Дону выдачи нет». И вскоре на юге России возникли новые волнения под предводительством донского казака Степана Разина. Почти четыре года вел Дон войну с Москвой. За это время были загублены тысячи русских душ. Самой роковой его ошибкой, считается проведение церковной реформы Никона.
    Никон, в миру Никита Минов, (сын мордовского крестьянина) еще в 1646 году, будучи игуменом Кожеезерского монастыря, заслужил доверие молодого царя. Алексей Михайлович, пораженный его духовностью и познаниями, назначает его архимандритом Ново Спасского монастыря, а затем и новгородским митрополитом. В 1652 году умер Патриарх Иосиф. Государь вновь пожелал видеть на Патриархшем престоле Никона.               
Но новый патриарх, отличался не столько своими познаниями, сколько жестокостью и властностью. Он буквально бредил идеей получения безграничной власти. Именно эти качества, толкнули его на проведение реформ российской церкви. Убедив Алексея Михайловича в том, что в ходе вековой переписки богослужебных книг*, монахами были допущено ряд погрешностей, которые противоречат европейским церквям и требуют исправлений.
Добившись одобрение от царя, Никон пригласил на Русь иезуитов и в 1654 году начал проект своих реформ. Но отнюдь не для исправления каких-то погрешностей, он решился на подмену всех русских церковных чинов и обрядов. Никон прямо указал главе иезуитов Арсению Греку: «Правь, Арсен, хоть как, лишь бы не по-старому». И Арсен правил, кривдой по правде:
— Двуперстие было заменено на троеперстие, символизирующее единство Отца, Сына и Духа Святого.
У староверов Христос не был Богом, а был всего лишь его посланником Спасителем. Да и сам Радомир нигде не упоминал что он был зачат от Бога*.
— Отменен древний обычай избрания духовных лиц приходом.
По Никоновским реформам, они стали назначаться Синодом, что дало возможность Патриарху управлять всеми церквями.
— Признание светской власть главой церкви.
Царь уже не избирался земским собором, а признавался по праву наследства,(короновался) главой церкви. Таким образом Романовы получали вечное правление Россией.
— Разрешены браки с иноверцами и родственниками.
До сего у староверов существовали законы Рода. По этим законам, браки с иноверцами и родственниками считались смертным грехом.
— Восьмиконечный крест заменен на четырехконечный. Восьмиконечный крест символизировал единство восьми мировых церквей.
— Во время крестных ходов стали ходить против солнца.
Русы считали себя детьми солнца и всегда следовали за ним. Конечно же это не могло не возмутить истинных верующих.
    Введенные новшества «реформатора», напрочь отвергали законы инглингов прописанные Христом. Большая часть поповства не приняла чуждых реформ, в результате чего произошел церковный раскол. Но эти предложенные новшества, сразу же были одобрены светскими властями. И сторонники Никона, начали свой диавольский ход. Огромные кострища, запылали по всей России. Бесценные летописи семитысячной истории русского народа, горели вместе с вековыми образами святых мучеников. Тысячи писчиков монахов, были зверски убиты в староверческих монастырях. В России  полилась кровь, начались гонения, а крестьяне окончательно попали в кабалу крепостного права. Такого вандализма и жестокости, мировая история еще не видывала. Своими реформами Никон расколол русский Мир, создал жирующую знать, на народ одел ошейник рабства. Сотни тысяч христиан, покидали  родные, насиженные места уходя в глубь России. Самым массовым убежищем для непокорных стала Сибирь.
    (1) Христос - в древней Руси так называли целителей исцелявших немощных силой божьего слова и христа (креста)
    (2)Тушинский вор вошел в историю как Лжедмитрий II.(согласно некоторым источникам  самозванец был еврейского происхождения).
    (3) Дмитрий - сын Ивана Грозного, погибший в девятилетнем возрасте на охоте. По версии следствия испуганный конь сбросил Дмитрия и при падении, он получил ранение в живот, от заткнутого за пояс кинжала. Но многие историки склоняются к тому что в его убийстве был замешан Борис Годунов.
    (4)Казаки - воины Золотой орды. После разгрома стана Золотой орды, ее войско не распалось, а поделилась на части и сохранило независимость своих территорий. Образовав казаческие округа Запорожья, Урала и Дона. До подписания договора с Алексеем Михайловичем о службе, они постоянно использовались, как воинская наемная сила.    
