2. Призрачные образы

Может быть, там будет моя станция?

***

/31 февраля, 08:27/

Рука лежала под головой, неестественно изогнувшись. Придавлена, напрочь. Но даже не затекла почему-то, хотя вся эта конструкция мне представлялась похожей на гидравлический пресс.
Тик. Тук. Так.
Тук. Так. Тик.
Так. Тик. Тук.
Хотелось бы их стряхнуть, эти часы. Ну зачем так отстукивать, прямо в ухо? Еще и с такой мстительной настойчивостью.
Б-р-р.
Или, быть может, это стучали назойливые соседи? Хотя, чего бы ради – я вроде не шумел.
А, может, это звуки длинной улицы, уже совсем пробудившейся от шума ночи?
Кстати, похоже на то: дверь балкона была открыта настежь, ветер гулял, но делал это безмолвно, даря легкую прохладу в ответ. Словно бестолковая рыба, я начал глотать эту свежесть, набросившись на нее, словно умирающий от жажды на воду в крошечном оазисе посреди пустыни.
Пустыня…

/30 февраля, время уже неизвестно/

Я вижу Его, но не смогу описать привычными словами. Он – целая вселенная, Он – органический механизм, Он – нераскрытая тайна, Он – грядущая боль, Он – павшая судьба…
Он на коленях, а перед Ним – лишь скромный набросок человека, смутный призрачный образ. Обласканный властью, он хотел бы совсем другого, он желал бы иметь выбор, он жаждал бы достичь мечты, прежде чем позволить Ему исчезнуть. Человек застыл, протягивая руку ладонью вверх, а на губах его замер крик. Крик, сумей он взлететь, застрял бы в небесах.
Запоминаю то, каким был этот человек, когда мы познакомились. Горделивую осанку его, стойкую уверенность его, достигнутую цель его. Пронзительный взгляд его, предсказуемую надежду его, непризнаваемое поражение его. Усталую тень его, холодное отчаяние его, возвращающееся спокойствие его.
Вокруг него клубы дыма и грязь, да тьма тьмущая людей помельче, беснующихся словно муравьи в муравейнике. Тысячи, даже десятки тысяч. Суета их, подготовка их, спешка их. Привычка их, готовность их, предвкушение их. Подбадривание их, уверенность их, ожидание их.
Но все это удивительным образом исходило от того, одного. Словно он был ключом и эпицентром, словно он был источником и предтечей. И без «словно» - он был концом и смертью для Него. И еще для всех многих, которых я еще не узрел…
Перевернутая страница их, последний аккорд их, жалкий вздох их.
А он безмятежно наклоняется, пропускает жгучий песок сквозь пыльные пальцы. Смотрит на них удивленно, словно они не его, а Его, словно он ожидал, что песок задержится на его руках, потому что вся эта пустыня принадлежит Ему, словно надеялся, что ветер развеет и песок, и дым, и грязь сотрет, а часы повернутся к точке, когда все, что было повторится вновь.
Но солнце делает полный круг и не возвращается. Словно та самая страница, которую при всем могуществе не перевернуть назад.

/30 февраля, 03:11/

Я резко проснулся, словно от взрыва. Но нет – вокруг спертая тишина, рядом лишь тихо посапывающая Кабирия, умиротворенная и прекрасная, как всегда, моя Кабирия…
Но мне тяжело дышать: в груди словно что-то застряло, какой-то сгусток, мешающий глубоко вдохнуть. Часто-часто дыша, я попытался было протолкнуть его вниз, но все без особого толку. Я беспомощно закашлялся, хотя и пытался сдержаться, чтобы не разбудить ее. Кабирия смешно поморщилась, даже, казалось, приоткрыла глаза, но, повернувшись на другой бок, явно продолжала дальше спать. Сладко, смешно, как всегда, моя Кабирия…
Глоток воды дал мне возможность еще пожить. Еще глоток. Вроде этот мой сгусток, эта неведомая опухоль не то в груди, не то где-то в районе солнечного сплетения, начал рассеиваться. Удалось вздохнуть и понабрать побольше воздуха. Глаза болели. Хотелось чего-то. Или нет?
Пот. Одышка. Что-то вроде болит, но уже непонятно что. Именно в этот миг мне показалось, что что-то изменилось. Алгоритм избрал правильную сторону.
Я точно ждал этого момента. Открытие. Понимание. Готовность.
Кабирия глубоко вздохнула где-то во тьме, мило и давая нужное спокойствие, как всегда, моя Кабирия…
Но все разрушило терпкое чувство, вирусом остепенившееся в моей голове: времени нет, времени не хватает, время истекает. Песочные часы привиделись мне тогда, да серебристая тень, отблеск луны из окна, с небрежной ухмылкой начавшая последний отсчет.

