Русский роман. Том III. Глава 33. В княжеском доме

ТОМ ТРЕТИЙ
ГЛАВА XXXIII
В княжеском доме


Более прочих сословий было в ту пору потрясено купечество. Всякие прожекты были для Родимова в новинку и к ним не было никакой привычки. Тогда не внедрилось еще в разные слои общества того понимания, что ныне стало повсеместно: сверху назначенное направление в сторону прогресса только случайно окажется верным, поскольку выдумывают его не те и не там. Иногда они даже не знают, зачем, собственно, делается та или иная реформа – кроме, разве что, изобретения новых способов добывания в казну денег.

Ну, или мимо казны, это уж как повезет. На иных реформах грех не озолотиться.

Так что не было в Родимове купца, что со всей страстью души не желал бы немедленно приобщиться к мостостроению, стать акционером нового предприятия. Множество достойных людей первой гильдии уже посетили кассира товарищества по возведению моста через Родимку, где сперва узнавали грустное: председатель правления, князь Верейский, строжайшим образом запретил подписывать недворян более чем на двадцать тысяч, да и то бумажками. И у всякого купца, что пришел прикупить акций самое большее тыщ на пять, сразу оказывался аппетит увеличить свой вклад ну хотя бы до пятидесяти тысяч. Ан нет! Его сиятельство за такое голову оторвет, сами знаете, шептал кассир. Купцы сами ничего такого не знали, но немедленно впадали в уныние.

Правда, строгость княжеского запрета компенсировалась тем же кассиром, Ассирийцем, который после нескольких минут грустного молчания, в ходе коего на бородатых купеческих мордах глазки порой уже наливались слезами, давал совет, как этот запрет обойти. И мало кто из купцов уходил из конторы товарищества без пачечки акций с передаточной надписью от Дмитрия Иваныча Хворостинина, Евгения Эженыча Савойского или Александра Филипповича Македонского. Того, кто есть эти персоны, купцы не ведали, но Ассириец заверял, что люди это весьма достойные, а по некоторым уважительным причинам претензий у них нет и не будет. Главное же – все они дворяне. Потому-то торговые люди не теряли надежды на строительстве моста как следует нажиться и с радостью пихали кассиру в ладонь свидетельства своей признательности за сочувствие. Теперь, удовлетворив свой основной инстинкт, они становились счастливы; у истинного коммерсанта этот инстинкт состоит не в том, чтобы плодить себе подобных, а в росте его финансовой состоятельности.

Каждого из новых акционеров компании кассир, то и дело с опаской оглядываясь, просил никому о сделанной ему поблажке не рассказывать, в ответ на что получил такую рекламу, что даже развесь он по городу афиши, то и тогда так карамельно не получилось бы. И менее чем в две недели перебывало у него всё успешное родимовское купечество, получившее за свои деньги полное удовлетворение. За одним прискорбным исключением.

Лишь одному из родимовских купцов не удалось стать акционером: когда к Ассирийцу подкатил Сидор Кузьмич Оськин – получил полный и категорический отказ. Даже двадцать рублей кассира не поколебали, что Оськина несколько изумило; но не принесло успеха и удвоение суммы, от чего сердечко купца задрожало заячьим хвостиком. Столь бесстыдной дискредитации мздоимства как двигателя экономических процессов он себе даже представить не мог.

Проведши день в тяжелых думах, Сидор Кузьмич решился на безумной смелости поступок. И однажды князя Верейского, что проводил послеобеденное время в приятной беседе с вахт-министром Курковым-Синявиным, почтительным кашлем в кулак отвлек мажордом, сообщив, что опять заявился купец Оськин.

— Зачем? – удивился князь. И несколько раз с недоумением повторил:

— Оськин, Оськин…

Услышав эту фамилию, вахт-министр зримо напрягся. Князь же выговорил:

— Мне кажется, что я уже когда-то слышал эту фамилию… Или то был Моськин?

«Старый маразматик», — ласково подумал мажордом, вслух же напомнил, что сей купец уже третий день торчит в прихожей. Как на работу ходит, ей-богу, и всякий раз со всем почтением просит аудиенции. Я ж о нем и вчера, и позавчера докладывал, напомнил он.

— Мне кажется, ваше сиятельство, — лениво молвил вахмистр, — что от купцов тоже может быть польза строительству нашего моста.