               
                ….
    Анфису разбудил грохот от пустого ведра, она открыла глаза. Через маленькое оконце тускло пробивался солнечный свет. Буран стих. Поднявшись с постели, Анфиса потянулась и вышла из горницы. Родителей не было. У родительской кровати, выпучив глаза, рябый теленок катал бадью, а у печи, завернутый в тулуп стонал больной гость. Отняв ведро, Анфиса на цыпочках подошла незнакомцу. Тот, покрытый густой испариной, тяжело дышал, издавая хриплые звуки. Его лицо было бледным. Видя его немощь, душа Анфисы, проникла к нему жалостью и состраданием. — «Какая же я дура»! — с ужасом подумала она. Нахлынувшее чувство стыда, мучило ее. — «Боже помоги этому несчастному. Исцели его».   
Ее мысли прервал громкий топот. У дверей кто-то шумно счищал снег с валенок.  — «Наверное, тятя», мелькнуло у  Анфисы и она тотчас отошла к столу. Но в раскрытую дверь вошла раскрасневшаяся от мороза Елена.
    — Встала барыня! — увидев ее с ехидцей произнесла та. — Мать снегом надрывается, а ваше высочество почивать изволит.
    — А тятя, где?
    — Тятя твой, с утра еще лыжи нацепил и ушел. Затащил в избу беглого, а сам в бор смылся. А ну, как его казаки ищут? Вот ведь волчара кержацкая! Надо бы батю известить, что он об этом скажет. Сбегала бы ты Анфиска к деду, пусть подойдет...

Колычевы
    Федор Колычев был младшим сыном в семье старовера Василия. Его предки, еще в первые годы гонений, бежали с единоверцами за Урал. Осев общиной в небольшом поселении Каменка Тюменского уезда, обжились они у лесного подножья. Но и здесь нашли их никоновские иезуиты, донесли Тюменскому воеводе.
Весной, на пасху, отслужив последний молебен, надели старики и немощные свои белые одежды. Да вместе с попом Иоаном, предали тела огню, не пожелав осквернить себя в руках «антихриста». Прадед же Федора, Никита Колычев, бежал со своей семьей на Алтай.               
    После длительных мучений, вышел он, на небольшой лесной скит. Как родных приняли их единоверцы. Прирубив себе домишко, обжились Колычевы в глубинке алтайского бора. Щедра и богата была местная природа. Видимо за ее щедрость, получила сия обитель название Кормиха.
   Пролетело столетье, расстроилась, разрослась Кормиха. Среди вековых сосен, по берегам небольшой речушки, ядрено чернели избушки ее обитателей. Под облысевшей сосной, у самой часовенки, обустроился Василий Колычев, отец Федора. Смуглый сухощавый мужик, с пышной смоляной бородой. Скромен его быт, сарай и банька, да небольшой дом огороженный пряслом из сосновых жердей. Семья Колычевых кормилась охотничьим промыслом. Хоть и зорок был глаз Василия, хоть и не было ему равных в удаче, но был беден, так как большую часть добычи, раздавал общине. С измальства исходил он лес, познавая охотничьи тропы. На этих тропах, суждено  было встретить ему свою любовь.
Возвращался Василий как-то раз с охоты. До дома оставалось не более трех верст, как вдруг густые сумерки покрыли лес. С помрачневшего неба понеслись раскаты грома, надвигалась гроза. Решив переждать ненастье, свернул он на «Заячью елань»*. Там когда-то, староверы, срубили небольшую «зимовку»*. Знакомой тропой, вышел на елань. Но едва его нога ступила на поляну, как густую тьму разорвал огненный свет. Словно белым днем предстала пред ним зимовка с открытой дверью, а в нескольких шагах от нее, скрестив руки на груди лежала женщина. Рядом с ней сидела изнывающая в слезах девица.
    - Свят... свят! - перекрестился Василий, снимая с плеча ружье.
Свет померк и сгустившаяся тьма, поглотила его взор
    - Кто ты диавол или человек? Отзовись! - крикнул охотник.
