Заполярное счастье

   …Я иду, балансируя, по рельсу, на плече несу путейский молоток и  путейскую «лапу». Я загадал, что если мне удастся пройти двадцать стыков, не потеряв равновесия и не оступившись на землю, то… 1985 год для страны обязательно станет урожайным.
   Я, Дмитрий Беляев – младший научный сотрудник академического НИИ с месячным окладом 110 р. Это в зимний период. А в летний отпускной – шабашник, выезжающий с такими же, как я (студенты, аспиранты, научные сотрудники; хотя и не только) на заработки в любые регионы Советского Cоюза, где отсутствие человеческих условий для труда компенсируют повышенными ставками, тарифами и расценками.
   Остальные мужики, члены бригады идут сбоку от полотна. Идти по шпалам неудобно. Нужно шагать или очень широко, или, наоборот, семенить ногами: расстояние между шпалами порядка двадцати пяти – тридцати сантиметров. Нас –  десять человек сезонных рабочих (шабашников из Москвы). Наша бригада – одна из многих путейских бригад, приехавших в Норильск на заработки на период заполярного лета, который длится с конца мая до середины августа. За это время здесь необходимо выполнить большой объем ремонтных и профилактических работ на путях, и этим объясняется высокая потребность в рабочей силе в эти два с половиной месяца.
   Наша задача простая. Мы меняем старые изношенные пути на новые от Кайеркана, двигаясь вглубь тундры в направлении разрезов. Это, так сказать, задача стратегическая. Есть еще внеплановые работы, которым мы отдаем предпочтение. Это – выезды на сходы. Эту работу мы выполняем один – два раза в неделю. За сходы очень хорошо платят, даже по меркам Заполярья.
   Сход с рельсов состава, груженного рудой, – событие хоть и чрезвычайное, но привычное. При сходе тяжеленный состав движется по полотну, ломая как спички шпалы и корежа рельсы и свивая из них  спирали, метров сто. По инерции. Задача таких ремонтных бригад как наша в этих случаях – восстановить железнодорожное полотно в течение 5 – 7 часов. За ликвидацию схода наряд закрывают от ста рублей на человека (к слову, это цена арбуза на небольшом неорганизованном рынке около кайерканской вокзальной платформы в конце июля, начале августа). Поэтому, не стану лукавить, мы очень любим сходы. А вот арбузы – не очень.
   Есть две главные причины сходов. Причина первая – неадекватное поведение машиниста и, как следствие, нарушение скоростного режима. Причина вторая – состояние железнодорожного полотна, у которого изменяется межрельсовое расстояние из-за плохого крепежа рельсов к шпалам.
   В условиях Заполярья целесообразно использовать шпалы из лиственницы, пропитанной креозотом (дёгтем). Такие шпалы в экстремальных условиях могли бы служить лет десять. А то и все двадцать. Лиственница – дерево очень прочное, тяжелое, не гниёт. Как известно, два города стоят до сих пор на сваях из лиственницы - Венеция и Петербург.
   Эти плюсы на деле, увы, оборачиваются минусами. Загнать костыль по шляпку в такую шпалу с одного удара – дано не каждому. Именно дано, потому что научиться бить костыли путейским молотком невозможно. Либо можешь бить, либо нет. Особенно в местах стыков, стрелок, кабелей. Для этого дела нужна не столько сила, сколько очень хорошая общая координация и точный, как у стрелка, глазомер. Со всего размаха (плеча) необходимо попасть «билом» путейского молотка, площадью в пятак по шляпке костыля, площадь которой еще меньше. Меньше алтына. Как-нибудь попробуйте, если кому интересно. Результат такого эксперимента, скорее всего, будет таким: искореженная прокладка, затейливым образом загнутый костыль и сломанная рукоятка путейского молотка. Самый упертый экспериментатор из нашей бригады (бывший старшина-подводник, Колюня Страхов, нормальный мужик, в принципе, когда с домкратом и без путейского молотка) сломал около полусотни рукояток, исчерпав весь запас, имевшийся в подсобке на станции Кайеркан. На этом он не успокоился, перейдя на индивидуальное изготовление рукояток из подручного дерева, нелегально таская его со складов, и продолжая бесполезные тренировки. Через неделю ему торжественно вручили путейские клещи, домкрат и сказали напутственные слова.
