Любовь долготерпит...

… ЛЮБОВЬ ДОЛГОТЕРПИТ...
Или
...Куда улетели бабочки...


"Любовь долготерпит, милосердствует, ...все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит. 

Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится."

Первое послание к Коринфянам


Я шла по июньскому солнечному утру со скверной непогодой в душе. Не видя резных теней на старом выщербленном асфальте... Не реагируя на безумный щебет птиц, счастливых от того, что просто лето, что на уютной зелёной улочке почти вывелись рычащие вонючие машины - да потому что в старых прошловековых, а то и в позапрошловековых каменных  домах с подклетями жить остались почти одни старики, пенсионеры-долгожители, которым собственные статусные  "Майбахи" и прочие "Порше" уже вроде и без надобности... 

Ноги несли и несли меня, без руля и без ветрил. Голова была занята тяжкими думами и управление курсом взяли на себя ноги. И они оказались мудрее головы, так как привели меня в тот кусочек приволжского городка, с которого и начался мой путь в большой мир. Правильно, если хочешь в чём-то разобраться - танцуй от печки, начинай с самого начала.

Я очнулась ровно перед крохотным проулочком между моим бывшим домом и через пять метров тропинки - перед Сенькиным высоким крыльцом. Впереди через пару кварталов начинался последний кусочек ещё не модернизированной набережной со старыми выщербленными временем  бутылочными фиговинами-столбиками на бетонном ограждении-парапете. Обалдеть, этому заборчику уже лет пятьдесят, а вот поди ж ты, сохранился, однако на совесть делали в советские ещё времена.

Мы когда-то с Сенькой сидели на этом колючем парапете и мечтали о будущем. И оно было совершенно определенным и обязательно счастливым. Полная свобода! И никакого и ничьего давления... 

И мы - вместе. 
Навсегда. Уж эта-то позиция была абсолютно априорной! 

Заборчик стоит, а Сеньки уже нет.
Давно.
И даже похоронен он в Израиле, и я ни разу не была на его могиле. 

А Сенькин внук, Лёвушка, сейчас смотрит на меня с  фотографии в телефоне, и он в камуфляжной форме, с навороченным автоматом в руках, балаклаве и шлеме на фоне какой-то опушки леса. И с залихвастской надписью: "До штурма пять минут... Но я вернусь, бабусь! Ты ж мне веришь? Так что пеки мой любимый пирог...С рыбочкой..."

И вот после двухмесячного невыносимого молчания скупая эсэмэска - "Жив. Здоров. Просто здесь связь не ловит, простите. Я уже совсем скоро вернусь, бабусь! Как насчёт пирога?"

Сердце тогда скатилось в живот и больно бухало там с силой курантов. Я не могла, не могла потерять ещё и Лёву, характером до обалдения повторяющего черты своего деда! Я готова была поехать хоть на край земли, украсть его и увезти из того страшного мира, где стреляют и убивают родных людей и где ничья любовь не защитит их от пули, гранаты или ракеты.
Но - нельзя. Мой маленький внук стал мужчиной и уже не принадлежал мне, он принадлежал стране. Которая одна теперь распоряжалась его жизнью...

Дочка, Софья с мужем-дипломатом и внучкой Ангеликой жили и работали в далёкой Африке. Сын, Лёвкин папа, крутой климатолог, уже давно с женой жили и работали в Арктике, изучая и осваивая Русский Север. Так что мне даже посоветоваться было почти что не с кем... Муж не в счёт, он всегда вставал на сторону детей и говорил, что они сами должны принимать решения и нести ответственность за них.

Более того, они, моя ненормальная семья, одобрили Лёвкину идею добровольно, не по призыву, пойти учиться в специальный военный вуз по особой, ускоренно-углублённой программе для дальнейшего прохождения службы опять же на особом режиме. Читай - в горячих точках. 

Господи, они ЕЩЁ никого не теряли... Чтобы навсегда. И не знают, КАК это больно.

Я уже давно не была в таком глухом и полном одиночестве. И вот ноги привели меня туда, откуда всё и начиналось. Во дворы моего детства. 

Сколько я себя помню, Сенька был всегда. Он просто находился рядом, даже если рядом не был. Это было такое стойкое ощущение, что я всерьёз разговаривала с ним, даже когда его с братом перевели в другую школу, с углубленным изучением иностранных языков вплоть до китайского. Более того, он всегда каким-то неведомым образом знал, когда мне надо с ним поговорить и вечером обязательно раздавался звонок тяжелого черного телефона в прихожей, где я уже дежурила рядом... 

