Мечта рассказ

               
               
I
Сорок лет Иван Иваныч Петров мечтал стать писателем, но так и остался при своей мечте. Всё было как-то не с руки сесть за стол, запастись терпением и начать сочинять какие-нибудь новеллы или повести. Время шло, а на писательство его не всегда хватало, и не хватало потому, что надо было зарабатывать на жизнь и как-то кормиться. Найти, кто бы взял тебя на иждевение, тогда как ты себя ещё ничем не проявил, да к тому же не неизвестно, что из тебя получится – кто же согласится на такой обременительный и рискованный шаг? Но мечта все-таки брало своё и, Иван Иваныч, по вечерам, после работы, садился за стол, читал книги, изучал писательское мастерство, пользуясь скромной библиотекой, которую он собирал на свои трудовые доходы. Освоив кое-какие навыки писательского мастерства, он стал настойчиво и упорно изучать характеры людей, их поведение, привычки и, конечно же, образом их жизни. И как-то, в один из вечеров, решил он напасать статейку в городскую газету о заводской жизни, о своих коллегах и кое о каких непорядках, допускаемых, как ему казалось, заводским начальством. Статейка получилась вроде бы приличной, содержательной, да и во многом правдивой, и редакция газеты, куда принёс её Иван Иваныч, решила опубликовать её. Это очень обрадовало Ивана Иваныча и он, как никогда, воспрял духом и понял, что не зря трудился по вечерам, отдавая себя любимому занятию. Ознакомившись со статьей, редактор газеты скромно похвалил Иван Иваныча и он вскоре получил свой первый авторский гонорар. И всё было бы хорошо и, Иван Иванычу, и коллективу, в котором он работал. Но прочитав статью, заводское начальство осталось недовольно. Оно нашло, что статья содержит клевету и порочит не только заводскую жизнь, но и бьёт по авторитету самого директора завода. И на Иван Иваныча, посыпались упреки и косые взгляды. Начальство стало обходить его стороной и, даже нашло повод, лишить его месячной премии. Но это ни коем образом не смутило Иван Иваныча, хотя и сильно огорчило. Уж очень не хотелось ему терять дополнительный доход в виде премии. Ведь этот доход он, как правило, откладывал на покупку книжного шкафа. А тут, на тебе, возник конфликт, да еще и с потерей премии. Но несмотря на это, Иван Иваныч не думал сдаваться и был полон решимости и надежды, что скоро выйдет на пенсию и станет свободным и независимым человеком. Вот тогда-то он и покажет себя во всей моще своих способностей и разовьёт свою журналистскую деятельность до небывалых высот. Радовало его и то, что его заметили в редакции и даже похвалили; посоветовали больше читать классиков и внимательней работать над текстом. Это вселяло в него оптимизм и вдохновляло стать, пусть и не большим, но все же писателем.
Но вот, совсем нежданно и негаданно, перед самым выходом на пенсию, пришла горбачёвская перестройка и всё во круг зашаталось, закрутилось да так, что опустели полки в магазинах, а заводы и фабрики, пошли под снос с растаскиванием и продажей за бесценок оборудования. И завод, на котором работал, Иван Иваныч, в одночасье развалился и перестал быть для рабочих основным кормильцем. Грустно было смотреть Иван Иванычу на всё, что происходит в стране и во круг окружающей его жизни. Но одно утишало: он уже вышел на пенсию и это вселяло в него уверенность, не умереть с голоду и не остаться за воротами завода. Но мечта стать писателем, по – прежнему, не угасала в нём. Он уже строил различные планы на будущее и видел в окружающих его людях готовность поддержать горбачевскую перестройку, новое мышлением и гласность. Он также, как многие его друзья и знакомые, были полны решимости и надежд построить новое правовое государство. «Может быть и действительно, - думал он, - настанет другая жизнь и люди обретут новый стиль управления, и страна станет еще более могущественней и процветающей. Может быть действительно нам не хватало нового мышления и гласности?»  Но более всего, радовало Иван Иваныча, что теперь не будет цензуры. И никто тебе не указ - пиши, что душе угодно. Главное будь честен к себе и соблюдай всеобщие нормы этического кодекса.
С таким настроением, Иван Иваныч, вышел из дому и зашагал в сторону своего родного завода. Ему хотелось встретиться с бывшими коллегами по работе и поделиться мыслями о нагрянувшей горбачевской перестройки. Он уже слышал, что завод его станет теперь акционерном обществом. И что директор завода, Перельман, готовит документы. «Вот, - думал он, - теперь править заводом будет не Перельман, а весь коллектив и рабочие станут хозяевами своей судьбы и будут распоряжаться всеми жизненными благами. Теперь уж никто не лишит их премии, по своей прихоти и воли. Рабочие не дадут это сделать».   
Переходя улицу, возле небольшого зеленого скверика, он вдруг услышал знакомый ему голос.
-Эй, Петрович, ты куда направился?.. Ты что не узнаешь, что ли? Да это я - Синицкий Сашка, твой друг по общаги. Ты что не хочешь знаться?
Иван Иваныч, повернул голову, откуда исходил голос и осторожно посмотрел в сторону Синицкого. Он сидел на скамейке, возле лебединого пруда и что-то нервно вертел в руке. Иван Иваныч перешагнул через дорогу и медленным шагом, настороженно подошёл к Синицкому. Поздоровался. Из потайного кармана томно синего пиджака Синицкого торчала чекушка водки. Он был выпивши, но держался уверено и, что-то жевал во рту.
