А за окном играла скрипка...

                Наше счастье всегда в полёте.
                Нет гнезда у него - только крылья.
                П.Элюар


1. Сообщники


    - Дорогая! Ты сегодня просто очаровательна. А в этом васильковом платье с аквамариновым колье ты затмила бы весь Париж.
     - Да, но мы не в Париже, Огюст.
     - Кстати, Патриция, как он сегодня, твой муж?
     - Деликатности ты лишён с рождения. Как ты можешь такое говорить о человеке, который находится между жизнью и…
    - Но он же твой муж, дорогая. Целых семь лет ты делила с ним постель.
    - Да, он был счастлив и благодарен мне. Думал, что я люблю его.
    - А меня ты любила, Патриция? Ты же была и со мной тоже. Но в отличие от этого провинциального мешка с деньгами, я был с тобой 12 лет, если не изменяет память. Целых 12 лет мы путешествовали с тобой по всему миру, лишь изредка навещая нашу квартирку на Монмартре. Я дарил тебе роскошные наряды, в которых ты покоряла всех, кто тебе был нужен. А драгоценности, дорогая? Кто подарил тебе большую часть драгоценностей, что хранишь ты в трёх шкатулках?
    - Да, это делал ты, Огюст. Ты даже разрешал мне спать с другими мужчинами, пока сам сидел в баре и попивал дорогое виски, «закусывая» их не менее дорогими сигарами. Ты знал, что те, кто были со мной, щедро платили мне за мою красоту, за податливое, привыкшее к ласкам тело и за любовь, которая иногда случалась, когда ко мне кто-то рьяно прилипал. Ты не брезговал ничем: ни авантюрами, ни воровством, ни подлогами – ради комфортной жизни.
    - Но всё это я делал ради тебя, дорогая. Ты, я это понял при первой же нашей встрече, когда тебе было 24 года, а мне всего 27, была рождена для роскоши, полётов и любви. Ты помнишь, как мы любили друг друга в нашей маленьком гнёздышке, в дешёвых отелях, в спальных вагонах поездов? Везде!
    - Я помню, Огюст. Помню и то, как зелёный змий всё сильнее присасывался к тебе. И тогда я поняла, что надо что-то делать. И, поскольку, как ты правильно сказал, я всегда летала, то, видно, само провидение велело мне прилететь сюда, в этот провинциальный городок, в особняк «дядюшки», который был на 35 лет старше меня. Больной, он ожил, когда мы с тобой преступили порог его дома. Я представила тебя своим кузеном, а уже в первую же ночь он постучался в мою спальню… Я подарила ему семь лет счастливой жизни, скрасила ему последние годы жизни. Я была искренна с ним тогда, когда видела, как он изнемогал от любви и страсти ко мне. Конечно же, это было аморально – жить одновременно с ним и с тобой. Но, подогревая его жизнь, я чувствовала ответственность и перед тобой. Ты же не мог летать ни наяву, ни в мечтах – ты мог только ползать. И, видя, что наши отношения с ним дошли до большого, ты ползал у моих ног и просил остановиться, убить в себе ростки нравственности, растоптать чувства – меня же впервые так любили! – и вернуться к тебе и душой, и телом, а не просто делить с тобой постель. Видя твоё отчаяние, я поняла, что ты пропадёшь без меня, и заставила себя быть с ним холодной и бесстрастной.
    Сердечник, он сразу же почуял это, понял, что моё чувство к нему прошло, и больше не звал меня в свою спальню. Я думаю, что злые языки рассказали ему кое-что про нас с тобой. Ты был неосторожен в порывах страсти, Огюст, особенно по ночам. Стоны и воздыхания могли услышать те, кто хотел это услышать. Эта неосторожность привела к тому, что он стал слабеть и таять на глазах. И вот сейчас мы ждём его кончины. Думаю, что унаследую всё его состояние.
   - Это бесспорно, Патриция, - прошептал Огюст. – Ты венчалась с ним в церкви. Всё должно перейти к тебе: дома, конный завод, деньги, ценные бумаги. А как же иначе? Ты целых семь лет ублажала его.
    - Раздели эту цифру напополам. Половину-то я отдавала тебе, хотя не должна была это делать.
    Огюст поставил допитый бокал на стол и придвинулся к ней. Она ощутила флюиды бешеной страсти, накатившей на него, и отпрянула. Но он уже лобызал её губы, руки, грудь, так как платье было декольтированным, шепча при этом:
    - О, как я хочу тебя, когда ты в запале, моя дорогая кошечка! Ты выпустила коготки, и это мне нравится. Пойдём, пойдём сейчас же в спальню. Я вывернусь наизнанку, но покажу тебе высший пилотаж!
    Патриция не выносила проявления столь бурной страсти. Потеряв невинность в шестнадцать лет под южным солнцем Италии (её первый возлюбленный был скрипачом), она воспламенялась очень быстро, так как после него и до Огюста красивая, восхитительная женщина побывала в постели со многими мужчинами, сделавшими её чувственной, страстной натурой, умевшей легко покорить любого.
    Она уже намеревалась подать руку Огюсту и последовать за ним, когда вошедший слуга объявил о кончине «дядюшки». Лица Огюста и Патриции вытянулись. Оба застыли на месте. В это время за открытым окном послышались звуки скрипки.


