Учительница русского Глава 21

Фёдор поспешно прошагал мимо трюмо, которое непонятно кому принадлежало в их коммунальной квартире, так как собственников на него не заявлялось. Оно верой и правдой служило всем и каждому, отражая теперь всё больше картузы, телогрейки и валенки, а раньше вот даже и неизвестно, что. Вполне возможно, что и шляпки с вуалетками, и кружевные платья в пол, кисейные перчатки и жемчужные нитки бус. Теперь старое трюмо, конечно, старалось, несмотря на весь лоск, прошлого своего не выдать и покорно отражало и перепачканного сажей дворника, и корчащих рожи мальчишек, и толстую, дородную Ефросинью, которая и смотреть-то на себя, из суеверия, боялась.

Фёдор же, выбежав было за дверь, остановился, сделал шаг назад и придирчиво осмотрел себя в зеркале: нет ли замятин на форме, ровно ли лежит фуражка. Что этот день ему готовит, кто приедет из Москвы и что за этим последует? Проверяльщиков и контролёров кто ж любит? Даже при безупречной службе они призваны найти изъяны, - на то они и контролёры. А иначе в чем они потом отчитаются перед своими командирами? Сказать, что все превосходно, слишком подозрительно, потому что в их деле превосходно означает ослабить хватку и потерять бдительность.

До этого момента являлись всё разные люди. Неужели у них там, в Москве, такая текучка кадров, под которой, страшно было представить, скрывалась совсем не текучка, а самый натуральный расход? Нет, Фёдор не верил, он хоть и старался воспитать в себе безжалостность и беспристрастность, в глубине души относился к своей профессии романтически. Конечно, смена лиц и перетасовка людей на постах - не что иное, как профессиональный ход руководства, продиктованный соображениями безопасности.

Фёдору нравилось играть по этим правилам: вдруг пересекаться с людьми, которых он больше никогда в жизни не встретит, говорить с ними несколько часов, отмеряя в вечности коротенький момент, своей продолжительностью стремящийся к нулю, не задавая личных вопросов и блюдя самого себя от ненужного любопытства. Ему нравилась строгая дисциплина, даже если она доходила до высшей своей точки, до самоистязания, - а, возможно, именно из-за этого она была столь мила его сердцу. Есть в этом какая-то прелесть: быть избавленным от собственного выбора, отвергнуть то, к чему стремится душа, - всецело подчинив себя чувству долга.

Интересно, кто будет на этот раз? Воображение нарисовало Фёдору плотную фигуру, на которой с трудом сошлась шинель, очень сбитую, монолитную, с неповоротливыми плечами и локтями, напирающую на собеседника забралом своей широченной груди. Фигуру, похожую на костяшку домино, - без изгибов, прямую, да к тому же чёрную, с шестёрочкой блестящих пуговиц спереди. Лицо - видавшее виды, усталое, обшарпанное и сухое, как известка на старом доме. Руководители большей частью приезжали в годах, с отдышкой, трясли брылями и ожидали, когда же их, наконец, по-сибирски, хлебосольно накормят. Старясь не забывать о своей миссии, они все-таки цепко просматривали бумаги, поглаживая какую-то непременную бородавку, выглядывающую из-за ноздри, и потом с чувством выполненного долго, хотя и с той же недовольной миной, спешили, наконец, на обед.

Таких проверяльщиков Фёдор, надо сказать, ожидал охотнее всего. С ними, конечно, надо было поноситься, как с большими малыми детьми, читать их прихоти по глазам, угождать, - но эти типажи оказывались, в конце концов, благосклоннее других. Рапортовали они, должно быть, дребезжа и со всегдашней своей недовольной рожей, но по итогу выходило всем благо: местных не дёргали и могли даже похвалить, контролерам же, нет-нет, да и награду какую-нибудь вешали в петличку.

В тот день Фёдор шагал в управление с надеждой, что натолкнётся на кого-то в этом роде, и они быстро управятся… По приходу же в свой кабинет он, однако, обнаружил странного человека, без знаков отличия и вообще без формы, одетого в кожаное пальто поверх тёплого тулупа. Хомутом вокруг шеи был накинут шерстяной шарф. Визитёр был на удивление молод и красив, русые кудри обрамляли светлое чело, очечки, настолько маленькие, что их как-то совсем не замечалось на лице, не скрывали за собой глаз цвета небесной лазури. Человек сидел на месте посетителя у стола и изучал какую-то папку, возле него суетился с чайником Кравчинский.

