de omnibus dubitandum 37. 457

ЧАСТЬ ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ (1680-1682)

    Глава 37.457. У НАС, ТО ХОРОШО, ЧТО ХУДО…

    В тот же вечер, в задних хоромах, внутреннее убранство которых при самой богатой обстановке носило на себе печать истовой старины, в хоромах князя Ивана Андреевича Хованского*, сидела знакомая уже нам постельница царевны Евдокии украинка Федора Родимица и о чем-то по секрету рассказывала хозяину, седому старику с длинной святительской бородой, с иконописным пробором волос и живыми, совсем молодыми черненькими глазками.

*) ХОВАНСКИЙ, князь, Иван Андреевич, по прозванию Тараруй (рис. Иван Хованский, худ. Павел Скотарь), боярин, западник, сторонник Милославских, племянник Ивана Андреевича Хованского, боярина царя Михаила Феодоровича, один из самых видных деятелей в правление царевны Евдокии, а не Софии Алексеевны, казнен 17 сент. 1682 г. По словам современников кн. Х. был человек безнравственный, заносчивый, непостоянный, легко поддававшийся чужим внушениям, очень высоко ставивший свое происхождение от Гедимина и приверженный к старине; вследствие опрометчивости и неумения соразмерять свои силы с силами неприятельскими, он часто проигрывал сражения, так что, по выражению Мейерберга, он был «suis cladibus orbi notus». Народ прозвал его Тараруем. Свою службу кн. Х. начал еще в царствование Михаила Феодоровича и в 1636 г. упоминается в числе стольников. С 1650 г. начинается его деятельность в качестве воеводы; в мае этого года, по случаю набега крымских татар, кн. Х. был назначен в Тулу, откуда в конце июня был переведен в Яблонов, а осенью возвратился в Москву; с 1651—1654 г. он находился воеводой в Вязьме, а в 1655 г., когда царь Алексей Михайлович отправился в поход против поляков, кн. Х. состоял в Государевом полку головою московских дворян, в 1656 г. был назначен воеводой в Могилев, а в следующем — полевым и осадным воеводой во Псков. Здесь он принимал участие в шведской войне и в октябре 1657 г. разбил под Гдовом графа Магнуса де Лагарди; между тем в Нарву прибыли из Москвы послы для ведения переговоров со шведами, и между ними и кн. Хованским не замедлили произойти столкновения из-за того, что послы помимо Хованского пригласили к себе для охраны одного из находившихся под его начальством полковников. Царь, до которого дошло это дело, признал виновность послов, но в то же время велел кн. Хованскому посылать ратных людей для охраны послов. Гораздо серьезнее были столкновения кн. Хованского с А.Л. Ординым-Нащокиным: кн. Х. очень гордился своим знатным происхождением и с презрением относился ко всем незнатным, но тем не менее добившимся власти. К числу таких людей принадлежал и Ордин-Нащокин. Ненависть кн. Хованского к нему не знала пределов, и когда Нащокин приехал в Псково-Печерский монастырь на богомолье, то кн. Х. послал стрельцов с поручением убить его. Нащокин со своей стороны доносил царю о неправильных действиях Хованского и указывал на его неспособность. Царь Алексей Михайлович употреблял все усилия, чтобы примирить враждующих, советуя, между прочим, Хованскому не возноситься своей службой, так как царь взыскал и выбрал его на службу, а то «всяк называл его дураком». В 1659 г. кн. Х. принял участие в военных действиях против поляков и в феврале разбил близ Друи Воловича, за что получил почетное звание наместника Вятского; оставаясь воеводой во Пскове, кн. Х. в том же году был возведен в сан боярина, титул же Псковского наместника получил кн. Г.С. Куракин, и кн. Х. должен был писать о делах ему, а не царю, что ему было очень неприятно, но он должен был смириться пред волею царя. В конце 1659 г. кн. Х. стал действовать со своим полком против поляков: в январе 1660 г. он взял и выжег Брест, в июне осадил Ляховичи; выступив затем 17 июня из обоза с пятитысячным отрядом и не построив его, как следует, он сразился с двадцатитысячным польским войском под начальством Сапеги и Чарнецкого; руские потерпели совершенное поражение: почти вся пехота была перебита, и кн. Х. с жалким остатком войска бежал к Полоцку. Собравшись здесь с силами, он снова начал наступать на поляков, но Чарнецкий и Сапега вторично обратили его в бегство. В феврале 1661 г. кн. Х. разбил под Друей и взял в плен изменившего государю полковника Лисовского и пробыв после этой победы около двух месяцев во Пскове, в апреле снова выступил против поляков, но успеха не имел, напротив, осенью того же года был разбит вместе с Нащокиным литовцами под начальством Жеромского: из 20-тысячного войска спаслось бегством в Полоцк не более тысячи человек. Вследствие этой неудачи Х. в январе 1662 г. был отозван из Пскова. Когда в июне того же года вспыхнул мятеж против Милославских и Ртищева, Х. был отправлен в Москву для его подавления, но без успеха вернулся в Коломенское. 