— Кто он такой, этот Моськин, чтобы его в нашу компанию принимать? — оскалился его сиятельство. – Не вижу оснований давать ему и ему подобным наживаться на столь прекрасном предприятии.

— Как и я, — поспешил его успокоить Курков-Синявин. – Но вам известно мое мнение: с купцов надо собрать столько, чтобы исполнить цели предприятия.

И пояснил:

— Чтобы нам с вами по завершении дела не менее миллиона пришло. Каждому.

— Я пошутил, — на всякий случай пояснил князь.

— Так я и понял. Какие могут быть шутки с миллионом? Между тем именно на этого купца есть у меня кое-какие планы… Впрочем, почтительно заверяю ваше сиятельство, что вам это будет неинтересно. Однако могу ли я именно в вашем доме побеседовать с этим Моськиным?

— Оськиным. А ведь я его вспомнил! Он у нас один из самых зажиточных, – обрадовался князь. И тут же сморщился:

— Довольно неприятная у него дама в супругах, — потер он левую бровь. — Таких грубиянок еще поискать. Не понимаю, что Марья Кириловна в ней находит. Моя супруга, — пояснил он, — довольно часто с этой Оськиной время коротает, когда сама в Родимове.

И вспомнил:

— Кстати, завтра Марья Кириловна из Покровского вернется. Почту за честь вас представить: в пятницу жду на мой юбилей. Три дня будем праздновать, так что ничего прочего на эти дни, осмелюсь попросить, не загадывайте.

«Марья Кириловна? Вот это сюрприз! – порадовался вахт-министр Курков-Синявин. – А то ведь сколько раз мне говорили противное, утверждая, что к мужу возвращаться она вовсе не намерена…»

— Да-да, всенепременно. Господина Дюфаржа позволите ли привести?

— Он – дворянин? – нахмурился князь.

— Мало того, что дворянин, так едва ли не от короля Хлодвига свой род ведет и на геральдическую лилию во Франции прав поболе имеет, чем этот их нынешний король, Луи-Филипп, — принялся убеждать Верейского вахт-министр. — Исключительного благородства персона этот месье Дюфарж. Одна беда – заядлый инженер. Горяч сверх меры. Как примется чертеж чертить, так линейки и циркули так и летят во все стороны!

Он посмотрел на князя, что сидел с открытым ртом, и несколько убавил эмоций:

— Прямо и не знаешь, куды бечь.

— Хорошо, — дал себя уговорить Верейский. – Распоряжусь вписать его в список приглашенных.

Мажордом, напоминая о себе, тихонько кашлянул в ладонь.

— Ах да, еще этот Оськин… – вспомнил князь.

— Да-да, именно что Оськин, — согласился вахт-министр. – Так дозволено ли мне…

— Какие могут быть вопросы! Например, здесь, в библиотеке, удобно вам будет?

Вахт-министр огляделся по сторонам. Иногда сам вопрос бывает так хорош, подумал он, что ответом можно его только испортить.

В библиотеке, действительно, было очень удобно выкурить сигару после хорошего обеда и обсудить последние кадровые перемены в салоне мадам Сабины, так как своему названию это помещение соответствовало одним лишь книжным шкапом, стены же были сплошь увешаны цветными японскими литографиями столь смелого содержания, что никакого усилия не требовалось понять, какой, на самом деле, князь Верейский шалун и порнограф. Но деловые переговоры требовали иного, для них это помещение не годилось.

Князь, при всей его душевной черствости, правильно понял причину молчания Георгия Сергеевича.

— Можно еще в wintergarten Оськина принять, — предложил Верейский.

В зимнем саду этого особняка вахт-министр успел побывать и сразу решил, что для его целей оно не годится. Слишком там светло, слишком много красок. Ему же, знал пегий господин, нужен зловещий сумрак.

Неизвестно, где князь такое подсмотрел, но оранжерея была встроена в первый этаж с южной стороны дома. Когда Верейский потерял интерес к ботанике – устроил там собрание всякого рода оружия, в основном различных клинков. Они были установлены на подставки и никак не закреплены; Георгий Сергеевич решил, что будет досадно, если купец Оськин со злости за какой-либо люцернхаммер или палаш схватится – или, что более вероятно, в обморок упадет и сам себя на трезубец насадит. Нет, зимний сад тоже не годится.

Вдруг Курков-Синявин кое-что припомнил:

— Ваше сиятельство, верно ли, что в вашем дворце есть место, украшенное портретом государя работы самого Джорджа Доу?