-Ты что здесь делаешь? - спросил Иван Иваныч.
- Справляю поминки, - ответил Синицкий.
- Что за чушь, какие поминки?
- Да ты, Иван, я вижу, отстал от жизни. Я теперь безработный, свободный казак… а завод то наш, Иван, накрылся, стал теперь собственностью Перельмана.
Он вытащил из бокового кармана пиджака торчащую чекушку с водкой, хлебнул из горлышка несколько глотков и с горечью в голосе, произнес:
- Эх, Иван, ты ничего не знаешь. Да и чего тебе знать, ты уже на пенсии, а мне, вот, осталось ещё годик…, да ты присаживайся, есть о чём поговорить. Или куда спешишь?
Иван Иваныч, без труда, примостился на краешке скамейки. Синицкий тут же протянул ему чекушку.
- Хлебни, - сказал он, - всяко будет легче на душе, да и настроение подымится.
- Но ты же знаешь, я не пью… да и тебе не советовал бы… Что это ты вдруг здесь болтаешься?  У тебя, что дома нет?
- Да ты садись поближе, Иван, не сторонись… Ты, куда стопы-то свои направил?
- Да я, вот, ребят решил проведать. Слышал, что на заводе большие перемены грядут. Говорят, что скоро он станет акционерным обществом и каждый будет владеть акциями?
- Хе-хе, - с усмешкой пробормотал Синицкий, - каким там «обществом». -Перельман всё уже прибрал к своим рукам. Ты знаешь, что он сделал?.. Он выманил у нас последние сбережения и выдал взамен какую-то лакмусовую бумажку, вроде бы как «ценную». Дескать, теперь каждый из вас, будет владельцем части завода и станет получать дивиденды. Ну мы, естественно, обрадовались, поверили ему, внесли каждый свой пай, а он растащил весь завод и распродал всё его оборудование. Говорят, что где-то открыл для себя новое дельце… Мошенник, да и только!  А ведь помнишь, каким он был правоверным коммунистом? А какие речи закатывал на партсобраниях! Вот как линяют люди! Мерзавец!.. Тут, как-то на днях, я пришёл к нему и говорю: возврати мне мой пай, Илья Моисееч. У меня семья, дети, я ведь теперь безработный… И что ты думаешь он ответил мне? Он посмотрел на меня своими выпученными красными глазами и сказал: «Иди в суд!» Вот тебе и Перельман! А ведь можно ли было подумать, что человек так сразу, чуть ли не в один день, изменится? Да что там и говорить, теперь все стали друг другу чужими! А ведь раньше то всё было по-другому. Разве можно было подумать, что такое случится? Вот ты, скажи Иван, что теперь делать- то? У меня, как ты знаешь, двое детей, жена безработная, за квартиру долг накопился, грозят выкинуть на улицу. И к кому я только не обращался, и кому не жаловался, все вроде бы сочувствуют, а помочь некому. А ведь каких-то пять лет назад, было всё по-другому; люди не были такими безучастными. И на тебе, вдруг все сразу обособились и перестали быть людьми! Вот ты, Иван, мужик вроде бы не глупый, статейки писал, был рабкором, пользовался у рабочих авторитетом…Скажи, как ты думаешь, что так повлияло на людей и почему они так изменились?
Иван Иваныч растеряно и недоуменно взглянул на Синицкого и подумал, что же ответить ему?  Ведь он еще и сам не разобрался, что произошло в стране. Ему и самому было непонятно, куда движется страна и к чему приведёт вся эта затея с перестройкой. Но кое-какие знания, полученные им при чтении книг по психологии, говорили ему, что психика человека часто изменчива и при смене положения корректирует свои биологические параметры. «Вот в этом, пожалуй, думал он, и причина всему, что происходит в обществе». Но сказать об этом Синицкому, он почему-то не решался. Да и сам он еще во многом сомневался. Одно его утешало, что скоро всё вернется на круги своя и народ на следующих выборах проголосует за коммунистов.
- Сашок, - сказал он спустя время, - да ты не отчаивайся. - Я думаю, всё это ненадолго.  Люди опомнятся и всё образуется…
- Легко сказать, - перебил его Синицкий, что всё образуется. - Мне кажется это надолго. Ты глянь, что творится… Страна на гране вымирания, а ты «образуется». Да ты не смотри на меня такими глазами…Думаешь, я пьян и ничего не соображаю?  Нет, дорогой, я всё соображаю и всё уже продумал, и промыслил… Ты помнишь, что говорил этот забулдыга Ельцин: «Россияне, потерпите, скоро так, мол, будет хорошо, а если не будет- лягу на рельсы…»
За пятьсот дней этот забулдыга обещал построить рай, а уже пять лет прошло и никаких сдвигов. Растащили страну по своим кланам и пируют на горе обнищавшего народа. Надо же дойти до такого бесстыдства!  А ведь когда-то этот горе «реформатор» и его шайка корчили из себя верных ленинцев и божились в верности его учения… Все они мерзавцы и ждать от них ничего не приходится…Я, вот думаю Иван, какая все-таки мразь руководила нашей страной. Жаль, что Сталин не поставил всех их к стенке, - глядишь бы и страна сохранилась…Эти бестолочи, Иван, возомнили из себя великих реформаторов. Берутся за дело, а не знают, что делать. Из одной крайности впадаем в другую…
Синицкий на какое-то время умолк. Посмотрел в сторону пруда, где плавали королевские лебеди; глубоко вздохнул, перевел дыхание, поднялся со скамейки, сделал несколько шагов, опять присел; взял чекушку, допил остаток водки и сказал:
- Всё, Иван, жизнь сошла на нет. Смысл утрачен…Нет никакой уверенности в завтрашнем дне…Страна разрушается, стадный инстинкт обостряется и наступает беспредельщина… Похоже, Иван, мы сползаем в средневековый феодализм…Обидно! Эти люди замыслили жить по-барски, но им мешал товарищ Сталин. Теперь они свободны, развязали языки, заговорили о гласности, думают, что она уродит им много хлебов и произведет социальную гармонию…Ты бы, вот, Иван написал бы статейку, авось что-то сдвинется... Может быть Перельмана пристегнут, поставят на место? Ведь он творит черте знает что.