"Ну, что у тебя опять стряслось, непутевая ты моя?"

И я взахлёб начинала рассказывать о какой-то очередной обиде. Он перебивал меня и велел накинуть кофту и выйти в скверик, место наших встреч в случаях ЧП. Там он меня спокойно выслушивал, иронично проводил разбор полётов, по которому выходило, что я опять напортачила со своей торопливостью и невнимательностью, и что ситуацию можно легко и просто разрешить вот таким-то и таким образом. Я восторженно целовала его, куда дотянусь, и бежала скорей домой к телефону исправлять непонятки.
Сенька был мне старшим братом, которого у меня не было, и самое главное, он совершенно не раздражал меня, как мои младшие брат и сестра. И хоть он был старше всего-то на два года, но казалось, что лет эдак на сто, таким он был мудрым и неторопливым.
Потом я уехала в Москву учиться, а Сенька поступил в какую-то особую военную академию. Мы, разумеется, переписывались, обычными почтовыми письмами с марками, которых ждать надо было бесконечно долго, иногда перезванивались по межгороду, но встречались редко, мои каникулы не совпадали с его каникулами, так как летом они ездили на какие-то свои особые сборы. Конечно, я тосковала по Сеньке, и даже, когда дозарезу был нужен его совет, возвращалась мыслями и памятью в район нашего детства, в так называемый частный сектор, и бродила по улочкам, выводящим к реке, к песчаному плёсу… Почти наяву слышала его голос с очередным или внеочередным мудрым советом, видела его ироничный взгляд и… успокаивалась.

А потом мои родители переехали в Подмосковье, поближе ко мне, и мы с Сенькой совсем почти потерялись. Мобильников тогда не было, а дозвониться по межгороду было совсем непросто, да и Сенька чуть ли не всё время был на каких-то учениях. Как сейчас говорит мудрый телефон - ВНЕ ЗОНЫ ДОСТУПА.

Так что к концу четвертого курса универа я уже полностью насытилась студенческим братством, студенческой веселухой и захотелось мне спокойной жизни.
То есть замуж.
Претендентов было море, а выбрала я себе спокойного и молчаливого выпускника физтеха, т.е. легендарного МФТИ, аспиранта Сашку, молчаливой тенью ходившего за мной со второго курса.
Но вот перед свадьбой страшно захотелось поехать в родной город, попрощаться с детством, с прошлым, и уже спокойно идти в новую взрослую жизнь. 

И на удивление туда же и в это же время приехал Сенька, продать родительский дом, стоявший уже много лет запертым после трагической гибели его родителей в авиакатастрофе. И он тоже тогда решил попрощаться с детскими мечтами перед отправкой к месту службы.

Мы встретились абсолютно случайно на старой набережной, у старого, только местами сохранившегося парапета с бутылочными столбиками баллюстрады, месте наших детских игр.

Нас ТАК кинуло друг к другу, что разлепить стало невозможно никакой силе в мире. Мы жадно взахлёб что-то рассказывали друг другу и целовались, целовались до колик в лёгких.
Его родительский дом стал нашим пристанищем на ближайшую неделю абсолютно сумасшедшей жизни. Я не могу вспомнить, ели ли мы хоть что-нибудь, смотрели ли в окно или хотя бы в телевизор… Мы смотрели только в глаза друг другу, держались за руки, сплетались юными жадными телами так, будто впереди был конец света…
Свершилось то, что было запланировано ещё в начале наших судеб...

А потом Сеньке надо было прибыть к месту службы, у меня впереди маячила свадьба, защита диплома, новая работа и жизнь…

На прощание Сенька серьёзно, без своей всегдашней ироничности, сказал: 
"Я тебя найду и заберу  к себе. Ты только помни об этом ВСЕГДА. И жди. Нам нельзя друг без друга. Это не мы так решили, это Бог решил. А ему противиться нельзя."

И мы разъехались. 

Свадьбу я отменила, несмотря на жуткий скандал, который устроили мне все мои и Сашины родственники, несмотря на Сашины слёзы и уверения, что никогда не упрекнёт…

Я снова уехала в общагу, где мне, как выпускнице и будущей краснодипломнице, полагалась отдельная комната для подготовки диплома, и с головой окунулась в учёбу и ожидание Сенькиного вызова.

Вызова не было. Зато вдруг проявилась токсикозом беременность, о которой я узнала только спустя почти три месяца. Не было тогда этих волшебных двух полосок….

