Мать будды

«Они параллельны, хоть и разные пояса, световые дни.
Они все так же спят и живут одни,
и им все так же ни с кем
не выжить и не ужиться.
Одиночество множится
от его до ее столицы:
взлетные и посадочные огни.
Воспоминания пахнут
утренним льдом с корицей…»

(Ю. Сорока - Мозырская)

Мама - барышня

Мимо нее спешат модницы в светлых дубленках и разноцветных пуховиках, длинных шифоновых юбках и меховых жилетах. Она смотрит на этот круговорот большого города и представляет себя одной из этих девушек с обложки, которые спешат в офисы, смахивающие на съемочные площадки, в спортклубы, чтобы поболтать с соседкой по коврику для йоги, домой – к знакомым, к бойфрендам – наслаждаться общением друг с другом. Когда Мила возвращалась с занятий драмкружка при близлежащем дворце культуры, ее мама частенько повторяла: «Художественная самодеятельность для тех, кого не зовут на вечеринки». Мама Милы уже четыре года живет на две страны: в России и на Цейлоне. Мама у Милы всегда знает, чего хочет. Легкая на подъем и отчаянная мечтательница. Впрочем, последнее качество Мила унаследовала от нее. Сегодня ее мама-барышня собрала чемодан и отбыла в отпуск. На Красное море. Не забыв оставить напутствие ей, единственной дочери, получившейся из череды неудачных браков, предсвадебных лихорадок, отпусков для восстановления душевного равновесия. Эта поездка стала седьмой на памяти Милы. Она отвела глаза от ярко - сиреневого шарфа повернувшей за угол девушки. Цвет этот был притягивающим и завораживающим. Мама Милы всю свою жизнь как знамя победителя несла в массы самый главный цвет всех сезонов – цвет любви. Любви к мужчинам, к украшениям, к развлечениям, к нарядам. Да и любви к самой жизни, наконец. Даже Милу она назвала в честь Милы Йовович, которая, по мнению мамы, дарила миру даже не любовь, а великую страсть. В отличие от нее, Милы Кузьминой, Мила Йовович очевидно ощущает себя красивой независимо от того как выглядит. Мама у Милы умеет создавать новый яркий образ из множества браслетов или неземных ароматов, уверовав в то, что пусть лучше будет роман на расстоянии, чем никаких отношений. Пример тому цейлонский томилец Викрам. Когда – то Цейлон назывался Сириндипи, что значит, способность неожиданно удивлять. Мать Милы типичная сириндиппи. Она удивила Викрама до такой степени, что через два месяца она уже была не только его официальной супругой, но и членом элитнейшего на цейлонской земле Дамского клуба исключительно для it girls. Мила, естественно, до этого дамского бомонда не доросла. Причин множество. Любовь к литературным творениям некоторых популярных и не очень популярных авторов, Неумение так увлекаться шоппингом, чтобы не заметить, как время летит. Паника каждый раз, когда нужно надеть откровенный наряд. Мама всегда подбирает Миле одежду.  Мила выросла в маминых шпильках, но не унаследовала ее характера, чуткости отношения к одежде. Мама для Милы – икона стиля. Это их жизнь. Их взаимоотношения. Их такая сложная любовь. Их дочки – матери. Да, она звонила Миле из своих поездок. Но звонки были, как правило, по поводу забытой дома синей юбки Mari Jkobs, расшитой кристаллами Swarovski или кожаного тренча. Уклад ее образцовой жизни нарушался этими неувязками. Не более. Ангина Милы с высокой температурой не относилась к этим неувязкам. Она скорее входила в блок второстепенных новостей бегущей строкой. Когда Мила на глазах родительницы поедала чипсы, запивая их колой, комментарии не поступали. Когда все было съедено и выпито, мама говорила всегда одну и ту же фразу: «Не стоило этого делать». И Мила в тон ей отвечала: «Но уже поздно». Никому ничего не доказала, а себе калорий добавила. Снисходительное презрение стояло в комнате густым туманом. Мила презирала себя за малодушие и корила за слабость духа в присутствии мамы, собирающейся на очередной важный ужин для it girls и их накаченных, загорелых и ухоженных спутников. Платье из шелка и атласа, перетянутое на идеальной маминой талии кожаным ремнем слегка приоткрывало ноги в кожаных туфлях со стразами. Несколько чайных домов господина Викрама позволяли и ей, и Миле не гнушаться известными мировыми брендами как в мире моды, так и в целом в мире. Но Викрам основную часть жизни проводит у себя на родине. Это позволяет маме Милы уже год встречаться с неким бой-френдом. И вроде бы «настроены серьезно, хотя взаимные симпатии сложились далеко не сразу». Так ее мама повествует об их отношениях. И только Мила знает, что «настроены серьезно» не означает развода с господином Викрамом. Он  над всеми такого рода отношениями. Раньше Мила думала, что из-за денег. Сейчас поняла, что из-за возможности в целом жить ее матери по своим вкусам и желаниям. Это и деньги тоже, но не только они. Четыре раза в год мама Милы в обязательном порядке летает на Цейлон и живет там по четыре недели. Иногда Мила сопровождает ее. Но разве это большая цена за жизнь, которая тебе так по вкусу? Любовный треугольник является проблемой только тогда, когда создан по законам чувства, а не тела. «Если вас хотят сразу два человека, это автоматически делает вас в два раза желаннее», - таков один из девизов Милиной мамы. Это входит в учебное пособие под общим названием «Как научить дочь жить». Сюда же входит и сентенция про художественную самодеятельность. Надо признать, что с мужчинами у Милы всегда не все ладно. В свои двадцать два года она обладает милой внешностью кареглазой шатенки – девственницы, не знающей любви. Мила до сих пор в присутствии мужчин не знает, куда девать руки, как когда-то на первых уроках сценического мастерства в так ненавистном ее матери драматическом кружке. Один раз Мила побывала подружкой невесты на четвертой свадьбе у одной из подруг ее матери. Друзья жениха отчаянно соблазняли подружек невесты. Их было помимо Милы еще две. А к ней относились как к младшей сестре. Милу это тогда огорчило, а ее маму просто взбесило. Менаж-а-труа не вышел. И в этом мама винила исключительно свою «не общительную» и «не соблазнительную» дочь, которая уже переступила порог возраста «на выданье». Потом мама долго плакала, обняв Милу, но периодически  поглядывая в зеркало, чтобы убедиться, что ее безупречный макияж не испорчен и говорила о том, что мужчины мало что про женщин знают. И Лев Толстой, и даже великий ловелас Чехов так ничего про нас и не поняли. Мила все свои двадцать два года верила, что любовь – это лучшее, что может с ней случиться. Но время шло. И чем больше она твердила, что ищет идеал, тем труднее становилось его найти. Всегда находилось что-то не то, что значительно портило этот идеал. То при ходьбе он сильно размахивал руками, то слишком нервно шевелил губами, то брюки его были чуть короче необходимого. И все такое прочее. И Мила поняла, что то, что есть, то и будет. И множественные платья-футляры не помогали, и высокая платформа в дуэте с сексапильной шпилькой. Ни аксессуары, создающие образ. Ни, даже, знаменитый Нью-Йоркский визажист. НИ-ЧЕ-ГО! Новые сезоны, новые наряды и старые проблемы. Ее мать - азартный игрок в жизнь. А Мила постоянно ждет выигрыша. Как в лотерее. Ее мама предпочитает ценность личной инициативы. Мила предпочитает мамину личную инициативу. Поэтому Мила стоит здесь посреди серого холодного города, погруженного в круговерть часа-пик. А ее мама нежится под солнышком у теплого моря, в компании таких же it girls.