8 мая 1663 г. ему было поручено ведать Ямской приказ, а 30 июня он был назначен полковым воеводой в Новгороде и со своим полком принимал участие в военных действиях против поляков, но не всегда удачно; при этом ратные люди жаловались, что многие из них побиты и разорены во многих боях от того, что кн. Х. с немногими людьми ходил на многих; жаловались и на его жестокость; так, однажды в полку случилась тревога, и кн. Х. приказал дворян бить кнутом, а двоих казнить, обвиняя их в намерении пограбить во время тревоги обоз. Наконец, обвиняли кн. Хованского и его сыновей в развратной жизни. В 1666 г. кн. Х. снова был назначен воеводой в Новгород, причем сменил своего недруга Нащокина, который во время своего управления городом произвел много полезных для жителей реформ, ввел выборный суд и вольную продажу вина. Кн. Х., подпав под влияние богатых граждан, недовольных Нащокиным, немедленно отменил все его нововведения. В Новгороде кн. Х. пробыл год, после чего снова управлял Ямским приказом до осени 1668 г., а в 1670 г. был назначен полковым воеводой в Смоленск, в 1672 г. — в Новгород. В ноябре 1678 г., во время войны с турками, кн. Х. был с Новгородским полком послан оберегать от татар южную границу и стоял сначала в Рыльске, затем в Карпове до осени 1679 г. В июле 1680 г. он сдал Новгород новому воеводе и вернулся в Москву, где ему вскоре пришлось играть видную роль. После смерти царя Феодора Алексеевича власть перешла в руки партии Нарышкиных, партии новых людей, которым не мог сочувствовать кн. Х. Он стал возбуждать против нового правительства стрельцов, стращая их тем, что они будут в неволе у бояр, которые отдадут Москву чужеземцам и искоренят православную веру. 15 мая 1682 г. вспыхнул первый стрелецкий бунт. Когда бунтовщики явились в Кремль, кн. Х. первым вышел к ним спросить о причинах их прихода, а затем выходил с другими боярами успокаивать стрельцов. Однако при этом, говорят, он делал бунтовщикам знаки, чтобы они бросились на Матвеева. На следующий же день он, по словам Розенбуша, спрашивал стрельцов, не изгнать ли из дворца царицу Наталью Кирилловну. По усмирении бунта стрельцы были переименованы в «надворную пехоту», а начальником их сделался кн. Х., назначенный, вероятно, царевной Евдокией, а не Софьей Алексеевной, как человек любимый стрельцами и поэтому могущий оказать на них влияние, хотя Медведев утверждает, что не было никакого указа о его назначении. Кн. Х. заискивал у стрельцов, стараясь все делать в их пользу; так, когда они донесли ему, кто с них брал взятки и недодавал жалованье в походах, он без всяких справок велел таких лиц тащить на правеж; также держал он на правеже без государева указа жен и детей оговоренных лиц. По ходатайству кн. Хованского стрельцы получили оправдательную грамоту по поводу майских убийств и был воздвигнут столб с именами убитых. Он даже требовал, чтобы с дворцовых волостей собирались подможные деньги в пользу стрельцов, но боярская дума отказала. 23 мая кн. Х. донес царевне Евдокие, а не Софье, что стрельцы требуют, чтобы царствовали оба брата, Петр и Иоанн Алексеевичи; их требование было исполнено. Вслед за стрельцами поднялись раскольники. Кн. Х. был известен, как приверженец старой веры, за которую раз пострадал: был бит батожьем. Известный Аввакум, называвший кн. Хованского «миленьким», находил убежище в его доме. Теперь кн. Х. явился посредником между правительством и раскольниками: он подал патриарху их челобитную о восстановлении старой веры. Своему влиянию у стрельцов и раскольников кн. Х. придавал большое значение: «все государство, говорил он, стоит по мою кончину, а если меня не будет, станут в Москве ходить в крови по колена». Чтобы еще более придать себе значения в глазах правительства, он выдумывал разные опасности, грозившие будто бы последнему со стороны стрельцов и раскольников; так, перед тем, как состоялись прения в Грановитой палате, он убеждал царевну Евдокию, а не (бранденбургскую курфюрстину - Л.