Мотыль

Вместо предисловия.

Друг наш Пимен почил.

Когда-то в ранних двухтысячных мне довелось записать с его слов некоторые эпизоды его церковной и доцерковной жизни, чтобы тогда еще сделать достоянием гласности. И уж никак не могли предположить, что публикация будет посмертной. Послушник Сергий был молод, здоров, полон решимости. Мы познакомились, когда он был еще Коржиком. Тогда мы "имя" изменили, теперь нет смысла скрывать, но оставляю как было.

Уповаю, жизнь его может послужить в назидание.

Прежде прочтения рекомендую ознакомиться с житием преподобной Марии Египетской.

И вообще присмотреться внимательней - Рай полон благоразумных разбойников.

Не уверен, что все смогут написанное воспринять адекватно. 

Чтобы не осуждать, нужно научиться любить.

 

Сразу скажем: не все имена мы будем называть. Причины известны: все еще живы (кого не убили), все представители большого уголовного мира и не все еще (увы) отошли от дел. 

Детство Мотыля прошло на улице. Почему так бывает: дома порядок, родители не пьют, мать и отец работали, все в семью волокли, по тем временам – фрукты зимой и хлеб с маслом к чаю – это совсем даже не плохо. Но ребенку дома не сиделось. Рано стал "самостоятельным". 

; Иди в магазин. 

; Сама иди (матери).

; Уроки учи!

; Сам учи (отцу).

Чуть что: "Отвали, короче". На недели уходил, дома не ночевал – вот это самостоятельность. Распирало от противоречий. Приводим рассказ  Сергея (Мотыля), сохраняя по возможности авторский текст:

 Бывало отец возьмет на работу вечером, уже знаю – потянем, (украдем). И мать тоже на работу брала…, а я что, пацан, все впитывал. А сам украдешь – бьют. Обидно, вот и уходил к своим. Город небольшой, все знали – менты пасли, чудил по-черному. Закончил 8 классов (выпихнули), в училище поступил – выгнали. Долго сходило с рук ; жалели. Загребли в семнадцать лет на малолетку – там все свои. Через год на взрослую зону этапировали и там дом родной. На воле вместе "работали", тут встретились. Почет. Гордыня, конечно, но раньше-то не понимал. Тогда так думал: всех кто ниже ; вали, а вот воров надо послушать, рецидивистов послушать – жизни научат. 

Научили. Покатил по изоляторам за нарушения, администрация давила, зато свои ценили. В одну зону приехал "запакованный", 400 рублей провез по тем деньгам советским. Сразу смотрят, прислушиваются: серьезный человек.

Большие воры передачи шлют, сами менты посмотреть заходят, что за Мотыль, 18 лет – щенок, режимы ломает. Отправили  в БУР (барак усиленного режима), посадили в двойник. Двойник – хата (камера)  для двух человек. Камера, более похожая на гроб, тесно – не развернуться, за несколько лет с ума сойдешь. 

Первым сроком откинулся (освободился) быстро. Вышел человеком крутым ; связи: на освобождение машина и  квартира в столице, но и отдыхать некогда, работы много, сразу в "дела". Пока сидел – лохов развелось, раньше "кажись" столько не было. Бизмены (бизнесмены) дутые, денег валом – не хотят делиться. Создать бригаду – заняться рэкетом – не мое, грубо. С детства люблю театр, обыграть кого – другое дело: потешно и выгодно.

Было дело: коммерсанты взяли машину в столицу, 11 косарей (тысяч долларов) заплатили. Такие машины только-только пошли, две-три на республику. Салон – квартира, цвет металлик ; все дела. Сунулись растамаживать – номера на двигателе зашпаклеваны, новые ; набиты грубо, внаглую. Хорошо свой человек на таможне, посмотрел, говорит: "Так, ребята, вот документы, машина ворованная, тихо езжайте, я вас не видел, вы меня не знаете".  Уехали, но что делать? Как деньги вернуть, к кому обратиться?

Мотыля им посоветовали – серьезный человек, авторитет, хотя и молодой. Тем лучше: у молодого и хватка молодецкая. 

Нашли меня. Звонят, помоги, мол, деньги вернуть, 2-3 из 11 (тыс. у.е.) твои – за работу. «Мазя», говорю, без базара, поможем.

