Скамейка

                Солнечное  октябрьское  утро,  уже прохладное и немного  ветреное, что вполне  ожидаемо  в  осеннюю  пору.  У  окна  на  скамье сидит  седой  старик  в душегрейке поверх толстой  клетчатой рубахи, в тёплых  кальсонах заправленных в  вязанные  шерстяные  носки,  рука  поддерживает  чисто  выбритое  лицо, а  грустные  глаза  внимательно следят  за  всем, что  происходит  во  дворе,  под звуки  утреннего радиоэфира.  На  груше  ветер  треплет  ветки  и листву, роняет  последние  плоды  на  желтеющую  траву  и  опавшие  ранее  листья. У будки  лежит  старый  пёс  Черныш - верный  друг  и  ждёт,  когда  хозяин  его  накормит. А  хозяин  и   сам   ждёт  завтрак  от  молодой   снохи,  которая   ещё  не  так  проворна,  как  его  покойная  супруга, у  той  всегда  всё  как-то  быстро  и  ладно  спорилось,  так  быстро,  что  даже  с  погостом  ей  удалось  его  обогнать. Он  вспоминал, что  когда  бы  он  не  просыпался, она  была  уже  на  ногах,  в  избе  вкусно  пахло  едой  и  на  столе  всегда  стояло  парное  молоко. Сейчас и  коровы  никакой  нет  и   печь  растапливать  дровами  не  надо, а  невестка  всё  равно  долго  копошится… - то ли  молодая,  то ли  не опытная, то ли  не  расторопная, да  и  еда  у  неё  какая-то не  вкусная.

                У  плиты  крутится  молодка  в  коротеньком  халатике,  небрежно  накинутом  и  подвязанным  пояском,  волосы  слегка  растрёпаны  после  сна, взгляд  недовольный, заспанный, а  напряжённые губы  всё  гневно  шепчат:« Каждый  день  встаёт  ни  свет- ни  заря,  сам  не  спит и  мне  из-за  него  покоя  нет, завтрак  ему  горячий  подавай. Учился  бы  у  сына, тот   на  работу  без  всякого  завтрака  уезжает  и  жив – здоров. А  этот  сидит  с  утра  на  своей  древней  лавке  и  всё  высматривает  что-то  в  окне, только  мешаются  тут  оба.  Лавка  эта  страшная,  облезлая,  ведь  старше  самого, говорил,  что  ещё  мать   пеленала  его  на  ней, давно  пора  выбросить  и  купить  что –то  новое, так  не  соглашается… ».
- Папа, садитесь  кушать – позвала  Варвара  и  вышла  из  кухни, оставив  жужжать  вытяжку, чтобы  устранить  запах.
 
            Скамейка скрипнула, он  тихо  встал и помыв  руки, сел к столу. Перед ним  стояла  тарелка  с поджаренными  на сале яйцами, хлеб  с маслом  и  крепкий  чай, как он  любил. Прохор  ел, задаваясь одним  и тем же  вопросом: « Это у него вкус  изменился на  старости  лет или  сыну досталась такая жена и проку то только, что  красивая ?» Выпив  чай с  бутербродом,  он  встал, достал  из  холодильника  колбасу, отломил  немного, затем отрезал ещё два куска от буханки  и надев штаны и куртку, вышел во двор кормить пса. Один  кусок с  колбасой отдал «охраннику», а  второй  хлеб  оставил  для  прикорма  рыбы. Взял удочки,  ведро, червей  в  банке и  пошёл  через  огород  к  речке, где у  него  был  свой  мосток, пенёк и  распорка  для  удила. Этот  ритуал  повторялся   уже  более  двух  лет,  после  смерти  бабы  Нюры. Ему казалось, что теперь и  дом  перестал быть  родным, молодая  хозяйка  постоянно что-то переставляла, покупала  новые  вещи, а от чего-то и  вовсе  избавлялась, так  каждые 3-4 дня  она  сметала все листья  во дворе и  жгла  их  вместе со старыми  вещами и газетами, пожелтевшими от времени. Вот  и  скамейку его давно  хочет  выбросить – не  модная, старая, весь  вид  на  кухне  портит, нужны  современные лёгкие табуретки. А ведь это ещё память об отце - тот сам делал, она три поколения пережила: папка, сидя на  ней, его маленького на руках  держал, а он  с  детства, с  этой  лавки,  любил  в окно  смотреть и  вместе с  батькой, и один, да  бывало и засыпал на  ней, так мать его прикроет платком, много ли  мальцу надо… Приходилось  и взрослым  спал, коли  поздно с гулянок  вертался, вот, чтоб своих не  будить  на  ней  и  укладывался, засыпал моментом  и  без  всяких  подушек  и перин. Помнит  как  батя  курил  махорочку,  сидя  на  лавке  у окна  с  приоткрытой  форточкой, а когда  Прохор  вырос, они  курили  вместе в ожидании  вкусных мамкиных обедов. А скольких  гостей  повидала эта  лавка  на  разных гулянках у  них  и  в  соседских домах. Помнит  как  они  с  Нюрой  сидели  на  ней, когда  он  привёл  её  с  родителями  знакомить. Она  всё  переживала, так  он  её за руку под лавкой  держал, для  смелости  и  как  потом  женились, тоже  на  ней восседали, а  опосля,  молодая  мама на  ней их мальца  кормила, качала, да  колыбельные  пела. Как  он  своего сына Петьку учил  на  ней стоять и в окно  смотреть, как потом тот на  лавке  любил  уроки  делать, книжки  читать  и   вздремнуть  у  него  тут  же   получалось.  Да  Нюрочка, её  даже  в  войну сберегла, знала  как  она  мне дорога,  хотя  дров  не хватало, а тут - вид она  им портит. Помнит как с войны вернулся, а в хате из обстановки и было  всего то: печь, стол с лавкой, да кровать с сундуком,  остальное  уж  потом  наживали. Без  скамейки  никак - в  ней  вся  его  жизнь …
 