   Так вот, загнать костыль в «листвяк» для забойщика профи – полтора удара. Ну, если быть совсем точным – удар с осьмушкой. Один удар – и костыль входит по шляпку, второй удар – легкий, контрольный, сопровождается характерным клацаньем и жестковатой отдачей в ручке молотка. Таких забойщиков в бригаде иногда один. Если очень повезет бригаде и «путёвому» начальству – два, но ещё чаще – ни одного. Тогда костыли бьют тяжелой, десятикилограммовой кувалдой на длинной ручке. Бьют и мужчины и местные «путейские» женщины в ярких оранжевых манишках. Они (женщины) отработанным движением ловко кладут кувалду на плечо, а потом без замаха «стряхивают» её с плеча, стараясь попасть по шляпке костыля. При таком способе на один костыль требуется 4 – 6 ударов. Попасть кувалдой (а не путейским молотком) по костылю значительно проще из-за большой площади «била» кувалды, но удар при этом не «центровый», а поэтому слабый и не эффективный. Все в строгом соответствии с ньютоновской динамикой: давление прямо пропорционально прилагаемой силе и обратно пропорционально площади её приложения.
   Получается простая арифметика: на одну шпалу кладут две прокладки, всего требуется забить десять костылей (по пять на прокладку), пятьдесят махов на шпалу, три шпалы на погонный метр, или сто пятьдесят махов десятикилограммовой кувалдой. Теперь попробуйте, помашите (даже, если и махать не слишком), когда вам необходимо «зашить» сто метров путей. За семь часов аккордной работы при сходе. Да, да. Вы не ошиблись в расчетах. Пятнадцать тысяч взмахов кувалдой. Вывод, естественно, прост. Для того, чтобы работать кувалдой и забивать ею костыли лучше не брать шпалу из лиственницы. Вывод второй. Если уж так не повезло кувалдовой бригаде, что есть шпалы только из «листвяка», и нет других, вместо пяти костылей забойщик бьет три. Или два. Или вообще «шьет» через шпалу на два костыля с каждой стороны. Авось контрольная ремонтная бригада позже исправит. А контрольной ремонтной бригады может не случиться, потому что очередной сход на этом участке на радость всем участникам позволит начать весь этот процесс, так сказать, по новому замкнутому кругу.
   Результат таков. Среднестатистические путевые бригады вырабатывают, как правило, пропитанные креозотом шпалы из недолговечных мягких пород дерева. Такие шпалы не очень жалко при сходах, они дешевле шпал из лиственницы, но такие шпалы подвержены быстрому износу в условиях Заполярья (сосновое дерево быстрее гниет при смене температур, чем лиственничное, быстрее «разбалтывается» костыльный крепеж при вибрации от проходящих тяжелых составов). Это приводит к увеличению межрельсового расстояния, что имеет своё однозначное окончание в рамках общей модели.   
   …Я прошел первые пять стыков. Я несу на плече путейский молоток и путейскую «лапу». Мне необходимо пройти еще пятнадцать стыков, и, если я не потеряю равновесия, то, возможно (и мне очень хочется в это верить), сбудется загаданное мною желание…
   -Митя. Прочел бы что-нибудь, – ко мне обращается Саша Чернов, студент Бауманки, перешел на пятый курс, специальность – ракетные двигатели, рост – 187 см, боевой вес 86 кг.
      -А то тускло как-то.
      -Легко. Пушкин Александр Сергеевич. «Евгений Онегин», глава пятая:
    
      «… В тот год осенняя погода
            Стояла долго на дворе,
            Зимы ждала, ждала природа.
            Снег выпал только в январе
             На третье в ночь»… »

   -Не, Мить. Не надо пятую главу. Что-нибудь своё прочти. Мне про Мальвину с Пьеро очень нравится.
    Посреди таймырской тундры я читаю стихи, балансируя на рельсе с путейской «лапой» и путейским молотком на плече:
          
           Мне в лицо усмехался косматый черт,
           Рога отливали лакированной костью.
           Послюнявив пальцы, черт меня перечел
           И предложил мне черную гостью:
           «Ты её хочешь?» Я в ответ закричал:
           «Я хочу купить негритянское тело».
           «Отдашь свою душу», – черт проворчал.