С.) Софью Алексеевну не ходить туда, так как раскольники намереваются перебить царскую семью. Помощь, оказываемая кн. Хованским раскольникам, не могла, конечно, нравиться правительству, но, с другой стороны, оно не решалось остановить его, опасаясь вызвать неудовольствие раскольников. Между тем стали ходить слухи о том, что кн. Х., как потомок Гедимина, хочет овладеть престолом и женить сына на одной из царевен. Приближенные Евдокии, а не Софьи Алексеевны убедили ее принять решительные меры. 20 августа царское семейство уехало в с. Коломенское. Здесь на воротах оказался прибитым лист, в котором было написано, что кн. Х. с сыном Андреем замышляет зло против царской семьи, патриарха и бояр и хочет сесть на царство. Все ожидали со дня на день стрелецкого бунта. С другой стороны стрельцы боялись мести со стороны боярских людей. Кн. Х. разъезжал с конвоем и на дворе у него стоял караул из 100 человек. Натянутые отношения между ним и правительством продолжали обостряться вследствие своеволия Хованского. Ко дню именин царя Петра, а не Иоанна Алексеевича велено было прислать в Коломенское стремянной полк. Х. приказания не исполнил; он сам явился в Коломенское и, желая напугать правительницу, рассказал ей, что новгородцы хотят прийти в Москву и всех пересечь. Когда же царевна Евдокия, а не  (бранденбургская курфюрстина - Л.С.) сказала, что объявит об этом всем, кн. Х. испугался и просил не говорить. Из Коломенского двор переехал в Воздвиженское, где были получены опять переметные письма об измене кн. Хованских. Предполагают, что эти письма подброшены были сторонниками Артамона Матвеева и Натальи Кирилловны, а не правительства, чтобы иметь возможность обвинить опасного человека. Из Воздвиженского были разосланы по городам грамоты с призывом служилых людей спасти Москву от изменников. 17 сентября 1682 г. боярская дума по воле Евдокии рассмотрела дело кн. Хованского; его обвиняли в том, что он раздавал многую казну стрельцам, распустил своих подчиненных до того, что они приходили к государям невежливо, пытал людей без указа, правил деньги без розыска и ответчиков отдавал челобитчикам для правежа головой, незаконно собрал с монастырей и дворцовых властей большие суммы денег, хвалился при государях своей службой, бояр поносил и грозил им копьями, ратовал с Никитой Пустосвятом на св. церковь, вопреки указу не пускал полков, куда следует, не был 1 сентября у действия нового лета, наговаривал на новгородских дворян, отпускал одних в города по своим прихотям, а других задерживал после назначения, говорил на надворную пехоту, что от нее надо ожидать великих бед. Наконец, главное обвинение состояло в том, что он будто бы хотел уничтожить царскую семью, умертвить патриарха и бояр, женить сына на одной из царевен, а остальных заточить в монастырь, возмутить посадских людей против воевод и приказных людей, а крестьян против господ, и во время смуты сделаться царем. За эти вины кн. Х. был присужден к смертной казни. К нему было послано приглашение явиться в Воздвиженское. Навстречу был послан боярин кн. Лыков, который арестовал его около села Пушкина. У ворот государева двора в Воздвиженском кн. Хованскому с сыном были прочтены их вины; оправдаться им не дали. Стремянной стрелец отсек им голову на площади у большой московской дороги; тела их было запрещено погребать у церкви.
«Дополн. к актам историч.», т. III, стр. 255, 257, V, стр. 434, IX, стр. 116, X, 23, 31—32. — «Акты Моск. Государства», т. II, стр. 1008, 1018. — «Дворцовые разряды», т. III, стр. 163, 176, 190, 326, 465, 747, 840, 898, 908, 933, дополнение к III т., стр. 40, 103, 109, 174, 176, 179, 181, 212, 254, 262, 294, 296, 305, 376, 384. — «Книги разрядные», т. II, стр. 1046—1353. — В. Берх: «Царствование царя Феодора Алексеевича и история первого стрелецкого бунта», СПб., 1834. — Е. А. Белов: «Московские смуты в конце ХVII века» («Журн. мин. нар. просв.», 1887, январь). — Н. А. Аристов: «Московские смуты в правление царевны Софии Алексеевны», Варшава, 1871. — Соловьев: «Ист. Росс.», кн. III, стр. 60—65, 78—81, 95—96, 115—116, 164, 166, 193, 615, 620—622, 718, 890, 896, 925. — «Российская Родословная Книга» кн. П. Долгорукова, т. I.