Иван на минуту задумался, встал, сделал несколько шагов вдоль пруда, увитого кудрявыми ивами, и долго всматриваясь в зеркальную гладь воды, где плавали золотистые брюхатые карпы, не мог сообразить, что же ответить Синицкому. Потом он вялой походкой прошёлся вдоль берегового склона, выложенного убористыми клумбами цветов и, вернувшись, сказал: - Хорошо Сашок, я согласен, напишу. Ты, пожалуй, прав, стоит это сделать. Чего доброго, и поможет. Ведь печать у нас всегда играла важную роль в жизни страны. Власть, как правило, прислушивалась, реагировала и принимала меры. Я завтра же пойду на завод, соберу информацию и сяду за работу. А ты дружок, перестань хандрить, и давай-ка я отвезу тебя домой.
Иван Иваныч соскочил со скамейки, легким движением выбежал на проезжую часть дороге, окликнул такси и отправил Сашка домой.

II
Иван Иваныч, по своей натуре, был человек отзывчивый и добрый. С Сашком их связывала давняя дружба. Хотя она и не была такой уж сердечной, но они всегда старались быть полезными друг другу. В молодости, они жили в одном общежитии и работали на одном заводе, – Иван Иваныч мастером, а Сашок начальником смены. Когда-то, они оба учились в ремесленном училище и по окончании его были направлены на работу на военный завод. По вечерам ходили оба в вечернюю школу. После получения среднего образования, поступили в институт на механический факультет заочного обучения. Сашок рано женился и жил с молодой женой в общежитии. В этом же общежитии, в одной комнате с Сашком, жил и Иван Иваныч. В уголке окна, выходящего на южную часть двора, стояла его железная кровать с металлической сеткой и старая прикроватная деревянная тумбочка. Иван Иваныч, спокойно относился к другу, который привёл жену в общежитие. Его это не смущало. Он понимал, что это временно и всё скоро образуется и наладится. Он был даже доволен, что его друг нашёл себе спутницу жизни и стремится обзавестись детьми. Часто, перед сном, лежа в кровати и читая на сон грядущей книгу, он слышал, как Сашок с женой о чём-то перешептываются и их ситцевая занавесточка, за которой стояла кровать с пружинным матрасом, слегка колышется. Время было трудное, послевоенное, жили, как говорится, в тесноте, но не в обиде. Жили скромно, дружно и весело. Никто никому не завидовал, и никто никакого не осуждал. Никто никого не унижал, все были приветливы и дружелюбны. Если у кого-то не хватало до получке денег, то всегда находился тот, кто выручал. А какой царил настрой в обществе! Какое было время различных развлечений и мероприятий! На заводе, по выходным дням, устраивали вечера танцев. Были свои самодеятельные коллективы художественного творчества. Всяк, кто хотел приобщиться к культурной жизни мог стать артистом народного театра.
В то непростое послевоенное время, Иван Иваныч, был активным участником художественной самодеятельности, играл на аккордеоне и часто веселил заводскую публику. Он был большим любителем всяких художественных мероприятий и пользовался любовью и уважением среди заводского коллектива. Заводская жизнь была для него чуть ли вторым домом. Он с удовольствием проводил свободное от работы время в клубе завода, занимаясь с коллективом художественной самодеятельности.
«Чудное было время», - думал про себя Иван Иваныч, - а теперь завод, стал не его заводом, а собственностью тех, кто был когда-то идейным строителем коммунизма». И вспомнил Иван Иваныч, как много лет тому назад, не щадя себя, он много сил и времени отдавал своему любимому детищу, на котором проработал свыше тридцати лет… И какой был завод, и какие были люди! И какое было замечательное и чудесное время! Завод имел свой Дом Культуры, свои лагеря отдыха в Крыму, свой транспорт, свою заводскую санчасть и своего заводского доктора. А какая была медицинская обслуга!  Как внимательно она относилась к людям, которые нуждались в её помощи и услугах! Будучи совсем еще молодым человеком, Иван Иванычу пришлось как-то полежать в больнице. В тридцать два года у него обнаружили язву желудка. Положили на обследования. Почти месяц пролежал он под наблюдением лечащего врача, прося выписать его по раньше, но каждый раз слышал одну и ту же фразу: «Нет, нет, голубчик, - вам надо еще полежать, подлечиться и восстановить силы». А когда выписали, то тут же назначили бесплатное диетическое питание, а через какой-то месяц отправили в санаторий в Ессентуки. «Теперь, -думал Иван Иваныч, -такого не будет. Об этом времени придётся забыть. Теперь надо будет надеяться только на себя и на свои собственные силы. Ушли те благостные и счастливые дни и годы, которые казались ему когда-то обыденным явлением, и которые он, как и многие его сослуживцы, не всегда по достоинству ценили. 