Кравчинский, зная, что со дня на день пребудет комиссия из Москвы, каждое утро теперь приходил на службу заранее, против своего обыкновения на десять минут да опоздать. Увидев, что все в сборе, Фёдор почувствовал себя проштрафившимся школьником, хотя до официального начала рабочего дня оставалось ещё порядка десяти минут.

Кравчинский, стоя за спиной у читавшего, сделал страшные глаза и почиркал ребром ладони по своей шее. Фёдор так и не понял этого жеста, тем более, что внешность у молодого человека была самая располагающая, он не наводил на себя фальшивой важности, не сводил бровей, а смотрел открыто и даже ласково…

Знал бы в тот момент Фёдор, что этот ангельский по наружности человек на деле схватит его адской хваткой и продержит, как на допросе, несколько часов к ряду без отдыха и глотка воды! Короткие отлучки по нужде встречались каким-то искренним непониманием. Сам Саша, как он представился, пожав Иванову руку, был будто из железа, - ничего не хотел, ни в чем не нуждался и лишь снисходительно ждал, когда другим нужно было отлучиться. Это тяготило даже ко всему привычного Фёдора, и зародившееся в нем тягостное чувство только зрело от часа к часу.

- Я к вам прямиком от Роберта Идриковича, - начал Саша. - Он рекомендовал вас, как очень толкового работника.

Уже по первым фразам Фёдор понял, что речь у молодчика была поставлена профессионально.

- Расскажите мне, пожалуйста, про театр.

- Про театр? - не понял Фёдор.

- Ну, конечно же, про театр, ну или как вы его тут величаете «Дом Культуры и Науки». А вы думали, про что? Закончили стройку?

Видя замешательство Иванова, Саша продолжил.

- Я видел здание, поинтересовался, знаете ли, прямиком с паровоза - туда, до вас ещё… Впечатляет. Впечатляет. Монументальное сооружение, которое, предвижу, на века станет лицом молодого советского города! Спектакли там будут ставиться правильные, - он сделал ударение на последнем слове, - и вам, уважаемый Фёдор Николаевич, предстоит проверить и проконтролировать, чтобы спектакли были правильные! Скорей бы уже, да?

- Я… Я, к сожалению, не слежу за стройкой, там вроде есть, кому контролировать. У нас тут своих дел хватает, бьемся с немецкой агентурной сетью.

- Это вы зря так, Фёдор Николаевич, очень зря, что театр на самотёк пустили. Это ж какое здание! Монумент Науки и Культуры, громадина, инструмент просвещения, чтобы вы понимали! Инструмент! - ещё раз внушительно повторил Саша, подняв вверх указательный палец. - На стройку эту выделены огромные средства из госбюджета. Один раз уже напоролись, поставили купол и только позже поняли, что завершить проектные предложения невозможно ни технически, ни экономически. Это как называется, я вас спрашиваю? Второй раз хотите упустить?

- Извините, - Фёдор чуть было не изумился вслух, при чём тут нквд, но вовремя заставил себя проглотить горькую критику и компрометирующие намёки. Конечно, Саша этот прав: нквд до всего должно быть дело, всё нуждается в грамотном контроле, как единое тело - в управлении мозговым центром. Упускать было нельзя, но он, честно сказать, расслабился, памятуя, что проект этот после первой неудачи взят был под контроль самим Эйхе. - А что, есть какие-то опасения по поводу этого проекта?

- Посудите сами: окончание штукатурных работ в зрительном зале, монтаж подъёмных конструкций на сцене, а также лестниц были запланированы на середину этого года. Между тем, уже конец ноября, а воз и ныне там. В Политбюро складывается впечатление, что кто-то на месте намеренно срывает сроки? 

- Я вас понял, - отрапортовал Иванов, хотя на самом деле он ещё ничего толком не понял, но признаться в этом было бы, конечно, непростительной ошибкой.