Цейлон

Вчера звонил господин Викрам. Естественно, маме. Поэтому сегодня они обе пакуют чемоданы. Викрам нашел своей падчерице жениха. С ума сойти! Мама напевала весь день. Периодически чмокала Милу и глупо хлопала ее по щекам. Мама находилась в предвкушении достижения одной из целей. Мила была спокойной только внешне. Внутри у нее была сжата пружина паники. Она начнет упруго разжиматься позже.
В самолете мама, глотнув авиа коктейля, с большим энтузиазмом продолжила озвучивать свое учебное пособие «Как научить дочь жить»:
- Когда я была юной, мужчины не падали вокруг меня от восторга. Твоя бабушка никогда не говорила мне какая я красавица. Но я была счастливой – она любила меня….
Мила усмехнулась и продолжила про себя: «…а не меховые жилеты и груды новомодных сапог». А вслух спросила:
- А Викрам?
- Что Викрам?
Когда нарушалась поступательность повествования или событий, мама начинала нервничать.
- Как ты относишься к Викраму? - конкретизировала Мила. Мама закатила свои огромные глаза и громко, слишком громко ответила:
- Викрам властитель мира. И мой. И твой, девочка.
Мила кивнула. Замуж за неведомого жениха не хотелось так же как не хотелось жить на Цейлоне всегда. Среди чужих людей. Мила знала, что никакое ее замужество не задержит ее мать на Цейлоне дольше четырех недель.
Перелет на Цейлон очень тяжел. Однако, когда приземляешься в этой стране, все тяготы дороги компенсирует местный колорит. Встречать пассажиров вышли две красивые девушки в красном и золотом сари. Это униформа для женского персонала в аэропорту. Заполнив миграционные карты, Мила и мама прошли паспортный контроль и с радостью бросились к всегда улыбчивому водителю господина Викрама.
Ездить по местным дорогам всегда страшно. И за рулем сидеть здесь никому из них не хотелось. Поэтому Викрам всегда присылал в аэропорт водителя.
По дороге запах океана настиг их открытый кабриолет, и Мила с мамой нежились в нем как моллюски в своих панцирях. Здесь широкие песчаные пляжи с пальмами. В темное время суток они не освещаются и поэтому океан не видно с дороги. Вода в нем соленая. Если под водой глаза откроешь, потом слезы текут от сильной рези в глазах. Из-за постоянных волн вода мутная, а песок желтый. Этот кусок экзотики под названием Цейлон Милу не пленил, но дарил некоторые впечатления.
Мила с мамой попросили водителя завести их в попутный ресторанчик, так как торопиться было некуда. Господин Викрам освободится только часа через два. Водитель притормозил кабриолет у очередного кафе. Симпатичный официант посадил их за столик. Посмахивал рукой остатки чьей-то еды, поправил заляпанные, не раз использованные тряпочные салфетки. Мила поморщилась. Дамы заказали ассорти из морепродуктов. Пока готовили, мама быстро все протерла влажной салфеткой и добавила: «Сам Чехов считал Цейлон раем». Мила снова поморщилась.
- И Бунин, - добавила мама.
Еда оказалась очень вкусной. Кальмары, креветки, крабы, маленький лангуст и кусок рыбы – меч, салатик и рис. От пива отказались. Господин Викрам не любит запаха спиртного, а особенно от женщин. Съели все, повеселели и отправились домой. К Викраму. Решили потешиться пока там аюрведой. Выбрали паровую травяную ванну. У каждого состоятельного жителя здесь есть сауна. Маленькая такая с двумя стульчиками и с деревянными саркофагами для паровой ванны.
Викрам вернулся поздно вечером. Как всегда в белых льняных одеждах, в сандалиях на босу ногу и в белой шапочке, похожей на пионерскую пилотку. Викрам шумно радовался приезду жены и падчерицы. Все время поворачивал маму за плечи и, цокая языком, приговаривал: «Ай, какая моя красавица!» Согласные буквы он произносил мягко и потому, речь его всегда была приятной и плавной. Мама не просто счастливо улыбалась, а вся сияла. Завтра решено было с утра поехать за драгоценными украшениями для красавицы Викрама и приданным для падчерицы. То есть для нее. Для Милы.  Ехать до Ратнапутры два с половиной часа на Мерседесе Викрама. В этом городе издревле проводится ярмарка драгоценных камней. Со слов Викрама эта ярмарка уже много веков начинается рано утром и заканчивается к обеду. Цейлон всегда знаменит своими драгоценными камнями: сапфирами, рубинами, александритами, аметистами, аквамаринами, топазами. Мила любит смотреть на их лучезарные образы, создаваемые в свете солнечных лучей. Особенно хороши в этом плане топазы. Они будто наполнены внутренней дышащей голубизной, сошедшей с небес. Александриты напротив соблюдают темную строгость, словно стыдясь откровенного сияющего бесстыдства  огранки. Топазы Миле всегда напоминали ее блистающую маму - барышню. А в александритах она видела родственную душу. Здесь, на этом безумно сверкающем разноцветьем минералов, базаре люди становились искреннее. Трудно скрывать свои истинные эмоции, когда в твои зрачки впивается это упоительное сияние. Мила здесь в Ратнапутре часто наблюдала за окружающими. Казалось, что торговцы этими сокровищами знают всю правду мира. Да что мира! Всей вселенной. А покупатели пока только пытаются к этим тайным познаниям приобщиться.
Солнце здесь всегда палит нещадно, проверяя и камни и людей на прочность. Люди стоически переносили жару, почти не замечая ее, потому что жар от сияния камней затмевал все. Мила любит Цейлон любовью мачехи к пасынку. И нежности особой нет, но и душа уже задета чувствами к новому члену семьи, который постепенно становится частью души. А если сложится, то и сердца. Викрам вчера рассказал им, двум туземкам, про жениха Милы. Он был, конечно же, из богатой и влиятельной в этом сложноустроенном обществе, семьи. Викрам смеялся от счастья и смотрел на Милу, как на последнюю надежду в жизни. Здесь, в этой стране, пожать руку белому человеку уже счастье. А женитьба на белой женщине ставит тебя если и не в ранг святых наравне с Буддой, то в ранг людей высшего порядка уж точно. It girls по-цейлонски. Мила чувствовала себя звездой, которую одевают победителям на лацкан мундира. Ее мама была вне себя от счастья. Она периодически прижимала Милу к себе, гладила ее по длинным густым волосам, целовала в макушку. Мила понимала, что ее замужество враз избавит маму от многих хлопот. И она станет наконец-то полноценной королевой без свисающей пуповины в виде Милы. А Мила, не имея выбора, до конца дней своих будет ездить по узким цейлонским дорогам с левосторонним движением и есть бесконечный кокос с рисом. Но зато каждое утро можно ходить вдоль кромки прибоя сверкающего и искрящегося в лучах восходящего солнца океана, оставляя на чистом белом песке свои следы под кронами кокосовых пальм, едва шелестящих темно- зелеными листьями.