Собрал своих на квартире. Стали «мозги кубатурить» (думать), под «сотку», да под картошечку. Пять секунд – все известно. Калач с бригадой, их работа – воруют машины, перебивают номера, шпаклюют – продают. Серьезные люди, коллеги по цеху. Стали думать: может себе эту машину взять: объяснить, что возврата денег быть не может, но сами возьмем за 5-6 косарей, хоть что-то вернете. Звоню – согласны. Через час забираю машину со стоянки. Люди верят – отдают. Таким образом машину теряют, но и денег при этом возвращать им никто не собирается. 

Или еще пример – спектакль – "классика", лучшие "артисты" в ролях. Навели меня на человека: толстосум, работает без лицензий, грабь внаглую – не пожалуется. 

Узнаю все дела, знакомлюсь с ним на симпозиуме. Представили меня ему как крупного бизнесмена, нашлись общие дела. Вечером в машине говорит: "Левота есть (фальшивые деньги)".

"Без проблем, ; говорю, ; сделаем, отмоем, половина тебе – чистоганом (чистыми деньгами)".

Распределяю роли сам, расставляю людей. Вечером с "клиентом" и его деньгами едем в магазин. Говорю: "Я все узнал: берем (покупаем) аппаратуру, пихаем (продаем), деньги делим". Иду в кассу…, через 20 минут меня выводит охрана, из машины выдергивают "клиента". Показывая на меня, спрашивают: "Он с тобой приехал?" Клиент видит – "палево", в отказ идет. Говорит: "Нет, не мой человек".

Охрана: "А деньги твои?"

Клиент: "Какие деньги?"

Охрана на меня: "Ты че мутишь, чьи деньги? – левоту воткнул, ; ты знаешь, чей это магазин, в людские дела влез…"

Клиент перепуган, а еще "базар по фене" (блатной жаргон) – ничего не поймет. Вижу, что с него еще и сверху можно  сорвать, ; играю дальше.

Говорю охране: "Вы чё, я откуда знал, что магазин Лешего, я сам вор, многих знаю, сидел с корифеями, с людьми работал".

Охрана: "Кого знаешь, кто такой пёс, в расход обоих…" Клиент услышал «в расход»– вообще в ужасе. А ещё охрана лупит в фанеру (в грудь), ему по полной и мне для виду.   

Клиенту говорю: "Ничего, браток, отмажемся (выкрутимся), есть друзья ; серьёзные люди, помогут". Звоню Тому (большой человек, одно его имя коммерсантов в дрожь приводит). Говорю: "Том, брателла, приедь, разрули – залез в дебри".

Приезжает Том и сразу давай наезжать на людей Лешего:

"Что за дела…, Вора вязать, умри, не встань…" Клиент в шоке, но обнадежен, (жить хочется). Охрана: "Ответь, что свой!"

Том: "Отвечаю…"

Охрана: "Отвечаешь ; плати 5 косарей, и разъехались".

Том уехал, через час привез деньги, отстегнул 5 косарей, как 20 копеек. Меня отпустили. Клиента держат. Говорю охране: "Отпустите человека, он не при делах…" Говорят: "Платить надо, Леший вшивых не любит".

Клиент колется, едет в банк, снимает деньги – не хватает, отдает машину. 

Я рядом, говорю: "Оставьте, ладно, человек ни при чем, с Лешим сам перетру (решу), оставьте машину".

Машину  вернули, едем вместе назад; говорит: "Ну, ты влез, Серега!" "Да,; говорю, ; откуда знать, думал магазин государственный, а тут паца;нский. Ты хоть одной левоты лишился, а мне пять косарей отдавать придётся".

По пути заезжаем кутить: ресторан, женщины. Друзьями разъехались. Вечером еду к Тому за процентами. Хотели одного зайца взять, взяли трех. Всем хватило.

Потом, правда, сам спалился. По каким-то делам  с клиентом встретились, а у меня в машине фотоальбом, говорю: "На, посмотри", ; а сам вышел. Потом  думаю, зачем дал альбом, там же всё есть, вместе сидим: и я, и Том, и Леший, и люди из его охраны (мои люди). Возвращаюсь, точно, говорит, кивая на альбом: "Я так и знал, что меня обули".

"Знал, ; говорю, ; и вали отсюда".

На том и  разъехались.

 

 

 

БУР

 

Знал, на что шёл, но как остановиться. Посадили снова. Спесь так и прет, теперь понимаю, в каком безрассудстве жил, от воровских законов больше ограничений, чем свобод. Раз, два замечания, потом изолятор, БУР. В БУРе (барак усиленного режима) посадили в двойник (камера на двоих). Камера, как гроб: два на два, окно – щель с намордником. А ещё в хате (камере) схлестнули (посадили вместе) с Виталей Калиной. Вычислили аналитики в МВД по личным делам и схлестнули: на Виталиных делах мой родной брат погиб, а я, в свое время, в Виталины дела влез, когда тот смотрящим был в городе N.

