Заполярная седина

       Эти города не отмечены на географических картах. Они очень небольшие, эти города, и жмутся к потаённым бухтам, где у причалов стоят атомные подводные лодки. Вокруг на сотни вёрст — тундра, замёрзшие озера и дикие скалы. Немного поодаль, за горбатым мысом — океан. Северная глухомань. Здесь властвуют никогда не тающие снега, беспросветная тьма, метели и морозы за сорок. По чёрному небу расходятся волны полярного сияния.
       Предназначение не отмеченных на картах городов понятное: это военно-морские базы. Базы подводных лодок. Где несут службу необыкновенно мужественные люди — подводники. И живут они вместе со своими жёнами и детьми в этих самых городах. Хотя городами их назвать трудно. Это, скорее, посёлки. Небольшие такие посёлки, некоторые всего по пять-шесть домов. По понятным причинам, — не буду уже их объяснять, — места, где расположены такие посёлки, не разглашаются.
       В 1980-х годах я работал в одном из таких зашифрованных городов. Чтобы попасть в него, из Мурманска нужно было ехать несколько часов в промёрзшем насквозь автобусе. Возле какого-то мрачного, занесённого снегом, моста автобус останавливался. Входили хмурые проверяющие и требовали показать паспорта, долго листали командировочные документы. Затем автобус въезжал в город… назовем его так, «Город Икс». Пассажиры: те, кто имели в закрытом городе прописку, следовали к себе домой, а такие, как я, командировочные, — в гостиницу. Позже я узнал, что все гостиницы в северных военных городках имеют одно название — «Полярное сияние».

       *
       В первую же ночь в гостинице поспать не удалось. Меня поселили одного в четырёхместном номере, и я, размечтавшись, что отдохну, как барин, благостно уснул. Среди ночи поднялся, продирая глаза: кто-то включил электричество. Смотрю: посреди комнаты стоит незнакомый офицер, снег лежит на его шинели:
       — Водку будешь?
       Так я первый раз встретился с подводниками.
       Мигом соорудился стол. Ребята сбегали в ресторан. Сидим, закусываем ананасами и морожеными помидорами. Офицеры по очереди моются в ванной и неохотно отвечают на мои идиотские вопросы, что и как на подводной лодке. По какой-то причине, не помню, кажется, по моей инициативе, разговор зашёл о пожарах в прочном корпусе. Подводники грубо оборвали меня и, обернувшись к ванной, где мылся их товарищ, попросили, чтобы, когда тот вернется к столу, тему пожаров не продолжать. «Почему?» Ребята помялись и шёпотом рассказали: у их товарища (Николаем звали того, кто мылся в ванной) брат служил на подлодке, и на ней, на подлодке, случилась беда. Что-то загорёлось, коротнуло в силовом щите, задымились кабеля. Все, кто находился в отсеке, включились в дыхательные аппараты. А брат Николая — он был старшим в отсеке, отдавая приказы подчинённым, отстранял от лица аппарат и наглотался дыма.
       — И что?
       — Погиб...
       Помолчали. Налили ещё по одной, закурили. Когда Николай вышел из ванной, каждый из нас внимательно рассматривал свою сигарету…

       *
       Чтобы попасть в подводную лодку, нужно пролезть в узкий люк. Спускаюсь, грохоча башмаками, по скользкому трапу. Я, гражданский специалист, «пиджак», занимаюсь ремонтом сложных приборов, которыми напичкана субмарина. В ней, в субмарине, очень тесно. Двум человекам в проходе не разойтись. Переплетение кабелей, нескончаемые ряды металлических шкафов, покрытых стрелочными индикаторами, выгородки отсеков, узкие дверцы... («Ребята, как вы тут служите?»).
       Каюты, чем-то напоминающее купе в пассажирском поезде. Иногда по громкой связи, по «Каштану», звучит жёсткий говор сообщений и указания дежурного по кораблю.
       Захожу в носовой отсек и вижу то, что несут в себе подлодки — торпеды. Лежат они, огромные сигары, на стеллажах, ждут очереди, когда освободится место в торпедных аппаратах.
       Было дело, проходил (вернее, пробегал) мимо самого главного агрегата боевого корабля. За толстым стеклом — какие-то блестящие трубки, стержни… Быстрее-быстрее, здесь лучше не останавливаться! (Это мне, «пиджаку», лучше не останавливаться, а каково им, подводникам? Им не привыкать рядом с ядерным реактором стоять.)
       Центральный пост. Сердце подводной лодки. Средоточие командирской воли, откуда разносятся команды экипажу. В центральном посту намного просторнее. Можно и там постоять, и здесь… «В это кресло не садись — это место командира!»