/30 февраля, время уже неизвестно/

Я снова вижу Его, но чувствую лишь бесконечную боль. Он пытается сопротивляться, Он хочет бороться, Он надеется выжить, Он старается спасти хотя бы кого-то.
Он встает с колен и сражается, а позади я вижу набросок человека, смутный призрачный образ. Он крылом своим пытается укрыть ее – девочку, крохотную, маленькую девочку, одну в этом бесконечном мире. Она вынуждена прятаться от его злобы, она вынуждена выживать из-за его безразличия, она вынуждена быть одна там, где мы все - одни. Она даже уже не плачет – потому что слезы имеют смысл только, если их еще можно иссушить словами.
Все горит.
Везде горит.
Вечно горит.
Дым, смог, страшная жара.
Слова уже не могут быть услышанными, а она все так же одна. Одна уже не первый год, но сейчас ей особенно одиноко.
«От чего ты скитаешься, дитя?» – кричу я. Она озирается по сторонам с надеждой, что этот голос реален, что его хозяин где-то рядом, что он окажется для нее тем самым спасением, на которое она уже и не надеялась.
Но не найдя источник голоса, она тяжело втягивает отравленный воздух, глотая вместе с ним дым, смрад и пыль, помноженные на раскалившееся все. Она идет дальше, а я за ней. Не прячусь – но и она не оборачивается. Спешу – но и она бежит куда-то. Догоняю – но и она прибавляет ходу. Мне почему-то хочется ее остановить. Она бежит вперед, но я-то точно знаю, что бежать ей стоило назад.
«Остановись!» – истерично кричу я, слепо надеясь, что она притормозит немного, вновь услышав призрачный голос, но вместо этого она резво врывается в толпу. Толпа тоже куда-то бежала, кто куда, врассыпную, – вперед, назад, влево, вправо, вверх и вниз, – в дикой попытке спастись от чего-то неизбежного.
А ведь этим неизбежным всегда является одна лишь смерть.

/31 февраля, 08:47/

Я снова открыл глаза, в надежде увидеть что-то кроме балкона. Посмотрел на часы, но что-то мне показалось странноватым. Голова меж тем трещала в такт сердцу, а оно, похоже, решило станцевать степ.
- Воды бы… - прошептал я в пустоту.
- Держи, - ответила она мне.
- Кабирия… - невнятно пробормотал я.
- Пей давай, Карфаген, и помолчи.
Я осушил стакан, который она протягивала со своей привычной, упрямой заботливостью, ощущая, как вода сотнями ледяных осколков режет горло.
- Еще…
Я любил боль.
- Сейчас.
Можно любить что-то больше, чем боль?
Боль отрезвляет. Боль тонизирует. Боль напоминает.
Как нарисовать боль? Кровь? Раны? Сломанные конечности?
Все не то.
Да и я все время смотрел не туда.

/30 февраля, время уже неизвестно/

Я вижу Его в погибающих пепелищах, и естественный ход вещей рационально кивает в ответ на мои вопросы. Он упрямо бурлит, из последних сил вновь и вновь подымаясь с колен, но тот набросок города, смутный призрачный образ, что вижу я, лишь намекает на то, что больше нет ничего, одно лишь отчаяние. Былой блеск, сказочное богатство, наивное будущее – все это стиралось легким движением пламени.
Он ревел, не плакал, а кричал. Девочка затерялась в толпе в тот миг, когда я вернулся, она бежала от Его крика, не слыша моего.
Он становился меньше, а я видел дальше – панораму трагедии, мифологию насилия, пьянящую боль. Боль в панораме, катастрофа в диораме – но, стоп! Я же здесь для этого. Ищу свой сюжет, свою картинку, последнюю. Такую, которая никогда не отпустит внимания, не устареет, не утратит всего того, что я бы хотел сказать.
Мне нужна была драма.
Упущенные возможности.
Отчаяние, горе и падение.
Огонь; утро, которое не наступит; вчера, которое лучше и не наступало бы вовсе; и снова сегодня: сегодня в огне.
Кто-то уходит, чтобы пришли другие. Кто-то убивает, чтобы жили другие. Кто-то ищет, чтобы потеряли другие. Но всех настигнет эта паршивая судьба, как та самая усмешка этого треклятого мира.
Сожаление. Сожаление, что не успел – сотворить что-то великое, воспылать где-то замирающим сердцем, шепнуть кому-то самые волшебные слова. Сожаление, что зря потратился – на сомнение, на боль, на жалость к самому себе. Сожаление, что я, как и вся эта обезумевшая от страха за свою жизнь толпа, никогда и не жил на деле – не рискнул, не поставил все на кон, не разыграл счастливую партию.
Я и Он; мы снова ревем, кричим и плачем, все вперемежку, все наперекосяк.

/30 февраля, 04:08/

Знать бы, каким будет последний день.
Не когда, а именно каким.
Я точно знал, когда он случится.
Жаль, что не смогу рассказать, каким будет завтра после этого дня.
Попросту не успею, да и время уже не будет иметь власти надо мной.
Какая власть, когда ему уже будет нечего дать мне?
Ни вернуть меня на несколько страниц назад, ни дать сыграть еще аккорд, ни оставить меня немного подышать приятными воспоминаниями.
То, как я жил.
Я представлял почему-то как это будет – вот я есть, и вот меня нет.
Мир на месте, а все движется, и все повторяется, да все закругляется. Кто-то сразу же будет следующим. Следующим за мной куда-то, где никто из нас еще не был. Вероятно, ваше завтра будет таким же, как и ваше же послезавтра, и так далее, по линии бесконечности. А мое – …
…многоточие…

/31 февраля, 09:00/

Кабирия прятала глаза; я хорошо знал, когда и почему она так делает.

