ЭРНА

Рассказ


Чтоб всю ночь, весь день мой слух лелея,
Про любовь мне сладкий голос пел...
М.Ю.Лермонтов

1
Детство Игоря Павловича трудно назвать счастливым. Он родился в 1939-ом в Северной столице, но, весной 41-го, мать отвезла его на лето в деревню к своей родне на Урале, сама же вернулась в Ленинград и загремела в блокаду. Отец был призван в армию до рождения сына, и с войны не вернулся. Так что отца Игорь никогда не видел. И только в конце сентября 46-го он увидел мать — энергичную и суровую. «Я твоя мама, Игорёшка», — сухо сказала она и увезла сына в Выборг. В первый класс мальчик пошёл в октябре. Он долго не мог привыкнуть к матери, труднее всего ему было называть её мамой.
Игорь медленно рос и медленно развивался, долго оставаясь слабым и болезненным. Вплоть до 14 лет он был самым малорослым в классе, но в лето перед 9-м классом неожиданно вытянулся и занял по росту среднюю позицию среди мальчиков, и успеваемость его подросла, хотя многие предметы, особенно математика, всё ещё омрачали его существование. Чисто формально Игорь учился неплохо, но сам он считал себя слабым и никчёмным человеком, да и мать его была того же мнения.
В начале 9-го класса Игорь на беду свою влюбился. Его избранницей была одноклассница — красавица-спортсменка Эрна Линденберг. Её отец был из обрусевших немцев, мать — русская. Это была сдержанная независимая девушка, принимающая как должное своё превосходство над сверстниками. Она была прекрасно сложена: высокий рост, небольшая крепкая грудь, узкая талия, хорошо выраженные бёдра. Игоря поражало, с какой силой она била по мячу в волейболе. Мало кто мог принять её подачу. И стометровку пробегала она быстрее всех девушек класса, да и многие мальчики не могли за нею угнаться. Но самое главное — у неё было удивительно приятное лицо. Оно было неярким, ведь Эрна была блондинкой, типичной северной блондинкой. Игорь любовался её золотистыми косами, уложенными в стандартную корзиночку, длинными тёмными ресницами и ужасно красивыми, но холодными, небесно-голубыми глазами. Класс замирал, когда Эрну вызывали к доске. Её речь была безукоризненна и точна, и говорила она, будто читала, без всяких эканий и меканий. Неудивительно, что и писала она без ошибок, с младенчества знала немецкий, но, пожалуй, самой сильной её стороной была ярко выраженная способность к математике. Впрочем, и в других точных дисциплинах она чувствовала себя как рыба в воде. Короче, это была не девушка, а воплощение совершенства. Правда, характер её был не столь привлекательным. Она редко улыбалась, скорее усмехалась. У неё не было ни подруг, ни друзей, и взгляд её был каким-то отстранённым. Самые бойкие, физически самые сильные мальчики пробовали ухаживать за нею, но, получив презрительный взгляд, бросали это занятие. Осознавая своё ничтожество, Игорь даже не пытался набиться ей в друзья, он просто тихо сгорал от обожания, напрягая все силы, чтобы не выдать своей влюблённости.
Тогда же, в начале девятого класса, он обнаружил на книжной полке матери потрёпанную обгорелую книжку, у которой не было обложки и нескольких первых страниц. Спустя много лет Игорь забыл, почему начал читать ту книгу, но всегда помнил её вклад в формирование его личности. Это был роман Джека Лондона «Мартин Иден» — история о простом малообразованном парне, пробившимся в верхние слои общества из желания добиться расположения утончённой девушки из богатой буржуазной семьи. Эта книга — всего лишь книга! — заронила в душу Игоря мысль, что волевой человек может всё.
Первым делом он попытаться догнать Эрну по успеваемости. Раньше учёба не доставляла ему радости, ибо учился он для матери, чтобы та, как она выражалась, «не краснела за него на родительских собраниях», теперь же он решил учиться для себя. Сначала было трудно заставлять себя выполнять домашние задания, было несколько срывов, но он видел холодный взгляд Эрны, и снова, скрепя сердцем, садился за учебники. К концу третьей четверти Игорь занял второе место по успеваемости, вплотную приблизившись к Эрне. Однажды после удачного ответа по тригонометрии великая Эрна удостоила его долгим оценивающим взглядом. Это была его первая победа.
В десятом классе он догнал Эрну по всем предметам. Она, конечно, заметила успехи юноши и даже догадалась, чем они вызваны, но эта догадка не поколебала её рациональную, правильную, северную природу. Она готовила себя к великому будущему и аттестат с пятёрками рассматривала лишь как первую ступень своей блестящей карьеры. На  выпускном балу Игорь пригласил её на танго. Она положила голову на его плечо и прошептала:
— Прощай, милый мальчик! Пришло время расставанья.
— Почему?! — возмутился он.
После паузы она ответила:
— Завтра уезжаю в Москву.
— Куда будешь поступать? — спросил он.
— Пока не знаю. Попробую в какой-нибудь театральный. Хотела бы попасть в ГИТИС.
— Правильно, — ответил он. — А я попробую в Ленинградский университет.
— Тоже правильно, — усмехнулась она. — А ты парень интересный… Хорошо бы когда-нибудь встретиться уже в настоящей, взрослой, жизни.
Больше Эрну он не видел.