       *
       Выбираюсь на свет через рубочный люк. Небесное светило режет глаза. На сопках, окружающих бухту, снег блестит, а в небе, невысоко над горизонтом — тройное солнце, гало. Курю с приятелем, с таким же, как и я, «пиджаком», обсуждаю сложности ремонта приборов…
       В таком, если так можно выразиться, режиме я и провёл на Крайнем Севере несколько лет, ремонтируя на подлодках технику. То в «прочном корпусе», то с сигаретой на перекуре. Покурил и быстрей-быстрей к приборам, ремонтировать их. Время не ждёт, у атомохода скоро выход в море, в автономку. Ответственная была у меня работа. За ядерный щит Родины я тоже отвечал.
       На «объекты» вызывали меня в любое время суток. Даже если они находились за тысячу вёрст от «Города Икс». Иногда даже на вертолёте доставляли. Помню, забросили в какую-то дикую бухту, где один только ржавый причал, и он — «объект», подлодка. Стоит, снегом облепленная. Даже в базу не могла вернуться. Её не сняли с дежурства, только на несколько часов пригнали к заброшенному причалу.
       И я всегда наблюдал за ними — за подводниками. Запоминал всё.
       Вот один из них: прямо на посту строгает какие-то досочки. «Для чего?» — спрашиваю. «Дочке, — говорит, — домик делаю для её хомячка». Понятно, вернётся домой и подарит малышке готовое жильё для её зверька.
       Другой подходит робко к моей жене (она вместе со мной работала, тоже занималась ремонтом приборов) и передаёт пачку запечатанных писем. Просит, когда он уйдёт в автономку, посылать жене его в Москву, по одному письму в неделю. Жена его в положении, вот-вот родит, а он уйдет в плавание и будет знать, что она регулярно получает от него письма. Такая вот любовь у них. Потом, правда, они развелись.
       А у другого, Алексеем его звали, жена тоже в Москве, на центральном телевидении работала. И он каждый вечер, если не на дежурстве, видел её на экране телевизора. Программу «Время» передают, и она глухонемым новости руками пересказывает. Офицеры шутили, приходя на службу: «Лёша, — говорили ему, — как нам твоя Вера вчера всё подробно рассказала!» Потом этого Алексея, когда закончились командировки в «Город Икс», я встречал в Севастополе, на центральном рынке. Лоб в лоб столкнулись. «Привет» — «Привет». И больше не виделись.
       Другой офицер не давал мне покоя глубокими познаниями творчества Розенбаума. Чуть ли не каждый вечер приходил ко мне в гостиницу, ставил на стол бутылку шила и пел, пел его песни бесконечно.
       А с Розенбаумом такая история произошла в «Городе Икс». Приехал он однажды к подводникам на выступление. Отработал программу и вышел в окружении толпы на ступеньки ДОФа. Машина, чтоб везти его в Мурманск, наготове. Прощается Розенбаум со всеми, руки жмёт комсоставу. Вдруг из метели вылетает бэтээр и выкатывается из него, прямо под ноги артисту, десантник, «Александр Яковлевич, — кричит он, — выступите у нас!». «Где?» «Ну, там, — десантник показывает на сопку, — у нас в части!» (Недалеко от «Города Икс» базировался припрятанный от супостата батальон десантуры.). «Ребята, да мне ведь в Мурманск, на самолёт...» Десантник рвёт на груди куртку, катается по снегу, кричит в отчаянье: «Александр Яковлевич, если я вас не привезу, ребята расстреляют меня! А в Мурманск мы вас на «вертушке» доставим». И что? Прыгнул Розенбаум в бэтээр и в тот же миг умчался к десантникам. Вот как его любили на Севере!

