Илья Анатольевич

     Бархатное полотно душной ночи беззвучно упало на землю. На западе очертания облачных башен матово отражали огни города. Молчаливые, стремительные тени летучих мышей скользили, беспорядочно метались с какой-то первобытной дрожью. Тонкие, однообразные трели сверчков сквозили в негустой городской траве. Изредка звучно захлебывались лягушки, словно отвечая сверчкам. Воздух, похоже, остановился в своем движении.
     Илья Анатольевич тихо вздохнул и отвернулся от раскрытого окна. Дорожка лунного света нахально взбегала с пола на супружеский диван, пересекая его посередине. Белела замершая в сонном беге голень молодой женщины, выпростанная из-под легкого бязевого покрывала. От жены едва веяло тонким запахом ночного крема.
     Илья Анатольевич был женат всего месяц. Супружеская жизнь для него еще не окрасилась суетой быта и тяготами размолвок. Он стоял у окна в накинутом на свежее, после душа, тело халате и смотрел на спящую женщину. Он смотрел на жену как бы в отдалении, думая о ней и о себе. Он хотел видеть в супруге грацию, искал причину для обожания. Он хотел любить ее остро.
     Отчего же он возбуждал в себе чувство? Оттого ли, что это нежно пахнущее молодостью тело женщины есть его азбука в семейной жизни, оттого, что она стройна и красива, и на нее заглядываются мужчины? Любить чувством ревности, этим рудиментом давно минувших дней человечества?! Илья Анатольевич понимал, что это лучший способ стать ущербным, уронить себя в глазах других, стать предметом для насмешек знакомых. Илья Анатольевич искренне презирал животную ревность. Так отчего он так упорно добивался первых ростков нежного и отстраненного влечения к супруге, связанных цветами обожания, а не с амбициями молодой, но управляемой плоти, порой стесняющими его достоинство редкими приступами мужской обезьяньей похоти?
     Может быть, он боялся супружеского привыкания друг к другу, когда день за днем сливаются в одну монотонную и тягучую струю однообразных действий и ощущений? Может, он хотел обрести уверенность в себе путем воспитания тонкого чувства? А может, он желал собственной живой взаимности в ответ на молодое неокрепшее чувство жены, когда желания становятся легки и доступны? Или Илья Анатольевич представлял собой реликтовый экземпляр вымерших в тисках советской обыденности романтиков?
     Легкие порывы ветра качнули раму, ослепленную далекой луной, - это одна из величественных воздушных громад подкралась к дому. Илья Анатольевич глубоко вздохнул, хмелея от свежести ночных событий, сделал несколько шагов к дивану и остановился.
- "Как жаль, что я не люблю ее" - неожиданно подумал он и тут же испугался ходу своих мыслей. "Это лишь начало," - успокаивающе думал он -"я постараюсь, обвыкну, все у нас впереди. Она у меня умница, тонкая душа".
 Он осторожно оперся рукой о край дивана, присел, боясь потревожить жену. Тени ветвей неслышно ходили по стене, придавая ночи ощущение беспокойства и неопределенности, побуждая к действию. Он смотрел на изящную линию ноги женщины, окаймленную пониже мраморного колена полоской серебряного света, восхищался ее притягательному совершенству, но так, словно обожал не принадлежащую ему вещь. И, словно не доверяя восторгу, едва коснулся рукой покойного во сне тела...
     Никакого чуда не произошло: по-прежнему мягкая волна ночных звуков качалась
в темном заливе комнаты, тело жены не ответило малейшим движением на осторожную попытку недоверчивой нежности и было очень обидно за какую-то глубокую несправедливость, что задела его тонкие, спрятанные от всех представления о тихом счастье.
     Он осторожно лег с краю и отвернулся, закрыл глаза. Неудовлетворенность шевелилась в нем, мешала расслабиться, уснуть.
     Лунная стрелка неслышно двигалась по плоскости ночного циферблата, вместившего диван, дом, лягушек со сверчками, спящий город. И мелкой дрожью в
объявшем мир ночном покое билась мысль Ильи Анатольевича: возбужденная, наполненная памятью, терзавшая острыми коготками былого счастья еще не истомленный грузом лет дух тридцатилетнего мужчины, так опасно жившего полнотой фантазий. Он помнил другую жизнь: дождливый день в Геленджике, наполненный мерным шуршанием беспокойных волн, громовые раскаты освещенной грозой прибалтийской летней ночи, свежесть тихих ночей с беседой, легким вином и неоновым свечением светляков за окном, - но это было искусной декорацией к их чувственному уединению, когда часовое прощание в бесконечных и нежных прикосновениях вдруг прорывается страстью, а потом таким пронзительным чувством неполного обладания дорогим человеком, что хочется плакать, молча прижавшись друг к другу.
     Пять лет в его жизни Она была реальностью. Он любил остро, без ревности, с какой-то твердой верой в ее благодетель, - и все оказалось правдой, пусть похожей на долгий сон, но сказочной, как теперь оказалось, сладостной правдой.
Самоуверенный звон будильника не мог растерзать нежную реальность долгого, сказочного сна: Она была в Его жизни.
 -"Да почему была?!" - Илья Анатольевич судорожно поднялся и стал у потемневшего окна - " Она и сейчас есть, и будет. С кем только, вот вопрос...
Как это больно - поселить Ее у себя в груди, питать Ее чувством, которому не вылиться ни в ласке, ни в откровении, ни в слове наконец!"
 -"Ни разу после женитьбы я так не распускался" - горько подумал он. "Нужно взять себя в руки". Илья Анатольевич осторожно надел летние брюки и рубашку, вышел на улицу, едва прикрыв дверь. Шагая по безлюдному в этот час тротуару, который острыми конусами делил фонарный свет над ровной стеной темных кипарисов, он удивлялся приступу давней скрываемой любви, ее живучести, вылившейся чуть ли не в истерику. Здесь никто не мог увидеть его влажных глаз, частого шага и сбитого дыхания.
     Он присел на скамейку в пяти минутах ходьбы от дома, вытер лицо платком, посмотрел вкруг в синеющий разлив темноты, а затем на небо, как бы делясь с кем-то там, в вышине, своей скрытой болью. Оттого он и смотрел доверчиво и грустно, зная, что наверху его не осудят... и редкие теперь уже облака разошлись, и лунный диск завершал свой обманчивый полукруг, бесстрастно сияя как бы человеческим каменно-неподвижным лицом.
     Когда пьяная во сне птица судорожно и шумно взметнулась в темном хаосе рядом стоящего тополя, Илья Анатольевич вздрогнул и, очнувшись, поднялся и медленно пошел по направлению к дому, шалея от выпитого коктейля ощущений прошлого и настоящего. Он шел к красивой молодой жене, безмятежно занявшей мягкое законное ложе, не любя и ни о чем не жалея, презирая себя за невозможность ухода из этого  аморфного мира лиц, вещей и обстоятельств

   1990, май.