В первый день могли расписаться (порезать друг друга), но Виталя стал в лагере верующим человеком, моих дел не помянул и все молился, Библию читал.

Я все смотрел, а потом и сам, дай, думаю, Библию почитаю. Разогнал (прочел) стих, другой, "кубатура зашевелилась" (мыслить начал). Молиться начал от тоски сначала, чтоб не думать, не мечтать. Да и по Витале вижу, перевернула его вера. Я его по свободе знал. Серьёзный человек. Сколько лет смотрящим был. Такие дела ворочал, что шерсть дыбом, а тут пост, молитвы, книжки читает, о смирении говорит.

Рядом с ним и я думаю: может правда попоститься чуть, исповедь написать, попа заказать (пригласить священника) ; причаститься.

Так и сошлись мы с Виталей. Все забыли друг другу, вместе молимся, читаем.

День так распределили, как монахи в затворе. Даже телевизор из переднего угла под нары сдернули. Оперативник зашел, смотрит, понять не может ; на месте телевизора ведро стоит (я его вместо пресса использовал – рамки для икон делал). Говорит: "Вы что, вместо телевизора в воду смотрите?" А я ему: "Телевизор ; грех, гражданин майор…" Так он и ушел, ничего не поняв. "Блатные чудят", ; что еще он мог подумать? Разве мог он поверить в то, что "блатарь", элемент социально-опасный, от которого ни в зоне, ни на свободе никому покоя не было, мог вот так, без видимых причин, ни с того ни сего, вдруг измениться и встать на рельсы исправления?

Впрочем, исправление было заметно. Мотыль присмирел, перестал грубить администрации, в камере его не слышно, давно в ШИЗО (штрафной изолятор) не попадал.

Так все внешне выглядело, а ты внутрь загляни – больше увидишь. 

Мотыль: "Когда понял, что вся жизнь моя не по Богу, все, чем прежде жил – гниль, и сама идея воровская (а какой прежде идейный был, сколько страдал за идею!) – идол, и ничего не стоит. Понял, что истина  только в Боге. Решил так: сначала внешнее надо исправить. Давалось тяжело, не скрою. Ментам не грубить – себя мучить, постарался не потому, что администрацию зауважал, но потому, что, не по-христиански это. Плеваться тоже перестал. И чем более сдерживал себя в привычных внешних пороках, тем более открывалось что-то внутри и молиться становилось легче, злоба  затихала, словно свет зажигался в душе, так, что и затхлая камера – тесный двойник – становилась желанной келлией.   

Вернее сказать, мысли о лагере и режиме уходили  на второй план – на первый план выходила молитва и жажда Богопознания.

Сразу из "крытой" хотел поступать в семинарию, читал церковные книги – готовился. Житие своего святого читал десятки (!) раз. Сердце радовалось всему духовному. Так мы прожили семь лет.

Виталю выдернули первым. Вслед за ним и Мотыль пошел на этап. Лагерь строгого режима встретил своих с должным почетом, впрочем "свои" вскоре поняли, что эти "крытчики" ; потерянный народ. Оба сразу направились в Церковь. Проводили там целыми днями. О Витале не скажу, он держался обособленно – пойди, пойми, что у него на сердце. Мотыль наоборот – торопыга. Принял самое живое участие в жизни православной общины. Вместе молились, вместе работали по украшению церкви – заточками резали  аналои с орнаментом, рамки для икон. Материала (досок, краски) не было. Решали вопрос. Знакомый Мотыля – комендант (из заключенных) ; всегда помогал. Доски, краску и инструмент – все давал, но вот проблема: Мотыль нести сам все это не мог. Воровской закон не позволял ; не положено, не поймут. Но как-то сложилось – раз, другой, не только доски, но и хлеб из столовой сам носил. И уже мог с доской и хлебом в руках крикнуть при встрече своим: "Привет, братва…". Никто не осудил, хотя иные говорили: "Мотыль вату катает, освободиться хочет, в попы ударился". Кто знал Мотыля – не осудил, знали, что искренний человек, не "гонит" (не врет).

Зимою 2002 года зону посетил монах. Местный священник почти не ходил, так что Мотыль за 4 месяца на новом месте его так и не видел, и прежде не видел ; семь лет в «крытой» сидел.

