Дорога на Тополёвку

Агафья проснулась до света, по привычке. Потянулась под жидким байковым одеялом, распрямляя хрустнувшие в коленях ноги.
За мутным окном висела застиранная простынь тумана. Серой мглой накрыло двор, окрестные пустоши и голые безлистные тополя у забора. Деревья напоминали ей родную Тополёвку и острый, духмяный запах тополиных серёжек, прибитых весенним дождём.
— Ровней держи, Гаша, ровней! — белозубо улыбался Николай, когда они вдвоём сажали тонкое, будто прутик, деревце у своего двора, —Нешто я на кривой женился?
Молодая жена нарочно хмурила брови и распрямляла плечи— высокая, крепкая, с короной густых волос под платком.
Тополь тянулся и крепчал, уже и сын вырос и уехал в город, уже и супруги состарились, уже и вдовая она много лет, а дерево—поди ж ты! —всё стоит.
Привычно ныли ноги "на погоду".
"Эх, и куда бы их деть" — вздохнула про себя старая женщина и сложила   в замок руки на груди—темные, узловатые, с набухшими венами.  Затем, спохватившись, расцепила пальцы  и глянула на пустую койку в углу. Вчера померла соседка по палате, древняя  старушка Неонила, тихо скончалась, во сне.
Санитары легко кинули маленькое высохшее тело на носилки и увезли прочь. Бродившие по коридору люди  смотрели вслед, кто равнодушно, кто с тоскливой обречённостью.
Потом в палату зашла необъятная сестра-хозяйка и сняла постельное бельё, пахнущее мочой и хлоркой. Вдруг она ухмыльнулась и подмигнула заговорщицки:
—Не грусти, Давыдовна, скоро подселим к тебе кого-нибудь. Веселее будет.

Полгода назад Агафью Давыдовну привёз сюда сын.
Чёрная машина въехала в железные ворота и замерла перед неказистым двухэтажным  зданием. Тотчас в окнах  расплющились блинами любопытные лица.
—Тебе будет здесь хорошо, мам. И уход, и лечение, и компанию найдёшь... веселее будет, — фальшиво бодрился сын. Будто уговаривал и мать, и себя. Будто не было решено всё уже давно.
Про этот "санаторий" сын с невесткой начали разговор с год назад, внезапно зачастив к матери в деревню. Агафья тогда удивилась очень, она пока что справлялась по хозяйству, сажала огород и держала десяток несушек. И даже продавала излишки горожанам, охотно скупавшим деревенские дома под дачи.
—Сынок, да некогда мне по санаториям ездить, да и непривыкшая я... Мне бы вот только дровишек в зиму запасти.
Сын потирал лысеющую макушку и обещал что-нибудь придумать. Да видать, недосуг было. А когда зарядило осеннее ненастье, оказалось, что и крыша прохудилась. Городские дачники к тому времени разъехались, в деревне осталось несколько местных старух.
—Так что всё в кон, мать. Собирайся! Зимовать тебе здесь никак нельзя, —решительно заявил сын, оглядывая заставленную тазами горницу. Невестка, не снимая пальто и не присев на стул, с нетерпением следила, как свекровь собирает вещи.
Уже из машины Давыдовна оглянулась на свой двор: ещё крепкая изба, чуть кособокий сарай и старый тополь у ворот.

Чем пансионат отличался от санатория, бабе Гаше объяснили обитатели заведения. За полгода сын приехал один раз, привез пакет пряников и нотариуса с бумагами. Пряники она взяла, а бумаги отказалась подписывать наотрез.
—Вопрос времени, —пожал плечами нотариус, брезгливо прижимая к лицу большой клетчатый платок. В помещении  стоял запах старости и болезней. Больше сын не приезжал.
Агафья ждала терпеливо. Глотала воняющую мокрыми тряпками кашу и пустые щи, складывала незаметно  таблетки в карман казённого халата и ждала, когда растает снег.
Календря ей не надо было—крестьянское чутьё всегда безошибочно подсказывало, когда пора пахать, а когда садить огородину. Или собирать урожай.

И вот потеплело настолько, что ходячих стариков стали выпускать на прогулки. Бледные, ослабевшие за зиму, они неслышно шаркали суконными тапками по просохшим дорожкам, щурили глаза на голые ещё деревья и выщербленный кирпичный забор. На заднем дворе забор обвалился, и видно было густые заросли кустарника. Кто-нибудь шустрый мог бы перелезть завал и  выбраться за территорию. Только шустрых не находилось. Да и куда? Вокруг простирались поля с полосами посадок до горизонта.
После свежего воздуха тяжело было возвращаться в душную палату.
Но Агафья не роптала.
Она ждала долго и дождалась наконец. Незаметно взяла в столовой пару кусочков хлеба и вышла во двор. После обеда был тихий час, никто не следил за стариками.
Агафья прошла на задний двор, потопталась немного у лаза, а затем на четвереньках пробралась через кирпичную осыпь. Едва не потеряв в кустах свои тапки  и поцарапав щеку, через непаханное поле и посадки, беглянка таки вышла к дороге. Без страха шла она вперёд, по солнцу, иногда отщипывала в кармане кусочек хлеба и долго жевала, глотая кисловатую слюну.
Обессилевшую путницу подобрал на обочине  камазист Валера.
—Дааа... Далеко тебя, мать, жизнь занесла! Эх... —приговаривал он  негромко, а сам то  наливал горячий чай из термоса, то доставал запасные ботинки, поношенные, но сухие.
Слушая невесёлый рассказ попутчицы, Валера иногда вставлял "Эх, мать..." или бормотал что-то неразборчиво.

Вечерело, когда они   подъехали к райцентру.
На развилке дорог  машина замешкалась на секунду и решительно  свернула с трассы на грунтовку с указателем "Тополёвка". В соседнем с водителем кресле крепко спала старая  женщина, уставшая от долгого пути. И чудился ей во сне треск горящих дров в печи, запах мокрой земли и цветущего  тополя у калитки.