Перед отъездом в Ленинград на учёбу Игорь спросил мать, откуда у неё обгоревший экземпляр «Мартина Идена». И она сказала, что в первую блокадную зиму вытащила эту книгу из топки буржуйки, куда её бросила соседка по коммуналке. «Это же Джек Лондон!» — ахнула мать, увидев объятый пламенем шедевр. «Это бумага, которая даст нам тепло!» — холодно возразила соседка. Мать приволокла из своей комнаты венский стул и со словами: «Вот тебе замена!» выгребла кочергой горящую книгу. После этого рассказа Игорь впервые поцеловал свою мать.

2
Игорь без проблем поступил на биофак, и учёба давалась ему легко. Уже во втором семестре он стал другим человеком — раскрепощённым, весёлым, общительным, и друзей у него хватало, и от подруг отбоя не было. Но в начале третьего курса произошло событие, пригнувшее его к земле, — он узнал, что Эрна погибла, сорвалась со скалы во время киносъёмки. Бедняга оступилась, а партнёр (чтоб ему пусто было!) не удержал. Игорь впал в депрессию, не мог ни есть, ни спать. «Зачем мне жить, если её нет?» — без конца твердил его внутренний голос. Оказалось, в глубине души Игоря всё ещё тлела мечта, что когда-нибудь они встретятся, и она его, наконец, оценит. Но даже если и не оценит, то всё равно, его бы вдохновляла мысль, что где-то не так уж далеко живёт девушка — воплощение полнейшего совершенства. И теперь это чудо природы было превращено в прах, в ничто.
Около трёх месяцев сны юноши были заполнены Эрной. В тех сладких снах он гулял с нею по улицам Ленинграда и разговаривал на утончённые темы. Впрочем, с ходом времени Эрна появлялась в его снах всё реже, и, наконец, пропала. Ни один сон не может конкурировать с реальностью, решил Игорь и стал внимательнее смотреть на окружающих его сокурсниц. Он даже как-то подумал, да так ли эта Эрна неповторима. Подвергнув анализу с полсотни студенток своего факультета, он нашёл нескольких отличниц, но, как правило, это были близорукие и плохо координированные существа, неспособные рассуждать на общие темы. Короче, все попытки найти замену Эрны провалились. Игорь снова впал в меланхолию, и его потянуло уехать куда-нибудь подальше от Ленинграда и, вообще, подальше от шумных городов. На пятом курсе он поднапрягся и без особых хлопот получил распределение в один из институтов строящегося Новосибирского Академгородка.
В начале марта 62-го он вышел на привокзальную площадь Новосибирска, и сердце его сжалось от тоски, а своевольный внутренний голос прошептал: «Глупый мальчик, теперь ты видишь, что променял шило на мыло. Не хотел мрачного Ленинграда, так получай куда более мрачный Новосибирск». С ужасным настроением Игорь сел в автобус, идущий в Академгородок, и обречённо уставился в окно. Минут через двадцать езды унылые кварталы огромного города сменились на ещё более унылые деревенские пейзажи. Вид однообразной заснеженной равнины погрузил Игоря в дрёму. Очнулся, когда кондукторша зычно объявила: «Ядерная физика!». Игорь пулей выскочил из автобуса, ибо ему говорили, что нужный ему институт расположен недалеко от Института ядерной физики. Яркий свет ослепил его. Давно не видел он такого яркого солнца и такого сверкающего снега. И воздух был другим — лёгким и чистым. Девушка на остановке подсказала, как найти нужный институт, более того, она даже знала, где находится нужная ему лаборатория. Уже через полчаса Игорь вошёл в кабинет своего будущего шефа — 38-летнего ветерана недавней войны — и получил от него интересную тему для исследования. Потом он посетил отдел кадров, где заполнил нужные документы и получил место в общежитии. Покончив с делами, Игорь медленно прошёлся по институтскому коридору, с интересом заглядывая через распахнутые двери в рабочие кабинеты. Отметил, что нигде ранее не видел он институтов с такими светлыми и незахламлёнными лабораториями. И, главное, нигде ранее не видел он так много симпатичных людей — все молодые и весёлые, у всех горят глаза, и все, похоже, увлечены своей работой. «Идеальное место для новой жизни», — прошептал умиротворённый Игорь и отправился в своё новое общежитие.
От былой депрессии не осталось и следа,  он быстро сблизился с сотрудниками и вскоре стал желанным гостем на молодёжных попойках. Однажды на него «положила глаз» Зинаида — энергичная старшекурсница местного медвуза. Закрутилась любовь, и Игорь, окончательно забывший об Эрне Линденберг, даже не заметил, как попал в женихи. Чтобы окончательно решить сексуальный вопрос, он женился, и сразу понял, что поспешил, ибо на вторую ночь после максимально упрощённой регистрации брака ему приснилась Эрна. Её огромные глаза пылали гневом. «Почему ты меня не подождал!?» — выкрикнула она, и её образ растаял в темноте.  Игорь не верил в вещие сны, но понимал, что его мозг всё ещё не смирился с потерей Эрны.

3
Примерно через полгода после женитьбы Игорь обнаружил, что жена его раздражает. Мелькнула мысль о разводе, но Зинаида уже была беременной, так что ему оставалось лишь увлечься работой — единственным источником положительных эмоций. Надо сказать, Игорь оказался способным исследователем, и вскоре ему удалось добиться довольно значимых результатов. Уже через пять лет он возглавил группу способных молодых сотрудников и мог совершенно самостоятельно планировать свои научные поиски. Более того, у него как-то исподволь появилась смелая оригинальная идея, и он рискнул бросить свой коллектив на её экспериментальную проверку. Удивительно, что в целом его гипотеза оказалась верной и даже смогла объяснить ряд дотоле непонятных явлений и фактов. Этот неожиданный успех вынудил осторожного и скептически настроенного Игоря  поверить в свои творческие силы. Более того, сотрудники и друзья буквально заставили его не ограничиваться журнальными статьями, а изложить свои идеи и достижения в солидной монографии. В опьянении от науки пролетело ещё несколько лет, и он достиг высот, о которых не мог даже помыслить в студенческие годы.