2. Племянник


    Патриция вздрогнула и зарыдала. Это было весьма кстати, так как все домочадцы подумали, что плачет она по ушедшему. В скорбном молчании все вошли в его комнату и отдали последнюю дань уважения человеку, приютившему их на целых семь лет.
    - Он так любил вас, мадам, - тихо сказала служанка Жюстин, - душаи не чаял.
    - Спасибо тебе, милая, спасибо. Огюст, проводите меня, пожалуйста, в спальню и оставьте меня одну. Да, Жюстин, скажите мне, кто это там, за окном, так хорошо играет на скрипке?
    - Это старый Пьер, мадам. Он был артистом, а под старость лет вернулся в родной дом. У него никого не осталось ни в нашем городке, ни во всей Франции. Только в Польше живёт его младший брат. Вот он и ходит, добрая душа, по окрестностям, людей развлекает.
    - Играет он виртуозно, - задумчиво сказала Патриция.
    Она легла и тотчас уснула: сказалось напряжение последних дней. Во сне её преследовали звуки скрипки. Она увидела себя молоденькой шестнадцатилетней девушкой под знойным солнцем Калабрии. Рядом с нею стройный юноша. Лица она не видит: стёрлось из памяти. Но обаяние юности и горячности, исходившее от него, будоражит её и по сей день. Он садится рядом и начинает играть на скрипке. Боже, как он играет! Потом он кладёт скрипку на траву и склоняется над ней. Она силится вспомнить его имя, хочет назвать его – и не может.
    Патриция мечется по кровати в поисках его губ. «Любимый, - шепчет она, - правда, мы не расстанемся никогда, никогда?» - «Конечно, милая, но почему ты спрашиваешь?» Она наконец находит его губы, чувствует его в себе. Звуки скрипки, которые ещё звучат в мозгу, пробуждают сильнейшее желание, и она мечется по кровати, силясь утолить его. Кто-то сильный крепко держит её за запястье. Она открывает глаза. Италия, скрипка, молодой парень куда-то улетают. Патриция видит склонённого над нею Огюста. С присущей ему напористостью он легко добивается того, ради чего зашёл сюда, услышав стоны женщины, его женщины. Он берёт её полуспящей, даже не догадываясь о том, что снилось Патриции перед этим. Доведя её до исступления, он засыпает. Поверженная Патриция безвольно откидывается на подушки. Она плачет.
    Как любила она того итальянца, как любила слушать его скрипичные пассажи! Судьба развела их, но в сердце своём она всегда хранит то знойное лето, улыбающееся, уже плохо различимое лицо и звуки его скрипки. «Если и есть рай на Земле, то я побывала в нём в возрасте шестнадцати лет», - подумала она, засыпая.

    - Мадам, мадам, проснитесь. Пришёл нотариус, он хочет зачитать завещание.
    Она встала, разбудила Огюста, оба оделись.