       *
       Службу на подлодках подводники несли исправно. Старались. К нам, «пиджакам», постоянно приставали, чтобы мы им объясняли тайны мудрёных приборов. Чтобы в автономке, случись что, самим их ремонтировать.
       Некоторые офицеры иностранные языки учили. Один лейтенант со мной только по-английски разговаривал.
       Времени на отдых у атомоходчиков совсем не было. Постоянно учения, дежурства, проверки, вводные... Напряжение сил у них, наверное, адское было. Одного мичмана, помню, на лодке, на моих глазах на веревках вытаскивали через люк. «Что с ним?», — спрашиваю. «Сердце...», — ответили.
       На семейные дела у подводников времени катастрофически не хватало. Но, если выдавался день-другой, расслаблялись по полной. У каждого экипажа — свой женсовет. Дамы организовывали всякие праздники, выезды на природу, то, да сё. А у неженатых лейтенантов особым шиком считалось вырваться на выходные в Ленинград — кофе попить в «Сайгоне» и с девушками познакомиться.
       Летом военморы, отправив своих законных на юг, отдавались отдыху более масштабно. Согласно осознанию износившейся на службе нервной системы. Кое-кто из них всю ночь, считай, по гостям ходил. В поисках у кого что осталось. Иногда такие номера откалывали! В гостинице, где я жил, соседи по номеру купили… мотоцикл. Ночью просыпаюсь: грохот, бабахканье двигателя! Открываю дверь, выглядываю. А это офицеры на мотоцикле по коридору гоняют. Гостиничные фифы к стенке жмутся…
       К риску у подводников отношение ну просто феерическое. Один из них со смехом показывал мне свой пассажирский билет на пароход «Адмирал Нахимов». В тот августовский вечер 1986 года он, отпускник, задержался у дамы сердца в Новороссийске и опоздал к отходу «Нахимова». В рубашке родился парень.

       *
       …Эта подводная лодка стояла всегда в стороне — на отдельном причале. Чем-то она была особенной. О ней мало что рассказывали гражданским специалистам. А однажды приезжаем на работу, а нам: «Всё, — говорят, — нет «Комсомольца».
       Рассказывать об этом — сердце рвать пополам.
       Похороны. Весь посёлок высыпал на улицу. На броне медленно ползущих бэтээров — гробы. Плачут трубы оркестра. В ДОФе люди проходят мимо погибших. Я задерживаюсь возле того, кто раньше был Женей Науменко (был у меня такой на «Комсомольце» знакомый офицер) — лицо у него всё чёрное. Замёрз в море, не дождался прихода корабля-спасателя.
       …Перед ДОФом сцена: женщина в дорогой шубе бродит по площади среди людей и разбрасывает гвоздики. Вот так: бродит по площади и разбрасывает гвоздики. И шепчет что-то невнятное. Понятно, ополоумела. К ней приближается, маршируя, экипаж подводников. Они деликатно огибают строем бедную женщину и, стиснув зубы, маршируют дальше…
       Собирают деньги на помощь семьям погибших. В ДОФе, где сдают деньги, к столу подходит мальчик. «У меня папа тозе подводник, — лепечет он, — и я тозе хоцю сдать», — и высыпает на стол свои накопленные гривенники. Женщины закрывают лица и убегают реветь в сторону…

       *
       Я в то время сочинял стихи, и после гибели «Комсомольца», одно из них, «Заполярная седина» называется, посвятил капитану 2 ранга Борису Коляде. Он был на «Комсомольце» в последнем плавании, и ему повезло: остался в живых. Офицер вынес всё: нервный напряг от гибели подводной лодки, леденящий холод Баренцева моря, смерть товарищей. Мне очень хотелось, чтобы Борис Григорьевич прочитал посвящённое ему стихотворение. Я отпечатал его на машинке и пришёл по нужному адресу. Дверь в квартиру закрыта. Соседи сказали, что Коляда опять ушёл в автономку.

       ЗАПОЛЯРНАЯ СЕДИНА

       Где-то южный городок в пыли,
       поцелуи моря голубого…
       А у вас — и не подыщешь слова —
       снежная окраина земли.
       Что же вы, ребята, в ней нашли?

       Так уж испокон заведено:
       ненадёжность этой глухомани
       лишь таких мужчин к себе поманит,
       у кого есть качество одно,
       объяснить какое — мудрено.

       — Наша жизнь — певучая струна!
       Счастье каждый день, по крайней мере.
       — Ах, ребята, я бы вам поверил,
       если бы не ваши ордена
       и из-под пилотки седина…