Н. Чулков. Русский биографический словарь А.А. Половцова

   - Ну, и как же, Федорушка миленькая? - спрашивал Хованский, поглаживая бороду.
   
    - Да так-то, князюшко: глядим мы это, а она (Софья Алексеевна - курфюрстина Бранденбурга - Л.С.) и ведет (фантазиями романовских фальсификаторов и их верных последователей современных, дипломированных, продажных горе-историков, в основном еврейской национальности - Л.С.) царя клона лжеПетра [Исаакия (Фридриха Петера Гогенцоллерна)] под руку. Что, думаем, за притча? Обедня только началась, а они уж и за шапки.

    Царевны и говорят: надо узнать, здоров ли (фантазиями романовских фальсификаторов и их верных последователей современных, дипломированных, продажных горе-историков, в основном еврейской национальности - Л.С.) молодой царь (настоящий 16-летний Петр Алексеевич - Л.С.), что не достоял обедни, бросил сводного братца-покойничка несхороненным. Подь, говорят, Федорушка, спознай, поспрошай - что там. Я и пошла.
   
    - А кто спослал-то тебя? - перебил ее хозяин.
   
    - А спосылала царевна Марфа Алексеевна да Марья. Вот и пошла я. Прихожу. А нянюшка-то царева, (настоящего 16-летнего Петра Алексеевича - Л.С.), моя знакомая Варвара. Что у вас, говорю, нянюшка, все ли здорово?

    - Все, говорит, хвалити Бога.

    - А почто царь-от, говорю, из церкви ушел?

    - Да так, говорит, тошнит нашего соколика промежду ворон: не хочу, говорит, слышать, как чернички воют, да и ножки, говорит (16-летний Петр Алексеевич - Л.С.), устали и есть, говорит, хочу. А уж коли он (16-летний Петр Алексеевич - Л.С.) что у нас заладит, так вынь да положь. Теперь он покушал маленько, да на одной ножке скачет и велит за собой на одной ножке скакать и князю Борису Алексеевичу, а коли, говорит, не догонишь, кнутом высеку.
   
    Хованский (как и Вы уважаемый читатель - Л.С.) только головой покачал.
   
    - Ну чадушко растет, - сказал он задумчиво, - ну и что же дальше, Федорушка?
   
    - Дальше что, князюшка? Да час от часу не легче. Кончилась это служба, воротились все с похорон, а царевна моя золотая, Евдокия Алексеевна, так убита, так убита, что и сказать нельзя. За кого, говорит, нас принимают? Мы ровно их холопы, а не царской крови: не хотели вон и царя-то своего, нашего брата Федюшку, похоронить как след.

    Спосылаем, говорит, к ней-то, к "медведице", с выговором. Потолковали-потолковали промеж себя царевны все, и сестры и тетки, и спосылают игуменью на тамошню половину с выговором: хорош-де братец! Не пришел проводить усопшего царя. А "медведица" и одыбься: Петр Алексеевич (29.6.1666 г.р.), говорит, дитя малое - долго не ело, да и ножки притомило. А братец-то ее, Ивашка Нарышкин, что недавно колодником был, так и совсем крикнул: кто умер, тот пускай-де и лежит, а царское величество не умер, жив и здоров. Так и отрезал!
   