           А кожа бедер и плеч блестела.
           Негритянские губы огромные жгли,
           Негритянские груди раскалённей жаровни.
           Красные судороги, распускаясь, цвели
           На каменном жестком полу часовни. 
           А заря коснулась церковных крестов,
           Задумчиво взглянула на тело
           Раздавленное, белое, меж липких цветов.
           Зевнула, поморщилась и просветлела.
           Черт усмехнулся, завел патефон,
           Бокал между чертовых пальцев вертя.
           С затертой пластинки под шорох волн
           Донеслось: «Я люблю тебя, я люблю тебя.

Какое-то время все идут и молчат. Потом от Колюни Страхова доносится утробный комментарий.
   -Да-а-а.
   …Ручка моего путейского молотка из обычного дерева. Вернее, я хотел не это сказать. Я хотел сказать, ручка не дубовая. Дубовая рукоятка крепче, но мне не нравится отдача. Жестковата. При аккуратной и точной работе и ручка из липы может служить весь сезон.
   Путейская «лапа» – изделие, в котором используется принцип рычага. Путейская «лапа» – это железная «дрына» под два метра длиной, на конце которой приварен полусегмент типа канцелярской промокашки-качалки, только с продольным разрезом. Получаются как бы два «пальца». «Пальцы» подсовываются под шляпку костыля, легкое нажатие вниз, и костыль выдергивается из шпалы, а сам процесс выдергивания костылей называется «расшиванием». Весит изделие, как и путейский лом, килограммов пятнадцать – двадцать. Процесс «расшивания» предшествует процессу замены старых изношенных шпал на новые. «Расшитая» старая шпала выдергивается из-под «поддомкраченных» рельсов путейскими клещами. Оставшаяся в грунте полость чаще всего имеет четкий профиль и называется «короб». После того, как «короб» вычищен от щебня, углублен и расширен по мере надобности лопатами, в него кладется новая шпала, прокладки, вымеряется расстояние между рельсами, снимаются домкраты, рельс ложится на прокладки и эта «конструкция» зашивается на пять костылей с каждой стороны. Все забрасывается щебнем и трамбуется вибраторами. Вот, собственно, такая технология.
   Между прочим, пройденные мною пять стыков – пятьдесят метров пути. Длина стандартного рельса – десять метров. Один погонный метр рельса весит 100 кг. Один стандартный рельс весит тонну. Шпала из лиственницы весит под 150 кг, сосновая шпала где-то 100 – 120. На 10 – 15 метров шпалу переносит на плече один человек. Рельс переносит вся бригада, используя путейские клещи. Это «неправильные» большие клещи. Зажимающее рабочее усилие на клещах достигается при растягивающем усилии на рукоятках. При соблюдении технологии перенос рельса на 20 – 25 метров осуществляется дружным семенящим шарканьем «в ногу» пяти пар рабочих. Бетонные шпалы и винтовой крепеж в Заполярье не используют. Бетон быстро разрушается на морозе при условии ударной вибрации от проходящих составов. Так же в Норильске очень мало «ЗИЛов». Их почти не видно. «ЗИЛы» в этих условиях, как говорится, «не катят». Медно-никелевую руду здесь добывают открытым способом, и из разрезов её перевозят (кроме составов) огромные «БЕЛАЗы»; и везде снуют пятитонные немецкие «МАГИРУСы». Вообще условия труда посреди цветущей июньской тундры в обществе любопытных леммингов (грызун вроде бурундука в заполярном исполнении) можно было бы назвать даже комфортными. Лемминги, кстати, умеют виртуозно делать две вещи: стоять столбиками и свистеть. Что касается стояния столбиками – это точно. Могу подтвердить. Вот я иду по рельсу, несу на плече путейский молоток и путейскую «лапу», загадав желание, а они стоят столбиками. Что же касается свиста, то я не могу это ни подтвердить, ни опровергнуть. Лешка Лапин говорит, что ему они свистят. Не знаю, верить Лешке или нет. Мне лемминги не свистят. Лешка Лапин – капитан ВДВ в отставке. «Дембельнули» по здоровью из-за «травмы» позвоночника. Но сейчас вроде нормально. Рост 192 см, боевой вес 95 кг. Поучаствовал. Был в Кандагаре и не только. Вот там и «травмировался».