Викрам

Мила проснулась от посторонних звуков, вонзившихся, словно иглы, в ее сон. Хотя и не с первой попытки. Это звон колокольчиков. Местные жители считают, что звон колокольчиков Будды успокаивает. Ее мама-принцесса обвешала весь дом и террасы этими творениями рук человеческих во имя светлейшего Будды. Викрам находил это «совершенно замечательным», а мама от души звонко смеялась, обнажая белоснежные ровные зубы. Викрам, глядя на ее мать, твердил: «Совершенна. Совершенна». А Мила, тяжело вздыхая, крутила пальцем у виска, глядя на Викрама, и тихо говорила, проходя мимо матери:
- Туземцы, они и есть туземцы.
- Не завидуй! - с довольной улыбкой отвечала ей ее мама- принцесса.
- Еще чего!, - морщилась Мила и они с мамой звонко смеялись под удивленным взглядом ничего не понимающего Викрама.
Трогательного в характере Викрама было много. Например, он свято верит, что если под звуки колокольчиков загадаешь желание, то оно непременно исполнится. Исполнится потому, что именно здесь на Цейлоне Будда останавливался по пути в рай. Сам же Викрам, по мнению русских подруг Милы и ее мамы, был почти святым. Он не пил, не курил и был богат. Оказалось, что для святости в определенных дамских кругах этого вполне достаточно. В кругу, разумеется, it girls. Мила потянулась в кровати. Вставать не хотелось, но и сон улетучился бесследно. Звон колокольчиков истолок ее сон в своей колокольной ступе. Мила не завтракая, отправилась к океану. Сегодня ярко слепило солнце и океан сделался спокойным и сонным под его лучами. Мила наслаждалась его еще утренней прохладой и впитывала каждой порой своей кожи его мощь, дающую ощущение счастья. Счастья и свободы. На берегу она устроилась на тонконогом стуле в одном из кафе и заказала чай. В этой стране он был самостоятельным блюдом. Настой красно-коричневого цвета, очень крепкий и ароматный. По утрам он дарил надежду на удачный день. Днем цейлонский чай придавал сил и уверенности. А по вечерам вселял покой и тепло. Чай, это, пожалуй, единственное цейлонское чудо, которое Мила приняла всей душой. Она огляделась. За соседним столиком сидел импозантный европеец в легких льняных одеждах. Он тоже пил чай и сейчас счастливо улыбался Миле. Очередной турист в поисках новых ощущений, - подумала про себя Мила и широко улыбнулась в ответ. Мужчина заговорил:
- Здесь я научился получать удовольствие от чашки чая.
Мила удивленно подняла брови, а турист продолжал:
- Теперь я, возвращаясь домой, чувствую нежное тепло чая, которое наполняет и согревает меня.
Он отхлебнул из своей чашки и продолжал:
- Часто одной чашки чая достаточно, чтобы между людьми зародилась дружба, которая, возможно, окажется дружбой на всю жизнь.
Мила встала из-за столика и бросила мужчине через плечо:
= Не в этот раз.
Она шла по набережной и щурилась как сытая кошка. Иногда ей этот остров сокровищ  определенно нравился. 
Вечером Викрам подарил им с мамой по новому перстню с рубинами. Ее мама-принцесса радовалась, как ребенок, чем абсолютно растрогала Викрама. Он был счастлив. Мила же промурлыкала что-то благодарственное. Но, скорее, из вежливости. Рубины ей категорически не нравились и абсолютно не подходили к ее внешности и урбанизированному гардеробу. Викрам всегда дарил драгоценности и Миле тоже. В приданое. Здесь, на Цейлоне это очень важно для незамужней девушки. Огромная шкатулка из слоновой кости поглощала все эти драгоценности. Мила каждый раз, открывая крышку той шкатулки, говорила: «Подкрепись!» и складывала туда украшения подаренные отчимом. Когда они с мамой улетали с Цейлона отдыхать или по делам чайных домов, Викрам их никогда не провожал. Однажды за очередным прощальным ужином Мила спросила его об этом. И он совершенно серьезно ответил: «Чтобы мои слезы никто не видел». Вот так он любил ее маму-бабочку, летающую по миру в поисках нирваны. Почти как Будда. Или в поисках разгадок своих загадок. Как мать Будды. Ее мама-бабочка, как когда то Ева, не исполнила заветы Бога: не стремиться ни мечтой, ни зрением за пределы рая. Таков человек по определению, считала Мила. Она помнила понимающие глаза своего отца. Без его глаз рай невозможен. Рай невозможен без его громкого голоса и без их совместных шумных обедов. Без маминого отражения в его темно-карих зрачках. Без их секретных вылазок  к новогодней елке, чтобы сложить подарки для нее, единственной дочери от бурлящего водоворота их брачного союза. Союз не распался. Союз умер вместе с ее отцом – стихотворцем и музыкантом. Он играл на саксофоне в джазовом оркестре. И всегда повторял, что ее мама- барышня, это мама- огонь, это мама- вода, это мама- взрывная волна. Мила любила эту музыку. Неуловимую и всегда новую. Жгучую и нежную. Она много раз тонула в этой музыке своего отца. Она согревалась этой музыкой. Джаз победил людскую суету. Но не победил смерть. И они поменяли его на остров сокровищ. Здесь были свои идеалы и свои кумиры. Здесь была своя музыка сердца. И музыка жизни. Здесь над всем был Будда. Такой чужой и далекий, несмотря на то, что к нему можно прикоснуться рукой. Формула жизни ее отца: лучше свободное падение, чем взлет поневоле, здесь казались чем-то непонятным и неодушевленным. Здесь, на Цейлоне, примитивный аутизм гусеницы был уподоблен нирване. А чтобы все было не так очевидно, родился Будда. И у него была мать – молодая принцесса. Такая же, как у Милы. Мама – принцесса.
Слоны

Каин убил Авеля, чтобы владеть островом сокровищ безраздельно и вечно. Слоны стали свидетелями этого братоубийства. И стали задумчивы. И медлительны, в своей задумчивости. Они вознеслись над миром. И стали его правителями. Правителями острова сокровищ. Поэтому мать Будды и видела их во сне перед рождением светлейшего сына. Слоны дали ее сыну силу духа. И просветление. От знания той братоубийственной истории вначале мира. Сокровища породили смерть. Они же подарили миру свет. И любовь. В эту любовь и попала здесь Мила. Благодаря Викраму, Будде и слонам. И еще благодаря колокольчикам ветра. Здесь, на острове сокровищ, Мила научилась слушать ветер. Он множественными тонкими иглами вонзался в ее плоть, в ее слух. Иглоукалывание. Ветром. Вернее, звуком. Мила здесь и сама стала медлительной. Задумчивой она была всегда. Тихой мечтательницей под сенью бурного извергающегося вулкана под названием «Мама». Ее мама – вулкан всегда полна огня, света, тепла. Она ими просто переполнена. Она любит жизнь и выбрасывает в ее обыденность потоки эмоций. Иногда эти потоки касались Милы. Отчасти. Мимоходом. Мила успевала тогда познать радость и боль, счастье и обиду. В отличие от слонов. Они могут познать только радость и боль. Ощущения счастья и обиды им неведомы. Поэтому на Цейлоне в окружении слонов Будда так скоро познал нирвану. Колокольчики ветра обостряют чувства. Процессы убыстряются. Внутренний мир вертится быстрее. Чувства становятся простыми и понятными. Все стремятся за Буддой. Его мать – принцесса подарила миру вихрь чувств и мироощущений.  Слоны подарили миру просветление и мудрость Будды. Ее мама - бабочка не верит в Будду и не боится огня.

