Всю Россию обойдёшь

    Мне было семнадцать, когда нас — сборную молодёжную по гандболу — пригласили в Москву. Я только - только поднялась после перитонита. Три дня в коме, резкое похудение — скулы торчали, как на гипсовом слепке, глаза — как блюдца, тело — кожа да кости. Любтя, моя любимая нянечка, при виде меня всплескивая руками, причитала:
— Одні очі залишилися!
(Вот бы сейчас так — только, разумеется, без комы.)
Москву я увидела впервые. Она показалась огромной, холодной, строгой и неугомонной. Мы жили в легендарной гостинице «Пекин» — с коврами в коридорах, блестящими люстрами и буфетами, где в бутербродах прятались зернистая чёрная икра белуги, осетрина и копченый угорь. В «Пекине» смешивался запах имперской роскоши и советского официоза. Поговаривали, что гостиница — любимое пристанище КГБшников. На каждом этаже дежурили женщины с лицами надсмотрщиц из ГУЛАГа — зоркие, непробиваемые, подозрительные.
У нашего тренера Мишки была разработана "культурная программа" для нашей спорт-банды — так он нас ласково называл. Одним из пунктов было посещение «мероприятия» на Кузнецком мосту — полузакрытого показа мод в Общесоюзном доме моделей.
По подиуму дефилировали звёзды того времени: Янина Черепкова, Мила Романовская, Лилиана Баскакова, Галина Миловская — и, конечно, Регина Збарская. Высокие, грациозные, безупречные. Мы с   Танькой —  моей подружкой, вратарём команды, с крепкими руками и лёгким грузинским акцентом   — чувствовали себя девчонками из другого мира.
Разоделись мы по принципу: "Всё лучшее — на мне". Я влезла в то, что было — мини-юбка и шифоновая кофточка — подарок тёти из Мюнхена. Щурясь от света рамп, мы наблюдали за стройными девушками и скучающим «советским бомондом» — с надменными, театральными лицами, вяло хлопающими в ладоши.
После показа к нашему Мишке подошёл невысокий, ярко одетый мужчина с внимательным взглядом и бабочкой на шее.
— Познакомьтесь, — сказал Миша, — это Вячеслав Зайцев. Известный кутюрье.
Зайцев окинул нас взглядом профессионала с ног до головы — будто прикидывал: подходит ли ему этот "материал" для подиума. Он переговорил с Мишей пару слов и быстро удалился, мелькнув между фигурками бомонда, как яркая искра.
Мы не успели как следует переварить встречу, как уже по дороге к выходу нас поджидал неожиданный поворот. Миша, словно заговорщик, наклонился ко мне и, понижая голос, произнёс:
— Есть интересное предложение на вечер. Прямо в нашей гостинице. Приглашены ты и Таня.
Танька  метнула в мою сторону молчаливый вопрос: «Это что сейчас было?» Но Миша уже уверенно шёл вперёд, даже не обернувшись. У него, похоже, всё было давно расписано по сценарию.
Мы вернулись в гостиницу, в «Пекин».
Вечером спустились в ресторан, где нас — к удивлению — действительно ждали. Сцена напоминала плохо скрытую репетицию советского «гламура»: приглушённый свет, белоснежные скатерти, канапе, Оливье, нарезка мясная и шампанское в высоких бокалах. Всё — чинно и, как бы сейчас сказали, «по протоколу».
Таня сразу начала нервно теребить край своей юбки.
— Нас не перепутали случайно?
— Нас — никогда, — усмехнулась я, поправляя ворот шифоновой кофточки.
Мы заняли столик чуть в стороне. Зайцева не было видно. В зале мелькали какие-то незнакомые лица — то ли телевидение, то ли художественные круги, то ли просто из тех, кто умеет быть «в нужном месте».
Минут через двадцать появился Зайцев — в ярком сюртуке, с бабочкой и лёгкой хромой грацией на грани вальса и подиума. Сначала он обошёл зал, кого-то приветствовал, с кем-то перекинулся фразой. И неожиданно — подошёл к нашему столику.
Я встала сразу. Таня — чуть с запозданием. Он внимательно, неторопливо посмотрел на меня. Словно что-то сверял.
— Вы были сегодня на Кузнецком? — спросил он.
— Были, — ответила я, вдруг почувствовав, что стою как на разминке перед игрой.
Он медленно провёл глазами от моих плеч к коленям. Без пошлости. Без фамильярности. Взгляд был строгий и деловой — взгляд человека, который привык оценивать линию ткани и строение фигуры за секунды.
— Редкая вещь, — сказал он наконец. — Длинные и стройные ноги — это, знаете ли, почти исчезающий вид.