 С болью в сердце, думал Иван Иваныч, что происходит в стране, но так и не мог до конца понять происходящих перемен. «Вот заговорили теперь о какой-то глобализации, о каком-то пост модернизме, о какой-то мульте культуре и общечеловеческих ценностях.  Не могу понять, откуда всё это? Разве этих ценностей раньше не было? Разве люди жили без них? Да и что такое общечеловеческие ценности, если мы не способны разобраться в собственных ценностях?» - сетовал про себя Иван Иваныч.
Вначале он, как и многие его товарищи по работе, встретили перестройку с большим энтузиазмом. Понимали, что она была необходима. Ведь в стране, после смерти Сталина, жизнь стала заметно ухудшаться. Люди ждали улучшений, а они так и не приходили. В пятидесятые и шестидесятые годы, полки в магазинах ломились от из обилия всякой всячины: начиная от черной икры и кончая бужениной, а с приходом к власти Хрущева, всё куда-то стало исчезать. Иван Иванычу, как язвеннику, даже белый хлеб выдавать стали по талонам. Как же такое могло случится? Этого новшества, Иван Иваныч, никак не мог понять. Он вспоминал те счастливые годы, когда ежегодно снижались цены и его, как комсомольца, посылали в продовольственные магазины проводить ревизию. «А теперь, -думал он, - не поймешь, что творится - кругом одна неразбериха. Обидно, очень обидно!  В стране вдруг всё перевернулось, зашаталось и не поймешь куда мы идём. А еще обиднее, что вчерашние коммунисты – так называемые «верные ленинцы», на глазах при всех, жгут свои партийные билеты и чернят советскую власть на чём свет стоит. Как же так можно опуститься? Какая это низость!  Ведь только вчера для них всё было свято и дорого, а сегодня они ни во что его не ставят. Как же ничтожно и цинично устроены люди! А ведь хотят ещё что-то перестроить… Перестраивать надо себя, своё подленькое гнилое нутро, свою пакостную душонку, а не искать предлоги и мотивы для осквернения прошлого…».


III

Написал Иван Иваныч статью, как того просил его Синицкий, и отнёс её в редакцию. Ждёт, когда, пришлют гонорар. Прошла неделя, на исходи вторая, а гонорара всё нет и нет. «Что же это такое?», - подумал Иван Иваныч и решил позвонить редактору. Но ему никто в этот раз не ответил. Он решил подождать денёк-два и ещё раз позвонить. Услышав голос редактора, Иван Иваныч не на шутку обрадовался, у него как-то сразу поднялось настроение и он, прямодушным спокойным голосом, спросил редактора, когда и где он может получить гонорар. Услышав, что редакция не заказывала у него статьи, а потому и не собирается выплачивать ему гонорар, Иван Иваныч, впал в унынье, как-то сразу паник духом и долго не мог опомниться и прийти в себя. «Это ж, как же так, - говорил он себе, - я столько потратил времени, собирая информацию, не спал две ночи, переживал за каждую свою строчку, шлифуя текст, а мне: «мы не заказывали», — вот тебе и на! Вот тебе и «перестроечка!» Теперь моя интеллектуальная собственность ничего не стоит. Я, как бывший рабкор, не вписываюсь в их формат и оказался не удел. А тему-то вроде одобрили и оценили, а платить не хотят. Да и понятно: теперь всё определяет газетный босс. На то и рынок: хочу плачу, а не хочу, сошлюсь на не заказ, - ведь кто укажет хозяину, как поступить с каким-то щелкопером».

IV

Мечта Ивана Иваныча стать журналистом, или хоть каким-то средней руки писателем, окончательно рушилась. А были вроде бы все к тому предпосылки: и возраст еще не преклонный, и хоть какая- никакая, а все-таки пенсия, заработанная трудом. Но времена поменялись и за статейку теперь надо платить самому. А раньше то всё было по- другому, где за каждую вещицу Иван Иванычу, как рабкору, платили по тридцать, а то и по пятьдесят рублей. Ведь это было здорово! Да и авторитет среди рабочих рос. А теперь что?.. Теперь, всему хозяин собственник. Изволит сделать заказ, получишь вознаграждение, не изволит - никто ему не указ.
Много вопросов возникало в голове Иван Иваныча, и он не мог переварить их сразу. Он еще тешился надеждой, что это какое-то недоразумение, что скоро всё образуется, придёт в норму и встанет на свои места.
С такой мыслью он и отправился к своему бывшему товарищу по работе сказать ему, что он исполнил его просьбу и написал всё, о чём просил его Синицкий. Теперь ему хотелось услышать его мнение и поделиться горечью обиды, которую преподнёс ему газетный босс, лишив его гонорара.
По пути, он забежал в цветочный киоск и купил шикарный букет бардовых гладиолусов…
Был уже полдень, светило ярко июньское солнце, цвела сирень и пахло свежестью городских цветущих лип.
Синицкий жил на третьим этаже, в двухкомнатной квартире с высоким потолком, украшенным лепниной и гипсовым светлым панно несущих стен. Дом был сталинской постройки и отличался от старых довоенных строений своей оригинальной архитектурой в стиле неоклассицизма.