Свадьба

Благовония курились неведомыми ароматами. Руку Милы слегка сжимала рука ее красавца - жениха. Рука его была теплой, сухой и мягкой. Звенели колокольчики в браслетах на щиколотках молодых танцовщиков. Звон этот напоминал ветер. Легкий летний ветерок, хранящий в своем легком звуке все тайны мира. Обилие цветов вокруг, казалось, поглотит в себе реальных персонажей. Спокойные теплые взгляды окружающих спасали Милу от паники. И теплая рука вместо браслета с колокольчиками ветра была реальной. Мила сглатывала появляющиеся признаки паники и благодарно улыбалась окружающим. Лица владельца теплой руки она не видела всю церемонию. Всю ночь потом ей снились дымящиеся фимиамы, поглощающие лицо того, кто стоял рядом. И Мила уже не помнила кто он. Она чувствовала только уверенное тепло руки. И ароматы этих фимиамов. Ароматы без четких запахов. Улыбки без ясной причины. Счастье без мечтаний. Мила старалась ощутить себя счастливой. Защищенной теплотой мягкой сухой руки. Колокольчики ветра звали ее прочь отсюда. Далеко. В неизвестность. Да, Мила была счастлива. Она слышала голоса ветра и видела счастье в глазах ее матери. Счастье от многочисленности брачной церемонии, от  красивых воздушных тканей ее наряда, отороченных золотой нитью. Самые красивые украшения были, конечно же, на ее маме-барышне. А эта страна знает толк в красоте ювелирных украшений. Она была счастлива. А Мила  не была уверена в том, счастлива ли она сама. Но ее мама-барышня точно знала, что Мила счастлива. Или, по крайней мере, обязана быть счастливой сейчас. Ведь она приложила столько усилий к этому чудесному продолжению Милиной жизни. И Викрам тоже усилия приложил к этому. Мила, стоя среди всех этих людей, цветов и дымов фимиамов, впитывала в себя звон колокольчиков ветра и внушала себе, что она счастлива. Самым красноречивым аргументом была, конечно же, теплая мягкая рука вместо браслета с колокольчиками ветра. Ей не досталось звуков ветра. Но она может их слышать. Она может дышать. Она может мечтать. Белозубые улыбки темнокожих доброжелателей, удушающие цветы и благовония, и даже теплая мягкая рука вместо браслета с колокольчиками не могли лишить ее этой способности. Способности мечтать.  Губы ее пересохли. Церемония была длинной. Она даже не представляла, что свадебная церемония может быть такой длинной. Чужие обычаи и традиции изменят ее жизнь. И станут отныне ее обычаями и традициями. И обладатель теплой сухой и мягкой руки станет ее самым ближайшим родственником. И ее мама - барышня отойдет на второй план. И ее мечты отойдут на второй план. И промозглые слякотные теперь российские зимы отойдут на второй план. Останутся только цветы и фимиамы. Браслеты с колокольчиками ветра и теплая сухая мягкая ладонь. Она станет ее сердцем. А раньше Мила была уверенна, что сердце – это цветок. А сейчас – рука. Мила вновь сглотнула признаки паники и как заведенная обезьянка улыбалась опять своим будущим соплеменникам.   Она представляла, что у них у всех теплые мягкие руки. А ее ладошка уже была вся влажной. И от жары, и от паники. Хоть она ее и сглатывает. Воздушное сари позволяет ей дышать. В голоса ветра вторгаются звуки барабанов. Милу удивило, что церемония распространяет союз и любовь на семь поколений. А что дальше? Но додумать это Мила не успевает, так как настало время риса.  Обладатель теплой мягкой руки впервые за всю церемонию поворачивается к ней лицом и кладет щепотку риса в ее рот. Мила во все глаза смотрит на него и понимает, что его глаза – это бой барабанов перемешанных некими высшими силами с колокольчиками ветра. В этих теплых темных глазах она видит и теплый закат над океаном. Он подает ей стакан чистой воды, что символизирует  заботу на всю оставшуюся жизнь. Хор ланкийских девушек в праздничных сари поет свадебные песни о любви, благополучии и счастье. В полном замешательстве Мила берет из чашки с кокосовым молоком рисинки. Они не хотят оставаться в ее влажных тонких, слегка вибрирующих пальцах. И падают обратно в миску с кокосовым молоком. Но Мила берет себя в руки и медленно подносит свою руку с рисинками к его рту. Пухлые темные губы слегка приоткрываются, обнажая белоснежные зубы. Рисинки не хотят отлепляться от ее пальцев и она делает движение, будто солит прямо у него во рту.  Брачный союз скрепляется символическим связыванием мизинцев жениха и невесты золотой нитью, на которую пожилой монах в оранжевых одеждах льет воду из серебряного кувшина, произнося слова неведомой для Милы молитвы. Мила уже плохо помнила, как разбивали перед ними кокосовый орех. Как во сне, она зажигала масляную лампу, украшенную все теми же свежими цветами. Но паники и след простыл. Мила заворожено вспоминала темные пухлые губы, которые скрывают белоснежные зубы.
Перед ними появился слон, украшенный яркой попоной. Кто-то легко подсаживает ее на слона и Мила оказывается в теплых объятиях своего теперь уже мужа. Он смотрит на нее теплым солнечным взглядом. А Мила чувствует себя неловко и она точно знает, что он чувствует эту ее неловкость. Но к началу ужина при свечах, Мила уже слегка пришла в себя.
Романтический ужин здесь только для туристов романтический. Для местных жителей после свадебной церемонии это ужин наедине с сотнями глаз многочисленных родственников и соседей. Мила старалась не смотреть в глаза своего мужа. Она смотрела на свою маму-барышню и господина Викрама. Здесь все его так величали. Мила видела насколько муж ее матери влиятелен здесь на своей родине. И богат. Здесь эти слова синонимы. Яркие расшитые золотом и драгоценными камнями одежды Викрама вызывали здесь благоговение. Поэтому к ней, как к приемной дочери, да еще от белой женщины, относились уже почти как к божеству. Миле не хотелось верить, что ее муж смотрит на нее так только из-за этих вот составляющих.  И теперь уже не паника, а целый клубок сомнений поселились внутри нее. И только глядя на свою мать сомнения рассеивались, клубок их распутывался. На лице матери всегда четко читалось, что всяческие эти клубки чего бы то ни было, ни к чему. Жизнь проста и радостна. Правда, по ее глубокому убеждению, только тогда когда для этого есть  достаточно средств. Мечты сбываются! – воплощение этого жизненного лозунга ее матери Мила наблюдала неоднократно. В том числе и за это Мила всегда восторгалась ею.   
Праздничный ужин был обильным и колоритным. Мила пила только воду. Есть это все не хотелось. Сегодня всего было чересчур. И ей хотелось остаться одной и осмыслить произошедшее с ней. Но она понимала, что именно сегодня это невозможно. Но, увы, оказалась неправа. После длительного ужина с бесконечной сменой блюд, боем барабанов и тучами мошкары в ореоле многочисленных ламп и свечей, они подъехали к дому и муж удалился в комнату для гостей, слегка прикоснувшись пухлыми губами к ее белоснежным пальцам на правой руке. А ее, растерянную и уставшую, две девушки проводили в спальню с огромной кроватью под белым балдахином из какой то воздушной материи. Оставшись одна, она долго расчесывала волосы перед зеркалом и не могла сосредоточиться ни на чем, кроме этого расчесывания. Волосы пропахли маслами и благовониями. Отчего казались Миле чужими. Хотелось принять ванну. И когда она было уже собралась туда, в комнату, как чудесный сверкающий ураган ворвалась ее мать.
- Я же просила тебя! – начала она вразумительную речь на повышенных тонах, - Просила улыбаться! Быть приветливой к родне и коллегам Викрама. А ты? Ты практически рыдала в течение всей церемонии!
Сверкающая мама-барышня перевела дух и продолжала:
- Все подумали, что этот союз тебя не устраивает. Что семья  Исурима недостаточно состоятельная!
Бог мой! Мила впервые услышала имя своего мужа. Она уже не обращала внимания на гневные речи матери, а думала, как же она будет называть его дома. Здесь в спальне. Мать Викрама иначе как Викрамом его никогда не называла. Но Миле захотелось как можно теплее называть этого теплого и мягкого человека, который ни слова не понимал по–русски.
Вволю набушевавшись, мама-блистающая бабочка, обняла свою единственную дочь и поцеловала Милу в щеку. Миле хотелось плакать. Но она понимала, что сейчас неподходящий момент. Блистающая бабочка может вновь превратиться в ураган. И даже бурю. Сейчас мать напоминала успокоившийся после бури океан. Теплый и тихий, но еще слегка мутноватый от прошлых волн. Он тихо лизал песок, словно извиняясь перед миром за свой строптивый нрав. Да, эта страна подходила ее матери как нельзя больше. С ее несметными сокровищами, ливнями и солнцем, с таким разноликим океаном. Эта страна была для нее раем. Но Мила не приняла этот рай для себя. Растерянность, перемешанная с неизвестностью будущего, пугала ее, заставляя душу дрожать как испуганную лань. И только сердце сдерживало всю эту бурю эмоций. Теперь ее сердце – рука. И она всегда придет ей на помощь. Они уже сидели на крыльце дома под звездным небом Цейлона, слушали шум океана и впитывали своей белоснежной кожей теплый воздух этой страны, которая стала их вторым домом. Две белые женщины среди ливней, слонов, зелени пальм и темных закатов. Мила вспоминала снег и метель. И себя, закутанную в тёплую в шубу с повязанным шарфом под воротник. Мама - Снегурочка везет ее на саночках с пакетом конфет и ароматных мандаринок на коленях.   Счастье? Конечно. Она уверенна в этом счастье. Вернее, в том. В детском счастье. Сейчас у нее должно быть новое счастье. И она знала ему название – Исурим.