    Нотариус, чопорный человек с невозмутимым лицом, поклонился и сказал:
    - Мадам, я пришёл огласить завещание. В нём воля покойного, - и он принялся читать.
    Она плохо понимала, что происходит. Она всё ещё летала по Южной Италии.
    «… всё движимое и недвижимое имущество, луга, пастбища, конный завод, счёт в банке переходят к моему племяннику Жюльену Леба. Своей жене Патриции оставляю особняк, в котором она проживает, а также всё имущество, находящееся в нём».
    Огюст крепко сжал ей руку.
    - Проклятый старикашка! Он оставил тебя почти нищей. Какой племянник?! Он никогда не говорил ни о каком племяннике.
    Слабая надежда вернулась к Патриции, и она спросила у Жюстин, которая работала здесь уже семнадцать лет:
    - Жюстин, скажите, а кто такой этот племянник, про которого говорится в завещании?
    - Речь о сыне старшего брата хозяина. Ему 25. Он появился на свет, когда его отцу было уже 50 лет. Умерла его жена, и он стал сожительствовать с молодой домработницей. Через год родился Жюльен. Его мать ненадолго пережила своего гражданского мужа. Жюльен подрос и оставил дом. Семья была не из богатых, и парень пешком отправился в Париж. Говорят, учился в Эколь Нормаль – видимо дядя помогал. Но потом он проявил способность и тягу к живописи и стал бродячим художником. Лет восемь назад, ещё до вас, он приезжал сюда, заходил к дядюшке. А тот очень любил племянника – он напоминал его самого в молодости.
    - Значит, Жюльен… И каков он из себя?
    - Да что говорить? Завтра он приедет, сами увидите. Говорят, фривольный он какой-то. Любит путешествовать, писать картины. Материальный мир его мало интересует.
    - А летать он любит?
    - Думаю, да. А впрочем, на что ему летать-то? Жил он бедно, снимал какую-то комнатёнку в одном из парижских предместий. До полётов ли тут?
    - Бывают разные полёты, - как бы про себя задумчиво проговорила Патриция.

    Наутро, как всегда, модно одетая, причёсанная, в бордовом платье, гранатовом колье и таких же серёжках, Патриция рано вышла в гостиную, широко открыла окно. И тут же в него ворвались звуки скрипки. Она зажмурила глаза от удовольствия.
    - Мадам, вы, как всегда, изысканны, - сказала Жюстин.
    - А ты разве не знаешь, что женщина привязана к моде потому, что новизна является отблеском её юности? – вопросом на вопрос ответила Патриция.
   Не успели они договорить, как дверь широко распахнулась и в комнату вошёл молодой человек с раскладным мольбертом и рюкзаком за плечами.
    - А вот и племянник, - сказала Жюстин, - знакомьтесь.
    Молодой человек был одет небрежно, но это не смущало его. Увидев перед собой шикарную женщину лет 35-37 – так он определил её возраст, хотя Патриции было уже сорок, – он не стушевался, так как был не робкого десятка. Подойдя к ней, он поцеловал её руку и представился:
    - Жюльен.
    - Патриция, - проговорила она. Ей было заметно, что Жюльену, несмотря на молодость, нравились зрелые женщины. Он буквально пожирал её глазами, блеск которых, казалось, оседал на её декольте, складках платья и драгоценностях.
    - Вы прекрасны, мадам, я не ожидал, что у моего дяди была такая молодая и красивая жена.
    Сам Жюльен был тоже недурён собой: он был среднего роста, довольно плотного телосложения. Большие голубые глаза смотрели на мир открыто и прямодушно. Таких красивых глаз у мужчины даже искушённая Патриция не встречала никогда. Он был шатен. Чувственные его губы говорили о том, что он хорошо разбирается в «науке страсти нежной».
    «Его бы хорошо отмыть и приодеть – какая бы картинка получилась! Вечером обо всём распоряжусь».

    - Вам будет показана ваша комната, Жюльен. Вечером ванна. Сейчас будет завтрак. Обед в шестнадцать. Ужин в девятнадцать. Лёгкий. Вас устраивает такой распорядок дня?
    - Вполне.
    - Ну, и отлично. Сегодня отдыхайте с дороги. Завтра обо всём поговорим, обсудим.
    И они распрощались до обеда: завтрак Жюльену должны были принести в комнату.