- Строители жалуются на перебои с материалами. На вопрос из Москвы руководство края провело самую тщательную проверку и, надо сказать, - своевременно, потому что удалось вскрыть группу вредителей, которые, ни много-ни мало, являются, по нашим данным, предводителями белоэмигрантского заговора. У вас тут под боком, товарищ Иванов, расцвел филиал Русского Общевоинского союза, которым руководит бывший подполковник царской армии Барковский, - знали вы об этом?

Иванов молчал, понимая, что невозможно правильно ответить на этот вопрос, и удивлялся только, как мастерски этому молодому чекисту с внешностью херувимчика удаётся мочалить его, стреляного следователя и начальника отдела управления госбезопасности.

- Или вот ещё, - невозмутимо продолжал Саша, - как его: Полыгалин, Сергей Александрович. Махалин. Болеслав Ержембович, наконец, - у этого само имя за себя говорит. Какое-то оно старорежимное, не находите?

- Мы их всех немедленно проверим! - с готовностью произнёс Фёдор.

- Зачем проверять? Тратить силы. Есть товарищи, которые уже сделали это за вас. Вам остаётся только разогнать эту кадетско-монархическую заразу, гнойным прыщом соскочившую на теле молодой республики. Вам даются самые широкие полномочия, чтобы полностью искоренить, совсем, бесследно, этих непонятно на что надеющихся особей, - Саша многозначительно посмотрел на Иванова через крохотные стеклышки своих очков.

- Бесследно? - переспросил Фёдор и тут же спохватился, напрягая память. - Но постойте: Полыгалин - известный и талантливый инженер, построил поликлинику, типографию «Советская Сибирь», Красный факел… Убрав его, мы обезглавим строительную контору при Западно-Сибирском краевом исполкоме, а вы понимаете, какие это масштабы?

Саша даже фыркнул, причём так гадко у него это получилось, что тут же размазало, как соплю, весь его ангельский облик. 

- Я хочу, чтобы и вы кое-что понимали: незаменимых у нас нет, ни в строительстве, ни в управлении госбезопасности, - Фёдор тут же уловил намёк, и другие названные фамилии даже не стал оспаривать.

А чисто по-человечески оспорить было необходимо. По долгу службы отдел Иванова наблюдал за этими людьми, составлял на них досье. Псковитянин Михаил Махалин, техник-конструктор с высшим образованием, при беглой встрече показался Иванову очень сдержанным и приятно вежливым. У таких за внешним спокойствием - хрупкий мир воспоминаний, переживаний, созидательных идей, который они оберегают от посторонних именно из-за его хрупкости. Этот мир, как весенний цветок, может погибнуть от любого холодного и грубого прикосновения. Если таких людей не трогать, дать им волю творить, - они способны свернуть горы. Лично Иванову Михаил Александрович понравился, очаровал, как всегда очаровывали его талантливые люди.

В противоположность ему начальник строительства Ержембович был человеком приземлённым, реалистом до мозга костей, который прямо и трезво смотрел на вещи. Ему досталось руководить проектом в неоднозначный момент, а именно тогда, когда проект будущего театра получил Гран-При в Париже. Эта победа, как ни странно, навлекла череду бед на головы строителей, потому что на высшем уровне было решено, что театр, засветившийся на зарубежном конкурсе, непременно должен быть достроен к 20-ой годовщине Октября.

Выступая на президиуме крайисполкома, разумный, пылкий и прямолинейный Ержембович не мог умолчать о невозможности завершения стройки в назначенный срок. Желая вызвать у председателей сочувствие и уговорить их отодвинуть сроки, он в красках живописал о недостатке оборотных средств, дефиците стройматериалов, о том, что новая смета составлена наобум, рабочим не платят и они разбегаются… Ему посочувствовали, но сроков сдвигать не стали, более того, похоже, вызвали комиссию из Москвы с просьбой разобраться, дескать, сами мы тут запутались. Знал бы Болеслав Ержембович, что своей пламенной речью, по сути дела, подписывает смертный приговор себе и ещё нескольким своим товарищам…

Вкрадчивый голос Саши вывел Фёдора из сферы его размышлений. Иванов машинально взял в руки протянутый ему желтоватый лист с напечатанными именами и фамилиями. Судьба этих людей была предрешена, и завершение её требовало теперь его участия. Нормировщик Александр Нестеров, главный бухгалтер Владимир Осовский, бетонщик Иван Коломницкий, котельщики Миней Зайцев и Дмитрий Куцин, разнорабочий Роман Кабышев... Всем этим людям, представителям самых разных профессий и социального происхождения, предстояло разделить судьбу своих руководителей. 