Я непроизвольно засмеялась. А он, не мигая, добавил с лёгкой улыбкой:
— «Всю Россию обойдёшь — стройных ножек не найдёшь...»
Я не знала, что сказать. Кажется, впервые комплимент выбил меня из привычного состояния ироничной настороженности.
— Спасибо, — выдавила я.
— Это не комплимент, — спокойно сказал он. — Это наблюдение.
И, кивнув, ушёл дальше по залу.
Живая музыка лилась из-под пальм в кадках, официанты в белых пиджаках скользили, как по нотам, шампанское в бокалах искрилось, будто никто никогда не слышал слова «дефицит».
Мы с Таней сидели за скромным столиком в дальнем углу, стараясь выглядеть так, словно нам положено здесь быть.
За соседним столом сидела Регина Збарская. С ней — ещё какие-то манекенщицы. Все красивые, ухоженные, но она выделялась — не нарядом, не причёской, а именно грациозностью. У неё была особая манера держать спину, наклонять голову, будто она не просто женщина, а скульптура в движении.
Я заметила её сразу. Это была мимолётная встреча — взгляд в полоборота, лёгкое движение плеча, полуслова, обронённые между тостами.
Настоящее знакомство с Региной Збарской случилось только спустя год — в сталинской высотке на Соколе, у московской сбытчицы дефицита. Меня сопровождала Маргаритка, она же Ритуся — женщина чуткая и прозорливая, моя светская фея в этом странном мире. Увидев там Регину, она отвела меня в сторону и тихо прошептала:
— Нель, запомни. С Региной лучше молчи. Слушай. Поддакивай. Не спорь. Поняла?
Я кивнула.
Збарская была роскошной: чёрное платье, томный взгляд, лёгкий запах французских духов. Лицо — словно у Софи Лорен, только с тенью грусти. Она говорила быстро, будто боялась, что кто-то перебьёт или не дослушает до конца. Спустя некоторое время, после упаковки купленного товара, она вдруг сказала:
— А пойдёмте прямо отсюда в «Прагу». Там сегодня играет живая музыка. Я не выношу тишины — она меня пугает.
«Прага» считался одним из самых дорогих и престижных ресторанов столицы. У входа нас встречал мужик, напоминающий усатого кучера. По-видимому, он был хорошо знаком с Региной, да и с Маргариткой. Несколько брошенных фраз — и мы оказались в одном из залов ресторана.
Атмосфера была как в советском фильме про заграничную жизнь: музыканты с длинными волосами — в джинсах и цветных сорочках нараспашку, официанты в чёрных костюмах с прямыми спинами, в белых перчатках.
— Нас — четверо, — бросила Регина мужику, подскочившему к нам у входа в зал.
Мы с Маргушей переглянулись... Столик был в центральной части зала.
Минут через пятнадцать к нам действительно присоединился четвёртый — высокий, холёный, в костюме цвета горького шоколада, мужчина лет тридцати пяти — сорока. Он был элегантен, точен, выхолощен до последней складки на платке в нагрудном кармане.
— Это мой муж, Лев Збарский, — представила Регина, как будто речь шла о портфеле.
Збарский. Имя это будто вспыхнуло неоновым огоньком в памяти. Что-то слышала. Кто-то шептал. То ли художник, то ли гуляка, то ли любимец дам и богемы. Поговаривали, что он одинаково ловко держал и кисть, и бокал, и чьё-нибудь колено под столом. Среди московской элиты и в тбилисском «бомонде» его имя произносили с полуулыбкой — как фамилию героя пикантного анекдота, которому всё сходит с рук. Дядя Ачико (Гомиашвили) уверял, что этот красавчик заразил половину московских актрис гонореей — модной в гламурных кругах «болезнью выходного дня».
Он кивнул мне, заказал три блюда и сел молча, слегка улыбаясь. Говорил он мало, но глаза у него были с иронией — как у человека, который уже видел всё: и Рим, и Ригу, и раздевалку за кулисами МХАТа.
Позже в кругу Серёжи Параджанова я узнала, что в это же время он крутил роман с Марианной Вертинской. Все знали. Даже Регина. Но она делала вид, что не замечает. Впоследствии он женился на Максаковой.
В тот день Регина ела мало, а смеялась часто. Но глаза её не смеялись ни разу.
Я поняла, что за фасадами из глянца и кружева прячется кто-то очень ранимый. Иногда — настоящая красота. Иногда — настоящая боль. А иногда — и то, и другое в одном платье от Зайцева.
С тех пор прошло много лет. Со мной живёт память об интересных людях, которые встретились на моём пути. Кто-то — случайно, кто-то — мимолётно. Но каждый оставил в моей жизни отпечаток — как лёгкий парфюм на воротнике. Или как строчка из песни, которую не забудешь.