   Нас в бригаде десять человек, и мы живем в Кайеркане в общаге в двух комнатах по пять человек. Кайеркан – один из городов спутников Норильска (в переводе с долганского – «долина смерти», «черная кровь»). Еще есть город спутник Талнах. Из аэропорта в Кайеркан нас привезли на автобусе, прямо к общаге, что в первый момент нас очень порадовало. Встретили, значит уважают.
   Здание норильского аэропорта – сооружение плохонькое, низенькое, с маленьким залом ожидания, который выкрашен, как  принято красить внутренние помещения провинциальных административных и общественных зданий в стране победившего социализма, в самые мрачные чернильные тона.
   Автобус, проехавший через весь Норильск по улицам Нансена, Амундсена, Героев Челюскинцев и Ленинскому проспекту, доставил нас прямо к третьему подъезду общежития г. Кайеркан, в котором нам предстояло жить два с половиной месяца. Два с половиной месяца с незаходящим солнцем над головой в городе со всеми коммуникациями наружу. Разными трубами, обернутыми в теплоизоляцию и придающими городу-спутнику жуткий вид города-утробы.
   В третьем подъезде общежития на первом этаже расположены комнаты с дверями, на которых имеются таблички с надписями: «Комендант», «Наркологический кабинет», «Милиция». Мы решили, что подходящей для нас дверью является дверь с табличкой «Комендант». Во всяком случае, пока. Когда мы открыли дверь, то увидели в комнате двух женщин и одного мужчину. Одна женщина была комендант, вторая женщина (в шерстяных гетрах и обрезанных валенках с галошами) была врач-нарколог, мужчина был милиционер.
   -Здравствуйте, – сказали мы им. 
   -Здравствуйте, – ответили они нам.
   -Мы к вам зашли, на время поселиться, – сказали мы им.
   -Возьмите ключи, – ответили они нам.
   -Большое спасибо, – ответили мы им, поражаясь в глубине души отсутствием даже намека на комендантскую волокиту, а также очевидному наличию свободных номеров.
   Что-то кольнуло в тот момент, как-то все трое подозрительно не смотрели в нашу сторону, а прятали глаза и смотрели в стену.
   На четвертый этаж мы поднялись на лифте, прошли по коридору, определились с номером комнаты и убедились в том, что ключи не нужны.
   Сказать, что комната являла собой привокзальный сортир, было бы неверно. Неверным было бы назвать её помойкой или свалкой отбросов и другой дряни. Помещение сочетало в себе эти признаки. Но это было не всё. Главным  было то, что вонючее пространство оказалось обитаемым. Внутри смрада и полумрака что-то шевелилось, и, выяснилось, что в комнате жили три бича.
   Мы оценили ситуацию. Ясно, что «качать права» было  бесполезно. Ясно, что такая проверочка «на новенького» здесь в норме вещей. Мы переглянулись с Лешей Лапиным и поняли друг друга без слов.
   Я шагнул в комнату и первыми двумя ударами с обеих рук свалил двоих бичей из трех. Третий попытался привстать, но резким коротким тычком в нос я усадил его снова на кровать. Лешка за моей спиной месил ногами первых двух, которые стали довольно шустро отползать к двери.
   С третьим же пришлось повозиться. Когда мы выволокли его в коридор, он мог стоять и держал удар. Мне не хотелось «вкладываться» в удар. Я не хотел калечить бича и травмировать кисти рук, но он упорно не падал и лепетал, что ничего плохого не делал, а только здесь живет.
   -Ты здесь не живешь. Ты никогда здесь не жил. Ты понял? Ты запомнил?
   Только после очень резкого удара левой по печени он осел на пол и через некоторое время смог повторить заклинание: «Я понял, я никогда здесь не жил. Я запомнил».
   -Если ты по пьяни забудешь, или перепутаешь и придешь сюда, оторву башку. Ты понял?
   -Да, я понял, больше не бейте.
   Изгнание бичей  было прологом. Мы впятером вычищали срач до вечера следующего дня. Мне казалось, что я весь пропитался тошнотворным запахом бичевого стойла. Мы открыли окна и дверь и, буквально, выдраивали комнату, вытравливая из нее этот запах. Но главным испытанием оказалась ванная комната. Когда я открыл дверь и включил свет, мне стало дурно. Вот таким будет конец света: тараканы покрывали цементные пол, стены и потолок в несколько слоёв, и всё это колыхалось омерзительной рыжей массой.
