Возвращение. Роман. Гл. 13

     XIII. – А на финишной прямой жизнеописания нашего героя происходило вот что : проводив глазами удалявшийся в облачке пыли Славин грузовик, Д.П. шатающейся от усталости и известного головокружительного чувства походкой направился к саду. Сад находился теперь в каких-нибудь трехстах метрах от него. Стоял довольно жаркий августовский день, и было воскресенье. Он прибыл, что называется, тютелька-в-тютельку : не поздно и не рано, ровно в положенный час. Поистине на этот раз свободный человеческий замысел праздновал полную победу над косными обыденными реалиями. Письма его, значит, возымели действие : в них он, как известно, просил отца и мать быть в саду в воскресенье такого-то числа, а новому владельцу сада сулил щедрое вознаграждение, если тот предоставит свою собственность на день в распоряжение старых хозяев.
     Несмотря на то, что Д.П. заблаговременно получил письмо, удостоверявшее удовлетворение обеих его просьб, а точнее, требований, поскольку свой приезд он ставил в прямую зависимость от их исполения, –несмотря на это, он все-таки был слегка удивлен. «Редкостная удача, – подумал Д.П., – все сходится. Положим, новый владелец сада не мог не прельститься на валюту, это в порядке вещей, но чтобы отец и мать, практически прекратившие отношения после развода, беспрекословно пошли мне навстречу, это отнюдь не само собой разумеется. Редкостная удача, что и говорить, такого со мной еще никогда в жизни не было».
     Поставив чемоданы перед калиткой, он коротко, но сердечно приветствовал отца рукопожатием, хотел было обнять мать, и тут вдруг заметил, что перед ним стояла другая, незнакомая женщина. Как мог он так оплошать? На женщине был, правда, тот же ситцевый сарафан в красный горошек, который обычно надевала мать для садовых работ, но сама она была ростом выше матери и значительно крупнее ее в плечах и бедрах. Лет ей было далеко за пятьдесят, однако по женской линии она была, что называется, «в самом соку». И не одно ее телосложение об этом красноречиво свидетельствовало. Куда выразительней был взгляд ее серо-зеленых с прищуром глаз! О, это чудовищное соединение в русской женщине пристальной оценочной насмешливости над случайно повстречавшемся ей мужчиной, исконного и бескорыстного добродушия, допускающего подчас связь с ним, даже если он ее и близко не достоин, и вместе естественного житейского испытания его на предмет верности имеющейся у него дорогой женщине, а тем более любящей и любимой жене, – все это вместе и с кристаллической ясностью запечатанного в прозрачном золотом янтаре насекомого сквозило теперь в глазах незнакомой попутчицы отца.
     Д.П. сразу вспомнил, что где-то видел уже, пусть и мельком, подобные глаза : да, внутреннее сходство этой пожилой женщины с юной Вероникой было просто поразительно. Она вполне могла быть ее матерью или, еще лучше, ее теткой. Поистине, не случайно встречаются по жизни люди : определенные и строго предписанные сверху –  читай : на небесах – сюжетные конфигурации сводят их, подталкивая к созданию отношений, которые их поначалу могут раздражать, но которые – и это рано или поздно осознают все люди – подобны той «своей ноше, что не тянет». Или тянет меньше, чем другая : та, о которой люди часто праздно мечтают, но судьба им ее, к счастью для них самих, не предоставляет. Правда, не Д.П., свел знакомство с Вероникой, но я почему-то легко могу себе представить, что, будь Д.П. на моем месте, все произошло бы
     «Это Надежда Леонтьевна», – чинно представил отец женщину, и та, подтверждая невольно наблюдение Д.П., в пояс ему всерьез поклонилась. Д.П. улыбнулся ей дружелюбно, но и немного искусственно, и тут же взглядом потребовал от отца объяснений. Тот хотел было увильнуть от ответа, но Д.П. не сводил с него строго-вопрошающих глаз. На этот раз отец первый не выдержал и, обратив лицо к солнцу и картинно зажмурившись – он в этот момент стал похож на слепца, нащупывающего палкой дорогу – сказал, что у матери дела дома и что она придет позже.
     «Вот как!» – Д.П. был явно обескуражен : столько лет пребывал он вдали от родной стороны, и вот наконец приехал, с такими трудностями! и на тебе : не кто иной, как собственная мать не пришла его встретить, хотя пунктуальности встречи в саду он придавал особое значение. Впрочем, как и сызмальства, Д.П. краешком сознания допускал отцовские козни в возникшей ситуации : так уж сложились их отношения, что ироническое подтрунивание друг над другом постепенно вытеснило глубочайшую серьезность родственной связи отца и сына. И самое поразительное было то, что оба они не очень-то и жалели о такой потери, словно и потери-то никакой не было. С другой стороны, если бы они были, как говорил Маугли, воистину «одной крови – отец и сын», то и об исходе Д.П. из родной земли, а тем более его возвращении двадцать лет спустя, не могло бы быть и речи. Стало быть и здесь все сходится : вот только небесный чин, набросавший в книге Бытия их черновиковый сюжет, должен обладать недюжинным чувством юмора. Но разве это полностью исключено? великий и непревзойденный Франц Кафка во всяком случае как будто бы был в этом совершенно убежден.