В свой сороковой день рождения Игорь Павлович крепко выпил и почему-то завёл с друзьями-собутыльниками банальный разговор о том, что наука бесконечна, а жизнь коротка, и что каждая достигнутая цель оказывается стартом для нового забега, и так до гробовой доски. Друзья-собутыльники начали было возражать, но Игорь Павлович разошёлся.
— Понимаете, — нервно заговорил он, — с некоторых пор у меня к сладкому вкусу очередной победы примешивается изрядная порция горечи, и я слышу иезуитское шипение Экклезиаста: «Всё суета сует, тщета и ловля ветра!»
— И что же ты надумал? — подал голос близкий приятель.
— Наверное, пришло время учить других и писать учебники, — мрачно ответил Игорь Павлович.
— А я знаю, что тебе надо делать, — вступила в разговор Зинаида, — ты просто устал, и потому предлагаю тебе поехать в отпуск на Юг. Оставим дочку на попеченье моей мамы и поедем.
— Отличная идея, — зашумели гости.
— И куда же мы с тобой поедем? — засмеялся Игорь Павлович.   
— На Кавказ, в Хосту. Мне говорили, Хоста — уютный, относительно недорогой курортный городок с прекрасным снабжением.
— Пожалуй, это вариант, — признал Игорь Павлович.

4
4-го сентября они прибыли в Хосту и сняли комнату в домике, увитом плющом и виноградом, на живописной Самшитовой улице. Примерно через неделю курортной жизни Зинаида простудилась и прописала себе (ведь она была врачом) постельный режим. Видя тоску на лице мужа, предложила  ему съездить в давно манившие его Гагры. Итак, утром 12-го сентября он сел в электричку и через какие-нибудь полчаса вышел на железнодорожной платформе «Церетели», размещённой на мосту через живописное горное ущелье. Красота места потрясла Игоря Павловича, и он радостно зашагал в сторону моря. Естественно, первым делом он искупался, высох на галечнике и, «утомлённый солнцем», отправился в прибрежный парк. Здесь, на тихой тенистой лужайке, окружённой гигантскими платанами, он сел на деревянный диванчик и предался приятным мыслям. Монотонный скрип цикад сморил Игоря Павловича, он откинулся на высокую спинку и погрузился в полудрёму. Его глаза были открыты, но он ничего не видел, пространство пропало, и время остановилось. Очнулся от шуршания мелкого гравия на дорожке. Вполне вернувшись в реальность, обомлел: на него с коварной усмешкой смотрела молодая девушка, похожая как две капли воды на Эрну из его школьной юности.
— Молодой человек, — сказала она голосом Эрны, — вы не могли бы меня сфотографировать? Здесь так красиво, и мне хотелось бы запечатлеть себя на фоне этих древесных исполинов.
Какое-то время Игорь Павлович просидел с распахнутыми от изумления глазами: «Она не может быть Эрной, ибо той сейчас было бы, как и мне, 40, эта же неотличима от Эрны на выпускном балу».
— Да никаких проблем, — наконец ответил Игорь Павлович и с готовностью взял протянутый ему фотоаппарат.
Он сделал пару снимков и, возвращая девушке её «Смену 8М», вдруг ужаснулся: «Вот сейчас она уйдёт, и я ничего о ней не узнаю». Через секунду решение было найдено.
— А теперь, позвольте мне сфотографировать вас, — объявил Игорь Павлович тоном, не терпящим возражений, и вытащил из своей сумки «Зенит» — лучшую фотокамеру тех дней.
— Так щёлкайте! — она гордо вскинула голову и одарила незнакомца внимательным взглядом своих небесно-голубых очей.
Он быстро сделал несколько снимков и спросил:
— Не сочтите за наглость, но вы так похожи на мою одноклассницу, которую я в последний раз видел  в июне 56-го. Её звали Эрной. Может быть, вы её дочь?
— Никаких Эрн я не знаю, и даже имя такое впервые слышу… А меня зовут Мартой…
— Мартой? — удивился Игорь Павлович. — Вы из немцев?
— Скорее из чухонцев. Но ни немцы, ни финны, никакого отношения к моему имени не имеют. Я родилась в марте, вот мама и назвала меня Мартой.
— А как вы тут оказались?
— На комете прилетела! — увидев удивлённое лицо собеседника, с ироничной улыбкой добавила: — На кораблике на подводных крыльях.
— А когда улетите? — улыбнулся Игорь Павлович.
— Через сорок минут та же комета помчит меня в Пицунду.
— Понятно, Марта. Кстати, представлюсь и я. Учитывая мой солидный возраст, можете называть меня Игорем Павловичем… Знаете, я хотел бы немножко поболтать с вами. Тут неподалёку я приметил миленькое кафе… вон там, — и он указал на изящную ротонду, наполовину скрытую экзотической зеленью. — Вы не разделите со мной удовольствие испить чашечку кофе по-восточному?
Марта вздрогнула, незнакомый мужчина переходил грань дозволенного, но он смотрел на неё с таким искренним изумлением.
— А давайте! — рассмеялась она, весело махнув рукой, как делают русские люди, произнося: «Была не была!»
Они сели за столик, и Игорь Павлович заказал две чашечки кофе.
— Вы никогда не были в Выборге? — спросил он.
— Никогда! Все мои семнадцать лет я прожила в Гатчине, и вот впервые оказалась на Юге. Приехала в Сочи с матерью.
— Куда-нибудь поступили?
— Поступала, да не поступила.
— Куда? Если не секрет.
— В ГИТИС.
— Ого! Почему же вас не взяли?
— Не поверите! Потому что прочла отрывок из «Войны и мира» неправильно. Там у Пьера Безухова есть размышление, которое я оттрактовала не так, как нужно.
— И что это за размышление?
— Про бессмертную душу, которую французский конвоир хотел запереть в сарае. Хотите, я напомню вам этот фрагмент.
— Пожалуйста, прочтите.
Марта развернула плечи, прочистила горло и заговорила как по писаному:
  Вечер уже кончился, но ночь ещё не начиналась. Пьер встал от своих новых товарищей и пошёл между костров на другую сторону дороги, где, ему сказали, стояли пленные солдаты. Ему хотелось поговорить с ними. На дороге французский часовой остановил его и велел воротиться.
Пьер вернулся, но не к костру, к товарищам, а к отпряжённой повозке, у которой никого не было. Он, поджав ноги и опустив голову, сел на холодную землю у колеса повозки и долго неподвижно сидел, думая. Прошло более часа.
Никто не тревожил Пьера. Вдруг он захохотал своим толстым, добродушным смехом так громко, что с разных сторон с удивлением оглянулись люди на этот странный, очевидно, одинокий смех.
— Ха, ха, ха! — смеялся Пьер. И он проговорил вслух сам с собою: —
Не пустил меня солдат. Поймали меня, заперли меня. В плену держат меня. Кого меня? Меня! Меня — мою бессмертную душу! Ха, ха, ха!.. Ха, ха, ха!.. — смеялся он с выступившими на глаза слезами.
Какой-то человек встал и подошел посмотреть, о чём один смеётся этот странный большой человек. Пьер перестал смеяться, встал, отошёл подальше от любопытного и оглянулся вокруг себя.
Прежде громко шумевший треском костров и говором людей, огромный, нескончаемый бивак затихал; красные огни костров потухали и бледнели. Высоко в светлом небе стоял полный месяц. Леса и поля, невидные прежде вне расположения лагеря, открывались теперь вдали. И еще дальше этих лесов и полей виднелась светлая, колеблющаяся, зовущая в себя бесконечная даль. Пьер взглянул в небо, в глубь уходящих, играющих звезд. "И всё это моё, и всё это во мне, и всё это я! — думал Пьер. — И всё это они поймали и посадили в балаган, загороженный досками!" Он улыбнулся и пошёл укладываться спать к своим товарищам.