Будда

Человечество во все времена изобретало себе богов. Это упрощает жизнь. Снимает ответственность, дарит надежду. Это все боги. Здесь на Цейлоне бог не един и не абсолютен. По мнению Милы это усложняло жизнь. Она всегда искренне ждала Рождество. Не спала в Сочельник и свято верила, глядя на небо, что одна из звезд - Вифлеемская. И в некоторой степени завидовала Иисусу, потому что образ матери Христа всегда представлялся теплым и заботливым. Нет. Мила не часто думала об этом, а так мельком. И только в Рождество. Ее мама - космополитка одинаково принимала и существование где-то там Христа и существование Будды. Наравне с существованием всяческих божеств племен русла Амазонки. Она всегда сопровождала эти свои религиозные взгляды словом «толерантность». Мама - мисс Толерантность. В глазах Милы это выглядело, как нелепая шутка. Или как неуместный наряд хиппи на чопорном венецианском балу. Но окружающие восторгались маминой толерантностью и прогрессивностью ее взглядов. Потому что там, где появлялась ее мать, воздуха не оставалась. Все пространство моментально наполнялось только ею. Ее оптимизмом, красотой, смехом, ароматами, позвякиванием ее украшений, ее голосом. И, конечно же, ее толерантностью. Если Мила находилась рядом, то она просто исчезала. Растворялась как медуза в огромном морском пространстве своей мамы - всемирного счастья. Нет, это отнюдь не раздражало Милу. Наоборот, она гордилась своей матерью. С тех пор как умер ее отец, Мила всегда старалась гордиться своей мамой - барышней. Она верила, что умершие наблюдают за своими близкими с небес и очень огорчаются если те, в свою очередь, делают что-нибудь не так.  Мила помнила как отец любил маму. Он был самым страстным поклонником всех ее достоинств. Ее мама всегда знала, что можно, а что нельзя. Что полезно, а что вредно. Например, быть красивой полезно для жизни, а быть букой вредно для здоровья. Принимать ту религию, которая тебе удобна на данном отрезке жизни. И, пожалуй, основной постулат жизненного устройства - никаких черных цветов в гардеробе. Ее мама - яркий мир, презирала черный цвет в принципе. Она считала черный цветом неудовольствия и тоски. А эти два прилагательных не входили в ее лексикон после смерти отца Милы. Мила знала, что скорбь по нему сидит где-то глубоко внутри ее матери, но она никогда не давала ей волю. И скорбь превратилась в ручного зверька уже не вызывающего столь острых переживаний. В свою очередь, мать Будды - Миа была очень верящей в религиозные и мистические силы, молодой женщиной. Сновидения ее, судя по преданиям, были красивыми и очень экзотичными. Белый слон, вошедший в ее плоть, стал апогеем этих сновидений. После него родился Будда. Начало новой жизни просветленного мальчика явилось концом его матери- принцессы. Мила всегда любила сказки про принцесс. Поэтому и судьба матери Будды была ей интересна. Но, увы, эта история была короткой. К тому же родственные взаимоотношения в этом отрезке религиозной истории буддизма вызывали у Милы если не отторжение, то уж неприятие точно. Ее мама - барышня историей буддизма не интересовалась. Более всего, чтобы показать свою заинтересованность в этом процессе, она периодически задавала вопросы Викраму только про украшения на многочисленных статуях Будды. Здесь на Цейлоне среди соплеменников Викрама мама числилась почти святой. Ее эта роль вполне устраивала. А потанцевать она ездила в Европу. И весь этот жизненный уклад вполне был в формате ее жизненных ценностей.  В этот формат укладывались и разноцветные сари. Плотные и воздушные. Шитые золотыми и серебряными нитями. Расшитые драгоценными камнями. Им здесь ее мама-бабочка придавала особое значение. В них она чувствовала себя королевой мира. Когда она одевала сари, походка ее сразу же становилась царственно величавой. Голова поднята высоко, спина прямая. Шаг не широкий, но и не семенящий. Викрам тогда самодовольно улыбался, глядя на не. И Мила вспоминала глаза отца. Когда-то у него с ее матерью даже сердце было напополам. Частенько они забывали забрать Милу из детского сада и старенькая воспитательница сама приводила ее домой. А если ее родителей не было дома, она вела Милу к себе домой. Несколько раз она даже ночевала у этой самой воспитательницы. Ее родители вспоминали о своей единственной дочурке только наутро. Не потому что они ее не любили, а потому что у них самих от счастья кружились головы, а вокруг было так много соблазнов расцвеченных яркими огнями и наполненных зажигательными мелодиями, которые были для ее родителей как огонь или вода для первобытных людей. Мила это понимала с самого детства и никогда на своих родителей не сердилась.
Викрам изменил их с мамой жизнеустройство. По мнению Милы не однозначно в лучшую сторону. Хотя, с появлением Викрама в их жизни, Мила стала чаще видеть свою маму. Но зато потеряла возможность хоть изредка видеть своего отца. Теперь она видела его только в своих снах. Как мать Будды, Мила видела сны. И слонов белых она тоже иногда видела. Но в ее снах они не входили в плоть Милы. Поэтому Будда един. Един не есть одинок. Теперь Мила тоже не будет одинокой. У нее есть своя семья, которая обозначена именем Исурим. И Викрам. И мама- барышня. И многочисленные родственники ее мужа, имена которых она даже и не пыталась запомнить. Почти все они занимались рыболовецким промыслом: ловили, перерабатывали, продавали, строили лодки и плели сети и корзины. Пять месяцев в году вся эта рыбацкая родня жила на каком то острове и заготавливала рыбу. На период муссонов они покидали остров, потому что его целиком затопляло. А потом возвращались туда вновь. Где был их дом: там или здесь, Миле было трудно определить. К тому же остров был священным и раз в год туда приплывали паломники со всей страны. Здесь, на Цейлоне, каждый предмет, бугорок, капля дождя или луч солнца священны. Если не для тебя, то для соседа. Вся жизнь местного населения как безумный религиозный карнавал. Это череда священных песнопений, танцев, одежд, украшений. Вдоль рек на деревьях здесь живут огромные летучие мыши. Местные мальчишки показывают их туристам, колотя по деревьям палками и выкрикивая на чистейшем английском: «Mayse! Mayse!” Туристы поначалу удивляются, а затем всегда пугаются, когда мыши взлетают с деревьев. Местные жители все здесь как дети. Они искренни в своих верованиях и поступках. Удивляются и радуются здесь всегда очень искренне с почти детской наивностью. Они остались такими же как и тысячи лет назад. Такой же была и мать Будды - юная принцесса Миа, которая прославилась тем, что видела сны и родила Будду.

Московский снег

Стюардесса объявляла о посадке в аэропорту Шереметьево, когда Исурим вжавшись в иллюминатор, изумлялся снегу на деревьях и полях. Он не мог понять до конца: как это случается. Исурим видел снег впервые за тридцать два года своей солнечной цейлонской жизни. Он повторял, что снег очень похож на нее, на Милу. На ее кожу.
- «Ты родилась в снегу!», - счастливо восклицал он на весь салон и целовал ее в щеки, в лоб и волосы. Пассажиры в салоне прятали улыбки. А Мила раскраснелась от счастья, что окружающие видят эту любовь ее темнокожего красавца-мужа к ней простой русской девушке. Самолет уже бежал по полосе, люди галдели в предвкушении выхода. Мила подкрасила губы и убрала вещи в сумочку. Да, ее мама-барышня была бы на седьмом небе от счастья, если бы весь салон этого Боинга слышал восторг ее мужа относительно нее. Но Викрам всегда был сдержан в изъявлении чувств на людях. Исурим же наоборот напоминал восторженного щенка. Щенячья восторженность, по мнению Милы, прощалась ему в его тридцать два года за неземную божественную красоту. Именно божественную, потому что, похоже, без них здесь не обошлось. Любоваться внешностью Исурима можно было часами. Поток посадочных мыслей Милы прервал знакомый громкий мужской голос:
- Так это ты Снегурочка? Вот уж не ожидал, - в обладателе этого голоса Мила, повернувшись, узнала своего одноклассника Андрейчика. Так звали его в классе. Мила сдержанно поздоровалась, обращаясь к Андрейчику на Вы и представила своего мужа. Андрейчик не очень культурно присвистнул и заключил: «Ну ты, Милушка, даешь!»  Сунув ей второпях  свою визитку, он стремительно пошагал к трапу. Исуриму она сказала, что это брат ее покойного отца и они тоже отправились к выходу. Зима успела прихватить их лица морозом пока они спускались по открытому трапу. Исурим поежился и опять весело рассмеялся. Теперь уже морозу.
До отеля они доехали без приключений и Исурим сразу отправился принимать горячую ванну. Мила сославшись на головную боль, прилегла на диван. Достала из сумочки визитку Андрейчика и к своему удивлению прочитала там, что он арт-директор чайного дома «Куалампур и К». Эта компания принадлежала Викраму. Сеть чайных домов «Куалампур и К» в России и в некоторых странах Евросоюза  кормила их всех, включая и многочисленную родню самого Викрама. Мила убрала визитку обратно в сумочку, когда услышала, что Исурим закончил принимать ванну. Его красота сводила ее с ума. Она готова была проводить с ним время круглые сутки. Причем где угодно: в постели, в бассейне, в машине. Она никогда раньше не понимала, почему все женщины, начиная от Шерон Стоун и заканчивая самой последней буфетчицей, любят мужчин умеющих доставить женщине удовольствие. До встречи с Исуримом она считала всех этих женщин идеалистками. Теперь она понимала, что сама стала такой же идеалисткой. Исурим был именно таким мужчиной. И ужинали они, конечно же, в отельной кровати. Оторваться друг от друга было не просто. Да что там! Невозможно. За окном металась снежная вьюга, усиливая накал страстей в их огромном люксе.
Утром позвонила мама-олицетворение заботы  и любви. Разговор был долгим и полусонным. Мила только отвечала да и нет. А мама-бабочка махала крыльями, охала и ахала. Закончилась трансконтинентальная беседа сакраментальным: «Звони мне». Шум крыльев стих, телефонная трубка легла на рычаг. Исурим слишком серьезно относился к материнским треволнениям и долго расспрашивал Милу как у них там дела на Цейлоне. Мила терпеливо рассказывала ему ту часть беседы, которой не было, сочиняя на ходу. Поистине детская наивность Исурима позволяла ей частенько проделывать такие трюки. После завтрака они отправились в московскую зиму.