3. И снова в полёт…


    - Как вам спалось на новом месте, Жюльен? – был первый вопрос хозяйки дома.
    - Благодарю вас, очень хорошо. Правда, с утра меня разбудили звуки скрипки. Я не мог понять, откуда они доносятся. Потом вновь погрузился в сон, я хотел его досмотреть.
    - И что же вам снилось, если не секрет?
    - Не секрет. Мне снились вы – в лёгком сиреневом платье стоящая на террасе с букетом в руках. Ветер развевал ваши волосы. Вы чему-то или кому-то улыбались. А этот «кто-то» был безмерно счастлив.
    - Откуда вы знаете, что это был «он» и он был счастлив, если не видели его?
    - Не видел, но чувствовал: этот «кто-то» был я.
    Патриция была польщена, однако не подала вида и начала разговор о завещании. Она сказала ему, что ей, как вдове его дяди, отписан только этот дом и всё, что в нём находится. А его, Жюльена, состояние теперь огромно. И она перечислила всё, что отныне принадлежит ему.
    - Но мне не надо так много. К тому же, я вообще не знаю, что со всем этим делать. Я прошу вас, Патриция, если вас это, конечно, не затруднит, быть управляющей всем тем, что я невольно унаследовал. Я зарабатываю себе на жизнь картинами.
    Она смотрела на него, не очень хорошо понимая, о чём он говорит. В белоснежной рубашке, только что вышедший из ванной, с ещё не высохшими блестящими от влаги волосами он был очень красив. Его голубые глаза, как два больших озера, смотрели на неё, а она, в свою очередь, видела в них своё отражение. Он подошёл ближе и положил руки ей на плечи.
    - Вы сегодня прекрасно выглядите, Патриция, - словно утренний цветок.
    - Жюльен, вы забываетесь!
    - Неужели я вам не по нраву? Не может быть, что вас уже не воротит от вашего любовника, который явно спивается.
    - А вам откуда это известно?
    - Городок маленький. Не спрашиваешь, а докладывают. - Он нагнулся и чуть коснулся губами её лба.  – Я не знаю, что это такое, но вы очень женщина. И я хочу вас. Всё очень просто, Патриция.
    - Но я старше вас, значительно старше.
    - Для меня это не имеет значения. В этом мире всё относительно.
    Душа Патриции пела. Впервые за много лет она, кажется, влюбилась. И её радовало, что разница в возрасте не смущала художника. О любви говорить было ещё рано, но она чувствовала, что он полюбит её.
    Патриция пребывала в состоянии невесомости. «Как хорошо, что Огюст запил и приударил за какой-то местной красоткой! Жюстин уже заметила, как они скрылись на сеновале конного завода. Это было очень кстати». Она и так понимала, что дальнейшая жизнь с Огюстом невозможна, а тут ещё Жюльен… Но и без него Патриции не хотелось общаться с человеком, так и не научившимся летать. А удел Огюста – ползать. Всё в ней трепетало от сознания того, что она вновь желанна. А какие звуки исторгала из себя волшебница-скрипка!
    Патриции казалось, что она снова очутилась в той поре, которая именуется молодостью. У неё она была второй по счёту. Остальное не имело значения.
    Отдав последние распоряжения по хозяйству, так и не дождавшись Огюста, Патриция зашла в спальню. Она приняла душ и легла в постель. Но впечатления последних дней не давали ей заснуть. Ей так хотелось начать новую жизнь – без обманов, интриг, лжи. Ей хотелось путешествовать – ведь так много времени упущено. Хотелось любить. Она так давно по-настоящему никого не любила, только в юности…
    Неожиданно в дверь постучали. Патриция, привыкшая запирать дверь, встала и отперла её. А отперев, сразу очутилась в объятиях Жюльена.
    - Дорогая, я узнал, что ты одна, и решил: сейчас или никогда. Я вижу, что ты тоже неравнодушна ко мне. Или я ошибаюсь?
    - Нет, не ошибаешься, - тихо откликнулась она.
    - Я чувствовал это. Ну, так иди же ко мне!
    Он обнял её и мягко, но настойчиво подтолкнул к расстеленной постели. Как только их тела приняли горизонтальное положение, Жюльен жадно приник к её губам.
    - Люби меня, Жюльен. Люби сильнее – как только можешь.
    Жюльен потерял голову от вида распростёртого под ним обнажённого тела этой шикарной женщины. А Патриция испытывала неземное блаженство от его ласк. Иногда она вздрагивала всем телом и стонала. Их тела пели от радости соития…
    А души? Взлетев ввысь, они тоже испытали райское блаженство. А потом погрузились в нирвану. Она заснула. Жюльен приподнялся на локте и посмотрел на неё. Он будет её писать, обязательно: эта сорокалетняя женщина с почти детской душой имела тело двадцативосьмилетней.
    «Значит, она всего на три года старше меня», - улыбнулся он про себя. От собственной мысли он радостно засмеялся и потянулся к ней снова.
    Но тут по коридору раздались звуки неуверенных шагов.
    - Патриция, кажется возвращается Огюст. Спрячемся за дверью. А потом переберёмся ко мне. Разборки сейчас нам ни к чему.
    - Наверно закончилось виски. Он пришёл только за ним. Может быть, ещё за пледом.
    Они ошибались. Огюст был пьян не очень сильно. Женщина, которую он обхаживал три дня и которая наконец согласилась пойти с ним, оказалась девушкой. Сорокатрёхлетнему Огюсту сначала было приятно тешиться с двадцатитрёхлетней девицей, но когда он понял, что произошло, сердце его упало. Лишние проблемы были ему ни к чему, да и неизвестно, какие родители у этой пташки. Он успокоил её, как мог, и пошёл в спальню за простынями, уверенный, что Патриция ещё спит. Каково же было его удивление, когда он увидел, что её там не оказалось!
    «Значит, я не ошибался. Я сразу почувствовал, что между ней и этим племянничком что-то будет. Оказалось, что дело серьёзнее, чем я предполагал. Ну, да ладно. Поживём – увидим».
    С расстройства он хватил полстакана виски и, прихватив две простыни, отправился назад, на сеновал. Дав девушке глотнуть виски и подкрепив её фруктами, он с удвоенной энергией принялся за принадлежащее ему теперь тело. Барышня оказалась страстной. Пережив первое потрясение от потери невинности, она теперь требовала от своего любовника нежности и напора. Последствия их отношений были таковы: Ортанс – так звали девушку – совершенно потеряла голову, влюбившись в своего первого мужчину, хоть он и был вдвое старше её. Да и сам Огюст, несмотря на чёрствость души, испытывал какое-то волнение и даже нежность к отдавшемуся ему существу, тем более, что Ортанс была симпатична и мила.
    Ликвидировав последствия бурной ночи, они расстались, договорившись вечером продолжить свои любовные игры. Но Огюст ещё не подозревал, что вечер он проведёт не в объятьях Ортанс, а за чопорным ужином с её родителями.
    Что касается Патриции и Жюльена, то свой телесный и душевный пир они продолжили в апартаментах наследника.
    - Я счастлива, что ты прилетел ко мне, Жюльен. У тебя тоже есть крылья, и они сильные. Ты любишь и хочешь меня, я теперь убедилась в этом.
    - Заметь, постоянно хочу, - улыбаясь, перебил её Жюльен.
    - Я рада, что мы не будем жить в этом особняке и в этом городке. Через несколько дней мы растворимся в Париже.
    Кстати о Париже. Знаешь ли ты, Патриция, что Париж – это то место, где можно прожить без счастья? Но мы и там будем счастливы. – И он крепко прижал её к себе.
    - В Париже мы проведём не больше месяца. А потом – в полёт. На острова, в Скандинавию, ещё куда-нибудь. Ты согласен, милый?
    - Да, дорогая. Мы будем в вечном полёте, пока сможем летать и познавать. А когда не сможем летать, поднимемся вверх, сложим крылья, как лебеди, и – с высоты…
    - Я думаю, до этого не дойдёт. К тому времени начнут летать на другие планеты, на которых мы снова станем молодыми. И тогда круг замкнётся!