Монах зашёл простенький, но зашёл, как домой заходят к своим.  А тут и были все свои – за годы общения и переписки стали своими.

Крот и Мотыль (авторитеты), стояли справа у окна – отдельно. Все остальные – человек 20 прихожан – стояли слева. Монах – посередине. Говорил о молитве, о Лавре…

Монах: "Говорю, и вдруг, чувствую, за пальто меня кто-то трогает, словно оценивает качество материала. Аминь, думаю, пальтишко примеряют, ведь знаю, что сзади, слева как раз – урки стоят, что хочешь ожидать можно. Впрочем, тревога сразу исчезла, только подумал: "Просят – отдай, по-христиански". Недоумение разрешил староста церкви по прозвищу «Деда;-архимандрит». Говорит: "Ты, отец, не думай ничего, он семь лет на крытых провел – попа не видел, вот и проверяет на радостях, настоящий ты или нет, глазам не верит".

Монах ушел через час и думать не думал, что у истории может быть продолжение. Мотыль монашеством заболел – все книги прочел про монастыри. Староста шутил: "Быть тебе, Серега, монахом". Или так: "А, что, в натуре, напишем иноку, пусть тебя в монастырь возьмут, будешь всю братву отмаливать".

И ведь написал, серьёзно написал, (Мотыль не знал). Инок прислал ответ: "Пусть приезжает, жду. Поживет у меня, потом вместе по монастырям поедем, может, где и примут".

Видеть надо было, как Сергей-Мотыль читал эти строки. Как глаза его горели, как он потом работать не мог и от людей бегал. Часто видели его потом, в последний месяц перед освобождением, как ходил он по газонам (где другим нельзя) с четками в руках и все молился, и думал о чем-то для многих неведомом.

Свои окликали: "Мотыль!", ; не слышит. Махали рукой, говорили другим: "Не тронь, человек по Лавре ходит, с преподобным Сергием беседует". 

А когда окончился срок и уходил Серега на волю, многие, и свои – из блатных, подходили – просили молиться в Лавре о них. Даже комендант, (тот, что досками помогал), сказал: "Попам не верю, но если ты, Сергей, попом станешь – исповедоваться приду". Впрочем, мало кто верил, что Мотыль «в натуре» в монастырь уйдет. "Выйдешь, ; говорили, ; сотку примешь, баб увидишь, и не поедешь, не пойдешь – покатишься, но смотри, назад не приходи, не примем". 

Вместе со сроком осталось в лагере и погоняло (кличка). Старый Мотыль из зоны не выпорхнул. Вышел просто раб Божий Сергий,  и сразу, не со;тка, а чё;тки не выпуская из рук, в чем был, в простой арестантской одежде (все хорошее с себя оставил в зоне), приехал в Лавру, нашёл монаха, того самого, что в зону заходил год назад. Пожил у него, соблюдая Рождественский пост, и через неделю, как и предполагалось, поехали вместе искать монастырь поглуше и подуховней. Выбирали по книге… "Монастыри России". Нашли пустынь Лукьянцево, позвонили, объяснили ситуацию, получили добро – поехали. Потом узнали, что и здесь Господь чудо явил. Никого не брали в эту обитель с подобным прошлым, да еще без паспорта. За паспортом в свой город в отдел милиции Сергей не поехал. На руках была лишь справка об освобождении. 

Был до него в обители инцидент. Тоже бывший зэк пришел в монастырь. Долго жил, втерся в доверие, поставили пономарить, ключи доверили… Ограбил Церковь и алтарь, все ценное взял и исчез. Оттого и решили не брать никого с подобным прошлым. А тут взяли Сергея и сами (настоятель и  благочинный) потом удивились – почему так поступили.

Первое послушание – кочегарка, потом другие, потом… Людей мало в обители, многое делать приходится. Серега не ропщет. Бывает  на всех службах, несет послушания  и благодарит Бога. Еще в лагере усвоил Иисусову молитву и здесь под руководством духовника не оставляет. Старается жить православно, правильно – смиряется (точнее пытается), хотя нет-нет – да сорвется. То смирит кого (трудника пьяного) матом, то глупо пошутит, но борется. Спасает, лишь  покаяние. 

А свои не забывают. Пишут письма. Виталя, правда, пропал, как заменили режим со строгого на усиленный – этапом увели в другую зону, так и вестей нет. "Думаю, ; говорит Сергей, ; что и он не вернется к "делам", уж больно перековали  нас «крытые» зоны – жили как отшельники в пустынной келлии. В монастыре столько не молюсь, сколько там молился".    