Иван Иваныч, поднялся на третий этаж и нажал кнопку звонка. Дверь отворила жена Синицкого – женщина уже не молодая, но довольно привлекательной внешности и стройна фигурой. Она выглядела усталой и имела бледноватый вид лица. На ней был одет домашний ситцевый халат, а на ногах меховые, поношенные тапочки. Было видно по всему, что она спросонья, хотя был уже полдень. Увидев, Ивана Иваныча, она заметно смутилась, но тут же собралась и воскликнула: «Ой, Иван Иваныч! Не ожидали! Как это вы решили внезапно навестить нас? Проходите, мы очень рады!»
(Обычно, Иван Иваныч, звонил заранее и предупреждал о своем визите, но в этот раз он изменил своим правилам.)
Стоя еще на пороге, Иван Иваныч, протянул ей букет бардовых гладиолусов и громким голосом произнёс:
- Здрасте, Мария Ильинична! Не ждали? - И шутливо посмотрел ей в лицо.
Она тут же окликнула мужа. Из глубины гостиной комнаты вышел Сашок. Вид у него был помятый, лицо заметно отекшее, щёки провалившиеся, а глаза светились красными прожилками кровеносных сосудов. Видно, было по всему, что он находился какое-то время в запое.
-А, это ты, Иван? – радостно воскликнул он. -  Я так и знал, что придешь. Я ждал тебя. Я, тут, вот, немножечко прихворал, да и Машенька в месте со мной. Вроде бы и лето на дворе, и болеть грех, а мы вот простыли…Но это бывает. Теперь уже лучше, окрепли. … Да ты проходи, Иван, что стоишь в прихожей…
Я прошёл в гостиную комнату и сел на тахту. Мария Ильинична последовала за мной и уединилась на кухне. Какое-то время, я сидел молча, разглядывая семейные фотографии, развешанные на стене и помещенные в резные красивые рамки. Сашок сидел на против меня на помятом старом диване.  Он очень изменился внешне: осунулся, постарел, щеки провались. Я таким его раньше не видел. Я хотел было тут же начать разговор и узнать, что с ним происходит? Но пока я подбирал нужные для себя слова, он опередил меня и сказал:
- Я читал твою статью Иван, всё вроде бы написано правильно, но эффекта не последовало. Да и какой может быть эффект, если все эти безобразия становятся теперь нормой жизни и нувориши творят, что хотят. Кто же будет обращать внимания на их беспредел? Они ведь все в одной упряжке! Прошли те времена Иван, когда на каждую статью чиновник был обязан реагировать и проводить расследования. Теперь это никому не надо… Теперь думают другими мозгами и другими категориями ума…Да и чему здесь удивляться? Мы живём в другой стране, пора и привыкать к этому. А ты, как я вижу, всё тешишься иллюзиями, ждёшь, когда коммунисты вернутся к власти. Но у нас ведь теперь другой флаг и другие властители страны, - власовщина и энтеэсовцы! Не даром же генерал Власов говорил, что придёт время и наше знамя будет развеваться над Кремлём. Вот оно и пришло. И, как не странно, у этого предателя масса всяких сторонников. Они и выполняют теперь его наказ: распускают колхозы, разрушают промышленность, уничтожают Армию и Флот. Причём, делают это без тени сожаления, будто мир перестал быть милитаристским; будто дух его поутих и мы пребываем в состоянии покоя и идиллии.  Мы, Иван, как бы это не звучало наивно, оказались в сложной и не простой ситуации. Нас оккупировали! Да, да! И не только свои «демократы», но и заокеанские монстры. Нам, Иван, придётся теперь долгонько ждать освобождения! Так- то вот, дружище!
Синицкий поднялся с дивана, прошёлся по комнате, закурил сигарету и, ходя взад и вперед по комнате, продолжал: - Похоже, Иван, мы идём не к демократии, а к традиционному авторитаризму. Да и вряд ли России, когда -либо, суждено стать страной демократической. Она, по своей ментальности, не способна управляться без кнута…Я напомню тебе, Иван, крылатые слова одного мудрого человека: «Стадо, воспевающее кнут, лучше управляется кнутом». Как бы это не звучало обидно, Иван, но Россия в этом своём амплуа уникальная страна. «Я ничего не имею против того, говорил ещё один из мудрецов, чтобы все люди пользовались всеми правами человека. Просто надо точно определить, кто уже стал человеком, а кто - ещё нет». Так что, Иван, кто будет определять нас «человеками» - мы для них, не более, как стадо овец. Из нас будут конструировать гомункулусов. У шпаны, Иван, которые захватили власть, сильно развит эгоистичный ген, они давно мечтали стать господами…Эти жалкие перерожденцы никогда не имели твердых убеждений, они всегда жили двойной моралью и были двурушниками…
Тут, вот как-то, на досуге, Иван, я задумался: до чего же наша жизнь подла и уродлива. Я, например, строю жилище, создаю тепло и уют, думаю о будущем своих детей; во всем себе отказываю, не досыпаю, не доедаю, работаю на износ. А мои дети, с уходом меня из жизни, начисто всё проматывают и разрушают…Ведь надо быть полным идиотом, чтобы порушить собственный дом! И что всего удивительнее — это ведь ни какое-то стихийное бедствие, а сознательное действо воли, всего лишь одного человека! Вот ведь как устроена власть! Самодурство, да и только! Наши отцы, да и мы с тобой, строили страну десятилетиями, а какой-то лысый с меткой на лбу, пришёл и разрушил её одним махом. За эту страну, как ты знаешь, наши отцы и деды проливали кровь на полях гражданской войны, разгромили фашизм, вернулись домой калеками, подняли её из разрухи, работали не покладая рук, думая о благополучии своих детей, а какой-то выродок Чубайс, пришел и обокрал всех. Мало того они, эти перестройщики, устроили нам шоковую терапию, которая съела все мои и твои сбережения. И разве это не обидно? И ведь что поразительно: никто не остановил этих уродов!  Все хлопали в ладоши… С развалом нашего государства, Иван, смысл жизни для меня, утратил всякое значение…Я не хочу жить в этом паразитическом и жульническом государстве. Я не вижу ничего светлого впереди, ничего разумного, ничего человеческого…
На какое-то время Сашок умолк, погрузился опять на свой диван; окликнул жену и попросил подать чаю. Мария Ильинична принесла крепкой заварки чай и вазу с печеньем. Сашок, не торопясь, отпил несколько глотков чая, закусил печенинкой, и продолжал:
- Ты ведь знаешь, Иван, я был коммунистом не по принадлежности, а по убеждению. Десять лет я возглавлял заводскую партийную организацию. Добросовестно исполнял свои обязанности. Был сторонник дискуссий и критики. Всегда относился к людям с пониманием, сочувствием, помогал им и заступался за них… Да что там говорить, ты же помнишь, как я воевал с Перельманом. Он ведь ненавидел меня, и при всяком удобном случае, передвигал мою очередность на получения квартиры. А Шишков, этот лакей, председатель завкома, всегда и во всём его поддерживал и был с ним на одной ноге… А квартиру -то я получил, Иван, не благодаря Перельману, а вопреки его воле.