/30 февраля, время уже неизвестно/

Это был кошмарный эпизод в кассовом фильме, пугающий элемент в бесконечном полотне, неперевариваемая тридцать четвертая глава «Игр в классики». А мне все мало: я не уставал наблюдать, чувствовать, понимать.
Спасибо.
Призрачный Образ номер один. Разочарованный, рискующий, трагикоцентричный.
…ИСКЛ-НОтрагичный… 
Призрачный Образ номер два. Крохотная, отчаявшаяся, безнадежная.
…безДнадежная…
Призрачный Образ номер три. Величественный, сражающийся, воспаленный.
…РАЗпаленный…
Смерть вокруг, огонь перемалывает все, к чему может прикоснуться, - а это вообще все, – и все просто тупо сходят с ума.
Но эти три образа… о, для них все гораздо...

/31 февраля, 09:05/

Опухающее, пухнущее, набухающее. Больно, напрягает, завтра не весна.
Нет паники, трясет, спокойно. Объяснюсь, поясню, буду непонятым.
Ей тяжело; она знает, что это такое, она не может не понять и даже захочет принять.
Я бы тоже не смотрел себе в глаза. Да я и не мог никогда, кому я вру: мы оба знаем, что это такое.

/30 февраля, время уже неизвестно/

Эти парочки стоят друг друга.

/30 февраля, 06:16/

Исписал, изрисовал, измельчил. Пальцы бегут, сердце стоит, душа в раю.
Рай – не то, что надо.
Ад – не там, где хотелось.
Спешу. Не считаю время. Смотрю на часы.
Время бежит, слишком быстро песчинками своими перетекая сквозь горловину. Я бы хотел, чтобы нижний сосуд наполнялся чуть позже.
Я бы посчитал песчинки. Но времени нет, если его не считать.
Нет, это тоже не то.
И это.
Вот это ближе.
Хотя нет. Тоже не то. Все не то.
Чувствую дрожь в руке. Мизинец странно подергивается.
Было бы проще, если бы появился какой-то голос.
Голос, который подсказал бы, что не все, что где-то исчезает, не обретется в нужный миг.
Вместо этого я со вздохом вновь и вновь переворачиваю песочные часы, снова наблюдая как сверху заканчивается низ.

/31 февраля, 10:27/

Я пишу. Это чертовски приятно. Это ошалелый восторг. Это ничем неприостанавливаемое чувство. Не прекратить, не разорвать, не переболеть.
На затылке нет глаз, но я и не думаю, ощущаю ли я ее взгляд. Мне хватает ощущений. Я знаю, что она думает, что скажет, в чем обвинит. Но пока погоди, как всегда, постой, моя Кабирия. Отпусти, наплюй, забудь.
Что-то рождается, чего я сам не понимаю. Здесь. Тут. Там. Везде. Почему ты думаешь, что это так легко – рассказать историю в одном куске бумаги?

/30 февраля, время уже неизвестно/

Призрачный Образ номер один: спешит, чтобы достичь?
Призрачный Образ номер два: вся в бегах?
Призрачный Образ номер три: кусает локти?
Не, не то.
Призрачный Образ номер один: еще не знает, что не добьется своего?
Призрачный Образ номер два: еще не знает, что будет тот миг?
Призрачный Образ номер три: еще не знает, что все могло быть по-другому, если бы не номер один и номер два?
Да, но как это показать?
Призрачный Образ номер один: считает дни, уверенный, что по их истечению, закончится все?
Призрачный Образ номер два: мечтала бы, чтобы закончилось все?
Призрачный Образ номер три: завидует им, потому что все действительно кончилось?
В этом вся соль – в том, что номер один и номер два могли бы сойтись, но номер три напоследок отомстил, сломал алгоритм, подтолкнул судьбу к самому краю.
Призрачный Образ номер один: как дать ему шанс?
Призрачный Образ номер два: как подсказать ей?
Призрачный Образ номер три: как уговорить Его?
Но нет, я не могу. Нельзя менять судьбу, нельзя играть с судьбой, нельзя обыгрывать судьбу.
Призрачный Образ номер один: проигрывал ли он когда-то?
Призрачный Образ номер два: судьба ли она, чтобы он проиграл ту единственную партию, которую мечтал бы выиграть?
Призрачный Образ номер три: …

***

В ту минуту по темному небу пролетела упавшая звезда. Она осветила все,
каждую темную точку, каждый скрытый изгиб жизни, каждый темный ее угол,
где прежде не было света, сердце, почерневшее, словно непроглядная ночь…

З. Ливанели