Староста церкви (последнего лагеря) прислал письмо. Описывает свои дела, и что в церкви сделано. Говорит: "Урки опешили, узнав, что Мотыль, как и обещал (в натуре) в монастырь ушёл. Многие задумались (!), хотя в церкви их как и прежде не видно ".

Последние строки письма старосты написаны с любовью и предостережением. Интересен язык: "Серёга, сынок, родной держись. Пёс, крепко сидит в тебе ещё блатная шваль".

 

 

ГОД СПУСТЯ

 

  Через год, в ноябре 2004 г., мы встретились с Мотылем–Сергием в монастыре. Еще не монах, но уже послушник, облаченный в подрясник предстал перед нами. Все те же глаза с огоньком, все те же руки, не знающие покоя, но если раньше эти руки устремлялись (что греха таить) к блуду и грабежам, то теперь они устремляются к кадилам и четкам. 

Настоятель монастыря благословил Сергия восстановить документы, для чего необходимо было отправиться домой в Белоруссию. Выйдя за ворота ИУ (исправительного учреждения) еще год назад Сергей должен был отправиться по месту жительства, встать на учет в милиции и проходить ИТР (исправительно-трудовые работы) еще 1 год и 7 месяцев в связи с УДО (условно-досрочным освобождением). Вместо этого Сергей уехал сразу в монастырь и когда 8 ноября 2004 г., почти через год после освобождения, он явился в органы милиции для постановки на учет, первым делом его спросили: «Где был? Год не появлялся, ты понимаешь, что по закону мы должны тебя закрыть (посадить)». Раньше бы Мотыль ответил в стиле «на рэ». Взять «на рэ» – значит огрызнуться, не подчиниться, проявить свой норов. Этого не было. Сергей смиренно объяснил, что он оставил мир, домой не мог вернуться, ибо здесь прошлое, здесь все могло стать на круги своя: «Здесь я жил, вы поймите, здесь все дела, все завязано. Старую тропку ноги помнят, нельзя мне было сюда…. Даже сейчас, через год, я приехал на 2 дня, отец настоятель даже домой не благословил заходить, к отцу-матери, чтоб никаких делов с этим миром, а ведь подмывает хоть мать увидеть, но нет, все решаем и в монастырь».

Домой Сергей, согласно благословению, так и не заехал. Зато знакомых повстречал не мало. Видел на улице друзей детства ; шли по улице втроем с утра на подпитии. На другой улице из окна машины видел жену. В УГРО (уголовный розыск) видел «старых» знакомых среди сотрудников (когда-то сажали). Один сказал, узнав: «Не понял, Мотыль, Сергей тебя, кажется, звали, ты что, в попы решил податься? Это что можно при твоем прошлом?»

 – Не в попы, ; говорит Сергей, – в монахи, монашество и есть для грешников, чтоб каялись». Другой сотрудник посмотрел с недоверием (начальник УГРО): «Наше дело сажать, нам за это деньги платят, но если ты отошел, как вижу, от дел, то и у нас к тебе никаких вопросов». И, протягивая справку об освобождении, добавил: «Смотри, чтоб этого больше не было». 

Долго в милиции решали вопрос: «Что делать?» По закону нужно сажать, ибо целый год осужденный на учет не становился, где был не известно, ИТР не работал, деньги (20% от заработка на ИТР) государству не выплачивал. Реально могли посадить. 

Видно крепко в монастыре молились за брата Сергия. Господь отвел искушение. Нашли компромисс – предоставить справку о том, что Сергей все это время работал. Вместе с этим необходимо было предоставить чек об оплате на сумму более 200 тысяч рублей (белорусских) – проценты по ИТР.

Добыть справку – тоже проблема. Справка из монастыря, где Сергей находился, недействительна, ибо законы РФ в РБ не действуют и, наоборот, законы РБ в РФ не имеют силы. Обращаться к старым знакомым Сергей не хотел, связи порваны, да не будет, как в Псалтыри «возвратился пес на свою блевотину» и в другом месте Писания: «Возложивший руку на плуг, вспять да не озирается».

Стали звонить знакомым священникам. Один сразу отказался – ответственность. Другой, в прошлом сам бандит, руководил бригадой, человек известный, ныне священник (бывает и такое) тоже не помог. Как говорят в зоне «начал вату катать», выставлять предлоги, и налог, мол, нужно платить, и проводить документы через налоговую инспекцию и прочее. В конце концов, сказал: «Помочь ничем не могу». Впрочем, отца N. можно понять, он нас в глаза никогда не видел.  Телефон батюшки мы узнали от знакомых. Позвонили, объяснили ситуацию и, естественно, получили отказ.