Но из тьмы доносились лишь всхлипы, да шепот леса встревоженного грозой. Подгоняемый страхом, Василий шмыгнул в распахнутый зев избушки. Отдышавшись немного, высек огонь. Вспыхнувший в обгоревшей плошке мох, мерцая осветил стены избушки. Прокисший запах зимовки, вновь вернул ему уверенность. Запалив лучину, Василий шагнул за порог. Ее свет высветил облик девочки подростка с прижатой к груди почерневшей иконой. Слезы капали из ее голубых глаз. Рядом с ней, вытянувшись лежала усопшая старушка, в длинном заношенном сарафане.
    - Кто вы? - спросил крестясь Василий.
    - Путники. - тихо ответила девчушка. - Я Арина, а это моя бабушка Акулина.
Арина рассказала, что шли они к родне в Ивановскую деревню, та что за бором. По по дороге, старушка занедужила и они с трудом вышли к зимовке. А вечером Акулине стало худо и, вскорости она умерла. Отпев ее, Арина изодрав руки, пыталась вырыть ей могилу.
    - Не плачь, этим горю не поможешь. Пойдем в избушку, приляг отдохни. - протянул руку Василий. - Зверь сейчас сыт, не тронет, а по утру схороним.
На следующий день, схоронив под молоденькой березкой Акулину, привел Василий Арину в дом.
    - Кто это? - оглядев ее, спросил отец.
    - Сирота. К своим с бабкой шли, да та померла в пути. Пусть у нас живет. Куда же ей теперь?
    - Наша ли? - строго усомнился Иван.
Но рассмотрев на груди девицы старообрядный терновый крест, сразу же обмяк.
    - Пущай живет, места хватит. Но ты смотри у меня паря. Я блуду в своем доме не допущу.
    - Забижаешь батя, дитя ведь оно! Я Христово слово знаю и чту. Тебе за дочь, а мне за сестру будет.
Ангелом вошла в их дом Арина. Вычищенная ее руками, засияла прокопченная избенка Колычевых. Впервые за десять лет улыбнулся Иван, оттаяла его душа. Воспринял он приход Арины как дар божий, за свои страдания. Десять лет назад страшный мор выкосил пол общины. Похоронил тогда Иван своих детей и жену. Но смиловался Бог, оставил ему среднего Василия. С ним то и доживал свой век старик.
Время шло и через два года выросла Арина в прекрасную девицу. Потянулись к порогу Колычевых назойливые женихи. Да и Иван был не глуп, что-бы упускать то, что даровано им Богом.
    - Присядь-ка дочка, - позвал он как-то Арину. - Сон я нонче видел, - толмачил старик. - Знамение в ту ночь было. Богом ты Аринушка послана Василию, но не как сестра, а как суженная. Невестушка ты уж теперь и негоже нам воле Отца нашего перечить.
    - Не гоже тятя. -  опустила взгляд Арина.
    - Ну вот и ладно! Подрубим домишко, да обвенчаем вас.
По лету, в день Купало, одела Арина на голову Василия свой венок. Так, не испытывая друг к другу любовной страсти, по воле Бога, в старой часовни обвенчал их поп Василий. А через год, родила она Колычевым своего первенца, мальчика, нарекли его Ярославом. Федор же родился четырьмя годами позже. Вскоре, после рождения Федора, открылся дар Арины. А было это так.
    В день поминовения бабушки Акулины, стояло солнечное утро. Управившись по дому, Арина собралась в часовенку.
   - Тять ты присмотри за детьми -  попросила она деда. - А я схожу помолюсь во славу Отца нашего, да за душу усопшей бабушки Акулины.
   - Сходи дочка, - с радостью согласился дед, играя и пестуя младшего Федьку. Оставив детей на попечительство деда Арина направилась к часовне. Тут-то и случилось все. В часовенке в этот день собралась толпа. Изгоняли Беса. На алтаре в конвульсиях бился обнаженный четырехлетний Еремейка.
    - Изыди! Изыди! – махая рогозовой щепкой, кропил тело страдальца поп Василий.
    - Изыди! Изыди! - вторила ему толпа.
Не помня себя, кинулась Арина к алтарю. Еремейка был в беспамятстве, его бил младенец.
    - Тихо все! - крикнула она властным голосом. - Воды мне не питой, родниковой живо!