Родители встрепенулись, думая, что это Сашин ребенок и что можно ещё что-то вернуть. Но я-то знала, чей это ребёнок, знал и Сашка, и, конечно, готов был признать его своим. 

Я  была не готова. Но чей он, молчала, как партизан. Никто не знал о наших с Сенькой сумасшедших последних каникулах.

Защита диплома, непростые роды, последние экзамены - всё как-то совпало по времени и сплелось в памяти в единый фантасмагорический год.

В результате у меня на руках оказался вожделенный красный диплом и красный, сморщенный, но невыносимо похожий на Сеньку прекрасный обожаемый сын. 
И место в аспирантуре...

Спустя три года ожидания вызова или вообще хоть какой-то информации, после отчаянных безуспешных попыток найти Сеньку через военкоматы, я всё же вышла замуж за Сашку, который по-прежнему всегда был где-то рядом, хоть и стал к тому времени уже кандидатом наук и серьезным, несмотря на молодость,  учёным, потом родила ещё Софийку, лапочку-дочку, и мы вместе с прекрасным мужем, (которым стал, как и обещал, Сашка), растили, учили наших детей, женили их, и даже дождались внуков… 

Но Сеньку я ни на миг не переставала ждать. Каждый день...

Просто знала, что если он появится и позовёт, я брошу в ту же секунду свою благополучную жизнь, семью, работу и побегу, как девчонка за ним в любую неизвестность. Знал это и Сашка, но молча терпел, ни слова упрека за четыре с лишним десятилетия нашей совместной жизни. 

Это МЕНЯ мучил комплекс вины, я пыталась хоть как-то объясниться с ним, но он пресекал любые попытки, прижимая меня к себе чуть сильнее, чем обычно, и спокойно приговаривал: 

"У нас прекрасные дети, я очень тебя люблю, всё в нашей жизни идет так, как надо, и это хорошо, и правильно. Спасибо тебе, моя родная… Нам с тобой осталось теперь только за детей и внуков молиться… А за нас уже сам Бог всё, как нам нужно, решил…"

И я замолкала.

Но внутри упрямо и почти безнадёжно продолжала ждать.

И только спустя чуть ли не  пятьдесят лет узнала, что Сенька меня не предал, не забыл, он просто ПОГИБ в том же году на своём особом задании в Израиле. Там же он и похоронен.

 А мне из его личного архивного дела передали пожелтевшую папку с копией рапорта генералу с просьбой разрешить наш брак и вызвать меня к месту его службы. Но пока меня в те годы КГБ или какие другие службы проверяли на лояльность, или как там это называлось, короче на соответствие роли жены офицера ГРУ, Сенька выполнил задание и уже должен был возвращаться на Родину, но  погиб от рук арабских террористов, "внепланово", на свой страх и риск освобождая маленькую заложницу. Семья этой девочки и похоронила его под вымышленным именем его "легенды" в предместьях Тель Авива и ухаживала за его могилой много лет.

Я вышла с Лубянки с папкой документов, адресованных мне, застывшая от позднего горя невыносимой и уже окончательной, бесповоротной потери. Пусть бы бросил, предал, разлюбил, но - ТОЛЬКО БЫ ЖИЛ...

   Никому ничего не объясняя, я уехала в свой родной приволжский город, где и бродила сейчас по незабытым улицам. Как раненый щенок, зализывая памятью своё болючее, опоздавшее на полвека,  горе...

Хотелось напиться, чтобы боль перестала разрывать меня изнутри, говорят ведь - помогает. Но вот беда, я совсем почти не переносила алкоголь, стоило влиться в меня чуть больше ста граммов любого напитка, как мой организм спешно начинал искать тёплый угол и крепко там засыпал. 

Но, тем не менее, неподалеку от набережной,  я купила квадратную с золотыми вензелями бутылку какого-то дорогущего пойла, а к нему - коробочку иностранной пластмассовой клубники, и устороилась на поминальную тризну на влажном песке старой набережной. Пила из горла маленькими глотками, вспоминала, плакала, снова пила, вспоминала, и прошлое и, как ни странно, нашу вымечтанную общую, но не состоявшуюся жизнь. Вокруг меня образовалось какое-то энергетическое пространство, ко мне никто не подходил, не подсаживался, не пытался заговорить, никто даже полицию не вызвал к пьяной рыдающей пожилой даме…

Проснулась я глубокой ночью от трели телефона, что разрывался прямо у меня в голове. Вернее, был он в сумке, а сумка под головой и верещал он безумными руладами как раз под моим левым ухом…

Голос Сашки был ироничен, но требователен:

"Вставай и иди направо, к раздевалке. Там на скамейке жди"

Машинально я поднялась, платье от влажного песка отсырело и тяжело било по ногам, босоножки оказались почему-то в сумке, хотя зачем они? по песку в босоножках на каблуках - ещё та эквилибристика. Босая, продрогшая, ещё вся в алкогольных парАх, послушно брела я к какой-то раздевалке, ни капли не изумившись голосу мужа там, где его быть никак не могло.