Что делать? Уйти из монастыря и отрабатывать год и семь месяцев? Вариант один: сделать справку, исполнить закон, предоставить необходимые документы и таким образом снять проблему. Дозвонились еще одному знакомому батюшке. Проблемы тюрем и их обитателей знакомы ему не понаслышке. Всю жизнь трудовую офицером в усиленной зоне провел, в ДПНК ходил (Дежурный помощник начальника колонии). На пенсию вышел, к вере пришел и еще больше времени стал в лагере проводить – храм строил и служил потом в нем как священник. Он вошел в положение, справку выписал от прихода. Оплатили и налог по ИТР. Только после этого Сергей смог вернуться в свой монастырь.

 

Довелось и Виталю Калину встретить через много лет в городе, где был «смотрящим», старостой в православном кафедральном соборе.

 

                ПО СТАРЫМ СЛЕДАМ

 

В течение поездки за документами довелось побывать и в колониях, причем в тех, где Мотыль или сидел, или где на момент поездки сидело много знакомых по прошлым отсидкам.

Первая колония – строгий режим. Автор этих строк, Мотыль и местный священник, окормляющий данное учреждение, прибыли в штаб. Встречаем замполита. Он смотрит на Мотыля и все щурится. Мотыль улыбается: «Не узнаете? Я у вас был и от вас год назад выходил на свободу». Замполит вспомнил, руки не подал. Пытались объяснить, что Се;ргий теперь другой человек – монах, в подряснике, завязал со старым. Просили пропустить его в зону, чтоб уголовники увидели своего ушедшим, как обещал, из блатной жизни, может задумаются и о себе самих… Но нет, замполит остался непреклонен, говорит: «Не положено, ; а потом изъяснился яснее, ; дайте до пенсии дослужить...»

Позже Сергей признался: «Я строил всю зону. Не я делал, то что им нужно, а они делали то, что я хотел, помотал нервов. Они меня отправляли и в БУР (барак усиленного режима), ШИЗО (штрафной изолятор) и, наконец, в крытую (колония с камерным содержанием).

В зону мы вошли вдвоем: священник и автор этих строк. В небольшой молитвенной комнате как всегда были люди. Кто-то читал молитвы, кто-то полагал поклоны, кто-то занимался благоустройством. С этим в колонии сложней всего. Всякую мелочь нужно достать. Клей, гвозди, краску (до последнего шурупа) нужно купить. Деньги в колонии официально не ходят. Купить можно только за чай и сигареты. Сигарет мы принципиально не возим, а вот чай, причем, не грузин (грузинский не котируется), а индус (индийский) везем. Чая стараемся передавать побольше. Именно за чай в молитвенной комнате многое сделано. Приобретен материал, краска, сделаны резные аналои, киоты и многое другое, но не это главное. Главное – сама атмосфера. В колонии нет больше места столь мирного, тихого, где люди могут просто побыть людьми, не ожидая подвоха, где атмосфера любви и божественной милости вполне ощутима. Правда, староста «Архимандрит», привезенные нами свечи на сигареты обменивал. «Ты, ; говорит желающему свечу поставить, ; в церкви свечи бесплатно берешь? Так и здесь изволь платить чем можешь...»

Как обрадовались ребята нашему приходу. Еще более обрадовались, узнав, что Мотыль уже послушник, в подряснике. Жаль, конечно, что его не впустили в родную церковь в «Мутно-Горецком монастыре», как сами они называли место своего временного обитания. Сколько всего с этими местами связано. Здесь блатовал, здесь и к вере пришел. Здесь впервые нарушил воровские обычаи: начал работать, помогал в церкви, а ведь многие из «таких» и хотели бы к вере прийти поближе, но не могут себя переломить, что, мол, «общество» скажет, вроде не положено что-то работать. Ведь это риск, свои не поймут – наказать могут. А наказывают в местах лишения свободы жестоко. 

В молитвенной комнате совершается ежедневное молитвенное правило. Записываем со слов Андрея ; помощника старосты:

 Утром в 1000 (каждый день) ; Утренние молитвы.

Канон дня (припевы поем все вместе).

1 кафизма Псалтири (читаем втроем); 1 глава Евангелия (на церковнославянском.) с молитвой о спасении р. Б. (имена); 1 глава Апостола; если праздник ; то акафист праздника.