Марта замолчала, а в голове Игоря Павловича всё ещё звучал её сочный голос, а перед глазами плыла картина с «бесконечной далью» и с Пьером, поражённым мыслью, что эта даль неотделима от него самого. Тряхнув головой, Игорь Павлович спросил:
— Так что же вы прочли неправильно?
— Излишняя патетика. Я, видите ли, произнесла с надрывом слова «виднелась светлая, колеблющаяся, зовущая в себя бесконечная даль».
— А как надо было?
— Надо было прочесть спокойно, ведь это речь невозмутимого богоподобного автора.
— И то верно.
— Нет, неверно! — резко возразила Марта. — Я убеждена, что этими словами передано чувство человека в момент постижения великой истины. Такое чувство испытал не выдуманный молодой балбес Пьер, а сам Лев Толстой в момент написания этой сцены.
— О какой истине вы речь ведёте?
Марта слегка покраснела.
— О том, что и светлая даль, и играющие звёзды, и полный месяц… в данном случае принадлежат человеку, способному препарировать свои мысли.
Игорь Павлович задумался:
 «Да, конечно, окружающую реальность, данную нам в ощущениях, мы воспринимаем в форме понятий. Но понятий нет в окружающей среде, их творит и перерабатывает наш мозг, основываясь на своей базе данных. В итоге, каждый человек (каждый «Я») получает представление о мире от собственного мозга, фактически, от самого себя, что и объясняет восклицание Пьера: «И всё это моё, и всё это во мне, и всё это я!». Правда, мысли такого рода приходят нам в голову, как правило, лишь в зрелом возрасте. Придуманному Пьеру в 1812-ом было 27, а реальному Толстому в момент написания тех строк было лет на десять-двенадцать больше, примерно как мне сейчас. Но откуда 17-летней девочке это знать?»
— Марта! Почему вы именно так поняли слова Толстого?
— Почему? — рассмеялась девушка. — Так это вы у себя и спросите.
С этими словами она резко встала.
— Спешу на свою комету! Прощайте, Игорь Павлович, и будьте счастливы!
Игорь Павлович как окаменел. С раскрытыми от ужаса глазами он следил, как девушка легко и стремительно удалялась по парковой дорожке в сторону причала и как вскоре пропала из виду, растаяла как сон, как грёза. «Но как случилось, — прошептал он, — что я встретил девушку, убийственно похожую на мою школьную любовь? То же лицо, та же фигура, тот же голос, в тот же ВУЗ поступала, и мысли её не по возрасту глубокие, но родилась-то она через четыре года после гибели моей Эрны. Выходит, такой девушки не может быть в природе! А вдруг вся эта встреча с Мартой моя иллюзия, галлюцинация, плод моего воображения?» Игорь Павлович встал из-за столика и вышел на набережную. От причала отходило судно на подводных крыльях.
   