Фёдор глазами пробежал список до конца. Здесь, в этом кабинете, уже не первый раз таким нехитрым способом, а именно тройным росчерком пера, - введение, за которое особенно ратовал Эйхе, - решались судьбы простых людей, тружеников, наивных муравьёв, которые прибирали и созидали свой муравейник, напевая хвалебную песенку солнышку, не зная того, что над ними уже занесён сапог, призванный всех их превратить в месиво трупов. Подпись Эйхе уже стояла под списком, Саша, не колеблясь, добавил к ней свою. Фёдор понял, что его подпись должна стать третьей. Затем следовало передать этот листок в отдел исполнения наказаний и продолжать жить, как жилось.

- Я вас призываю, Фёдор Николаевич, ни на минуту не терять бдительности. Враг не дремлет. Он искусно маскируется под неожиданные образы, прикрывается младостью или старостью. Возьмем, например, первого архитектора ДКиНа, который уже вроде бы отошёл от дел. Но какое имя, вы только вслушайтесь: Траугот Бардт! Сколько ему теперь лет? Шестьдесят четыре? Но он крепок физически, а главное - умом, и, конечно, не забыл свою историческую родину. Я читал некоторые его ностальгические сочинения. От таких опусов - до создания диверсионно-шпионской группы, работающей на Германию, рукой подать. А ввиду побега нашего дорогого Ульриха Герхарта, хоть это и ознаменовало, в некотором роде, наш, а ещё больше - ваш, успех, так как именно вам удалось разворошить этот шпионский клоповник, создание новой сети не заставит себя долго ждать. Немцам нужно будет здесь на кого-то опереться, так что копайте, товарищ Иванов, копайте, обескровьте, обнулите эту ячейку. Мы на вас очень рассчитываем. Мы должны пробить ощутимую и болезненную брешь в агентурной сети наших врагов.

Фёдор удивился было, что в Москве уже знают о бегстве Герхарта. «Кто-то из моих людей, похоже, работает не только на меня, - подумал Иванов. - Видимо, придётся с этим смириться и быть ещё более аккуратным и осторожным».

- Вы знаете, куда сбежал Герхарт?

- Куда поближе, в Китай, но он там не задержится, пойдёт дальше, так как китайское правительство становится все более лояльным к советской власти. Пусть бежит, сам по себе он не страшен. По нашим данным, ему не так много удалось здесь накопать, в чём, должен вас поздравить, в первую очередь, ваша заслуга! Вам удалось-таки его запутать и выдавить отсюда…

Иванов взял под козырёк.

- Теперь, - продолжал Саша, - осталось самое последнее и важное: сколько у вас подозреваемых по делу Герхарта? У нас есть основания полагать, что он будет пытаться наладить связь с завербованными им агентами, чтобы продолжать вести подрывную деятельность. А некоторые неблагонадёжные граждане станут ему помогать, в силу своих ностальгических устремлений…

Иванов замешкался, потому что особых подозреваемых у него не было, разве что Максимов этот, дожидающийся в тюрьме того часа, когда сможет стать полезным следствию, его жена Варвара, да ещё двое подозрительных личностей, которые были так или иначе связаны с немецким консульством. Листок по этому делу лежал в папке на поверхности его стола, его-то Иванов и подал поспешно на резолюцию московскому ревизору.

- А эти что, ещё не расстреляны? Чего вы ждёте? Своим побегом Герхарт ясно дал вам понять, что он - немецкий шпион. Показал вам нос на прощание! А вы с ними планируете кокетничать?

Слово «кокетничать» больно резануло по самолюбию бывалого следователя. Фёдор почувствовал, как внутри его закипает обида, хотел было пуститься в объяснение своей методики взаимодействия с подозреваемыми, но вовремя сдержался. Длительное напряжение от этого разговора принялось буравить его голову десятками мизерных свёрл. Вряд ли его доктрина заинтересует этого ненавистника талантов, который, внимательно изучив поданый ему документ, уже выводил в правом нижнем углу: «Расстрелять».


Продолжить чтение http://proza.ru/2023/06/01/312