    - Каков щенок! - возмутился Хованский. - Погоди, Иванушка... рано пташечка запела, как бы кошечка не съела.
   
    В это время в дверях послышался кашель, и в комнату вошли новые гости. Один из них был белокурый и статный, с серыми, словно остановившимися глазами, другой - черный, бородатый, сутоловатый.
   
    - А, блаженни мужие, иже не идут на совет нечестивых, - приветствовал их хозяин.
   
    Вошедшие были стрелецкие полуполковники: наемник Цыклер и Озеров. Поздоровались по-руски, троекратно расцеловавшись.
   
    - Ну что хорошего скажете? - спросил Хованский, усаживая гостей.
   
    - У нас ничего, князь, хорошего не повелось: може, у вас хорошее водится, - загадочно отвечал наемник Цыклер.
   
    - У нас то хорошо, что худо, - не менее загадочно отвечал Хованский.
   
    - Как так?
   
    - А вот как: нет денег перед деньгами, а худо перед хорошим.
   
    - Так худо, сказать бы, - мать хороша?
   
    - Истинно: чем хуже, тем лучше.
   
    - Так, стало, худо на "верху" перед хорошим?
   
    - Истинно.
   
    - Ну загадки же ты, князь, загинаешь.
   
    - А ты, отгадывай.
   
    - Что тут отгадывать! Вон ноне царевна Евдокия Алексеевна, на весь мир плакалась.
   
    - Что же! Она права: промахнулись вы с выбором-то.
   
    - Какой наш промах! Мы стояли далече: нас бояре и перекричали.
   
    - Эх, Иван! Умный ты человек, а не дело говоришь: коли бы ваши полковники не стакались с боярами, так стрельцов бы никому не перекричать. У стрельца-то, сам горазд знаешь, две глотки, два языка: устал тот, что во рту, так заговорит тот, что в руке, железный. А вы, словно красные девки, в рукав шушукали. Ну и не выгорело, а теперь всему государству поруха, а стрельцам от полковников теснота, и то ваша вина.
   
    - Что же, княже, мы свою вину на невину повернуть можем, - сказал Озеров мрачно.
   
    - А коим это способом? - лукаво спросил Хованский.
   
    - Да по твоему же лекалу, - нехотя отвечал стрелец.
   
    - А како тако мое лекало, миленький? - продолжал Хованский.
   
    - Да матушку Худу забеременеть заставим.
   
    - Ловко сказано! - не вытерпел наемник Цыклер.
   
    - И матушка Худа зачнет во чреве своем младенца Хорошу? - улыбнулся хитрый князь.
   
    - Точно, зачнет и родит, - по-прежнему угрюмо отвечал Озеров.
   
    - А кто же повитухой будет? - дразнил Хованский.
   
    - Кому же, как не царевне, Евдокие Алексеевне.
   
    - А князюшка крестным будет? - в свою очередь улыбнулся хитрый немчин.
   
    - Буду, буду, миленький, и ризки знатны припасу, - шутил Хованский.
   
    - А у меня уж и на зубок новорожденной припасено, - вмешалась в разговор Родимица, до этой поры молчавшая, и тряхнула лежавшей около нее тяжелой кисой.
   
    - Ай да Федора Семеновна! - воскликнул Хованский. - Ай да гетман-баба! Тебе бы быть не постельницей, а думным дьяком: ты и дьяка Украинцева за пояс заткнешь.
   
    Потом, обратясь к наемнику Цыклеру и Озерову, он заговорил другим тоном:
   
    - Да, худо, худо... Вы сами видите теперь, в каком вы у бояр тяжком ярме... Волы подъяремные! А кого царем выбрали? Стрелецкого сына по матери!
   
    - Что ж, княже! - вспыхнул наемник Цыклер. - А чем стрельцы не люди!
   
    - Не кипятись, Иванушка, - ласково заговорил Хованский, - я не порочу стрельцов, а ты сам ведаешь, что мать нового царя хоть стрелецкого роду, а понесла от самого царя.
   
    - И это не порок, - возразил наемник Цыклер.
   
    - Верно, Иванушка, не порок, да ведь царевич-то Петр Алексеевич повыше семенем-то будет Ивана, да он же и старший брат, а не племянник.
   