Вернувшись в Хосту, он первым делом отдал фотоплёнку в ателье на проявление. Через пять дней, рассматривая кадры, отснятые в Гаграх, никакой Марты он там не нашёл. Было море, горы, парк и полянка со скамейкой и платанами, но девушки, потрясшей его воображение, не было. «Выходит, — с ужасом признал Игорь Павлович, — эта Марта — плод моего воображение, игра моего мозга».

5
Ещё лет десять продолжался профессиональный рост Игоря Павловича, но он стал замечать, что проблемы, за которые брался, начали понемногу мельчать. Это показалось ему странным, ибо он по-прежнему чувствовал в себе, по выражению Лермонтова, «силы необъятные», но новые идеи, приходившие в голову, по масштабу явно уступали прежним. Это обстоятельство требовало объяснения. Немного подумав, Игорь Павлович выдвинул две гипотезы.
— Первая гипотеза. Мой интеллект, достигнув к сорока годам максимума своих возможностей, справился с главной проблемой, взволновавшей меня в 28, и теперь он озабочен проблемами, вытекающими из главной. А новые великие идеи в мою голову не приходят, потому что мозг мой начал стареть и слабеть.
— Вторая гипотеза. Человеку не дано расколоть подряд две великих проблемы потому, что в области его исследований двух огромных и равновеликих проблем просто нет.
Игорь Павлович, конечно, склонялся ко второму, более удобному объяснению, ибо ему не хотелось думать о спаде своих творческих способностей. Но чтобы окончательно отбросить первую гипотезу, он обратился к биографиям великих людей. Первым проанализировал своего любимого Чарльза Дарвина. Оказалось, Дарвин опубликовал свой величайший труд «Происхождение видов» в 1859 году, когда ему исполнилось 50. Но творил он свою революционную теорию не менее двадцати лет. Впервые идея о возможности превращения одного вида в другой у него появилась в 28 лет (в 1837 году). Что же он делал после пятидесяти? Написал кучу книг, где в основном доказывал верность своей теории. Однако вполне справиться с ламаркизмом, объяснявшим эволюционный прогресс наследованием опыта предков, великий Дарвин не смог. Начал колебаться и опозорил себя в возрасте 60 лет ошибочной и нелепой теорией пангенеза.         
Второй пример — Альберт Эйнштейн. В 1905 году, в возрасте 26 лет, он поразил современников невероятной даровитостью, опубликовав за один год сразу три выдающиеся работы — по теории диффузии, по механизму фотоэффекта и, главное, предложил специальную теорию относительности со знаменитой формулой Е=mc2. А через десять лет, уже в свои 36, он одарил человечество своим главным шедевром — общей теорией относительности. Однако в дальнейшем Эйнштейн, проживший ещё 40 лет, ничего подобного не совершал. Большинство физиков считают, что его многолетние попытки создать единую теорию поля, по существу, оказались безуспешными.
Особенно чётко демонстрируют зависимость интеллекта от возраста шахматы. Средний возраст ведущих шахматистов мира составляет чуть более 30, при диапазоне — от 20 до 40 лет.
Эти факты заставили Игоря Павловича смириться с мыслью, что измельчание его идей и потеря энтузиазма связаны с банальным старением. По его прикидкам получалось, что после 55 заниматься наукой, вообще, нецелесообразно. Да тут ещё и Перестройка.
 
6   
В 65 Игорь Павлович вышел на пенсию и решил предаться стандартным утехам пожилых мужчин — рыбалке, прогулкам на природе, сидению перед телевизором и воспоминаниям о великом былом. Финансовое положение спасала Зинаида. Она работала в Медицинском центре, не сильно пострадавшем от Перестройки. Мало того, она даже стала зарабатывать больше прежнего, да и пенсия её оказалась выше, чем у мужа. Зинаида относилась к классу энергичных женщин, смотрящих на своих мужей с чувством превосходства. Высокомерие, сдобренное рудиментами материнского инстинкта, заставляло её считать супруга старым бесполым существом, начисто лишённым адекватных представлений о жизни, и неспособным выжить без её помощи. Она и раньше любила покрикивать на Игоря Павловича, а теперь у неё появились для этого дополнительные весьма весомые аргументы. Каждый раз, придя с работы, она находила, что муж был занят не тем, чем ему было велено. Игорь Павлович молча переносил брань жены, смирившись с потерей былой руководящей роли. Впрочем, и подкаблучником он не стал, он просто научился пропускать мимо ушей Зинаидины нападки, нередко вполне справедливые. Бывало, она прекращала читать нравоучение и замолкала, а он продолжал делать своё. Это доводило Зинаиду чуть ли не до истерики. Тогда он обнимал её и говорил мягким ровным тоном: «Да плюнь ты, Зиночка, на старика и не требуй от него того, что он не может». Обычно она успокаивалась, целовала его и даже роняла слезу.
А причиной столь странного поведения Игоря Павловича было его сосредоточение на поиске выхода из безвыходной ситуации. Можно сказать, его душа искала отдушину. Помогла склонность к размышлениям. Он уже давно понял, что такие вещи, как оптимизм и пессимизм, вовсе не связаны с реальным положением вещей. И то и другое — чистое порождение разума. Достаточно представить быт греков классического периода, чтобы заметить, что даже рафинированные аристократы жили тогда беднее нынешних бедняков. Их дома были крайне непрочными, ибо строились из кирпича-сырца. Окна выходили только на внутренний дворик, и стёкол в тех окнах не было. Источником света были коптящие глиняные светильники. Нечистоты выбрасывали прямо на улицу. Одежда состояла из прямоугольного куска материи, закреплённого на плечах и подвязанного на поясе. И тем не менее, древние греки любили принимать гостей и устраивать симпозиумы (пирушки в складчину). Ели  ячменные лепёшки, похлёбку из гороха или чечевицы, оливки и далеко не каждый день рыбу. Ну а мясом наслаждались лишь по праздникам. Пили отвратительное по качеству сухое вино, разбавляя его водой. Однако были веселы, деятельны, изобретательны и даже не догадывались о своей вопиющей бедности. Забавно, что цари, воспетые Гомером, жили во дворцах, где в центре тронного зала на круглом подиуме горел очаг, дым от которого, погуляв по залу, уходил в отверстие в кровле. Проведя это мысленное сравнение, Игорь Павлович отнюдь не воспрянул духом. Более того, он понял, что будь он сейчас даже олигархом с доходом целого древнегреческого городка, он всё равно не мог бы уйти от охватившей его депрессии. «Теперь, — думал он, — я окончательно потерял интерес к жизни».