Мы как-то с Машей, сидя у колыбели нашего первенца, подумали и решили написать письмо товарищу Сталину. Изложили кратко суть дела и пожаловались на несправедливость движения очереди. И что ты думаешь? - я и представить себе не мог, что через две недели к нам прибежит чиновник и с порога, скажет: «Вы писали письмо товарищу Сталину?» - Я, признаться, от неожиданности даже как-то растерялся, не знал, что и ответить.  Подумал, что меня, за такую вольность и дерзкий поступок обвинят. Дескать, как это я посмел, минуя низших чинов, обратиться непосредственно с жалобой к вождю народов. Но смотрю, чиновник мой, учтиво улыбается, говорит ласково, даже как-то заискивающе, будто он виновен передо мной, а не я со своей никчемной выходкой. Стою, гляжу и думаю: что же он мне еще скажет? И вдруг слышу: «Товарищ Синицкий, завтра вам необходимо явиться в Отдел по распределению жилой площади, где вы получите ордер на двухкомнатную квартиру…».
Вот ведь какие были времена! Трудно даже и поверить а, ведь это было!.. Чиновник приходил к подателю жалобы прямо на дом! Одного имени Сталина было достаточно, чтобы правда и справедливость восторжествовали!.. Мне Иван, как ты знаешь, было двадцать один год, когда умер Сталин. Уход его из жизни, был для меня, да и для всей нашей страны, трагедией!  Она вызвала общественный резонанс и повальный кризис, - в стране резко пали нравы, и она постепенно стала скатываться в пропасть, к духовной нищете и безыдейности. Как бы сегодня не чернили имя Сталина, но он был и остаётся для меня - выдающейся личностью. Да, Сталин принадлежал не к тем людям, кто слащаво добр, а к тем, кто при действующем зле, способен творить добро!  Ты же видишь Иван, как изменились в стране люди, их поведение, психология. Они стали тенями – существами равнодушными и бездуховными. Товарищеская поддержка и взаимопомощь перестали быть опорой взаимности. На первом месте теперь – нажива и стяжательство! Человека отбросили на тысячелетия в прошлое. В нём ожили первобытные инстинкты. Обогащение любой ценой - стало главным и основным смыслом жизни…Теперь, удовольствием служит - набить утробу и удовлетворить свою похоть, а не думать о достоинстве человека. Мы, Иван, катимся в пропасть, мы утрачиваем последние добродетели и становимся антиподами друг к другу. Это, Иван, катастрофа! Эти безумцы рвутся в Европу полагая, что Европа возьмёт их на иждевение. При нынешней системе, Иван, мы осуждены быть рабами. Нас будут грабить и награбленное отдавать богатым. Никакими хозяевами земли мы не станем. Это блеф алкаша Ельцина. Он и о дефолте говорил, что его не будет…Теперь, кто ближе к власть предержащим, тот и в фаворе… Ничего святого у этих людей нет, не было и не будет. Они всё опошлили и оболгали! И те, кто сегодня поливает грязью имя Сталина и заслуги наших отцов и дедов, сами из себя никого не представляют. Это жалкие пигмеи. Это беспринципные и бесхребетные люди. У них насквозь гнилое нутро. Они и в партию то вступали из шкурных интересов. И вот теперь эти перевертыши будут руководить нами и задавать тон. Для них наша страна перестала быть форпостом и оплотом социализма. Их цель - сдать её под протекторат Янкам. И разве я могу смотреть на всё это без боли в сердце? Ведь эти люди сознательно вступили на преступный путь. Их ведь не народ волновал и будущее страны, а корыстные мотивы и меркантильные побуждения. Я уверен, придёт время, и многие из них осознают чувство вины. Она заставит их прозреть. Она будет мучить их всю жизнь. Да, да, Иван, так не раз уже было… Тот, кто хочет построить свое счастье на несчастье, других никогда не станет счастливым. Это давно известный факт…
Синицкий опять встал с дивана, прошёлся по комнате, закурил   потухшую сигарету и продолжал: - Ты знаешь, Иван, я много думал, но так и не мог понять - что мы за народ?  Почему нами так легко управлять?  Почему мы такие доверчивые? Почему нас все время обманывают? Мне кажется, мы возвращаемся в щедринский город Глупова…Нет, - это не смешно, это очень даже грустно! Я Иван, уже при Хрущеве заметил, как после ухода из жизни Сталина, наша партийная верхушка стала обосабливаться и оторвалась от народа. Она уже тогда строила и вынашивала планы разрушить строй народной власти. Хотя и говорила о каком-то плюрализме, конвергенции. Всё это блеф! Её не плюрализм прельщал и не новое мышление, а богатства недр нашей страны…Ведь хищники так устроены, что думают не о благе человека и народа, а как завладеть этими благами…Я это, Иван, нутром чувствовал… Но, когда на политической сцене появился Горбачёв, у меня все-таки теплилась надежда, что