Пушкин

Зима и Москва во всем мире это слова синонимы. Сегодня было понятно и москвичам, что это слова синонимы. Холодные снежные завихрения наполнили Москву от сугробов до неба, разгоняя прохожих. И только Исурим, раскинув руки, подставлял им свое смуглое лицо. Потом счастливый он обнимал Милу и целовал ее, Улыбка его переполнена белыми как снег зубами. Мила щурилась от снега, забрасываемого ветром в глаза, смотрела на проделки Исурима и громко смеялась, не обращая внимания на прохожих. Они были так далеки от ее счастья!
Они ели горячие пельмени на Новом Арбате. Выпили по полной рюмке водки настоянной на клюкве. Исурим достал коробочку с гарнитуром из огромных почти черных гранатов со словами: «Они более терпкие, чем клюква, но, менее прекрасные, чем ты». Мила сразу же надела и серьги, и кулон, и кольцо. И была счастлива. И только мама-барышня вечером добавила в телефонную трубку: «Гранаты это рубины для бедных». Ну и пусть! Так считают it girls. А Мила к ним не относится. Она ценит тепло сохраненное  в камне любовью дарителя.
То, что гранаты  это рубины для бедных Мила прочитала и в глазах Андрейчика, когда они с Исуримом наведались в один из чайных домов Викрама в Москве. Андрейчик в тот день был дважды удивлен. В первый раз когда узнал, что Мила наследница чайной империи господина Викрама. После этого его взгляд упал на гранаты Милы и здесь Андрейчик удивился вторично.   It girls не носят гранаты. Но он и не подозревал, что наследница не относится к касте it girls. Что она наполнена чувствами, а не правилами. Счастьем, а не манерностью. Теплом, а не холодностью собственного величия. Андрейчика бы все это очень удивило. Но он не знал этих подробностей. И сейчас отчаянно пытался флиртовать с Милой, не очень-то церемонясь с Исуримом.
Ее мама-бабочка спасла Милу в очередной раз. Телефонным звонком. Мила вышла из кабинета управляющего Андрейчика, оставив его наедине с Исуримом. Ее мама–телефонное сопрано узнав, что они в одном из чайных домов, стала рассказывать Миле о секретах некоторых вещей, украшающих нашу жизнь, которые бережно сохраняются на протяжении поколений. Мила так и представляла себе свою маму-барышню с телефонной трубкой в одной руке и с тюбиком помады в другой, объясняющую все это своему отражению  в зеркале.  Мила улыбнулась. Она знала продолжение наизусть. О недопустимости чаепития на скорую руку, об истинных ценителях напитка богов. Когда общеобразовательный экскурс исчерпал себя, ее мама-бабочка спросила: «Кто управляющий?» Мила ответила: «Ты не поверишь! Помнишь Андрейчика, который сидел со мной за партой?»
- «О! Он все еще работает у нас?»- удивилась мама - барышня. Удивив Милу своим удивлением.
- «Ты знала?»
- «Я когда-то устроила его к нам на работу и потом потеряла его из виду. Не думала, что он все еще наш сотрудник»
Мила в очередной раз была поставлена перед фактом. Без излишнего политеса со стороны it girls. На Милу нахлынуло чувство одиночества. Как Великая пустота Индийского океана. Чего-чего, а ее мама-барышня не терпела пустоты. Пустоты моментально заполнялись. Новыми увлечениями, нарядами, мужчинами, впечатлениями.
Мила вернулась в кабинет Андрейчика и, тронув за плечо Исурима, стала прощаться с управляющим. Андрейчик сделал элегантную попытку пригласить их поужинать. И Исурим уже было согласился. Но Мила, сославшись на головную боль, тактично отказалась. Она поняла, что Андрейчик прекрасно понял ее хитрость. Ну и пусть. Ей все равно.  У нее есть Исурим и вечер с ним будет раскованным и беззаботным. Светские ужины с российскими менеджерами она оставит на долю своей мамы – miss business woman.
На обратном пути они пили пылающий синим пламенем сладкий коктейль под названием не то АН-24, не то ЯК-40 в американской закусочной на Новом Арбате неподалеку от той маленькой церкви в которой венчались Пушкин и Гончарова. Мила уже рассказывала Исуриму о Пушкине. О его бессмертных творениях. Исурим слушал внимательно. Кивал головой. А в конце ее рассказа сделал свое заключение: «Ваш Пушкин как Будда». Мила слегка растерялась, но переубеждать мужа не стала. Поэзия Пушкина божественна. И с этим не поспоришь.
Пять дней в Москве пронеслись как один миг. В аэропорту Коломбо их встречали Викрам с мамой. Викрам радостно обнимал их. Мама обнимала Викрама. Исурим обнимал Милу. А Мила обнимала свою маму-барышню, по которой успела соскучиться.
 - «Ты была у отца?»_ тихо спросила мама в машине.
- «Да» - ответила Мила.
- «Ты положила ему два сиреневых ириса?»
- «Нет»
- «Я так и знала!» - Мама-барышня готова была превратиться в маму-ураган. Даже в маму-тайфун. Но присутствие господина Викрама творило чудеса в части возникновения стихий. Гнев без лишних слов сходил на нет. На небе снова появлялось солнце.
- «Я положила ему букет роз» - продолжила Мила.
- «Но я люблю ирисы! Твой отец всегда мне дарил сиреневые ирисы» - горестно возражала мама-ностальгия. Но Мила поставила не совсем сентиментальную точку: «Их любила ты, а не он. А я навещала ЕГО могилу».
Исурим широко улыбался и Миле, и маме, не понимая, о чем они переговариваются. А Викрам спрашивал у Исурима как прошла их поездка, со всеми ли управляющими чайных домов он познакомился.
Мила слушала шум океана и возмущенное дыхание мамы-оскорбленные чувства. Но Мила пользовалась возможностью хоть на время не обращать на это внимание. Хотя не удержалась и шепотом сказала своей маме - барышне: «Истинные леди так не пыхтят. Викрам может подумать, что ты простудилась». Пыхтение замерло от возмущения. Мила знала, что возмездие будет позже. Срока давности здесь не существует.

