Голос волшебной трубы

Голос волшебной трубы

- На Пасху! Хорошая идея! К тому же, твой день рождения!
Я развернула экран компьютера и показала Пэру предложение туристической компании.
Прочел. И сразу согласился.
- Давай! Поедем в Бремен!
Сказано - сделано!
День изнурительной езды в душном автобусе, зажатыми в сиденья, без возможности двигаться, под тягучие истории экскурсовода, и, наконец, мы на месте!
Весна тут вовсю уже бушевала свежей зеленью лужаек, бело-розовой пеной цветущих деревьев, и яркой небесной синью. Ни одного заблудившегося облачка. Только шпили старинных соборов, устремленные ввысь.
По залитой солнцем набережной прогуливались почтенные пары. Их обгоняли любители бега. Неторопливо катил мутноватые тяжелые воды Везер. Словом, такая вот рекламно-буклетная красота.

Обещанная в программе пасхальная ярмарка оказалась бродячим цирком с каруселями, где-то на окраине, за центральным вокзалом. Миновав разноликую массу странных и не трезвых персонажей, сидящих на ступенях и на лавках у вокзала, обкуренных наркотиками молодых людей, - вышли к ярмарке, и тут же повернули обратно.
- Прочь отсюда, скорее!
Я почти бежала, оглушенная неприятным впечатлением, словно спасаясь от погони:
- Что мы тут забыли!
Мне представлялось, что пасхальная ярмарка должна быть чем-то красочным и щедрым на выдумку. Поделками мастеров, солеными брецелями, головками домашнего сыра, крашенными яйцами, вышивками или посудой, разложенными где-нибудь на столах, на центральной площади, между соборами. Что-нибудь такое. Но никак ни этот кошмар.
- Ну, ничего, тоже опыт, -утешали мы друг друга.

Город замер по обязательному распорядку: выходные для всех! Людей на улицах почти не было. Магазины и рестораны закрыты. Лишь небольшие забегаловки зазывали клиентов, выставив у входа, почти под ноги прохожим, выцветшие и потерявшие форму плакаты с образцами предлагаемых кушаний, непонятного вида.
Петляя по булыжным мостовым, вышли обратно в центр, туда, где шумел переполненный туристами главный собор. У входа грифоны и рыцари, мозаика с библейским сюжетом над распахнутыми дверями. Шум, суета. Люди хаотически перемещаются в поисках местечка поинтереснее, где бы застыть с широкой улыбкой, сфотографироваться на фоне распятия или украшенного свежими цветами алтаря. Совсем не те ощущения, которые ждала на Пасху.
- Давай найдем какой-нибудь маленький костел в укромном месте, - предложила я.
И мы спустились на набережную, пошли вдоль реки. Должна же она вывести нас к цели.