   Было принято радикальное решение, грозящее серьезными последствиями, но выбора не было. У водилы «МАГИРУСа» мы добыли три литра бензина. Лешка приволок из коридора два огнетушителя, которые, слава богу, не понадобились.
   Затем я прикрепил к банке фитиль, поджег его и швырнул банку с бензином внутрь ванной; и мы с Лешей спинами мгновенно придавили дверь. Несколько минут там внутри бушевало пламя. Потом  мы открыли дверь. Истребить всех не удалось. Но на это мы не рассчитывали. Оставшихся залили дихлофосом. Тщательно заложили дверные щели тряпками, чтобы не травануться самим,  и после этого смогли передохнуть.
   Лешка достал из рюкзака водку, мы выпили, поели и легли спать на чистых матрасах, белье и в относительно чистой комнате, хотя из ванной здорово тянуло дихлофосом…
   …Я прошел десять стыков и не оступился. Сто метров пути. Наша недельная выработка. Могло бы быть больше, если бы нас не отвлекали на сходы. У нас тяжелый участок. Практически мы кладем пути наново, меняя всё: шпалы, рельсы, восстанавливаем просевшую насыпь и рихтуем, выверяя расстояние между рельсами. В некоторые дни в тундре просто жарко, больше двадцати пяти. Я не испытываю особого дискомфорта от комаров, и их засилье, по-моему, несколько преувеличено. Особенно при ветре, который в тундре дует всегда. Вот мошка – это да. Это та еще тварь. Она забирается под одежду в разные интересные места, и от её укусов остаются яркие лилово-красные вздутия. Чешется невероятно, но расчесывать – самоубийство. Небольшие бусины превращаются в огромные красно-лиловые бугры, производящие очень сильное впечатление. Следы на теле от укусов мошки у меня оставались несколько лет в виде темных точек, которые время от времени начинали чесаться.
   Природа тундры уникальна. Это – блеклая, и, в то же время, контрастная красота. Очень хрупкая. Это ручьи и речки шириной пятнадцать – двадцать метров и глубиной по щиколотку. Это – карликовые березы и грибы такого же роста. И зеленые пятна лишайника. Только находясь в тундре, можно понять, как же долго, тысячи лет устанавливалось это удивительное равновесие между жизнью и вечной мерзлотой. И как легко это покалечить и потерять. Всё, что есть в Норильске, доставляется или самолетами, или по Енисею. Но основной объем перевозок совершается  всё-таки по воздуху. Это дорого. Понятно, что те отходы, которые накопились за десятилетия разработки месторождения, не вывозят, их бросают в тундре. Существуют разные свалки. Одна официальная, организованная, с нумерацией участков и проложенными среди стен железного лома улицами. По масштабам – это еще один город-спутник. Кроме этой свалки существуют еще и другие, образовавшиеся в силу, так сказать, случайного фактора. Двигаясь по таймырской тундре на «буране», можно, например, наткнуться на брошенные много лет назад двухсотлитровые бочки с соляркой. Это не десять и не двадцать бочек (хотя такие количества также можно найти), а, скажем, сто. Часть бочек проржавела, и солярка из них стекла, образуя небольшие соляровые озерца. Около них можно встретить бичей, вернее ту их разновидность, которые совсем одичали. Они жгут солярку, ловят и едят леммингов, а иногда, если очень сильно повезет, могут завалить оленя.
   В те дни, когда ветер дул с Надеждинского комбината, мы заходились от кашля. Сернистый газ (побочный продукт вскрытия сульфидной руды) раздражал бронхи, и мы кашляли до тошноты, до изнеможения, но прокашляться было невозможно, наоборот, кашель только усиливал раздражение носоглотки. Бедные лемминги. Они в такие дни прячутся в норки, закрывают мордочки лапками и задыхаются целыми колониями.  На третью неделю пребывания в Кайеркане у нас у всех по утрам стала идти кровь из носа. Поразмыслив, я всех успокоил простым объяснением, суть которого вот в чем: в Норильске аномально низкое содержание кислорода в воздухе – 17 % вместо 21 %. Ответная реакция организма – увеличение содержания гемоглобина в крови и, соответственно, увеличение её плотности, что и отражается на периферийных сосудах носа, как самых слабых и наиболее травмируемых. Ещё через неделю кровотечения прекратились.