7
Однажды, когда Зинаида ушла на работу, Игорь Павлович включил телевизор и безучастно в него уставился, и вдруг на сереньком экране появилась заставка "девять дней одного года". Старик разволновался и вспомнил, как смотрел этот фильм в 61-ом. Тогда он был в восторге от Смоктуновского, и от того, чем занимались герои фильма в Новосибирском Академгородке.
Игорь Павлович со слезами на глазах просмотрел фильм. Конечно, действительность была приукрашена, но идеализм и энтузиазм пионеров Городка  были переданы в целом верно. Он откинулся на спинку кресла и перенёсся в первые годы своей жизни в Сибири. Тогда, в начале шестидесятых, Игорь понимал всех окружавших его сослуживцев. Это были в основном молодые люди его возраста, да и шефам было не более сорока. И это понимание сохранялось ещё лет десять, а потом начался процесс десинхронизации. Кто-то уезжал, кто-то приезжал, но, главное, каждый год коллектив институтов пополнялся выпускниками местного университета. Новые сотрудники были более заземлёнными, более практичными и начинали посмеиваться над старыми романтиками, мечтавшими о великих открытиях.
Умом своим Игорь Павлович понимал, что эта вульгаризация интеллигенции Городка далеко не местное явление. Начало ей положил доклад Хрущёва на ХХ съезде Партии о культе личности Сталина. Значение того события трудно переоценить. Внезапно открылось, что при Сталине множество людей были осуждены совершенно безвинно и ни за что понесли ужасные наказания. Вождь всех времён и народов был представлен в том докладе кровавым диктатором и даже психопатом. Но Хрущёв, не желая того, открыл народу глаза на подковёрный быт партийных бонз. Стало ясно, что за демагогической болтовнёй вождей скрывалась примитивная и жестокая борьба за власть. Было нетрудно догадаться, что и сам Никита Сергеевич при Сталине был верным сталинцем и принимал активнейшее участие в преступлениях Партии. После этого доклада думающие люди (в том числе и многие члены КПСС) отвернулись от власти. На собраниях больших коллективов они эту власть поддерживали, а на дружеских посиделках — презирали. Но свято место пусто не бывает, человеку хочется верить, что где-то на земле всё-таки есть царство справедливости и изобилия, и это царство интеллигенция перенесла из гипотетического коммунистического будущего в реальное настоящее стран Запада. Западные фильмы, танцы, песенки, тряпки и бытовые машинки доказывали правдоподобность этой мысли. Впрочем, какое-то время ещё действовала инерция прежнего режима. Строились первые в мире атомные электростанции, первые атомные подлодки и ледоколы, создавались первые межконтинентальные ракеты. В 1957-ом был запущен первый искусственный спутник Земли, в 1961-ом на околоземную орбиту был выведен корабль с человеком на борту. Америка была посрамлена и обнаружила, что её отставание вызвано элементарной нехваткой кадров в точных науках. Так проявилась эффективность созданной ещё при Сталине системы общедоступного среднего и высшего образования.
В 62-ом году прозвенел первый тревожный звонок — были резко повышены цены на мясо и масло. Но эта мера не улучшила положения в сельском хозяйстве. В 63-м было закуплено за границей 13 млн тонн пшеницы, на что было потрачено 860 тонн золота, а ведь народ ещё не забыл, что при царе Россия лидировала в экспорте зерна и масла. Хрущёвский призыв «Догнать и перегнать Америку по производству мяса и молока» завершился полнейшим провалом. Ещё большим позором для нового властителя обернулась его попытка создать собственный культ. Игорь Павлович хорошо помнил афишу, приглашавшую на фильм «Наш Никита Сергеевич», и видел, с какими лицами смотрели люди на ту афишу.
 Пришедший в конце 64-го Брежнев попробовал реабилитировать Сталина, но было уже поздно. Нового вождя ни из Брежнева, ни из его последователей уже не получалось. Забавно, что главный удар по идее коммунизма нанесли сами партийные функционеры, которые решили, что существующая экономическая система не способна создать общество материального изобилия. Большинство партийцев сочло разумным думать не о коммунизме, а о собственном благополучии.   
С приходом к верховной власти философствующих супругов Горбачёвых были добиты последние идеалисты. Советский Союз ослабел, развалился, и его остатки рухнули в распростёртые объятия Запада. К удивлению экономистов-новаторов благосостояние граждан, вместо ожидаемого подъёма, просело в разы. Игорь Павлович ощутил это на своём кошельке. Его зарплата упала сначала вдвое, а потом и втрое. Сотрудники самого активного возраста от 26 до 40 бросились за границу, и дочь его уехала. Институты опустели. Игорь Павлович остался в своей лаборатории один. Продолжать работу на прежнем уровне было невозможно, правда, университет продолжал функционировать. Игорь Павлович занялся преподаванием. Профессорский заработок был невысок, но на хлеб хватало. Однако вскоре он увидел, что его студенты, получив за бесплатно первоклассные знания, радостно покидают взрастившую их страну и легко устраиваются на работу в лабораториях Запада. Так Игорь Павлович впервые обнаружил у себя проблески патриотизма. Ему стало неприятно трудиться на благо богатой Америки, нагло выкачивающей из России не только деньги, но и людские мозги вместе с их знаниями.
Народ пытался понять причину провала великого ленинского эксперимента. «Хозяин нужен», — твердила толпа. «Социализм — утопия идиотов», — твердили умники. Игорь Павлович склонялся к мысли, что всё дело в намеренной лжи верхов. Ведь у лжи есть удивительное свойство — она не выдерживает испытания временем, распадается, как нестабильный атом. Вспомнил анекдот времён брежневского застоя: «Учёные-ядерщики открыли новый элемент — капээсэсий — с периодом полураспада 50 лет». Игорь Павлович усмехнулся: «Конечно же, идея коммунизма — прекрасная, но не реалистичная — не могла быть долговременным движителем общества. Поначалу яркая и одухотворяющая, через 50 лет она потускнела, а ещё через 20 лет приказала долго жить. Игорь Павлович вздрогнул: «И жизнь каждого человека подчиняется этой же схеме. Будто внутри нас тикают часы, механизм которых гарантирует точность хода примерно до 40 лет, а дальше начинаются сбои. Люди прилагают огромные усилия для починки этих часов, и, сдавшись, придумывают сказки про жизнь после смерти».
Конечно, он был знаком с расхожим мнением, что все фазы жизни человека для чего-то нужны, что все они якобы имеют глубокий скрытый смысл. Но ему было ясно, что все разговоры про этот смысл продиктованы элементарной глупостью и страхом перед неотвратимостью старения и смерти. Как тут не вспомнить слова не по годам мудрого Михаила Лермонтова:
И жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем вокруг —
Такая пустая и глупая шутка …
  «А моя пружина жизни уже дышит на ладан, — спокойно отметил Игорь Павлович. — Хорошо бы найти какой-нибудь безболезненный способ свести счёты с бессмыслицей своего существования…» — старик задумался, перебирая варианты, и вдруг его внутренний голос изрёк: «Но твой мозг ещё способен творить иллюзии».