Чайные плантации

Через несколько дней Мила узнала, что на Цейлон прилетел Андрейчик. Ее мама-барышня пригласила его на обед к Викраму. Пригласила она и Милу с Исуримом. Белое воздушное сари ее мамы – мисс светский прием и обилие украшений слегка удивили Милу. Но она списала это на умение it*s gerls держать марку. Но вот легкое волнение насторожило Милу.
Андрейчик появился на пороге комнаты в облаке дорогущего парфюма и в обрамлении двух огромных букетов. Для ее мамы-барышни – сиреневые ирисы. Откуда и когда одному из управляющих стали известны столь сокровенные пристрастия супруги хозяина? Для Милы – чайные розы. Обедали дружелюбно внешне, но напряженно внутренне. Шаровые молнии недомолвок и вопросов витали в воздухе, заставляя держать спины прямо. Обсуждали первый сбор. Сразу после весенних дождей. На чай этого сбора, как особенно дорогой, заказы со всего мира выполняются по особому графику. Эта чайная смесь – шампанское насыщена почками и в основе своей состоит из первых листочков. Знатоки и ценители отмечают его особый аромат и вяжущий вкус, который долго сохраняется во рту. Некоторые клиенты компании заказывают доставку чая первого сбора из Шри-Ланки самолетами сразу после завершения его сбора. Это послеполуденный напиток. Мила знала это как «Отче наш» и свободно участвовала в подобных беседах. Ее мама – мисс чайная церемония придавала больше значения самой церемонии, нежели экономике. Викрам, в отличие от своих двух белых принцесс, владел вопросом абсолютно. Но очень любил слушать мамины сентенции по чайному бизнесу. Это его забавляло. Красивая белая женщина умеет складывать слова в предложения. Мила хихикнула от этой мысли. Но, к счастью, ее мама-барышня увлеченно беседовала с Андрейчиком. Викрам и Исурим силились не потерять смысл их беседы, предаваясь всем удовольствиям добротного европейского обеда. В честь московского гостя. Здесь в доме редко готовили по-европейски. Питались едой по местным рецептам. А Мила частенько мечтала о свежезажаренной свиной отбивной с зеленым горошком. Но, увы, свинину здесь никогда не ели и не выращивали. Они с мамой – мадам Гурмэ отрывались дома. Но теперь Мила ездит с Исуримом, так что прощай милая желудку отбивная с прослоечками! За этими мыслями Мила не сразу поняла, что Андрейчик обращается к ней.
- «Людмила Игоревна, Вы не могли бы завтра сопровождать нас на плантации?»
Мила ненавидела эти плантации всей душой. Измученные женщины собирают эти листья, тащат мешки с ними на себе, грузят готовую продукцию. В чайном производстве здесь работают только женщины. Мужчины лишь чинят станки. Ломаются эти станки редко, хоть и остались еще от британцев со времен колонии.
Рано утром на плантации поехали всей компанией. Проехали мимо огромной черной статуи Будды, сидящей у подножия гор уже две тысячи лет с грустно-насмешливой улыбкой. Утренний туман делал его образ более загадочным. Андрейчик ехал на плантации в первый раз. Викрам по дороге объяснял ему, что норма выработки для сборщиков составляет тридцать – тридцать пять килограмм листа. И это при том, что необходимо соблюдать стандарты качества и брать с кустов только нужные листья. Андрейчик слушал хозяина внимательно, не задавая вопросов, но и не упуская ни одного слова. По дороге они не раз видели небольшие группки ярко одетых сборщиц чая. Сырье для высокосортных чаев растет на небольших плантациях, располагающихся разрозненно на горных склонах. Так что к сборке листа добавляется необходимость перехода с одной плантации на другую.
Ее мама-барышня решила блеснуть экономическими познаниями в этой области и после очередного дружелюбного помахивания рукой группе сборщиц, сообщила, что за день одна сборщица зарабатывает до 500 рублей. Викрам улыбнулся своей белой царевне и продолжил образовывать Андрейчика. Сегодня они наблюдали процесс переработки самого дорогого чая – белого. Его делают из нераспустившихся чайных почек. Здесь их называют типсами. Такой чай проходит минимальное количество стадий обработки в процессе производства. Исурим взял щепотку этого чая желтоватого цвета. Ссыпал его на ладонь и поднес Андрейчику, чтобы он ощутил его аромат. Андрейчик брезгливо отстранился от смуглой руки, не сумев скрыть этот интуитивный порыв. Исурим удивленно  поднял брови, улыбнулся и заверил Андрейчика в том, что нюхать скрученные чайные листы не опасно. Мила обняла Исурима, стараясь сгладить неловкость момента. Ее мама - барышня увлекла Андрейчика вслед за Викрамом в сушильное помещение. Здесь всегда очень влажно и от чайного аромата кружилась голова.
Домой уезжали уже вечером, когда работницы фабрики погрузили мешки с чаем в грузовик, который увезет его в порт. Сегодняшний день был не лучшим в жизни Милы. Напряжение и недосказанность переросли в усталость. Она отказалась ужинать у Викрама. Исурим с готовностью согласился ехать домой. Викрам сочувственно погладил Милу по волосам и обнял. Мила всегда чувствовала доброе отношение этого человека к ней. Наверное, где-то в душе ему было жаль эту неуверенную девушку, зависящую от капризов и планов своей венценосной мамаши. Хотя… Ее мать он любит больше солнца. Но теперь уверенность поселилась в Миле навсегда. Вместе с Исуримом. Вместе с его солнцем. Вместе с его глазами. Она видела, как удивлен Андрейчик, вернувшийся из ее одинокого, наполненного непониманием детства. Детства, в котором звук саксофона был колыбельной. Мила никогда не задумывалась, какое детство было у ее одноклассников. Например, у Андрейчика. Что он любил. Чем увлекался. Кто его родители. Она не знала о нем ничего, кроме того, что когда солнечные лучи во время уроков ложились на его лицо, ресницы казались еще длиннее. И все.
Исурим тронул ее за плечо. И Мила поняла, что мама-барышня о чем-то спрашивает ее. Мила на всякий случай кивнула. Не вовремя. Теперь придется пить чай вместе со всеми. Уединение отложено. На неопределенный срок. По рассеянности. Гены тут не успели. К Миле. Ее мама-мисс собранность, наверное, даже и не знала, что такое рассеянность до рождения своей единственной дочери. И Мила наверняка знала, что ее мама – мисс собранность почитает рассеянность как огромный недостаток в человеке. Как, впрочем, и то, что людям могут не нравиться букеты сиреневых ирисов.

Андрейчик

Цейлон – остров великой тишины. Местные жители умеют ее слушать. И различать оттенки звуков колокольчиков Будды. Поэтому они редко совершают ошибки. Ошибается тот, кто не умеет слушать.
Сквозь тепло утренних объятий зазвонил телефон. Он звонил и звонил, остужая тепло прикосновений. Мила не открывая глаз, поднесла телефон к уху. Это был Андрейчик. Лучше бы это были колокольчики Будды в доме ее матери.
- Я улетаю - первая фраза.
- Я люблю тебя - вторая фраза.
- А я тебя нет - третья фраза, но прозвучавшая уже Милиным голосом. Вместо четвертой фразы в трубке повисло молчание.
- Зачем тебе это все?! Эта дикая страна?! Муж-туземец?! - пятая фраза была переполнена отчаянием, граничащим с грубостью.
- Это и есть любовь… - тихий голос Милы пытался рассеять отчаяние в трубке.
- Что ты о ней знаешь! - отчаяние достигло предела. Нижнего или верхнего Мила не знала. Есть ли у отчаяния пределы? Нижний и верхний? И как их различать?
- Прошу тебя, уедем вместе - отчаяние металось, как световой индикатор уровня звука в проигрывателе.
- Теперь это мой дом. Я счастлива. - Мила выключила световой индикатор отчаяния. Трубка наполнилась тишиной. Мила слушала эту тишину и беззвучные слезы катились по ее щекам.  Тишина в трубке выдохнула словом: «Прощай». Мила положила трубку и нырнула в теплые объятия своей жизни. Исурим улыбнулся ей в полудреме, не открывая глаз. От этой его улыбки слезы на щеках высохли и недавнее чужое отчаяние обернулось таким далеким и чуждым.
К обеду к ним без предупреждения приехал Викрам. Он казался взволнованным. Исурим хмурил брови, глядя на него. А Мила делала вид, что не замечает его волнения. Во время чаепития Викрам сказал, что ее мама-барышня улетела сегодня утром в Москву вместе с этим русским управляющим.
- Зачем?! - Мила не смогла сдержать удивления.
- Я спросил твою мать об этом, но она не ответила.
Еще одно отчаяние. Викрам пил чай и говорил. Ему не нужны были их советы, оценки, реплики. Он говорил о своей любви. О вечных ее ценностях. О страхе потери и расставания. Этот сильный и мудрый человек вмиг превратился в маленького испуганного зверька, переполненного отчаянием. Мила смотрела на Викрама и снова слезы текли по ее щекам. Отчаяние загоняет людей в угол, из которого нет выхода. Викрам не стеснялся своих слез. Здесь, на Цейлоне, люди не боятся быть искренними. Мила подошла к Викраму и обняла его. Он гладил ее по руке и сквозь слезы шептал, что она чудесная девочка, что он полюбил ее как родную дочь. Викрам просил Милу не бросать его, как дети не бросают своих отцов.
Исурим обнял их обеих. Так они и стояли втроем. Обнявшись. Они – семья. Это семья Милы. Мила понимала, что мама это тоже ее семья, но в жизни it girls семейные ценности – это фетиши, не имеющие ничего общего с любовью, верностью и простой человеческой заботой. И пониманием.
Мила улыбнулась своим домочадцам и пошла доставать из духовки огромный рыбный пирог. Ведь сегодня воскресенье. А по воскресеньям в России всегда пекут пироги.