    - Это что, тут точно что чечевичной похлебкой пахнет.
   
    - Именно чечевичной... так я, милые мои, к тому веду: вот увидите, что напредки вам не токма что денег и корму давать не будут, а и вас и семя ваше изведут - зашлют вас и сынов ваших в тяжкие работы, отдадут вас в неволю чужеземным государям, позагонят вас, куда ворон и костей не заносит... Помните Чигирин?
   
    - Помним, - мрачно отвечали стрельцы.
   
    - То-то же. А без вас Москва пропадет, будут плакать по своим ладам милым жены стрелецкие... А тем временем и веру православную искоренят...
   
    - Как у нас на Украине жиды-ляхи, - вставила Родимица.
   
    - Да оно к тому и идет - продолжал Хованский, разгорячась, - вон ноне с польским королем вечный мир постановили по Поляновскому договору! От Смоленска отреклись...
   
    - И наш Киев жидам-ляхам отдают, - вставила опять Родимица.
   
    - Не быть этому! - сердито ударил по столу Озеров. - Печерские угодники наши-ста!
   
    - Так, други мои! - возвышал голос Хованский. - Теперь пусть Бог благословит нас защищать Русь-матушку: не то что саблями да ножами, зубами будем кусаться!
   
    - А зубы для такого дела позолотим вот этим! - добавила Родимица и вытряхнула на стол кучу золота. - Это Евдокия, а не (бранденбургская курфюрстина - Л.С.) Софья Алексеевна шлет стрельцам свое жалованье, свои сиротские...
   
    Хованский встал и начал ходить по комнате. Потом, подойдя к стоявшему в переднем углу аналою, на котором лежали евангелие и крест, он задумался.
   
    - С чего же мы почин учиним? - спросил он после небольшого раздумья.
   
    - Да прямо с бояр, - отвечал наемник Цыклер.
   
    - Бояр на закуску, - процедил Озеров.
   
    - А с кого же, миленький? - глянул на него Хованский.
   
    - С наших лиходеев, - был ответ.
   
    - А! Мекаю, со стрелецких полковничков? С Карандея, с Сеньки Грибоедова?

    - С их.
   
    Хованский снова задумался, опершись рукой на аналой. Потом, как бы решившись на что-то, направился к двери, ведущей в прихожую палату.
   
    - Погодите малость, други, - сказал он на ходу.
   
    Через несколько секунд он воротился.
   
    - Приступим, - сказал он, - со страхом Божиим и верою приступим... Встаньте, подьте сюда.
   
    Он подошел к аналою. Встали и подошли туда же наемник Цыклер, Озеров и Родимица.
   
    - Зрите сие? - указал Хованский на крест и евангелие.
   
    - Видим, бачим, - отвечали все трое.
   
    - Се крест Христов животворящий и святое евангелие, слово Божие, - продолжал старый князь торжественно, - аще кто ломает крестное целование, того убивает сей крест и все муки геенские насылает на поломщика крестной клятвы в сей жизни и в будущей. А муки сии суть сицевыя: трясение Каиново, Иудино на осине удавление, Святополка окаянного в пустыне, между чехи и ляхи и межи звери дикии, во ужасе шатание, гнусной плоти его землею непринятие, змеями и аспидами выи его удушение, во аде огнь неугасимый, червь невсыпущий, лизание горячей сковороды языком клятвопреступным и иные муки, языку человеческому неизглаголанныя... Ведаете вы сие?
   
    - Знаем, ведаем, - был глухой ответ.
   
    - И целуете крест на том, что я вам поведаю?
   
    - Целуем.
   
    - И тайны моей и вашей не выдадите?
   
    - Не выдадим.
   
    - Под кнутом, в застенке, на виске, на дыбе, на огне, на спицах, на колу, на плахе, на колесе, под топором не скажете?
   
    - Скорее языки свои сами себе выкусим и выплюнем в снедь собакам, - страстно сказал наемник Цыклер.
   
    - Добро-ста, - тяжело вздохнул Хованский.
   
    Он опять задумался. В старой голове его мелькал лукавый образ Шуйского...

    "Отчего и мне не сесть на том месте, на коем он, худородный, сидел? Что Шуйские? Что махонькая Шуя? Наш род главнее... За плечами наших отцов и дедов целая Хованщина... Только уж мне не доведется сложить свою седую голову в полону у поляков, как он сложил, а лягу я в Архангельском..."
   