Повелеваясь ее голосу, все умолкли, умолк даже поп Василий. Беспрекословно, подчиняясь, подали ей ковш родниковой воды. Поставив воду у головы Еремейки, Арина положила на его чело свою правую ладонь. Мальчик затих, судороги прекратились.
    - Отче наш... - тихим голосом начала она молитвослов.
Как заговоренные слушали ее чтение общинники.
    - ...Да свершится чудо. Да будет так! - перекрестившись, закончила молитву Арина и сняв с себя терновый крест, осенила им родниковую воду. Затем, сделав из ковша глоток, трижды перекусила его, омыв лицо мальчика. Еремейка очнулся, открыл глаза и хныкая посеменил к своей матери.
    - Знамение! - вдруг блаженно выкрикнул слепой Никита. - Христа вижу! - тыкал он пальцем в сторону Арины.
- «Это знак»! искрой пронеслось в сознании Арины. В этот день проснулся дремлющий дар.
Староверы восторженно крестясь склонили пред ней свои головы. С той поры слава о ее целебной силе разлетелась по всей округе....   

Арина
    По рождению, Арина, - дочь дворянина, коменданта Каменской крепости капитана Ивана Михайловича Иконникова. При крещении в Каменской церкви, первого августа 1821 года была наречена Марией. Ее мать, Варвара Григорьевна, умерла от чахотки, когда ей было четыре года. Воспитанием Маши занималась няня, миловидная старушка Акулина Васильевна. По своему жизненному укладу, Акулина была божьим ангелом и искренне любила это дитя. Почитала она в своей вере старые каноны. В доме Иконниковых, Акулина появилась сразу же после рождения Марии по настоятельному требованию покойной Варвары Григорьевны. Покойная хоть и была христианкой, но не испытывала гнева к раскольникам и считала эту вражду человеческой глупостью и предрассудком. По началу Иван Михайлович было воспротивился ее выбору, но от любви к суженой смирился и в дальнейшем не жалел об этом.
После смерти Варвары Григорьевны, Иван Михайлович не возжелал нового супружества, жил в одиночестве. Старясь унять душевную боль, большую часть своего времени, он проводил на службе. И со временем от тоски одиночества пристрастился к спиртному. Воспитанием Маши, занималась Акулина Васильевна. Едва Марии исполнилось двенадцать лет как в семье Иконниковых случилась новая трагедия. Весной 1833 года, по указу императора, началась реконструкция сибирский крепостей. На что комендантам были выделены казенные средства. Под реконструкцию попала и Каменская крепость. Получив по реестру, деньги от прибывшего с экипажем войскового казначея, Иван Михайлович, вызвал к себе интенданта.
Интендант, поручик Иван Карлович Леер не заставил себя долго ждать и тот час же предстал на пороге.
    - Здравия желаю господин комендант! – по-уставному приветствовал он капитана Иконникова, сразу же подметив что тот уже «навеселе».
    - Полно вам Иван Карлович, мы с вами не на плацу. - морщась от головной боли отмахнулся тот.
    - Понимаю вас господин комендант, - хитро улыбнулся немец и магическим движением руки достал из-под полы заношенного армейского камзола бутылку анисовой водки.
    - Хорошо, что хоть вы, понимаете меня голубчик, - поблагодарил его Иван Михайлович. - Не могли бы вы оказать еще одну любезность. Сдать от моего имени казенные деньги нашему казначею.
    - Для вас что угодно господин капитан, - приложив руку к козырьку, принял денежный мешок Леер.
Вскоре в крепость прибыл военный инженер, по укреплению и фортификации крепостей. Тут-то и была обнаружена пропажа денег. В крепостное казначейство, деньги, полученные комендантом капитаном Иконниковым не поступали. По сему делу, тот час было назначено военное дознание, а комендант крепости был взят под стражу.
Группу военных дознавателей возглавлял поручик Алексей Петрович Басканов. Он хоть был и молод, но в офицерском кругу значился, своей честностью и благородством.
    - Иван Михайлович, прошу вас, вспомните этот день подробно. - вел поручик дознание Иконникова.
    - А, мне не чего вспоминать голубчик Алексей Петрович. В этот день, я вызвал интенданта поручика Леер и передал ему денежный мешок для сдачи комендантскому казначею.
    - Иван Михайлович, сморщил лоб Басканов. - Деньги вы передали по расписке или в присутствии свидетелей?