   Несколько раз мы выезжали на комбинат. На сходы. Ничего нового. Всё как всегда, повторяющееся под копирку: заплывшее жиром начальство, недоуменно, как будто  бы впервые в жизни, созерцающее происходящее; огромное количество согнанной, большей частью неработающей, а потому бесполезной техники, и мы, три бригады – наша и еще две других, вручную в режиме аврала восстанавливаем искореженное полотно. 
   В комбинатской столовке – очень большом помещении, обычная очередь на раздаче. Рабочие комбината – все без исключения – с коробками угольных фильтров и гофрированными трубками. Гофру они не выпускают изо рта даже в столовой. Вероятно, в силу привычки. Я отошел от очереди и взглянул на неё со стороны. Среди людей в черных и грязных комбинезонах с белыми нездоровыми лицами выделялась наша группа. Рослые крепкие розовощекие парни. Светловолосые, как на подбор. Но главное даже не это. У наших парней – живые подвижные лица, активная мимика, свободные движения. У рабочих комбината вместо лица – бескровная, перепачканная маска, безучастная к происходящему вокруг; и у всех во рту – конец гофрированной трубки от противогазового фильтра.
   В меню, вывешенном на всеобщее обозрение, напротив каждого блюда указана его калорийность:  хорошо и полноценно питаются люди на Надеждинском комбинате!
   Пахмутову бы в эту столовку вместе с Добронравовым. Интересно, чтобы они тогда запели про Надежду. А, нет, ничего. То же самое бы и пели. Про «компас земной, про удачу, про смелость, про награду; про незнакомую звезду, которая светит»… Возможно, авторы популярной песни имели в виду созвездие Гончих Псов, в котором более 50 звезд, видимых невооруженным глазом со всей территории Советского Союза. Среди них наверняка есть незнакомая, которая, как это ни странно, светит…
   …У нас у каждого свои обязанности по комнате и быту. Никто никого не заставлял, само собой сложилось. Саша Чернов моет полы, ну и вообще, на нем весь общий антураж, так сказать. На работе старые шпалы Саша «дергает» в одиночку одним рывком. Очень мощный парень, просто бульдозер.
    Игорек и Юрий Иванович – это продукты и готовка обеда. Борщ с олениной (в магазине мякоть по ценя 2 р 70 коп за 1 кг) – их фирменное блюдо. Очень вкусно. Игорёк – аспирант третьего года обучения, 43 кафедра, физхим МХТИ. Рост 185 см, боевой вес 77 кг, второй работник в бригаде, который может забивать костыли. Он бьет так же хорошо, как и я, или даже лучше, и это здорово повышает шансы нашей бригады в конкуренции с другими бригадами. Как результат – большинство высокооплачиваемых сходов – наше.
   Леша Лапин, красавец. Леша Лапин – это походы к станции в «мавзолей» за водярой. Так же Леша контролирует репертуар местного кинотеатра и берет билеты на всю бригаду. Общение с комендантшей насчет условий быта (там бельё поменять вне графика, одеяла заполучить верблюжачьи, постираться в машине без очереди) – тоже его забота. Леша – отличный парень, с хорошим чувством юмора. Вот уж на кого действительно можно положиться. Одно очень худо – он в день выпивает по две бутылки водки. Одну с утра перед работой, другую вечером после. И ведь по нему не скажешь, что вообще пил. Но это пока. А года через три? А через пять лет?
   Как-то, в самом начале нашего пребывания в Кайеркане, вернувшись из «мавзолея», Леша сообщил новость. По Кайеркану ползут слухи. Дескать, какие-то мужики из Москвы в тридцать секунд вышибли из общаги Ватника, которого вся кайерканская «ментовка» не могла выселить два года. Сам Ватник и другие бичи «пасутся» около «мавзолея». Лица у Ватнике нет. Один сплошной кровоподтёк. Ватник клянчит у мужиков на поправку здоровья. Многие дают.