В дверной скважине звякнул ключ — это пришла на обед Зинаида — а он продолжал сидеть в продавленном кресле, с глазами, упёртыми в старый, ещё советский, телевизионный ящик.
— Ты что? Полдня так и просидел? Ты хотя бы прогулялся, поговорил бы с людьми, — начала пилить Зинаида..
— С какими людьми, Зиночка? — отвечал он, глядя на супругу невидящими глазами. — Где те люди, с которыми я должен, по-твоему, общаться?
— Боже ты мой! Да ты взгляни в окно, — она подошла к высокому окну, выходящему на оживлённую улицу. — Посмотри, сколько тут людей. Кстати, в годы нашей молодости, их было гораздо меньше. И эти люди для тебя совсем не чужие. Одни — дети и внуки твоих сверстников, другие — твои ученики и дети твоих учеников. Они молоды и полны энергии. Смотри, как быстро они ходят, какая жизнь в них кипит!
— Мне не о чем с ними говорить. Они другие. Я их не понимаю, а они не понимают меня.
— Уж не считаешь ли ты себя умнее их?
— Да нет же. Здесь что-то другое. Наверное, моё время ушло. Ушло вместе с уходом моих сверстников. Тех я понимал, а этих — нет.
— Чудак-человек! Не ты ли внушал мне всю жизнь, что люди не меняются, потому что генофонд популяции остаётся прежним.
— Генофонд-то не меняется, а вот интересы людей — меняются.
— Просто ты… старый трухлявый пень. И мозги твои старые.
— Можно подумать, ты молодая. Ты моложе меня всего на два года, и твой хуже тренированный мозг едва ли более эффективен, чем мой.
— Но, в отличие от тебя, я жила жизнью Городка, а ты, похоже, парил в невесомости. Похоже, ты оторвался от реальности и только теперь понял, что жизнь-то не стояла на месте. Ты, похоже, всё ещё живёшь в Советском Союзе 60-х.
— Может быть, ты и права… но не полностью, не всецело. Ужас в том, что я потерял людей, на которых мог положиться, которые ценили меня, уважали и даже любили меня. И я, мне казалось, платил им тем же.
— На что это ты намекаешь? А разве я не из той же твоей жизни?   
Игорь Павлович брезгливо махнул рукой.