    - Полно вам Алексей Петрович! - возмутился Иконников. Позвольте, какие расписки, какие свидетели?! Я деньги передал офицеру, а не почтовому извозчику.
    - Худо, очень худо Иван Михайлович. Опрошенный мною поручик Леер отрицает, факта получения от вас денежных средств. Более того, он утверждает, что вы вызывали его для иных целей и были в тот день пьяны.
После его слов, капитан Иконников на миг поник и опустил голову. Потом поднял ее, расправил плечи: - Я с прискорбием признаю, что в последнее время пристрастился к пагубной привычке. Но моя честь чиста, а отстаивать ее как видно мне придется на суду божьем.
Собрав все материалы по Иконникову, комиссия в составе трех человек прибыла в его дом с обыском. Но обыскав все, денег она так и не обнаружила.
    - Не губи батюшка! Пожалей невинного! - с криком и мольбой, бросилась в ноги Басканову Акулина Васильевна. – Кланяйся деточка! Кланяйся! - ползая у его ног шептала она Маше.
    - Вы с ума сошли! Встаньте немедленно! - поднимая Акулину возмутился поручик.
    - Не за что Алексей Петрович, губите человека! Пожалели бы хоть дитя малое, ведь не по-божески это. А Бог он все видит, обернуться еще наши слезы вам! - рыдала старушка.
    - Не я решаю судьбу Ивана Михайловича, его судьбу будет решать суд. -сухо оттолкнул ее Басканов.
Решение суда было жестоким и безжалостным. Суд постановил: «... За утрату казенных средств в сумме 10 158 рублей, полученных комендантом Каменской крепости капитаном Иконниковым Иваном Михайловичем, согласно подписи в казенном реестре, лишить сего всех наград, званий и чинов. За сие преступление осудить на каторгу сроком в десять лет. Решением суда, учитывая его безупречную службу и боевые заслуги перед Отечеством, срок каторги сокращен до пяти лет...»
     Осенью 1833 года, Акулина Васильевна собрав пожитки, вместе с Машей покинули Каменскую крепость. Два года колесили они по сибирским селам. Акулина обладая даром целителя, исцеляла немощных, собирая травы, делала отвары и настойки. За эти два года познала Мария молитвослов, силу и целебность диких трав. Во всех селах люди ждали их, встречали как близких, предлагая им свой кров и стол.
По лету, погостив немного в Лебяженском скиту, вышли они в Ивановку, к родственникам Акулины. Путь их лежал через лес. На середине пути бабушка Акулина вдруг занедужила и обессиленные, они с трудом вышли на цветущую поляну. Лесная елань была похожа на сказочный рай, повсюду благоухал запах диких трав. Блестя тонкими крылышками над ней парили зеленоглазые стрекозы, собирая нектар упоительно жужжали пчелы. А у края поляны, под лапистой сосной, чернела замшелая избушка, рядом с которой журча прохладой бежал небольшой ручей. Избушка-зимовка была пуста. В ее прокопченном углу стоял топчан из сосновых жердей, а по средине ютился стол, с большой жестяной кружкой.
    - Полежи, отдохни няня. - уложила Маша немощную.
    - Сядь ближе ко мне деточка, - тяжело дышала Акулина. Открою тебе тайну. В вашем доме я появилась не случайно, знамение мне было. Это я принимала твои роды, омывала тебя в чистых водах и впервые пеленала. На второй день после твоего рождения, я тайно крестила тебя по нашим каноном и нарекла Ариной. В этот мир ты послана Богом со знаком Христа. За эти годы я обучила тебя всему, ты знаешь на память весь молитвослов, ты познала силу целебных трав. Но все это бессильно без света, дарованного Богом. Как подойдет время я позову, а сейчас ступай принеси чистой водицы. - погружаясь в дрему, устало закрыла она глаза.
Укрыв старушку попоной, Мария вышла к ручью. Ручей был скорым и неглубоким, а вода была такой чистой что сквозь нее просматривалось илистое дно. Зачерпнув ладонью божественной влаги, Маша сделала глоток. Вода была холодной, видимо где-то рядом бил родниковый ключ. Набрав кружку она вошла в зимовку.
Акулина спала, но под вечер очнулась:
    - Деточка, - ища глазами, промолвила она. - Достань из сумы мой узелок.