Так и случилось. В конце концов мы его нашли. Обшарпанный снаружи, словно подготовлен для капитального ремонта. Вокруг подозрительно пусто, никого. Дорожки около храма ухожены, как и каменные надгробия с уводящими в глубь истории датами, и именами похороненных тут церковных служителей.
- Может закрыт?
- Давай посмотрим!
Первое, что бросилось в глаза, как только я, навалившись и толкнув плечом, открыла тяжелую старинную дверь, - неожиданный простор и чиста. Никакого торжественного убранства и скопления прихожан. Только воздух и свет.
Вместо мебели, посредине желтого паркетного пола установлены невысокие деревянные ящики с рассадой. У противоположной двери, на небольшом коврике, урча и натыкаясь на углы, сосредоточенно бегал электрический робот. Таких как этот можно встретить на газонах в том районе у моря, куда мы часто ездим гулять. Попыхивая, ползают от забора к дому, жужжат, как пчелки, подстригают траву. Мы зовем их «Роберт».
Вот уж чего не ожидала увидеть в храме – так это Роберта. Но ощущение такое, словно встретила старого друга. Словно конферансье, который представляет заслуженного артиста, восторженно откинув руку в сторону «А вот и он! Встречайте!», повернулась к Пэру:
- Роберт!
Пэр понимающе кивнул:
- Работает, трудяга!
Краем глаза я видела, как худой седовласый мужчина, сидящий над столом с множеством брошюр, поднял голову от книги, которую держал в руках, и теперь смотрел на нас.
- Это тоже часть экспозиции, - сказал он по-английски.
- Робот – часть экспозиции?
- Точно! О сохранении природных богатств.
- А что это за костел?
- Раньше был костел, теперь тут культурный центр.
- Но алтарь сохранился.
 Я подошла к широкому столу в алькове со скромным распятием.
- Значит, ящики с травой – тоже экспозиция?
- Да! Но концепцию знаю плохо. Скоро придет гид.
Он посмотрел на ручные часы, и добавил приподнятым голосом, словно это должно было обрадовать нас:
 – Через полчаса. Если вы подождете, она все расскажет.
Мы отрицательно покачали головами.
- Нет, спасибо, посмотрим немного и пойдем.
Мое внимание, однако, привлекла блестящая труба, лежащая на столе рядом с брошюрами.
- ТЫ играешь? Спросила я, и показала на трубу.
- Я. Когда никого нет.
- А если вдруг заглянули двое случайных туристов? Сыграешь?
Он послушно взял инструмент, и приложил к губам.
Я достала из кармана телефон:
- Можно тебя сфотографировать?
- Можно.
Питер, так звали нашего нового знакомого, заиграл. И гулкая пустота бывшего костела, у которого вынули нутро, преобразовав в культурный центр, наполнилась волшебными звуками, возникающими откуда-то издалека, сверху, из-под крыши. Мелодия плавно и неторопливо вытягивала из самых потаенных уголков души сохраненные и уложенные там основательно и плотно, забытые чувства восторга и счастья. Щемящие, развернувшиеся теперь хвостом павлина, цветастым веером. Мир словно бы стал другим, более светлым и радостным. Сердце полнилось надеждой и волнением.
Большое окно под потолком разразилось широкой полосой безудержного света, перекинув через всю высоту храма золотистый столб воздуха, с кружащимися внутри мелкими частичками. Может быть это пыль вечности, поднялась и окутала нас, наполняя действие волшебством и тайной.
Чудесная труба умолкла. Питер положил ее на место.
Мы подошли ближе.
- А что ты играл? - спросила я.
- Не знаю. Так, просто, ощущения. Вы приехали как туристы?
- Да, на пару дней. Из Швеции. А ты живешь здесь?
- Да. Приехал недавно из Венгрии. Жена и сын там остались, а я вернулся, не понравилось. Родом я отсюда, немец.
- А я русская. И объяснила значение своего имени.
Питер испуганно приложил палец к губам, механически, не раздумывая.
- Тише. Не говори, чтобы никто не услышал!
- Почему это?
Я, разумеется, знала почему. Вокруг меня уже который месяц подряд с треском захлопываются все двери, так что и стучать бессмысленно, но с недоумением произнесла «почему». Даже театрально брови домиком поставила.
- Нельзя же запретить великую культуру!
- Да-да, - извиняющимся тоном проговорил он, - но, такое время, тут … Хотя, я согласен, культура вечная, и не стоит ее вычеркивать.
Мы попрощались, и направились к выходу.
- Вера! - Вдруг окликнул меня Питер, - ты не могла бы прислать фотографии, которые сделала. Жене покажу и сыну.
- Конечно!
Я вернулась и оставила ему свою карточку.
На пороге нас догнал величественный голос трубы. Питер спешил присоединиться возвышенной мелодией, сотворить незримый мостик, перекинув его во вслед.
И опять звучала, очаровывала и звала, волшебная труба. Мы повернулись, и растроганно махали руками, словно выпорхнули в объятия высокого и ясного неба, оставив за собой шлейф дивной музыки в опустевшем костеле.

Соборные колокола заливали улицы торжественным, раскатистым звоном.
Бродить по городу в такое время одно удовольствие. Красные кирпичные здания надвигаются друг на друга, образуя общую стену, или, внезапно расступившись, открывают взору чудный дом, не дом – дворец. Рука привычно ищет в кармане фотокамеру. Из открытых дверей кондитерских доносятся ароматы сдобы и кофе, ароматы специй, пивные бары шумят своей нескончаемой суетой.

