11. Ретрозаповедник

Спасательный круг


– Что же делать, коллега? – Они снова сидели в том же ресторане, как в тот первый раз, подальше от посторонних ушей, и пили водку. Для успокоения нервов, как посоветовал советник Петров.

– Выход есть. Помните, что я вам говорил в прошлый раз?

– И что же это за выход?

– Вы можете отдать ему часть своего интеллекта. Вы можете отдать ему два мегодума, и у вас их будет поровну, по семь.

– А как это делается?

– Ерунда, у нас есть специальные методики, если не вдаваться в подробности, просто в его мозг перенесут некоторую, маленькую частицу вашего мозга.

– Хорошо. Лишь бы не гормоны.

– Но вы понимаете, что вы отдадите Джону и две ваши молодые жизни?

– Да на хрена мне такая жизнь? А успеем? Нам даны только сутки.

– А вот в этом вы барышня, ошибаетесь. Вы не знаете нашу бюрократическую систему. Джона депортируют за его счёт.

– Не поняла, советник, причём здесь счёт?

– А притом, что нет у него никакого счета, кроме счёта с жизнью.

– И опять не поняла.

–Ну, что же здесь непонятного. Нет личного счёта, значит, придётся высылать за государственный. А это волокита. Канцелярия, казначейство. Пиши заявку, ставь печать, посылай в казначейство, жди ответа. Дней пять потребуется, если не больше.

– Ну, тогда скорей под нож! – И Олеся залпом хватила остатки водки.

Вот так и стал Джон неподсудным и проходил ускоренную подготовку в лагере для диверсантов.

Но, «скорей под нож», сразу не получилось. Предстояло ещё вернуться домой и проделать множество всяких процедур: заявления, анализы, справки…

Когда они проезжали по той площади, где утром проходило шествие, Олеся спросила:

– А где же те старики и старушки, коих вы назвали «Молодыми, начинающими писателями»?

– А, те, что:

Жить осталось не больше полушки,
Всё мечтают о принцах старушки,
И любовные пишут стишки,
С сединой в бороде, старички?

Вернулись домой дописывать шедевры.

– У вас поэтическая душа, советник. А сами-то вы пишите?

– Разве, что докладные записки…

– Я без шуток, серьёзно. – И окинув его долгим, медленным взглядом, добавила, – по глазам вижу, пишите.

– Пишу, – чуть потупившись, признался советник. – Вернее писал. Стихи.

– Прочтите, что-нибудь.

– Дайте ко вспомнить, – задумчиво почесав нос, молвил советник. – Ну, вот такое, например.

Подайте мне машину времени,
И в восемнадцатый отправьте век…
Возьму с собой мешочек денег я
Из сплава жёлтого монет.

Там будут гривны и полтинники,
Блестящие копейки серебра.
Куплю за них кусочек мира я.
И много прочего добра.

Куплю две дюжины красоток,
Дворянский титул
И полсотни крепостных.
И сочиню в свечном угаре,
Свой самый лучший,
Гениальный стих.

И прочие бессмертные творения.
Я ж только в нашем веке – графоман,
А там меня назначат гением,
Признают мой писательский талант.

Поймёт Великая Екатерина,
Что я покруче, чем Вольтер
И пригласит на царские перины
Читать стихи, помимо прочих дел.

И от меня пойдет литература.
Родятся Гоголь, Достоевский, Мандельштам.
Ведь после них всё моё творчество – халтура,
И из-за них я нынче – графоман.

И я вернусь в признании и славе,
От графомании навеки излечусь,
Да вот с клопами, блохами и вшами
Как в мире том я только уживусь?

– Чудесное стихотворение философское и с юмором. – И громко расхохоталась.

– Так отчего же вы так заразительно рассмеялись, барышня?

– «И от меня пойдет литература. Родятся Гоголь, Достоевский, Мандельштам», – подавляя смех, процитировала Олеся. – Представила вас с Екатериной в роли многодетных родителей.

А ещё мне не понятно, как можно, что-либо купить за гривны и полтинники?

– Ах, Леся. И все-то вам надо объяснять. Вы видели новенькие гривны и полтинники? Нет, не видели. Они блестят, как золотые. А в том мире, вряд ли кому бы пришла в голову мысль опустить их в азотную кислоту… А если кому и придёт, можно сказать, будто такое золото в далёкой, неведанной стране.