Молитвы Оптинских старцев («Господи дай мне с душевным спокойствием встретить все…» и о даровании Иисусовой молитвы. 

Вечером: каждый день в 1700 ; вечерние молитвы. Канон дня. Ирмосы и припевы поем все вместе.  После канона ; окончание молитв.

В 2017 г. получил от этого парня письмо, все еще из колонии, уже из другой, с режимом помягче. Из пяти пятилеток срока бо;льшую часть отсидел. Женился в лагере, ходит в придурках (завклуб). Скоро домой.

 

В тот же день после обеда мы побывали в другой колонии (усиленный режим), куда переведен Коля–Архимандрит со строгача;. Как и в первом случае, втроем идем в штаб: автор этих строк, Мотыль и священник, окормляющий данное учреждение. Встретили Хозяина (начальника колонии), поговорили, как говорит Мотыль – все перетерли, и получили добро на посещение.

Не имею слов передать эту встречу. Мотыль вошел в зону, где кругом свои, знакомые, но не все узнают. Узнали сразу те, кто был в курса;х (в курсе), что Сергей в  монастыре. «Архимандрит» был старостой церковной общины в «Мутно-Горецком монастыре» в Горках, откуда Сергей освободился: «А-яй, Мотыль, отец Сергий, не ожидал…». Встреча была теплой. Тюремное братство, подобно военному, особенно если встречаются не «братки», а братья во Христе. Собрались и другие ребята, долго беседовали.

Мотыль: «Сами видите, из какого дерьма может вытащить Господь. Все должно здесь начинаться, в лагере, не потом, а сейчас. Господь тебя призывает, покажи, что ты Христов, подставь ему плечи – брось курить для начала. А если нет, то какая вера, если свои страсти подчехлить не хотим, что может быть?»

«Есть такие, которые все для Церкви готовы сделать, но только ночью, чтоб не видел никто. А что говорит Господь: «Аще кто меня постыдится, того и я постыжусь»». Мотыль рассказал, как сам первый раз по зоне с доской шел для церкви: «Все меня знают, косятся. Внутри все горело, ломал себя, ужас, что творилось. Если в лагере себя не изменишь, то там, на свободе, так закрутит, что вообще обо всем позабудешь».

Еще долго беседовали о проблемах насущных, потом вместе по часослову служили вечерню, осматривали церковь, которую отец Владимир (ДПНК) вместе с общиной з/к построили в учреждении.

Как и в предыдущуй колонии, уходя, оставляли чай, церковные книги, иконы, продукты и прочее необходимое. Коля-Архимандрит посмотрел на мои изношенные, небольно теплые для зимы ботинки, и, порывшись на церковном чердаке, добыл пару новых, добротных, вручную сшитых, ботинок со словами: «Давай, отец, сдергивай свои барэты, походи в арестантских. Молись за тюремную братию».

 

 

ДПНК – отец ВЛАДИМИР

 

Прежде посещения колонии усиленного режима мы поближе познакомились со священником, ее окормляющим. Оказалось, что отец Владимир прежде принятия сана служил офицером в этой колонии в звании майора. К вере пришел не так давно. На вопрос о том, как это случилось, ответил просто: «Господь привел: умерла мать, пошел в Церковь в 3, 9, 40 день, да так и остался». И не просто остался. Закралась в сердце мысль: «Богу послужить». 

Когда был офицером, не раз оставался ДПНК – дежурным помощником начальника колонии, фактически руководил колонией, когда начальник отсутствовал. Пытался наладить жизнь церковной общины, приглашал священника и все понять не мог, как так бывает, что священник один раз в месяц и то не может найти время посетить тюремную братию. Лишь теперь, когда сам сподобился священства, понял, сколько тягот лежит на священнике. 

Приближалась пенсия, и нужно было определяться, что делать дальше, каким путем в этой жизни пойти. Поехал к епископу советоваться… и вскоре стал дьяконом, а потом иереем (священником).

Перед рукоположением все виделось в розовом свете: «Стану тюремным священником, ; размышлял о. Владимир, ; буду окормлять колонию, бывать буду часто, даже дом купил напротив колонии через дорогу, так что из окон вид на родное учреждение открывается».

В жизни, впрочем, бывает не так, как нам хочется, а как Богу угодно, где поставит Господь, там и нужно быть. Отец Владимир служит священником в родном городе. Не узнать в нем майора милиции. Длинная старческая борода и постоянные заботы о Церкви, о людях. Тем более, что и приход не один – три прихода, один из которых в колонии.