Внезапно, из-за угла показалась шеренга полицейских машин, едущих так медленно, что мы остановились в недоумении: что случилось? Крупного телосложения, женщины и мужчины в полицейской форме, оглядываясь назад, и отворачиваясь от назойливых фотокамер, шли рядом с автомобилями.
Громкая музыка предварила какой-то даже театральный выход, явление из-за поворота стройной колонны демонстрантов. Радужные полотна представителей меньшинств, красные флаги коммунистической партии, голубые флажки с символами мира. На самодельных картонных транспарантах широким крестом перечеркнуты большие черные буквы НАТО. Длинные развернутые лозунги обрамляли края колонны. В центре чинно вели своих двухколесных коней велосипедисты. Молодые родители везли коляски, и несли на руках маленьких детей. Младенцы прижимались к родительским спинам, болтая из прорезей переносок- рюкзачков пухлыми ножками в полосатых носочках.
- Что они хотят? – обратилась я на английском к проходящей мимо молодой паре, - мы не понимаем немецкий, но хотелось бы знать, в чем дело?
- Нам бы и самим хотелось понять, чего они хотят! - вежливо, но с раздражением в голосе ответил парень, и пошел дальше, не останавливаясь.
Другая пара оказалась более разговорчивой. Объяснили нам, что это антивоенный протест. Против НАТО, за переговоры с Россией, против того, чтобы Германия направляла оружие на Украину.
От колонны отделилась пожилая женщина, и, мило улыбаясь, вручила нам листовку. Поверхностных знаний немецкого хватило, чтобы понять, что в городе сформировано движение, как раз для этих целей, и есть штаб, и адрес приводится, и все те же воззвания, что и на плакатах.
Я смотрела на мирно движущуюся колонну столь разных людей, стариков и молодых, объединенных единой идеей, и восхищалась их человеческим естеством. Они шли, пели песни, кричали что-то в громкоговоритель. Сфотографировала группу с красным флагом. Седовласый курчавый мужчина из этой группы тоже достал телефон, и стал в упор фотографировать меня. Это выглядело пугающе странно. Показала ему на красный флаг, улыбнулась, и радостно подняла палец вверх (терпеть не могу этот знак, но как же еще в тот момент я могла бы выразить свои чувства?) Он ответил симметрично. Трудно сказать, что двигало им, но мне показалось, что неулыбчивое и отрешенное его лицо не выражало симпатии. Он мне не доверял. А может быть это я излишне подозрительна? И дело ни в нем, а во мне? Время вселило в нас страх, не умение, и не желание выслушивать, говорить. Отсюда и неприязнь, отчуждение.
Странный, не раскрытый до конца момент этой встречи оставил не очень приятный осадок. Но не помешал общему впечатлению. Люди уверенно двигались вперед, звучала музыка. В их лицах, однако, вместе с решимостью читалась и усталость, сосредоточенность. Возможно, от личной памяти переживания войны, потерь, встреч и расставаний.
Во мне возникло волнующее чувство родства с ними. Не смогла ответить на какой-то вопрос Пэра потому, что не справлялась с эмоциями, горло сдавили слезы, и напряженно замерла в необходимом ступоре, чтобы привести чувства в порядок. Пэр потом сказал, что и он испытал что-то подобное. Словно сопричастность этой мощной волне энергии надавила на какие-то тайные клавиши души, открывая, выворачивая ее, объединяя с общим порывом, потоком сознания.
К демонстрантам то и дело подбегали какие-то люди, кричали, а они упрямо шли вперед. Чтобы на центральной площади, между главным собором и мэрией, на которой развивался желто-голубой флаг, встать, и заявить во всеуслышание: «Нам нужен мир!»
В разноголосом хоре пестрой толпы слышна была и русская речь. Мы ведь навеки связаны друг с другом общей историей. И, кроме как искать пути навстречу, иного выхода нет.