   -Да, Митя. А ты, оказывается, жестокий…   
   Что касается моих обязанностей, то на мне – утренний чайник, подъем бригады и завтрак, потому что я один могу просыпаться в нужное время без будильника. Над моей кроватью висит репродуктор. С шести утра по нечетным дням вещает радиостанция «Орбита». Полчаса крутят песни Высоцкого и Окуджавы. Спасибо им. 
   Дудинка от нас в двадцати пяти километрах по железке. Собственно, это устье Енисея. А дальше – дальше океан. Северный  и ледовитый….
   …В те короткие два месяца заполярного лета, когда солнце не гаснет над головой, и в Норильске жара под тридцать градусов, все женщины преображаются. Они выходят на Ленинский проспект в открытых платьях с глубокими декольте и вырезами на спине, моднейших туфлях на высоченных каблуках, сияя золотом и бриллиантами. Ну, в крайнем случае, опалами или изумрудами. От этого женского великолепия охватывает дрожь и захватывает дух. При этом сразу следует подчеркнуть. Это ни какие-нибудь там провинциальные наряды. Всё – сплошная «фирма». В Москве на улице Горького не встретишь (клянусь) такой концентрации шика, блеска и обнажёнки. Женщины прогуливаются по-разному. Поодиночке, парами и группами. Над Ленинским проспектом плывут запахи «клема» и «шанели». Нигде, ни в одном городе СССР, включая столицы союзных и автономных республик, на центральных улицах я не видел ничего подобного. Женщины делают вид, что их мало интересуют мужчины, но когда мы заговаривали с ними, они останавливались и охотно поддерживали разговор, улыбались, и выкладывали о себе сразу всё. Вот приехали, думали года на три. И остались. Север засасывает. И нет уже сил что-то менять. Опять же деньги. Замуж? Да хорошо бы. А за кого выходить? Половина мужиков еще пьёт, когда другая половина уже похмеляется. Попробуй, успей выскочить, ха-ха.
   Как-то зашли с Лешей в ювелирный магазин, чтобы проверить на деле миф о Норильске и Заполярье. На материке ходят упорные слухи, что здесь дешевое золото и серебро. Слухи действительно оказались только слухами, цены здесь на драгметаллы точно такие же, как и везде по Союзу. Строго в соответствии с государственным прейскурантом. А вот ассортимент, действительно, впечатляет. В соответствии с покупательной способностью норильчанок.
   В магазине две молодые женщины.  Выглядят умопомрачительно. Платья, туфли,  макияж, запах «шанели». Как однажды написал один американец, нобелевский лауреат по литературе, фигуры – как корпуса гоночных яхт на старте. Прицениваются к золотому колье с рубинами стоимостью в однокомнатную кооперативную квартиру в Москве  улучшенной планировки. Примеряют.  Одна, потом другая. Обе шатенки и, надо отметить, колье обеим очень идет. И хохочут как сумасшедшие.
   -Было бы здоровье, всё остальное купим. Верно, Рит?
   Я обращаюсь к продавщице и прошу показать простенькое серебряное колечко. Смех вдруг обрывается.
   -Кому колечко-то? Жене, что ли? - это та, которая Рита, спрашивает.
   -Жене.
   -Врешь. Нет у тебя жены. Про жену ты врешь, синеглазый.
   - Почему же я вру?
   -Да потому, что я в Управлении ваши бумаги оформляла. И паспорт твой, и автобиографию твою изучила. И в общежитие я вас определяла. Вот так. Мы, между прочим, соседи. Второй корпус, квартира 55. Мог бы и зайти вот с товарищем со своим. В гости. Как-нибудь вечерком.
   Вмешивается продавщица.
   -Вы колье брать будете?
   -Не будем. Раздумала я.
   -А вы, молодые люди? Как насчет колечка? Тоже передумали?
   -Нет. Я не передумал, пожалуйста, выпишите.
   Они направляются к выходу. У двери магазина Рита останавливается, оборачивается, спрашивает.
   -Так что? Синеглазый. Придешь в гости? Буду ждать.
   Вот так.
   …Я, балансируя, иду по рельсу и несу на плече путейскую «лапу» и путейский молоток. Я загадал желание; и мне осталось пройти меньше четверти пути. Спасибо вам, Владимир Семенович, за подсказку.          
 
   1987 г.