— Ну так уж и дворце… – заулыбался польщенный князь. И повернулся к мажордому:

— Федька, проводи его высокопревосходительство в мой кабинет.

— И купца туда подай, — потребовал Георгий Сергеевич. – Через четверть часа. Без доклада. Смотри, Федор Петрович, ты уж с ним построже… и не предупреждай, что ведешь его ко мне. Просто отконвоируй.

— Только сперва распорядись, чтобы у самого дальнего грота фейерверк приготовили, — потребовал Верейский. Повернулся к гостю и с важным видом пояснил:

— Заказал я на пятницу огненную потеху. На днях приехали два итальянца, двадцать подвод разных пороховых припасов привезли. Но надобно самому проверить, чем они нас на приеме порадуют. Чтоб в пятницу конфуза не было. Ах да! Месье Дюфаржу передайте мое приглашение. Пусть он и горяч, но не сожжет же он мой дом, — по-светски пошутил князь.

Перебравшись в княжеский кабинет, вахт-министр первым делом снял сюртук и бросил его на единственный стул перед огромным пустым столом красного дерева. Сам же, оставшись в черном жилете, еще и галстух развязал.

Вслед за тем господин Курков-Синявин закрыл плотными гардинами крайние окна, на среднем же наполовину задернул шторы, отчего кабинет заполнил сумрак, через который пролегал тоннель света. Встав в него, он убедился, что помещение вдруг приобрело вид зловещий и пугающий; что с одной стороны слепит солнце, с других мерещатся тени – и только портрет императора благодаря таланту художника, а может по причине огромности своей отчетливо виден.

Оставшись доволен освещением, Георгий Сергеевич без стеснения пораскрывал затем все ящики стоящей в углу изящно инкрустированной конторки и перенес на стол чернильницу и множество перьев, стопку чистой бумаги и все письма, что в этих ящиках нашел.

В одном из отделений оказались два пистолета. Вахт-министр с удивлением обнаружил, что в них забиты пули и они вполне готовы к стрельбе. После недолгого раздумья Георгий Сергеевич, тихонько бормоча при этом в свое оправдание, что неосторожно так держать оружие, те стволы разрядил и вернул на место.

«При том, — подумал он, — в каком беспорядке находится ум князя Верейского, может оказаться весьма вредно для его здоровья, что у него под рукою находится заряженная пара пистолетов».

Один ящичек, правда, сколько ни дергал его Георгий Сергеевич, не открылся. Заперт оказался. Вахт-министр подумал-подумал, все вырезанные на боковой стенке конторки бутоны перетрогал – и последняя розочка повернулась; тогда с глухим щелчком из-под столешницы выскочил тайничок, а в нем – вы только гляньте, вот же он! – ключик. Георгий Сергеевич ящик им разомкнул и уставился на содержимое, пачку пестрых и ярких листов, на каждом из которых центральное место занимали по диагонали напечатанные цифры – «10 000». Рядом лежали деньги, но совсем немного. Кажется, те самые, что вахт-министр на днях проиграл князю.

«Что, так всё просто?!» — ахнул Георгий Сергеевич. Вроде все семьдесят акций здесь, на сумму в семьсот тысяч рублей ассигнациями.

Выяснилось, что князь держит свои акции на предъявителя в конторке, которую Адам любой шпилькой откроет. Пусть и не стоят они ничего, но Верейский-то этого не знает. А ведь с виду его сиятельство такой умный казался господин…

Заперев ящичек и спрятав ключ, прихваченное из конторки вахмистр разложил будто бы в рабочем беспорядке по столу князя, но так, чтобы адреса с конвертов нечитаемы были, сам же сел, перед тем с развязностью подмигнув императору, под его портрет – и постарался придать себе вид изнуренного трудами на благо отечества государственного мужа. Скорчив на лице выражение, с которым, по его представлению, решали члены государственного совета вопрос о том, сколько пуговиц должно быть на виц-мундире коллежского ассессора или же кому в этом году войну объявить.

Ах да, немедленно спохватился он, и, закурив сигару, некоторое время делал быстрые затяжки. Когда же кабинет наполнился дымом и вахт-министр услышал из коридора шаги, то он пристроил сигару на край пепельницы, взял чистый лист и, недолго подумав, принялся на нем выводить первое, что пришло в голову:

«Поговорим о странностях любви (другого я не смыслю разговора). В те дни, когда от огненного взора мы чувствуем волнение в крови…»