    Рассветало, а они всё лежали, предаваясь мечтам. Ветер раскрыл окно, и они снова услышали звуки скрипки.
    - Она будоражит мои воспоминания. И умиляет, - проговорила Патриция.
    - А меня она берёт за душу и словно проводит смычком по её струнам. Удивительная музыка.
    - Да, прекрасная.
    Звуки всё нарастали, заполняя комнату и пронзая сердца мужчины и женщины, которые вновь любили друг друга и поднимались ввысь на их волнах…


                ***


    Огюст остался в доме отца Ортанс, которому пришёлся по нраву мужчина в цвете лет, полный энергии, с деловой хваткой.    Понравилось ему и то, что Огюст любил выпить и при этом хорошо поговорить. Ортанс, окончательно завладевшая им, раскрылась, как трепетный и нежный цветок. Огюст только и думал, как бы лишний раз удалиться с ней в спальню, в чём сразу находил полную поддержку своей невесты. Свадьбу они сыграли месяц спустя.
    А Патриция с Жюльеном начали собираться в путь. Они отдали распоряжения прислуге, назначили управляющего. Узнав о повороте в судьбе своего многолетнего любовника, Патриция мысленно пожелала ему счастья. Она передала ему с посыльным часть драгоценностей и чек на немалую сумму денег. Материальное теперь мало привлекало её, ведь она обрела Жюльена, умеющего, как и она, летать. А скоро обретёт ещё больше – весь мир! Вместе с ним, с Жюльеном.