этот человек восстановит ленинские принципы партийной жизни и страна встанет на истинный путь социалистического развития. Но как видишь, и в этот раз мы были обмануты…Эти люди - и я убедился в этом окончательно, ни на что не способны, кроме как плести интриги и заниматься гробокопательством. Их сердца и души наполнены не любовью к людям, а желчью к собственной стране и к её истории революционной борьбы…Они не хотят понять, а скорее всего, сознательно игнорируют, что наши отцы и деды шли в революцию не ради почести и славы, а это была их органическая потребность. Такая потребность не возникает не из ничего, она произрастает и зиждется на здоровых скрепах любви к своему Отечеству и народу… Она есть служения правде и справедливости… Она требует к себе много душевных и физических сил и всегда была жертвенна!  Без неё нет движения к новой обновленной жизни…
 Сашок умолк, присел, откинул голову на спинку дивана, скрестил на груди руки, глубоко вздохнул и погрузился в прострацию. 
Иван Иваныч, в это время, неподвижно сидел на той же тахте и находился под неусыпном впечатлением от слов Синицкого. Он не знал, что и ответить ему. Он был потрясен его высказыванием и считал, что Синицкий в чем-то прав. Он понимал также, что всё это вызвано было не только событиями, происходящими в стране, но и личными житейскими переживаниями и обстоятельствами. Против Синицкого был возбужден иск о выселении его из квартиры за неуплату долга. Он знал также, что у Сашка нет денег для погашения задолженности. Он видел, что он находится на гране психологического потрясения. Что за последнее время, он заметно стал опускаться, дошёл до крайности; лазает по мусоркам, собирая пустые бутылки на выпивку. Домой он приходил поздно и, как правило, в нетрезвом состоянии. Мария Ильинична днями и ночами переживала за него и не знала, что делать. Она старалась, как могла, вести с ним задушевный разговор и умоляла его взять себя в руки. На какое-то время Сашок унимался, отходил от пагубной привычки, но спустя время опять принимался за своё. Видя безысходность своего усилия, как-то повлиять на мужа, она решила отправить детей в деревню к родственникам, а сама принялась бегать по городу в поисках работы. Но какому работодателю нужна была такая работница, которой уже под пятьдесят? Да и найти работу по профессии было невозможно.
До перестройки, Мария Ильинична, окончила Ленинградский библиотечный институт и работала в городской библиотеке, но с приходом к власти «демократов» библиотеку закрыли. Многие книги, такие как «Повесть о настоящем человеке» - Бориса Болевого, «Как закалялась сталь» - Н. Островского и «Молодая гвардия», А. Фадеева, были изъяты из библиотек и школьных программ. В стране царил хаос и неразбериха. Жаловаться было некому. Люди массово лишались работы, заводы и фабрики закрывались. Шла оголтелая травля коммунистов. «Демократы» рушили всё, что претило их мировоззрению и политике. Шельмовали Армию и Флот, закрывали военные училища и академии; взамен открывали полицейские учебные заведения. В такой обстановке было трудно удержаться от нервных потрясений и нравственного падения.
Иван Иваныч тоже находился в не простом положении. Назначенной ему государством пенсии едва хватало на жизнь, чтобы как-то покормиться. Цены росли с бешенной скоростью. Утешало его только одно, что он одинок и ему не приходилось переживать за семью так, как это случилось с его товарищем. Он по-человечески сочувствовал ему и думал, как помочь другу.
Жил, Иван Иваныч в то время в «хрущевке» - однокомнатной квартире, доставшейся ему от покойной матери. Человек он был на редкость великодушный, доброжелательный, сострадающий чужой беде. Если дело касалось спасения человека, то Иван Иваныч всегда был готов прийти на помощь.
Покинув квартиру Синицких и идя по дороге медленным шагом домой, он всё время не переставал думать, как помочь своему товарищу, который оказался на грани нервного срыва. Он видел, что Сашок спивается, утрачивает человеческий облик и вот-вот близок к бомжеванию. И вспомнил Иван Иваныч, что у него от покойной мамы остались драгоценные украшения и кое-какие антикварные вещи. Долго думал он, как поступить с ними - продать их или заложить в ломбард? Придя домой, он достал эти вещи из книжного шкафа, долго смотрел на них, вертя в руках и соображая, что с ними делать. Ведь эти драгоценности были ему дороги, как редкостные семейные реликвии, которые из поколения в поколения передавались по наследству и ждали своего очередного часа перейти в собственность его племяннице. И решил Иван Иваныч, заложить их в ломбард.