Мария молча исполнила ее просьбу.
    - Развяжи его.
В узелке старушки, лежала почерневшая деревянная икона с изображением Христа, в углу которой блестел старообрядный восьмиконечный крест.
    - Прими от меня - протянула ее Марии Арина - Эту икону, еще при жизни Христа, писал апостол Лука. По силе ей нет равных, веками она переходит из рук в руки, станет твой день и, ты передашь ее своему избраннику. Наклонись ко мне дочка, - сняв с себя нательный терновый крест,- шептала Акулина. - А узелке еще два, все три, как и терновый венок Христа, сделаны из одного дерева. Сила этих крестов в единстве, они неразлучны. Надень их близким и они всегда будут с тобой. Дар свой не торопи, не ищи, он сам даст знак. Но запомни, - то что тебе дано Богом, не имеет цены и платы. Упаси тебя, взять с немощного плату. Будь счастлива дитя! Не горюй, за мной пришли. - попрощалась глазами Акулина. - Протяни мне руку.
Подчиняясь ее голосу, Маша робко вложила свою ладонь в ее. И в этот миг, она вдруг увидела облик, схожий с обликом Христа на иконе. Над ним, лучами струился голубой свет.
    -Сестра Арина, прими этот дар! - откуда-то верху снизошел его голос.
Вместе с ним разум Марии стал наполнятся голубизной света. Она чувствовала как его тепло скользнуло по телу и застыло на кончиках пальцев. Облик исчез, а с ним исчез и божественный свет. Маша очнувшись от видения. Ее ладонь крепко сжимала рука усопшей старушки.
Омыв ее лицо, Мария с трудом вытащила тело из зимовки. Облюбовав у кудрявой березы место для погребения, она принялась рыть могилу. Небо вдруг потемнело, где-то, поблизости занималась гроза. Здесь то и состоялась их встреча с Василием.               

    (1) Христос - так в народе называли целителей, лечивших недуги силой креста(в старину,- христа)
    (2)- детская болезнь сопровождавшаяся истерическими конвульсиями и припадком.
    (3)- перед смертью целитель обладавший даром Христа, обязан был подобрать себе приемника и передать ему этот дар. Дар принимали, как правило в подростковом возрасте.

Граница
    Как только из-за горизонта проклюнулось солнце, казаки стали съезжаться к церковной площади. Замычал по станице разбуженный скот. Накинув шали, подергивая плечами от утренней прохлады, выводили казачки боевых коней. Не любили казаки слез. Обняв наспех близких, служивый лихо вскакивал в седло, и шел  в галоп к месту сбора. Местом сбора "бобковских" казаков была церковная площадь.
    - Ты Егорушка будь поосторожней, не лезь вперед всех, - наказывала сыну Наталья Лапина провожая его за двор. - Ивана Титка придерживайся. Ты уже Егорушка не гневайся на мать, я просила что бы присмотрел, если что.
    Егорка, отправлялся в свой первый поход. Егору уже семнадцать, но в казачьей  семье он был еще как чирок на подлете. И не смотря на это, рвался уже всей душой в полет.
    - Маманя! Ну хватит меня позорить. Не хуже других шашке обучен, да и в седле не уступлю. - нахохлился он в ответ. - Придержи ка стремя!
     Глядя ему вслед, смахнула горькую слезу "Лапиха".
Вот так же, двенадцать лет назад, провожала она своего мужа. А домой он вернулся поперек седла. Нарвался их разъезд на засаду. Хоть и купил ее Сенька Лапин в жены, но приросла он к нему, как яблонька к тыну. Грызла ее супружеская тоска.
    - Григорич! Красноярцы идут, поднимай людей на конь! - прервал их урядник Ванька Кистень.
Дождавшись подхода "красноярцев", Титок повел казаков на Змеиногорскую. За два перехода, на вторые сутки после полудня, полусотня прибыла в крепость. Спешив всех на плацу, Иван пошел на доклад к атаману Куделину.
    - Господин атаман, вверенная мне полусотня в количестве 47 сабель  для несения линейной службы прибыла и построена на плацу. Командир полусотни вахмистр Титок. - вытянувшись, отрапортовал он с порога.
    - Как добрались?  - приняв рапорт, протянул руку Куделин.