– А почему «писали»? Почему в прошлом времени?

– Так, так оно и есть. В прошлом.

– А сейчас, выходит, бросили? Почему?

– Да бессмысленно всё это. Зачем писать, когда не читают? У меня, даже родственников нет. Некого заставить. А знакомые, считают блажью, смеются, а про себя думают: «Ну что может написать этот Петров? Мы же его с детства знаем.

– А почему бы вам не зарегистрироваться в Сети?

– Да был я там. Несколько лет был. Ушёл. Надоело метать бисер . – И неожиданно добавил, будто сменив тему, – вы знаете, чем отличается писатель от графомана? Даже, слабый писатель, к каковым я себя причислял.

– Нет конечно, откуда же мне знать, я в своей жизни не писала… Даже докладные записки.

– Так, вот. Попытаюсь вам объяснить. Как бы это покороче… – Советник, чуть задумался и продолжил. – Графоман всё описывает со стороны, будто репортёр: события, образы, характеры. Не создаёт и не воссоздаёт, а именно описывает, как школьник в изложении, зачастую скучно и нудно. Его личный словарь весьма беден. Отчего у читателя происходит зевота и клонит в сон. Графоман пишет штампами. Он из десятка слов – синонимов, не способен выбрать то единственное, подходящее к данной ситуации, отчего и возникает косноязычие. Графоман не способен увлечь и повести за собой. Настоящий же писатель, творит. Создаёт ситуации, образы, характеры. Его герои живые. С ними интересно общаться. Они увлекают и завлекают в свой мир, и читатель живёт в этом мире до самого конца романа или рассказа. А гениальный писатель может заставить своего читателя, засыпать с мыслью: «Скорее бы наступило утро, время, когда я продолжу чтение». Он из десятка слов – синонимов безошибочным чутьём найдёт то единственное, подходящее к данной ситуации.

– И что, таких не было среди вас?

– Окститесь, Леся. Такие рождаются раз в полвека. А то и реже. И даже если бы такой родился, он бы утонул в бездонном словесном океане. Появись, какой нибудь Булгаков, нашли бы пару лишних запятых и былок и всё, конец творчеству.

– Ну, пусть не такие. Пусть поскромнее. Их тоже не было?

– Да, как вам сказать… Были, нечто среднее. Уже не графоманы, но ещё не писатели. А может и писатели, но никто им об этом не говорил, а сами не догадывались. Оценить себя невозможно. Субъективность… Единицы, но были.

– У меня есть подозрение, будто и вы были среди них, – перебила Леся. – Судя по вашему стихотворению. У меня с детства развит литературный вкус. Так почему же вы ушли оттуда?

– Спасибо на добром слове, – слегка смутился советник, – однако, позвольте продолжить? И вы всё поймёте.

– Там схлестнулись два противоположных понятия: количество и качество. Самые бездарные, коих было большинство, буквально завалили весь окружающий эфир своими опусами. Одни не могли удержать свой писательский зуд, другие уверовали, будто, чем больше пишешь, тем больше читают, независимо от качества написанного. И создали, таким образом, отрицательный фон. Вот, представьте, заходит залётный читатель на такой сайт, а там полова, от которой тошнит. Заходит снова, а там всё та же полова.

– А где же были те, как вы сказали «ещё не писатели, но уже не графоманы»? – Снова перебила Леся.

– Я же сказал, таких было меньшинство. Да и публиковались они редко. Более-менее съедобную вещь, с наскока не напишешь. Бывало, правда, и много и хорошо, но такое в виде исключения. Увы. И начали они критиковать и вразумлять большинство, чем только нажили себе врагов. Писательские души, они тонкие, а потому ранимые. И очень обидчивые, а потому, критиканам объявили войну. Им объявили бойкот. Их перестали читать принципиально. А писать в пустоту, даже в вакуум… Стоит ли оно того?

– А как же ваша «маленькая, незаметная программка»?

– Она почти бесполезна. Робот не может оценить искусство. Слишком тонкая материя. Остаётся последняя надежда, на то, что, кто-то из мэтров, устав от безделья, случайно наткнётся и «откроет талант». Пусть даже посмертно.

– Да вы – бунтарь, советник. В нашем мире, сидеть бы вам в тюрьме.


Продолжение следует: http://proza.ru/2023/05/04/576