На другой день, он встал раньше обычного, оделся в чехословацкий импортный костюм, приобретенный им еще за долго до перестройки, подвязал модный галстук к накрахмаленной белой сорочки и отправился в близлежащей ломбард. Получив в ломбарде деньги под залог, он с облегчением вздохнул и отправился к Сашку. День был на редкость удачным, безоблачным: светило солнышко, в кустах вдоль дороге, по которой шёл Иван Иваныч, суетливо щебетали воробьи; цвели придорожные липы, раскинув свои увесистые ветви до самой кромки земли. Улицы кишели многочисленной публикой, спешащей куда-то по своим делам. Иван Иваныч, как обычно, разглядывал прохожих и думал о том, как будет рад Сашок и Мария Ильинична, когда он вручит им деньги на погашения задолженности. От такого наплыва чувств и приятного ощущения - совершить благородный поступок ради товарища, - было для Иван Иваныча святым правилом.  Да и вообще, Иван Иваныч, был человек, у которого за всех и всегда болела душа. Он часто говорил своим товарищам и знакомым: научись страдать страданиями другого и будите настоящими людьми!  «Разве может человек, -думал Иван Иваныч, -жить только для себя? Какая польза от этой жизни? В чём её смысл? Если бы люди понимали, что жизнь, по сравнению с вселенной — всего лишь миг, то они бы не были такими злыми и завистливыми эгоистами».   
 Иван Иваныч, как бы это не казалось странным, недолюбливал людей, которые копили деньги и отказывали себе в самых элементарных и необходимых потребностях. Таких людей он считал сущими чудаками, страдающими шизотипическим расстройством и не способных противостоять гнетущей их глупости. Сам он был человеком бескорыстным и жил жизнью, данною ему, как он считал, в награду за неизбежную смерть.
Перед тем, как перейти главную улицу, которая вела к жилому кварталу, где жил Сашок, Иван Иваныч, по установившейся у него традиции, забежал в цветочный магазин и купил шикарный букет алых гвоздик. Он не мог прийти к Сашку просто так, и не уделив внимания его верной и очаровательной супруге.
Входя под арку двора, где жил Сашок, он вдруг увидел, как из-за угла его дома, прямо на встречу ему, выехал ритуальный автобус. «Какой дурной знак». -  подумал про себя Иван Иваныч и поспешил к парадной двери. И хотя он не был человеком суеверным, но в его сердце, что-то сильно кольнуло. Он поднялся на третий этаж и, постояв какое-то время в нерешительности, позвонил. Дверь с шумом отворилась и навстречу ему, обливаясь слезами, бросилась Мария Ильинична: «Ой, Ваня, Ванечка! У нас беда! Сашка больше не стало, он покончил собой…Я не могла спасти, я не усмотрела…Я во всем виновата. Что теперь мне делать? Что я скажу детям. Как дальше жить?»
Иван Иваныч на мгновенье оторопел, не знал, что и сказать. Он был явно потрясен и расстроен! Мог ли он подумать, что такое случиться? Что Сашок решится уйти из жизни. Ведь он был по натуре своей боец! И вот такой печальный, нелепый и трагический исход!

V

Было уже начало июля. Солнце находилось в зените и нещадно палило. Гроб стоял на деревянных подмостках, возле свежевырытой могилы. Могильщик еще не закончил рыть могилу и подчищал днище, выкидывая на поверхность земли остатки сухого песчаного грунта. Вокруг стояла тишина: слышны были только трели зябликов и заливчатые треньканья синиц, снующих и суетящихся в гуще лесного массива.
Иван Иваныч, скорбно свесив голову, стоял молча у могилы и, перебирал в памяти, годы, которые были для него с Сашком дорогим временем их молодости. Он вспоминал, как они, будучи пацанами, вместе переживали ужасы нацистской оккупации и, чтобы как-то выжить, лазали по помойкам и выпрашивали объедки у немцев. После освобождения учились в одном училище и были всегда дружны и неразлучны. И хотелось Иван Иванычу сказать или написать на надгробной плите, что Александр Степанович Синицкий, как верный сын советского Отечества и, как честный коммунист, пал жертвой предательского развала Советского Союза. 
Похоронили Сашка без траурных речей и почестей. Да и к чему они? Много ли в них сочувствия и искренности? Зная за ранее, что на панихиде будут говорить о Сашке его бывшие сослуживцы, отвернувшиеся от него во время развала страны, Мария Ильинична не сочла нужным оповещать о смерти мужа. Она решила отдать долг покойному без пышных речей, возложив на могилу мужа букет любимых им алых роз.
Помянули Сашка тоже не обычным образом - стихами его любимого поэта - Михаила Юрьевича Лермонтова: «И будет спать в земле безгласно, то сердце, где кипела кровь, где так безумно, так напрасно с враждой боролася любовь».
Вернувшись с похорон домой, Иван Иваныч, погрузился в глубокое раздумье. Он не мог поверить, что Сашка больше не стало. Что теперь ему не с кем будет обменяться мнениями или обсудить какую -либо жизненную проблему. Что надо будет думать о том, как дальше жить и не утратить тягу к жизни. Перед ним теперь стояли нелегкие дни. Страну захлестнула инфляция. Пенсия наполовину обесценилась. Чтобы не пропали ценности, заложенные в ломбард, надо было накопить денег. И пришлось Иван Иванычу, пойти работать в частный магазин подсобником. На этом и закончилась его мечта стать писателем.