    - Мягкой было дорожка господин атаман.
    - Не хотелось вам говорить раньше времени, но уж больно не терпится. Ко дню Сибирского казачества, за образцовую службу, вам господин вахмистр будет повышен чин до звания хорунжего.
    - Служу Отечеству, Вере Православной и казачеству! - вытянулся в стойку Иван.
    - Ну вот и славно! А теперь пойдем-те поприветствуем наших молодцов.
Прихрамывая, в сопровождении Ивана, Куделин вышел на плац. При виде атамана казаки примолкли.
    - Смирно! - подал команду Титок и чеканя шаг стал в общий строй.
    - С прибытием вас на службу господа казаки! - поприветствовал полусотню Куделин.
    - Ураа! Ураа! Ураа! - дружно прогорланили казаки.
    - Спасибо за службу!
    - Служим Отечеству, Вере Православной и казачеству! - едино выдохнула полусотня.
    - Вольно! - приложил руку атаман.
    - Вольно! - вторил ему Иван.
    - Вахмистр, прикажите коней свести на конюшню, сегодня ни какой службы, нехай казачки отдохнут с дороги.
Передав конюху коней, казаки шумно, выпроводили "староалейских"*, расселились в коливе.
    - Ох как жрать хочется! - пробасил большерукий казак Никита Серов. - А до ужина еще дожить надо, - и достал из тощей сумы шматок свиной грудинки. - Браты, у кого еще харч остался? Айда в круг!
Ее копченый запах, быстро защекотал ноздри, возбуждая аппетит. Заерзали казаки, потянулись к свои дорожным баулам. Свалив в кучу всю домашнюю снедь, споро  подсели к огромному столу. Лишь один Егор Лапин, деловито шмыгая бруском оттачивал свою шашку.
    - Да бросай ты ее шмурыгать! Сидай к нам. - позвал его седой казак Степан Концеба.
Отложив шашку Егорка подошел к столу.
    - Острая шашка первое дело, но и без силы казаку не гоже. - по отечески усадил Степан Егорку подле себя. - Я еще с твоим батькой Кондратом службу ломал. Хороший был рубака, - подталкивал он Егорке кусок грудинки.
    Следующим утром, выстроив свою полусотню на плацу, Титок назначил дозор. В дозор уходили по пять сабель от каждого взвода. Первый разъезд вел старший урядник Мохов, второй урядник Вольных. Оставив резерв под командование урядника Никифорова, третий разъезд, возглавил сам Иван.
    - Господин вахмистр, дозвольте обратится, - подошел после развода к нему Петро Лобко, один из назначенных в его пятерку.
    - Что хотел? - взглянул на него Иван.
    - Серко мой, копыта побил, - явно лукавил Петро. - Пущай за меня Егорка Лапин сходит. Он вчера весь вечер шашку точил, грех такого в резерве держать.
    - Ладно. - подумав немного согласился Титок. - Лапин, на конь!
    - Слушаюсь господин вахмистр! - по детски выкрикнул обрадованный Егорка.
    - И что б от меня ни шагу, понял?!
    - Так точно господин вахмистр!
Получив на кухне харч, разъезды вышли в дозор. Путь пятерки Ивана лежал вдоль Чарышской балки к станице Белорецкая. Шли молча. Свисавшая с хмурого неба сочная мзга* мрачила казачьи души.
    - Вот Лобок хитрый, ускользнул. - кутаясь в бурку усмехнулся Степан Концеба. Пройдя версты две, разъезд вышел к летнему пастбищу. Со стороны пастбища вдруг потянуло свежим дымком. Горела избушка табунщика, а на встречу им, махая руками бежал человек. Это был местный пастух.
    - Кыргызы! Кыргызы напали! - запыхавшись, размазывал он кровь по разбитому лицу. - Оглушили кистенем, табун увели.
    - Сколько их? - спросил Иван.
    - Человек десять с оружием.
    - Далеко могли уйти?
    - С версту думаю, не дальше - уверенно ответил табунщик.
    - С версту говоришь. Значит не уйдут! Разъезд в галоп за мной! - скомандовал Титок пришпорив Вороного.