Маски Сани

Постичь Шри-Ланку невозможно тем людям, кто здесь не родился. Ритуалы с масками из дерева кадуру – непостижимость для белого чужеземца такая же, как непостижимость вечности человеческим разумом. Неправильные действия ее мамы-бабочки нарушили психическую гармонию господина Викрама. Там где должна  быть гармония вмиг оказались демоны. И здесь без ритуала изгнания демонов посредством танцев и масок из дерева кадуру не обойтись. Для восстановления гармонии.  Миле пришлось первый раз в своей жизни участвовать в этом ритуале. Маски были устрашающие, но яркие краски смягчали страх, разбавляя его жизнелюбием. Цвет Солнца – основной цвет этих масок взрослых детей Цейлона. Они как колибри одевали орлиные головы, чтобы показать свою силу.
Для сегодняшнего ритуала был выбран демон Бухуту Сани, как демон временного сумаcшествия. Любовь признана здесь на острове безумием. И медицинским недугом. Церемония началась с совершения подношений господином Викрамом и местным шаманом, похожим на четырнадцатилетнего мальчишку. Подношения предназначались третьему участнику красочной церемонии, на голове которого красовалась огромная разноцветная лакированная маска, символизирующая Бухуту Сани. Действо сопровождалось барабанным боем, который вызвал дрожь волнения у Милы. Исурим обнял ее и прижал к себе. Беседа Шамана и демона была краткой и ее, практически, невозможно было расслышать из-за барабанного боя. А танец носителя маски был долгим и однообразным. Викрам сидел, закрыв глаза, раскачиваясь из стороны в сторону. В отблесках множества факелов Миле показалось, что на его смуглых щеках блестят слезы. Изгнание мук любви с помощью демона неизбежно без слез. Слез расставания, тоски, жалости к самому себе. Глядя на Викрама, Мила не смогла сдержать и своих слез. Это были слезы жалости и грусти. Исурим целовал ее в ее слезы. И она верила, что он ее вторая половинка. В далеком Амбалангоде  сделали маску, которая заставила ее плакать.
После церемонии Викрам погрузился в какое-то удручающее состояние. В этой стране все стремятся к нирване. Никто не может объяснить словами, что это за состояние. Но здесь все понимают о чем идет речь. Словно сектанты. Нирвана, конечно же, подразумевает некое блаженное состояние организма. Здесь-то у Милы и была нестыковка. Вечное блаженство вызывало сомнение. На Руси издревле блаженными называли не дееспособных. Якобы блаженные испытывают полную гармонию своего внутреннего мира. Так полагают окружающие. Но истина никому неведома.
Мила и Исурим каждый вечер ужинали с Викрамом. После ужина подолгу сидели на веранде и любовались закатом. Нет. Скорее они познавали закат. Викрам стал молчалив. Исурим убеждал Милу, что это пройдет. Мила оказалась поражена мощью чувств, которые этот человек питал к ее маме-барышне. За внешне спокойным, приветливым фасадом бил гейзер страстей. А над всеми этими извержениями парила ее мама-бабочка. Барабанный бой и лакированные маски не заглушили этот гейзер, а сделали его невыносимо горячим. Но ее мама-бабочка не боится огня. А колокольчики ветра смолкают, когда бьют барабаны.

«Голубая красавица»

Ее мама - бабочка позвонила через два месяца. Мила услышала в трубке такое привычное бравурное сопрано:
- Детка, как вы там? Мне не звонишь. Я беспокоюсь.
«Беспокоюсь» хорошее слово. Оно не означает проявлять беспокойство, заботу в отношении кого-нибудь. А говорит о причинении себе беспокойства и означает утруждение себя любимой чем-либо. В этом вся ее мама-барышня.
- Но не побеспокоилась, – вяло ответила Мила. Ей было грустно. И одиноко здесь без ее мамы-бабочки. Она поняла это только теперь, когда услышала эту совокупность звуков ее всегда жизнеутверждающего голоса.
- Викрам очень переживает.
- Он всегда переживает, когда я уезжаю по делам.
- Ты где?
- В Лондоне.
Конечно, куда еще могла податься ее мама-барышня! Только поближе к королевской обители.
- Ты скоро станешь бабушкой, - ответом было молчание.
Ее мама - бабочка молчала. Она сжимала телефонную трубку так, что у нее побелели костяшки пальцев. Она молчала, потому что ей нечего было сказать. Ее устремления сделать из дочери принцессу рухнули в одно мгновение. Она ненавидела людей, которые жили как кошки: ели, спали, находили теплые подстилки и размножались. Нет, даже кошки имели характер. Но только не ее дочь. Она положила ее  в это течение и не успела вовремя выхватить их равновесного спокойствия, стремящегося всегда только в одну сторону. Отчаяние сжало ей горло. И она молчала. Дежавю? У нее было все то же самое. Сначала кошкино счастье. А потом настоящее, сумасшедшее, подарившее ей новую жизнь. Из старой жизни осталась только Мила. Ее новое счастье  состояло из ирисов и звуков саксофона. Мила была толикой этого дуэта. И решено было не сказать ей о прошлой жизни. Колечки табачного дыма поднимались в атмосферу и смешивались со звуками джаза. Они слушали Эллу Фицджерпльд и запоем читали Скотта Фицджеральда. Жизнь в ритме джаза дарила множество приятных ощущений, и сама была всепоглощающим счастьем. Пошленькое и затасканное словечко «любовь» здесь было абсолютно не приемлемо.
- Алло! Мама! - плескалось в трубке. Но ей уже было известно решение и она выдохнула: «Завтра вылетаю». И положила трубку. Почему жизнь никогда не давала ей сразу один большой пирог? А всегда выдавала по маленькому кусочку, возбуждая аппетит и стимулируя желание жить. До сегодняшнего дня она верила, что ее дочь другая. Но жизнь опять ей отказала в целом пироге. И вновь приходится искать трудное решение. Не все люди имеют талант жить искрометно и элегантно, с чувством величайшего наслаждения от самого процесса жизни. В очередной раз все вышло глупо. Но она все исправит. В очередной раз попробует сделать свою дочь счастливой хозяйкой собственной судьбы.
Туман над Темзой сгустился так, что не было видно огней пароходов. Она поняла, что плачет. Слезы текли по щекам ручьями, словно после сильного ливня. Надо было возвращаться в отель. На улице стало холодно и пустынно. Остро чувствовалось одиночество. Грусть по прошлым дням захлестнула как волна, накрыв ее с головой. Лондон подходящий для грусти город. Но завтра она улетит отсюда в страну солнца. В страну, которая вылечила ее от хандры, отодвинула ее горе на задний план жизни. В страну, куда она привезла свою дочь, чтобы помочь ей начать самостоятельную жизнь. Но события вышли из-под контроля. Это ее волновало и злило одновременно. Она не заметила, как ступила на проезжую часть. Сильный удар нарушил ход мыслей. Разорвал их визгом тормозов и криком: «Мама!» Это был ее голос. Это последнее, что она поняла в сплошной пелене Лондонского тумана.
Туман рассеялся и она увидела глаза. Глубокие, черные, затягивающие душу. Она знала, что это новый поворот в ее жизни. Но боль в ноге мешала ей сосредоточиться на этом повороте и превратить его в вираж. К этому диссонансу прибавилась и гложущая мысль о необходимости возвращаться к океану. К океану, к обязанностям, к необходимости принимать решения, к хлопотам. Она прикрыла веки, рассеивая чары новых глаз, новых ощущений и новых надежд. Он подвез ее до отеля. До аэропорта Хитроу она ехала на такси. Вглядывалась в ночной туман, глотала слезы и твердила сама себе: «Все будет хорошо».