     «Значит, мама придет позже, ладно, – машинально повторил Д.П., очевидно, раздумывая, как ему вести себя дальше, и вдруг ни к селу ни к городу брякнул, – ну вот вы какие, ничуть не изменились». Так он мог бы сказать отцу и матери, и с такими словами он, наверное, и планировал к ним обратиться. Но умственные штампы часто мстят за себя : вот и теперь, поскольку Надежду Леонтьевну он видел впервые, несуразность его высказывания мгновенно приобрела монументальные очертания. Сам он от нее отчаянно покраснел, Надежда Леонтьевна почему-то ласково ему улыбнулась, зато отец спуску не дал. «А ты что хотел? Чтобы мы состарились до неузнаваемости, а ты оставался бы вечно молодым? Шишь тебе, – и Павел Дмитриевич, сделав хитроумный двойной кукиш на правой руке, сунул кулак Д.П. прямо под нос, – хоть ты и писал нам, что вы там, на Западе стареете медленней и незаметней, только от нас ты этого не получишь! на вот тебе, сам старей, если хочешь».
     Д.П. ничего не оставалось другого, как кисло улыбнуться. «Так чем же мы займемся? – рассеянно спросил он, бессмысленно потирая руки». – «А вот и найдем чем», – озорным тоном возразил ему отец и, обняв небрежно одной рукой женщину, а другой – нежней и крепче – возвратившегося сына, направился к деревянному сарайчику. Распахнул дощатую в щелях дверь. На всех троих пахнуло сырым полумраком. Мышь с писком шарахнулась из-под ног. Раздвинув груду мотыг, лопат, грабель, кольев и прочей садовой всячины, отец достал из-под скамьи раздвижной столик. На поверхности его была выгравирована шахматная доска. Тут же, рядом, на покосившейся полке лежала коробка с фигурами. И фигуры и доску отец сделал сам, на досуге, и эта отцовская природная талантливость – пусть и малая, но все-таки! – его способность резать по дереву, вкупе с умением играть на гитаре, не однажды восхищала Д.П. в отце. Он ему в самом лучшем, благожелательном смысле завидовал. А для дурной зависти попросту не оставалось места, поскольку у Павла Дмитриевича не было, по мнению Д.П., того бесконечно более важного, что было у него, его сына, а именно : исключительной судьбы.
     Отец и сын сели на ящиках под крайней в правом ряду владимировкой, Надежда Леонтьевна прислонилась скрестив руки к стволу вишневого дерева и Павел Дмитриевич, взяв обе пешки, белую и черную, зажал их в кулаках за спиной. Д.П. выбрал белую. «Тебе и делать первый ход», – сказал отец. Д.П. вопросительно посмотрел на него : заметил ли тот поразительное совпадение? Давным давно, под тем же вишневым деревом он впервые обыграл отца. Это случилось где-то в четырнадцатилетнем возрасте, а до этого победителем из всех их шахматных поединков неизменно выходил отец. Павел Дмитриевич никогда не поддавался сыну, и если тот, сделав ошибку, по-детски сетовал на нее, втайне желая получить ход назад, отец говорил ему одно и то же : «В следующей партии ты сыграешь наверняка удачней». В эндшпиле той памятной партии Д.П., помнится, удалось сдвоить ладьи на единственно свободной вертикальной линии и тем самым сделать позицию отца безнадежной.
     «Радость моя в тот момент была настолько полной и безграничной, –  рассказывал он сестре Анне спустя годы, уже в мюнхенской квартире, во время очередного сестринского посещения, – что я не закричал от радости, не стал даже хвастать победой перед тобой или матерью, но, как сейчас помню, долго стоял над шахматной доской. Отец, к чести его, пожал мне руку и искренне поздравил с выигрышем. Но мне этого как будто мало было. Под предлогом анализа партии я попросил его не смешивать фигур. Я не мог оторвать глаз от победоносного эндшпиля, я впитывал мою победу всеми фибрами души».
     «Как тогда, – не удержался Д.П., двигая королевскую пешку на две клетки вперед, – ты помнишь?» – «Как тогда, – отозвался отец, – еще бы не помнить! не ты ли сам попросил меня в письме, чтобы все было по возможности как тогда?» Д.П. улыбнулся со смущенной гордостью. Вглядываясь в отца и с удивлением отмечая, что тот изменился ровно в той степени, в какой не постарел – отсюда, наверное, и первый дурацкий разговор между ними – Д.П. показалось, что отец как будто столь же мало по нему соскучился, как, впрочем, и он по отцу, но это не только не означало взаимного отчуждения между ними – что характерно для большинства родственных отношений – но, напротив, даже подчеркивало их странную, независимую от переплетений жизни, близость, – близость, которой Д.П. всегда почему-то немного сторонился.
     «Верно, – улыбнулся он, – но ведь невозможно, чтобы все в точности повторилось». – «Как знать, –  усмехнулся отец, – человеку невозможно, а богу все возможно». – «Какому богу?» – удивился Д.П., знавший прекрасно атеистические убеждения отца и тем более склад его характера, весьма напоминавшие папашу Карамазова. – «Богу возвращения, – отец пристально посмотрел на сына, – небось, никогда не слыхал о таком?» – «Никогда». – «А ты подумай, может и вспомнишь, заодно поразмысли над дебютиком, я его специально для тебя проработал». Павел Дмитриевич и Д.П. обменялись первыми ходами, после чего отец поднялся и сделал знак женщине. Не сговариваясь они молча пошли в направлении смородиновых кустов. Д.П., упершись кулаками в подбородок, углубился в размышления. Увы! он так и не смог вспомнить начала той победоносной своей партии. Сделав очередной ход, он позвал отца. Никто ему не ответил.