 

 

 

ТЮРЕМНЫЙ ХРАМ

 

Храм в колонии просторен и светел. Вначале никто не верил, что храм удастся построить. Ничего не было. Строили на одном уповании, стены возводили молитвой, ибо именно по молитве появлялся кирпич, цемент, доски.

Приведем эпизод из строительства храма. Рассказывала матушка отца Владимира: «Мы сына женили, он в духовной академии учится, последний курс. Так вот говорю: отец Владимир, сына женим, помоги хоть чем. Он в ответ: «Я церковь строю, тебе надо, ты и жени»». 

«Ну, думаю, скоро у него пенсия, снимет, хоть пенсию принесет. А он снял тихо и ничего мне не сказав, купил цемент и завез в зону. А я все жду. Тогда я не выдержала, говорю: отец Владимир, когда же у тебя пенсия, помоги хоть с пенсии. А он: «Какая пенсия, где она пенсия, я уж забыл про пенсию, все там», ; машет рукой в сторону зоны».

На ноябрь 2004 г. храм уже стоит. Крыша покрыта железом, впереди еще купол, отделка внутри, устроение иконостаса, необходима утварь, облачение… Не все сразу. Теперь уже никто не сомневается: Господь не оставит, все устроит, Храм будет. Храм есть.

 

 

 

БОЖИЯ МАТЕРЬ ИВЕРСКАЯ

 

Еще прежде закладки храма произошло чудо. В молитвенной комнате, в клубе среди прочих икон на аналое находилась икона Божией Матери Иверская, написанная одним из заключенных с большим сроком. Омофор на иконе Божией Матери был темно-коричневый – это видели многие.

В один из дней, когда молитвенная комната была закрыта, кто-то из ребят разыскал старосту церкви и сказал, что в молитвенной комнате что-то взорвалось, слышали грохот. Отправились в клуб, где расположена церковная комната, открыли дверь и увидели, что аналой (стоял  крепко, не мог он сам опрокинуться) упал, стекло на иконе разбилось, а сама икона просветлела. Омофор Божией Матери стал светло-красным, но никак не коричневым, каким был прежде. 

Буквально через несколько дней, 15 сентября 2002 г., Митрополит Филарет закладывал капсулу под строительство нового храма. Строить храм начали в честь иконы Божией Матери Иверской. Связь между этими событиями  увидели лишь потом, когда поняли, что случайностей на земле не бывает, в мире действуют духовные законы, и все случается так, как Богу угодно.

Осень 2005г. Митрополит Филарет освятил новопостроенный храм.

 

https://youtu.be/WvtuGC_ckNM  Храм в Ик Шклов

 

 

Крученный-ломаный

 

Возвращаясь к Мотылю, скажем, что монастырские должности, связанные с административной деятельностью и грошенятами расслабили добрые намерения подвижника. Спавший вначале на досках и смирявший себя даже перед монастырскими коровами, Сергий пошел вразнос, полезло прошлое. Покрикивать стал на братию, всем сказал «ша», коньячок за рулем при скорости под 180, мол, да «мне можно, я все пробиваю, ищу спонсоров, в руках дела всей обители…».

 «Крученный очень скоро стал ломаным – в поворот не вписался, превысив скорость на 140 км в час – попал в аварию ; сломал хребет (как сам говорил) – позвоночник. При этом духом укрепился, и, выжив, только благодаря уходу и заботе приютивших его людей, смог оторваться от постели - освоил инвалидную коляску, скорее велосипед. Читает правило и «тянет четки». В конце 2008 года послушник Сергий принял иночество с новым именем – Илия, позже монашество с именем Пимен. По ревности и силе характера, да будет и житие твое – иноче.

Бог весть, быть может в том и призвание о Пимена – служить людям. Черезвычайно живой, общительный, по своему обаятельный, вокруг него всегда были люди, он для всех служил утешением. От простого «хаморика» из соседней подворотни, просящего на опохмел до министра государева на черном бронированном авто, от рабочего с мазолистой ладонью до маститого авторитета с золотой пряжкой, всем было место и в келье и, главное , в сердце. Думаю, не всякий столичный проповедник витийством своим привел к вере столь многих, скольких о Пимен своей незатейливой полусмехом полупритчами речью привел ко Христу.

Как нередко о Пимен говаривал: «Гора горкае по свету шлялось, к нам забрело».

Почил в Бозе 4 сентября 2021 года.

Царство Небесное!