Длинноногий мой муж вышагивал мне навстречу, высоко, как цапля поднимая ноги из вязнущего песка… Добежав до меня, он перепуганно всплеснул руками:
"Бог мой, ты поранилась? Почему платье в крови? На тебя напали?" - он лихорадочно ощупывал моё лицо, руки...

"Да нет же, это просто клубника…"

"О, Боже, ненормальная... Да отпусти ты, наконец, эту бутылку, всю себя коньяком облила, от одного аромата рядом с тобой захмелеешь…"

Он решительно стащил с меня платье и в одном белье отнес в воду, я снова рыдала, но уже не противилась и позволила ему отмыть себя в холодной живой волжской воде, и, о чудо! почти протрезвела. Тогда Сашка отнес меня на скамейку,  вынул из большой спортивной сумки полотенце, завернул меня в него, одел, как маленькую, в теплый мягкий домашний костюм, который почему-то оказался у него в сумке (почему, почему… тоже мне, бином Ньютона... а то я свою жену не знаю… уж спрогнозировать её действия на ближайшие пару дней я ещё в состоянии, вот высчитал, где её искать и что ей может понадобиться...) и обняв, принялся укачивать, приговаривая: 

"Ничего, родная, ты поплачь, поплачь, слезами горе вымоешь и потихоньку успокоишься. Всё, всё в этой жизни проходит, и это тоже пройдёт…"

"Ну как ты не понимаешь, я же его всю жизнь ждала, понимаешь, я дрянная жена, я ждала, ждала, не тебя, ЕГО, а он оказывается, уже много лет был мертв! А мне никто ничего не сказал, но у них ведь был мой адрес, почему они мне не сообщили? Это нечестно…."

"Да ты вспомни те времена, ВСЁ сыпалось, вся жизнь менялась, всё наоборот переворачивалось, кто был героем, по новому летоисчислению становился предателем и наоборот. Кому было дело до маленькой девочки и её суженого, офицера ГРУ, который не должен был быть там, где был? А ты ж ему даже не жена была…"

    Впервые за все наши десятилетия совместной жизни мы говорили долго и предельно откровенно. И с каждым словом мне открывался новый, незнакомый мне Сашка, не привычный  надежный монументальный тыл, а живой чувствующий человек, с тонкой ранимой душой, сумевший ради любви и семьи отодвинуть все свои несбывшиеся надежды и обиды в сторону, посвятить жизнь той, единственной, любимой, но которая втайне ждала ДРУГОГО мужчину и порой во сне, оказывается, говорившую с тем, другим… 

И тогда он до утра сидел на кухне и нещадно курил, хотя вообще не курил и не пил. Но к моему пробуждению всегда был чисто выбрит и из кухни вкусно пахло свежим кофе.
Но я была слепа и глуха, вся закутанная в кокон своей неземной недождавшейся любви… 

Господи, да что моя наполовину придуманная любовь по сравнению с его настоящей, живой, терпеливой любовью и заботой!!! 

Как же могла я быть такой бессердечной эгоисткой? Где была моя чуткость? Только о себе, о себе и ещё раз о себе… 
Господи, да я ведь тысячу раз могла потерять самое дорогое в жизни - свою семью! И эту тысячу раз её спасал муж...

Любовь долготерпит…

Ведь только благодаря его любви, вниманию, бережности, я могла позволить себе роскошь ожидания ДРУГОГО.
Боже, как же это бесчеловечно и подло…
Как стыдно...

Да, я стала формально неплохой женой, в доме всегда был порядок, всегда пахло пирогами и чистотой, дети всегда ухожены, всегда с ними много занимались мы оба, моим родителям оба помогали, ездили к ним на дачу, обустраивали там быт так, чтобы туда с радостью приезжали и мы сами, и дети. 

Жизнь у нас была ровной и правильной. 

Но не настоящей.
Просто, как в сценарии написанной.
Без той особой ОБЩНОСТИ, ОБЩЕЙ ДУШИ, что связывает семью в единый организм. Между нами, как просто между мужчиной и женщиной, всегда стоял Сенька. И та безумная неделя в старом каменном доме...
Это Я его не отпускала. Чересчур долго.