           Возвращался рыбак постоянно с уловом, одного карасика отдавал Чернышу за  добрую  службу  и  верную  дружбу, а  краснопёру соседскому  коту  Мурзику, который  всегда поджидал во дворе его возвращения. Дальше старик  доставал воды  из  колодца, наливал  в  тазик, где  мыл  чищенную  рыбу,  а  внутренности опять  делил  собакину  и  котейке. Перекладывал  рыбу в  чашку и  нёс  хозяйке,  которая  к  этому  времени  уже  доготавливала  первое  блюдо  и  начинала жарить  рыбу  на  второе ,  включая  свою  гуделку.  Дед   раздевался, мыл  руки   и  садился  на  лавку, единственную  родную  вещь, ближе  которой  уже  ничего  и  не  осталось. Он  любил  сидеть, тихо  гладить  её  деревянные  бока,  чувствуя  пальцами  прожилки  древесины, а  она  с любовью  поскрипывала  ему  в  ответ. Обедал  отец  всегда   один   и  только  вечером  вся  семья  собиралась  вместе, когда  сын  возвращался  с  работы.  Но  после  свадьбы  Пётр  почти  всё  внимание  уделял   жене,  молодые  много  говорили   меж  собой,  а  его только спрашивали – не  хочет  ли  добавки  и  как  себя  чувствует. Все дни  теперь были  похожи   друг  на  друга,  менялись  лишь  времена  года.

             Новое  утро:  за  окном  по – прежнему  осень,  ветер  также  пытается сорвать  уцелевшие  листья  с  груши, пёс  съел  очередную  колбасу  с хлебом  и  радостный  ластится  и  ластится  к  хозяину, скулит, кружится  на  месте, никак  не  хочет  его  отпускать, рвётся  с  цепи  и  даже  становится  на  задние  лапы.
- Ну, чего  ты ? Жди, скоро тебе  рыбки  принесу – сказал, дед  и  потрепав  псину за  ухо  направился  с  удочками  к  реке.
 
               Сидя  на  пне  он  слышал  как  где-то  засигналила  машина  и  их  пёс  недолго  лаяла. Время  пролетело быстро, он  вернулся, покормил  кота  и  кобеля. Перемывая   рыбу, заметил, что  Варвара  опять  жгла  с  чем-то листву, куча  ещё жарко  горела  и  по всему двору  пахло дымом. Вздохнув, он взял чашку с рыбой  и  пошёл  в дом. Отдав  невестке улов, разделся, помыл  руки  и собрался  сесть на  свою лавку, но повернувшись к окну  увидел  стоящие вряд  новенькие табуретки.
- Правда  красивые ? Присаживайтесь, папа – услышал  старик  голос  откуда –то  из  далека, в  глазах  резко  потемнело, он  схватился  рукой  за  сердце и  упал.

                Врач  и  водитель  скорой   помощи  помогли   его  уложить   на  кровать, через  какое-то  время  после  пары  уколов  он  очнулся, доктор  расспросил  мужчину  о  самочувствии  и  велел  невестке  давать  ему  лекарство, чтобы  избежать нового  сердечного  приступа. С  работы  примчался  сын,  жена  плакала, отец   обессилив  спал,  тяжело  дыша. Всю  ночь  лютовал  ветер, сорвал  последние  листья  у  груши  и  разметал  по  двору  обуглившие  угли  от  лавки. Черныш  выл  до  самого  утра, ощущая  тревогу  своим  преданным  сердцем  и  прощаясь  с  хозяином,  который  перестал  дышать  на  заре, так и не  проснувшись.

                Дети  принимали  соболезнования, проститься с  Прохором  собрались  все  соседи,  родные  и  знакомые. Хата  наполнилась  людьми,  зеркала  были  занавешены  чёрными  платками, он  лежал  посередине  комнаты  в  гробу, который  стоял  на  двух   новеньких  табуретках…