возвышенная любовь Суркова часть 1

«Богиня!» – Сурков смотрел на нее, не отлепляя взгляда, и не мог наглядеться.

Крупный торс, туго обтянутый тонким трикотажем, колышущиеся при каждом вдохе и выдохе могучие всхолмья грудей, оттопыренный полочкой зад, миниатюрные ступни. Сейчас он их не видел, но знал, что они там, внизу, топчутся одна-другая, одна-другая. Обутые в синие шлепанцы, маленькие и подвижные, переминаются, две маленькие сестрички, две проказницы-ножки. Как такие крошечные ступни могли удержать вертикально и не уронить это дородное, ладно сбитое роскошное тело? Сурков этого не знал. Знал он одно: эта женщина – идеальна. Идеальным в ней было все: и горбатый нос, и крепко начернённые густые брови гусеничками, и плотные щеки с фиолетовыми звездочками сосудов, и алые влажные губы, которые манили, манили, манили, бессовестно манили Суркова прильнуть к ним и испытать глубины наслаждения.

«Богиня!» – с восторгом думал Сурков, и глаза его медленно закатывались от восхищения.

А голос! Похожий на мягкое басовитое рокотание трактора, ее голос заставлял волны удовольствия рождаться в теле Суркова. Они закипали где-то у его маленьких круглых ушей, и, сначала медленно, потом все быстрее и быстрее катились вниз одна за одной к пупку, потом спускались ниже, ниже, и, забурлив, останавливались в районе паха, замирали сладостным водоворотом возбуждения.

Сурков был бесповоротно, безумно и отчаянно влюблен.

Влюбленность заставляла его делать поступки, как он называл это про себя. Первый поступок заключался в том, что он был вынужден, как всякий безнадежно влюблённый русский человек, запить горькую.  Пил он с Володькой Гливцевым, маленьким пронырой-алкоголиком с молочно-белой кожей, цвет в цвет похожей на отшлифованный ветром и временем мосол, с кожей (удивительное дело!), не покрасневшей и не огрубевшей от постоянного пьянства. Слово "Мосол" стало, со временем, для Володьки прозвищем, крепко прилипшим к его простой бесхитростной жизни.

Володька-Мосол пил много, но быстро раскисал и терял всякую способность к коммуникации, переставал говорить, и, скорее всего, и думать. Напившись, осоловелый, размазанный в пространстве грязной комнатушки, он только мычал, тряся длинной головой и изредка противно плакал.

Два других поступка Суркова, не менее значительных, чем употребление алкоголя, были следствием первого: написание и следующее за ним чтение стихов покорно слушавшему Володьке.