А должна была?

Конечно же! 

Только ведь за мою призрачную мечту платил своей земной безответной  любовью мой муж, которого я пустила в свою постель, но не в свою душу. Я была просто рядом, но НЕ С НИМ...
И это ОН берёг нашу СЕМЬЮ, не давая ей развалиться, он своей любовью за двоих окутывал её заботой и теплотой.

Пока я отрешённо страдала, он решал земные проблемы, и НИКОГА, НИКОГДА ни словом ни взглядом не упрекнул меня.
А ведь было за что...

   Любовь, конечно, прекрасна, мечты о ней прелестны, но жизнь жёстче и проще - вступила в другие обязательства, будь добра распрощаться с прошлым, не тащить в каждый новый день ворох острых, режущих близких в кровь, воспоминаний и мечт. Закапсулируй их, убери на полку юношеских безрассудств, и без особой на то нужды не лезь туда. Не тереби ни себя, ни близких.

Разве не главная твоя обязанность теперь - новые отношения, новая жизнь в них, созидание общего счастья в любви, в заботе друг о друге? Тебя же никто силком в ЗАГС не запихивал, не тащил, ты добровольно давала слово "и в горе, и в радости". Пора уже давно было стать взрослым, ответственным человеком, а не  тургеневской барышней "в мечтах, как в кружевах…"
Господи, прости меня за мою равнодушную слепоту...

Ну почему мы, как пещерные люди, вопросы семьи решаем в основном на уровне физиологии?  Почему мы понимаем, что к сложнейшему механизму каких-нибудь устройств нельзя с кувалдой и топором, а в строительстве семьи - можно?
Как бы там, в семье, само собой должно всё разруливаться.
Влюбились, расписались и вперёд, в бушующее море непонимания и взаимонетерпимости.
Почему же никто заранее не учил, что семья - это труд, а не только любовь, вернее не столько любовь, сколько общие взгляды, терпимость, забота, а всё вместе это - просто умение отдавать, порой даже самое дорогое отдавать, ради вот этой общей вашей ячейки, которая теперь уже до самого конца - твой дом, твоя душа, твоё МЕСТО СИЛЫ…

Как же поздно я это поняла! 

А вот Сашка - он другой. Он всегда ВОТ ВСЁ ЭТО знал. На каком-то ином уровне.
И умел щадить.
Понимать.
Принимать.
И спокойно и естественно, как и подобает настоящему мужчине, нести и беречь мир и покой любимой семьи любой ценой. 

Кто ЕГО этому научил, а МЕНЯ - нет?

Господи, спасибо тебе за то, что послал мне такого мудрого мужа, который тихо и незаметно, и за папу, и за маму, учил детей любви, терпению и заботе, (и научил ведь!) учил их видеть настоящие ценности, учил любить и прощать...
Потому что жизнь -это очень большая и долгая штука и в ней всегда есть кого и за что прощать...

     Мы медленно брели по пустым, уже рассветным улицам городка моего детства, и я теперь не видела на каждом углу своего Сеньку. Лишь один раз он стоял у ярко освещенной витрины  аптеки, скрестив руки на груди, и ждал. Я отошла от Сашки и тихонько попросила:

"Сенечка, родной, прости меня. Не держи уже больше ни себя, ни меня. Пусть тебе ТАМ будет легко и спокойно. Я тебя конечно же, никогда не забуду. Да, мы с тобой были очень счастливы, но  Бог решил по-иному, и теперь мне надо жить здесь и сейчас, и исправлять свои ошибки. А ты иди с миром, моя детская несбывшаяся любовь. Буду всегда молиться за тебя, мой хороший…"

Он покивал головой и пошел вверх по середине пустынной улицы, помахивая прутиком, туда, где ещё синела густая ночная тьма над Волгой, обернулся, засмеялся, и пока я вытирала слёзы, исчез. 

И внутри меня разжались, наконец, какие-то железные объятия, я вдохнула полной грудью, подошла к своему совсем седому лохматому и, как оказалось, очень любимому Сашке, прижалась к его плечу:

"Ничего, родной мой, и когда давно за шестьдесят, жизнь тоже может только начинаться… Бог сохранил нам детей, вот скоро внук вернётся со своего особого задания, велел печь пироги… С рыбочкой... Давай домой, а?"

Каким-то чудом вдруг мимо проехало позднее такси, Сашка поднял руку и серьёзно спросил белого ангела за рулём:

"До аэропорта подбросишь?"