Во время Великой Отечественной Войны группу оставшихся сиротами детей привезли в Барнаул. Среди них была девочка Лида. Ей не было и пятнадцати лет, а она уже сдавала кровь для раненных солдат, помогала в госпитале. Там были и украинцы, и белорусы, и русские, и другие национальности Советского Союза, защитники Отечества. Эта девочка – моя мама.
Об этом она рассказывала много лет спустя после окончания войны.
Мама хорошо готовила, и любила угощать всех своими пирогами. В доме часто собирались гости. Сидели за круглым, уставленным яствами обеденном столом, всегда поднимали рюмку водки за Победу, вспоминали погибших, и пели нестройным хором грустные песни. А отец обязательно пел «Я люблю тебя жизнь!»;
Мы же с друзьями играли во дворе в войнушку, где «наши» всегда побеждали «немцев». Двор вплотную прилегал к старинному немецкому кладбищу, оставшемуся здесь с довоенных еще времен потому, что территория эта принадлежала Пруссии, а теперь стала Калининградской областью.
Когда мне исполнилось десять лет, у меня появился друг по переписке из Восточного Берлина, мальчик Вальтер. Он прислал свою фотографию. Строгое лицо, кудрявые волосы, массивные очки. Мы посылали друг другу значки, картинки, открытки. С каким нетерпением ждала я его письма! Это были не просто конверты с подарками. Это было чудо общения с далеким другом, открытие новой судьбы, другой жизни, прорыв в неизвестность, и мечта о лучшем. Мы повзрослели, и надобность в дружеских письмах отпала сама собой, не найдя иного выхода, оставшись хорошим воспоминанием.
Вторая половина 80 годов. Мобильных телефонов не было. Позвонить в другой город из Минска можно было только по вызову телефонистки на Главпочтамте. Или в будке телефона-автомата, опуская монетки по 15 копеек за минуту разговора.
Растерянный незнакомец, на вид лет сорок, весьма просто одетый, обратился ко мне на ломанном русском:
 - Простите, не могли бы вы помочь!?;
- Что случилось?;
- Мне нужно позвонить, но я не умею как это сделать!;
Его звали Дитер. Мечтатель и энтузиаст из Западной Германии. Он приехал в Минск сразу, как только открыли границы, чтобы познакомится со страной, с людьми.
Дитер оказался общительным и скромным человеком, рассказал, что дома, в Германии, у него есть жена и двое детей-подростков. Он все время мечтал побывать в Беларуси, ведь именно здесь, во время войны, погибло много мирных жителей. И часто говорил, что испытывал чувство вины за тех солдат, которые их убивали.
Мы подружились.
Не беда, что он так и не нашел в Беларуси гор, которые, почему-то, хотел здесь увидеть. Откуда им взяться в равнинных пейзажах среди лесов, озер и рек?  И не важно, что однажды ночью кто-то разбил стекло в его машине, и украл радиоприемник. Все это не помешало радости окрыления его души, самому весомому приобретению, за которым и стоило ехать в такую даль, и с такими сложностями.
Ведь пространство и время, так называемая история - не принадлежат мне или Дитеру. Они не перейдут вместе с нами в мир иной, когда наступит время. Но душа, наполненная состраданием и любовью, останется с каждым из нас. Это и есть настоящее богатство. Творить добро и сострадать – в этом смысл.
Наступили лихие девяностые. В минских магазинах опустели полки. Товары продавали только по талонам, даже самые необходимые. А у нас дома праздник! Пришла посылочка из Германии, с игрушками, продуктами и цветными свитерами для моего маленького сына. И так радостно было нести с почты этот пахнущий счастьем тяжелый ящичек, расписанный знакомым почерком Дитера! Все это неотделимо от меня до сих пор, все это дар Божий, любовь.
И много чего еще, другого, неоспоримо свидетельствующего о человеческой душе, и общности. Кем бы мы ни были, какой бы национальности ни принадлежали, мы - люди, и всегда найдем дорогу друг другу, сумеем услышать, понять, ни словами, так сердцем, простить, разделить чужую боль. Ибо все мы из оного корня. И обязаны договориться, чтобы сохранить мир, продолжить жизнь.

Письмо от Питера пришло тем же вечером, я и не сомневалась.
Разве могло быть иначе.
Ведь труба, даже если это Библейская седьмая труба, звучит лишь в руках человека.