8
Однажды Зинаида буквально приказала ему сходить на рыбалку. Игорь Павлович покорно послушался, ибо рыбалка позволяла ему на законных основаниях уединиться и не слышать опостылевшую женскую брань. Он вытащил чемоданчик, в котором хранил принадлежности для рыбной ловли, и стал искать подходящие крючки, разложенные в коробочках из-под фотоплёнки. И вот, открыв одну из таких коробочек с этикеткой «заглотыши», он обнаружил там вместо малюсеньких крючков рулончик цветной фотоплёнки, отснятой в далёком 79-ом. Он развернул рулончик и вспомнил — это были снимки Старых Гагр, в основном Приморского парка, где ему пригрезилась девушка — копия его Эрны. Игорь Павлович с волнением просмотрел плёнку и один из кадров — со скамьёй на платановой лужайке — вырезал и вставил в рамку для слайдов. Чтобы лучше разглядеть снимок, отыскал на антресолях в ящике с игрушками дочери диапроектор, включил его, вставил слайд в соответствующий паз прибора и сфокусировал картинку на белую стену. Игорь Павлович подошёл к изображению, провёл рукой по скамейке и стволам платанов, и волна счастья нахлынула на него.
Они с женой уже давно спали порознь в разных комнатах. Теперь каждый вечер, дождавшись, когда Зинаида заснёт (а спала она очень крепко), Игорь Павлович включал диапроектор и переносился в парк, где ему пригрезилась женщина его мечты. Через неделю такой практики ему приснилось, будто он сидит в кафе Приморского парка и ведёт с Эрной ужасно интересный разговор о том, как люди воспринимают окружающий мир. И оказалось, они оба мыслят мир практически одинаково.
— А зачем ты пыталась поступить в ГИТИС? — спросил Игорь Павлович.
— Потому что, только актёр способен вжиться в мир другого человека.
— Уж не хочешь ли ты сказать, что наше совпадение взглядов — просто твоя способность натянуть на себя личину любого человека?
— Не знаю. Говоря с вами, я чувствую себя вашей половиной.
На том первый сон закончился. Через ночь Игорь Павлович снова увидел во сне Эрну. И этот сон снова начинался в Гаграх и в том же кафе возле ротонды, и они снова увлечённо говорили о чём-то важном; но о чём именно он, проснувшись, не мог вспомнить. Ну, а далее Игорь Павлович видел Эрну во сне практически каждую ночь, и понемногу всё более вживался в материю этих новых и сладких снов.
Естественно, Игорь Павлович пытался объяснить механизм своего вживания в сон. В интернете он нашёл статью о так называемых управляемых сновидениях. Оказывается, есть люди, которые не просто видят сны, а активно действуют в них и даже формируют их течение. Нейрофизиологи понастроили массу гипотез, но единственной особенностью «снотворцев» оказалось аномальное возбуждение дорсо-латерального района префронтального отдела коры головного мозга. Вообще-то, этот район участвует в принятии ответственных решений, например, в распределении ограниченных ресурсов, когда человек благородно подавляет в себе искушение обеспечить себя наибольшей выгодой. У обычных людей во время сновидения этот район неактивен, но у снотворцев он работает в полную силу.
Ещё одной особенностью снов престарелого Игоря Павловича было то, что ему в тех снах было снова 40. И он чувствовал себя в них молодым успешным мужчиной, для которого обычны сильные волнения и даже влечения. И его Эрна в этих снах будто привыкала к Игорю Павловичу и начинала относиться к нему, как к старому доброму знакомому. Наконец, пришло время полного понимания, когда она начала, слушая его рассуждения, беспричинно смеяться, и взгляд её становился томным, а голос — бархатным, обволакивающим сознание Игоря Павловича. Наконец, настал момент, когда она сказала, взяв его за руку: «Пойдём!» И он пошёл, прекрасно понимая, куда идёт, ибо прошлое — тоскливое и одинокое — стало ему ненавистным, а впереди рисовалось блаженство. Она повела его по дороге, круто идущей в гору. Вела уверенно и властно, но Игоря Павловича уже не интересовало, откуда девушке, только-только приехавшей в Гагры, так хорошо известна география курорта. После долгого подъёма они добрались до улицы, опоясывающей горный склон. Далеко внизу сверкало лазурное море, по хорошо очерченной линии горизонта скользил силуэт белого лайнера, идущего из Сочи в Батуми. Эта улица была проложена между странными зелёными холмами, в которые превратились постройки былых времён. И вдруг, посреди этой безрадостной картины появился, будто вспыхнул, красивый двухэтажный домик старинной постройки. Эрна нажала на кнопку электрического звонка на воротах полисадника, ворота раскрылись, и появилась хозяйка. Со сладчайшей улыбкой она проворковала: «Проходите, гости дорогие! Вам повезло — лучший номер на втором этаже свободен. Вот вам ключи, располагайтесь и будьте как дома».
Этот номер представлял собой небольшую комнату с двумя непритязательными койками, с выбеленными мелом стенами и с каменным балконом. Их почему-то сразу потянуло на балкон. Отсюда вся Гагринская бухта была как на ладони. «Смотри! Смотри! — воскликнула Эрна, показывая рукой на тоненькую полоску пирса и на белый кораблик возле него. — Видишь, моя комета, не дождавшись меня, отошла от причала и взяла курс на Пицунду, а ты остался со мной, остался навеки». Он обнял её, и она прижалась к нему всей своей юной трепещущей плотью. «Теперь ты навеки моя!» — прошептал Игорь Павлович, и сладкая судорога прокатилась по его бренному телу. Он потерял сознание и бухнулся в вечность.

Утром Зинаида, не дождавшись мужа к завтраку, вошла в его комнату. Игорь Павлович был мёртв. Его глаза были закрыты, и сладкая улыбка застыла на осунувшемся бескровном лице.