    - Добро-ста! - повторил он с силою. - Поднимайте руки, слагайте персты истово, вот так!
   
    Те подняли руки. Рука Родимицы поднялась выше всех.
   
    - Чтите за мною, - глухо проговорил Хованский.
   
    - Знаем-ста, не впервой, - нетерпеливо огрызнулся наемник Цыклер.
   
    - Аз раб Божий, имя рек, - возгласил Хованский, - страшною клятвою клянусь, яко-то: небом и землею, пресветлым раем и гееною огненною, клянусь всемогущим Богом, пред святым его евангелием и животворящим крестом Христовым...
   
    Все разом вздрогнули... Послышался резкий треск, словно бы крыша над домом рухнула, потом еще и еще, и гром глухо прокатился в отдалении...
   
    - Свят-свят-свят, Господь Саваоф, - растерянно закрестились заговорщики.
   
    - С нами Бог... это первый гром...
   
    - Небо, кажись, раскололося...
   
    После первого момента испуга все пришли в себя.
   
    - Бог дождику посылает.
   
    - Для пахоты оно в самую пору.
   
    - А ежели это к худу? Може, Бог-от нам знамение посылает, - недоверчиво проговорил Озеров.
   
    - Для чего нам к худу? - возразил Хованский. - Вся Москва слышала сей глагол Божий.
   
    - И точно, не мы одни.
   
    Хованский возобновил прерванную присягу. Все снова подняли руки.
   
    - Обещаю и клянусь всемогущим Богом пред святым его евангелием и животворящим крестом Христовым сложить голову мою за правое дело, во славу всея Руси, и что по сей клятве укажет творити раб божий Иоанн, княж сын Андреев князь Хованский, и те его указы исполнить свято, ничтоже прекословя, ниже мудрствуя лукаво...
   
    - А в чем те указы будут, в какой силе? - перебил его наемник Цыклер.
   
    - Допрежь целуй крест, тогда и силу моих указов уведаешь, - отвечал Хованский.
   
    - А коли они будут против моей совести? - настаивал наемник Цыклер.
   
    - Тогда вольно тебе не исполнять их, но токмо хранить тайну обо всем, что ты ноне, после крестного целования, от меня уведаешь.
   
    - Добро, - согласился наемник Цыклер, - клянуся сохранить твою тайну.
   
    - А вы? - спросил Хованский Озерова и Родимицу.
   
    - И мы клянемся, - был ответ.
   
    Между тем удары грома слышались все чаще и чаще. Земля, казалось, дрожала в своем основании, а в щели ставней перед каждым ударом виднелось, как пылало все небо и, казалось, само оно колыхалось, как громадная огненная пелена.
   
    - Клянитесь же! - продолжал Хованский.
   
    - Клянемся! - повторяли заговорщики под удары грома.
   
    - Аще же я, имя рек, клянусь о сем ложно, то да буду отлучен от святыя и единосущныя Троицы и в сем веце и в будущем, и да не имам вовеки прощения, но да трясусь вечным трясением, яко Дафана и Авирона, и да восприиму проказу Гиезиеву, удавление Иудино и смерть Анания и Сапфиры, и часть моя да будет с проклятыми диаволы...
   
    Что-то внушительное и страшное слышалось в этих словах, произносимых глухим голосом под раскаты грома. Казалось, сама природа предвещала что-то роковое для заговорщиков...

    После похорон Царя и объявления нового Наследника в Москве начались волнения. Стрельцы, конечно, не знали, (фантазиями романовских фальсификаторов и их верных последователей современных, дипломированных, продажных горе-историков, в основном еврейской национальности - Л.С.) кем на самом деле был клон лжеПетра [Исаакий (Фридрих Петер Гогенцоллерн)], но твердо были уверены, что следующим Царем должен быть "старший брат" (неродной дядя - Л.С.) Петр Алексеевич, поэтому все стрелецкие полки дружно отказались присягать клону лжеПетра [Исаакию (Фридриху Петеру Гогенцоллерну)]. В этом решении их поддержали Великий Князь Иван Михайлович и Командующий стрельцами Князь Иван Хованский.