Кидая из под копыт комья грязи, версты через две разъезд настиг табун. Кыргызы отбивая молодняк, гоняли лошадей по кругу. Отчаянно защищая жеребят, кобылицы отбивались копытами. Их дикое ржание эхом разносилось по сопкам.
    - Степан, вы пуганете кыргызов слева, а мы с Егором справа, в стычку не вступать, самое главное табун у них отбить.
    - Понял Григорич! - подстегнул коня Концеба.
Степняки, увидев налетавший разъезд, бросив лошадей затрусили в сторону границы. Когда до них оставалось метров сто пятьдесят, Иван остановил Воронка.
    - Пусть уходят, не надо нам крови. - повернулся он к Егорке.
Но тот, вдруг вскинул карабин и выстрелил. Молодой, необстрелянный Воронок, кося глаза шарахнул в сторону. А Егор, выхватив шашку понесся в кыргызскую гущу.
    - Егор назад! - заорал Иван, секанув плетью коня.
Рванул Воронок стрелой, да на секунду опоздал Титок и бородатый степняк секанул с плеча налетавшего Егорку.
    - Суу-ка! - прорычал Иван с ходу вгоняя пику в грудь бородатому.
Удар был такой силы, что древко копья сломалось. А отлетевший от него кусок, скользнув по ребрам, впился в разгоряченное тело чуть ниже правого соска. В миг липкой жижой обурел казацкий кафтан.
    - Ссу-ки! - выхватил шашку взбешенный Титок. - Руби кыргизню! - орал он подлетевшим казакам.
И зазвенела русская сталь, обагрилась впиваясь в чужие тела. Как снопы валились остекленевшие от паники степняки.
Покончив с конокрадами, сползли казаки с седел и склонили свои головы  над срубленным Егоркой. Аки птица с перебитым крылом, лежал он откинув левую руку. Лицо Егора было бледно и спокойно. Кыргызский клинок лег на его левое плечо. Сталь разрубив ключицу, достала юное сердце.
    - Прости нас Егорушка, не уберегли тебя. - расстилая бурку смахнул слезу старый казак Концеба.
    - Нет больше мира между нами. Всяк кто из них придет, найдет наш клинок. Месть!** - скрипя зубами прохрипел Титок.
    - Месть! - дружно подхватили казаки.
Направив табун к стойбищу, бережно завернув в бурку тело убиенного, казаки повернули назад. С тяжелыми мыслями, возвратились они в крепость. Понуро встретили их браты. Нет для казака горше дня когда гибнет их товарищ. Сняв с коня тело Егора, склонив они головы, В трех, подняв его на руки с почестью на плечах отнесли в часовенку.
    - Кто? - полюбопытствовал подошедший Петро Лобко.
    - Егор Лапин. - хмуро ответил Степан.
    - Вот и наточил шашку на свою голову...
    - Ах ты сука! - взорвался Титок и рубанул его кулаком в челюсть.
Лязгнув зубами, как подрубленный рухнул Петро. Застонал, пошатнулся от боли Иван, а из его спекшейся раны густо закапала кровь.
    - В лазарет живо! - поддержал его урядник Никифоров.
По его команде, двое казаков, увели Ивана в лазарет.
    - Эко тебя голубчик угодило, - осмотрев рану, сделал заключение слеповатый лекарь Евграф Михеевич Шаболин. - Резать будем. Терпи казак, атаманом станешь.
Около получаса, резал, очищал и штопал рану вспотевший Евграф Михеевич. За все это время, Титок не обронил, ни одного стона.
    - Ну и воля у вас! - закончив дело смахнул пот лекарь.
Через две недели, провонявший лазаретной карболкой, предстал Иван пред атаманом Куделиным.
    - Как рана господин вахмистр?
    - Божьими молитвами господин комендант. - мрачно ответил Титок.
    - Не терзайте себя, голубчик. - узрив его душевную боль утешил Куделин. - Следственной комиссией установлено, что в гибели казака Лапина, вашей вины нет. Более того, казаки участвовавшие в том бою, отмечают ваше мужество и храбрость.   

  *Мзга - разг. пелена.
**Месть - у русских казаков был обычай мести. Размер мести определяли на казачьем кругу. К примеру за одного убитого казака, могли назначить месть в пятьдесят вражьих смертей. На Кавказе за один набег на станицу, "кубанцы" назначали плату разорение, до десяти горских аулов.